Термин «хасид» («благочестивый», от корня «хесед» – «любовь, милость») относится в этой серии статей к течению, основанному в Восточной Европе р. Исраэлем Баал-Шем-Товом. (Важно сделать эту оговорку, так как группы с таким названием появлялись на сцене еврейской истории по крайней мере еще дважды в глубоком прошлом: хасиды эпохи Второго Храма и хасидей Ашкеназ (Германия, XI-XIII вв).
Хотя и нет непосредственной связи между хасидами Ашкеназа и Бешта, есть многочисленные области сходства между ними: оба движения основаны на каббале (первое – на литературе гейхалот умеркава, второе – на лурианской и кордоверовской каббале).
Заметим, что два ключевых слова в хасидизме – хасид и цадик – являются в то же время именами Вс-вышнего (Мидр. Зута на Шир hаШирим 1): «Семьдесят имен у Б-га: Вышний, Высокий, Вознесенный,... Верный, Благой, Хасид, Цадик, Святой, Чистый...»
Итак, история хасидизма начинается в глубокой древности, но рассказ о непосредственных событиях, приведших к формированию движения обычно начинают с 5408 года, «Тах» – в еврейской буквенной записи.
Многие еврейские мудрецы тайно надеялись, что в году «Тах» (1648-1649 гг. нееврейского летоисчисления) мир удостоится прихода Мессии, Избавления. Одной из причин этой надежды были слова священной книги каббалы «Зогap» (Берешит, 1396): «в шестом тысячелетии в четыреста восьмом году восстанут лежащие во прахе».
Еще раби Моше Кардоверо, один из величайших учителей каббалы, говорил задолго до желанного времени: «Хотя, по прегрешениям нашим, и не сбылись несколько раз предсказания о сроке Конца Дней, но воистину наступит уж никак не позднее 5408 года». Еврейство ждало избавления. Но год Та”х, а за ним Та”т принесли великую резню Хмельницкого. Полмиллиона евреев было вырезано без особой цели и причины.
Просто они попались в нелегкую минуту казакам Хмелька, да будет забыто имя злодея.
В эти годы спорадически появляются упоминания о тайных праведниках-каббалистах, одиноких аскетах, мастерах молитвы, поста, знатоках тайных Имен Вс-вышнего. Со временем они стали собираться в группы (хеврат хасидим). Они старались не выделяться, но многие внешние «странности» в их поведении окружили их появление слухами и легендами. Белые субботние одежды, таинственное обретение голубой нити (тхелет), секрет крашения которой был утрачен полтора тысячелетия назад, экстатические напевы и пляски, – это шокировало одних современников, интриговало других. Простой народ считал их обладателями Святого Духа, общинные авторитеты подозревали их в шарлатанстве.
Новое течение было скрытым, подземным источником, пока воды его не прорвали кору земли в дни раби Исраэля, сына Элиэзера Баал-Шем-Това. Он родился в 1700 году у пожилых родителей в местечке Окуп на границе Польши и Валахии. Исраэль осиротел ребенком, был помощником меламеда, служкой в синагоге. В возрасте 18 лет женился, вскоре овдовел и стал странствовать по местечкам Восточной Галиции. В Язловце, недалеко от Бучача, осел на несколько лет, снова помогал меламеду в хедере. О его формальной учебе нам почти ничего не известно, но несколько лет спустя мы находим его в должности шохета, что, как известно, требует доста-точ-но серьезного знания Торы, Талмуда и галахи. Через два года р. Исраэль женится во второй раз. Несколько лет спустя он избирает путь отшельника в Карпатах. Около 1730 р. Исраэль покупает дом в Тлусте неподалеку от Тернополя и начинает, сначала тайно, потом открыто, исцелять больных и страждущих Именем Вс-вышнего. Тогда он и получает прозвище Баал-Шем-Тов («Обладатель Благого Имени»).
У Бешта были сын Цви (о нем мало что известно) и дочь Алел (ее сыновья р. Моше-Хаим-Эфраим из Судилкова, Барух из Меджибожа и ее внук р. Нахман из Бреслсва стали основателями самостоятельных школ хасидизма, цадиками).
О самом Беште мы тоже знаем немного, кроме поэтических легенд о нем, кроме нескольких записок, приписываемых его руке, он оставил след только в книгах учеников иучеников его учеников. Его наследие (даже в этой косвенной передаче) ограничено разрозненными цитатами.
Хотя принято относить формирование идеи праведника, как «основы мира» Магиду, именно Бешт заложил основы этой идеи. Идеальный цадик чужд аскезы, не посты и воздержания от речи и мирской жизни, а глубокая духовная работа на пути познания Вс-вышнего делают цадика цадиком.. Цадику не приходится искать Б-га далеко: «на всех путях твоих познай Его». Поэтому не только не трудно найти Его, но, напротив, надо быть слепым, чтобы не видеть Б-га везде.
Бешт осуждает частые посты в суровую риторику бродячих проповедников, нагоняющих на народ страх 'Главное для человека эти три вещи любовь к Богу, любовь к народу Израиля и любовь к Торе Фундаментально новым моментом в теории служения праведника была идея о необходимости 'нисхождения' цадика. Чтобы помочь людям цадик должен спуститься до их уровня (окунуться в грязь). Цадик по Бешту достиг особого уровня близости ко Вс-вышнему – двекут (от слова давек – прильнул). Это состояние доступно и не вполне праведным людям, у них оно носит эпизодический характер подобно озарению молнией. Путь к двекут проходит через молитву с каваной (особым сосредоточением духа). Сам Бешт по рассказам современников, молился неистово; с отрывом души от тела.
*
(«алият нешама» – вознесение души). Во время таких «восхождений» Бешт познал (по его свидетельству) «такое, о чем невозможно ни поведать, ни истолковать».
В письме Бешта Аврааму-Гершону из Кут (Китовер) описано одно такое восхождение: Бешт рассказывает, что побывал в чертоге Машиаха на небесах.
На вопрос Бешта: «Когда придет господин мой?»– Машиах ответил: «Когда твои источники разольются вовне». Идея распространения хасидизма как условия Избавления стала важнейшим мотивом хасидизма. Насколько нам известно, Бешт не записывал и не разрешал записывать беседы, которые он вел с учениками.
Сам Бешт не стал основателем генеалогической династии, хотя многие его ученики и еще более многочисленные ученики учеников создали свои школы-дворы. Наибольшей известностью пользуются его ученики р. Нахман из Городенки, р. Яаков-Йосеф из Полонного, Иехиель-Михл из Злочева, р. Пинхас Шапиро из Корца, р. Авраам-Гершон из Кут (шурин Бешта) и р. Нахман из Косова.
Имя Бешта было у всех на устах, о нем слагали легенды, полные чудес. Из легенд о Учителе взял начало важнейший жанр литературы на идиш и иврите: ха-сидская новелла (маасе).
Первым и наиболее известным сборником преданий о Беште стала книга Дов-Бера из Линца «Шивхей аБешт» («Похвалы Бешту», Копысь, 1814). Наиболее полный сборник высказываний самого Бешта собран в «Кетер Шем Тов» («Венец Благого Имени», Жолква, 1795).
После смерти Бешта (в 1760 г.) движение возглавил р. Дов-Бер (Великий Магид).
Признание не пришло к нему сразу, ученики Бешта колебались, решая, кому вести их после смерти Учителя: старшему из учеников, р. Яакову-Йосефу из Полонного или Магиду. Только к концу 1766 р. Дов Бер стал обшепризнанным приемником Бешта, главой хасидизма.
Великий Маггид жил в Межириче, человеком он был больным, мрачным, даже с ближайшими своими учениками встречался нечасто, затворничал в своей комнате, только за субботним столом имели ученики возможность услышать его слова и увидеть его лицо (хотя в глаза ему смотреть никто не решался).
Именно в годы Магида хасидизм обретает плоть и форму, складывается систематическая идеология и ритуальная практика. Можно сказать, что Магид дал хасидизму как широту (быстрый рост рядов, открытость общины) так и глубину (разработку каббалистического мировоззрения). Это время складывается и институт посланничества (шлихут).
Посланники цадика («тождественные ему», «идущие и действующие силой посылающего») несли весть о хасидизме в далекие земли: на Западную и Южную Украину, в Белоруссию, Литву, Польшу.
В Литву новое учение принес p. Ahapon Карлина (Аарон Великий; 1736-1772), один из первых «институированных» цадиков.
Он был послан Магидом в Полесье. Группы «карлинеров» и «межиречиров» появляются не только в маленьких местечках, но и в оплоте сопртивления хасидизму – в Вильно.
Община р. Менахем-Мендла из Витебска осела в Минске. В самом Витебске мы встречаем в эти годы самую, может быть, экстровагантную фигуру в хасидизме – р. Авраама Каца из Калиска. Среди прочих выходок, он прославился тем, что когда Г. Р. Державин приехал расследовать хасидский раскол, хасиды р. Авраама и он сам вышли головой вниз, ногами вверх (идя на руках) навстречу «старику Державину, который их заметил и в гроб сходя благословил».
Если уж зашла речь о Г. Р. Державин нашел место в данном исследовании, остановимся коротко на его эпизодической роли в истории хасидизма. В возрасте 56 лет он впервые встретил евреев «живьем». Павел I послал Державина в Белоруссию, чтобы расследовать жалобы евреев на владельца города Шклова генерал-лейтенанта Зорича (серба), бывшего фаворита Екатерины II. Приезд поэта-ревизора совпал с кровавым наветом и очередной волной погромов. Державин не отличился в данном случае как большой либерал и, разобрав жалобы евреев на поборы и даже официальные телесные наказания со стороны властей, он обвиняет всех евреев в «злобном пролитии по их талмудам христианской крови». Но Павел I неожиданно (под влиянием записки о положении евреев, недавно им прочтенной) одергивает Державина, веля ему оставить предубеждения и пересмотреть жалобу на Зорича (который к тому моменту благополучно скончался). Державин принял замечание, но остался ненавистником евреев: «...немалою причиною истощения белорусских крестьян суть жиды». Державин (в немалых уже годах) берется за любую антиеврейскую акцию, о какой бы мелочи ни шла речь: лично закрывает еврейскую винокурню в Лиозно, в пылу активности…<…>
Витебске и пишет обобщающую записку о евреях под заглавием «Мнение об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, о их преобразовании и о прочем». «Тунеядцы, они обманами и пронырством пребывали в изобилии за счет своих гостеприимцев, не занимались ремеслами и хлебопашеством». «Жиды умны, проницательны, догадливы, проворны, учтивы, услужливы, трезвы, воздержанны, скромны, не сластолюбивы и проч., но с другой стороны, неопрятны, вонючи, праздны, ленивы, хитры, злы и т.д.». «Ни перед кем не снимают своих ермолок». «В сих кагалах исполняются и защищают христианские кровопролития, в коих иудеи по разным временам и царствам подозреваемы .. другой стороны, в частном письме того времени он пишет: «Трудно без прегрешения и по справедливости кого-либо обвинять.
Крестьяне пропивают хлеб жидам и от того терпят недостаток в оном. Владельцы не могут воспретить пьянство для того, что они от продажи вина почти весь свой доход имеют. И жидов в полной мере обвинять также не можно, что они для пропитания своего извлекают последний от крестьян корм».
Державин, человек поэтической и изобретальной натуры, не мог удержаться и от предложений: например, присвоить евреям содержательные русские фамилии: «Нота Замысловатый, Лейба Ицкович Промышленный, Хацкиль Мордухович Дикий, Лейзер Мовшевич Деревенский, – чтобы каждый свое помнил». Не был он чужд и сребролюбия. Державин надеялся стать «начальником жидов» и верил, что доходы польются рекой. По свидетельству евреев взятки он брал направо и налево, но и после «смазки» оставался при своем мнении о евреях: «роде строптивом и изуверном, врагах христиан, ...по определению вечных судеб остающихся в непременном своем рассеянии, дондеже угодно Вс-вышнему».
Хасиды же получили от Державина помощь и даже некоторое покровительство, поскольку во время его визитов к цадикам с царевой ревизией «поили его до бесчувствия и потчевали изрядно».
В Польше первая большая община сложилась в Рычивуле, недалеко от Познани, вокруг р. Шмуэля-Шмельке Гурвица (1726-1778), он создал также общины в Сеняве, Никольсбурге (Моравия). С основанием новых общин «престол» в Рычивуле недолго занимал великий праведник р. Леви-Ицхак из Бердичева, позднее основавший общину в Желехуве и участвовавший в создании общин в Бродах, Шклове и Лиозно.
Бешт оставил за собой тонкий саженец, Магид, покинув этот мир, оставил раскидистое дерево хасидизма с десятками академий-дворов и тысячами хасидов, с началом уникальной литературы и складывающейся ритуальной практикой. После смерти Магида в 1773 хасидизм разделился на множество направлений, во главе каждого из них стоял ребе, цадик.
В 1784 р. Леви-Ицхак (защитник Израиля, – так его называли) перебрался из Пинска в Бердичев, где в течение 25 лет занимал должность главы бет-дина, и собрал вокруг себя огромную общину. Кроме него на Волыни действовали дворы р. Зеев-Вольфа из Житомира и р. Мордехая из Несухое. Небольшая но элитарная община складывается вокруг р. Менахем-Нахума из Чернобыля, родоначальника влиятельнейшей династии Чернобыльских цадиков, дома Тверских.
Р. Авраам аМал'ах («Ангел»), сын Великого Магида, не стал ребе, главой общины. А вот его брат, р. Исраэль из Ружина основал династию Ружинско-Садигорских цадиков. На Подолье жили внуки Бешта (внуки Адели). Р. Моше-Хаим-Эфраим из Судилкова собирал предания о великом деде, которые позднее опубликовал в книге «Дегель махане Эфраим» («Знамя стана Эфраима»). Р. Барух из Меджибожа, младший брат р. Моше-Хаима-Эфраима, 30 лет руководил небольшой обшиной в Тульчине и Меджибоже.
Р. Нахман из Бреслева, сын Фейги, дочери Адели, оставил неизгладимый след в хасидизме, учении и образе жизни и мышления. Наследие его записано единственным близким ему человеком р. Натан Штернгарцом. Его заклятый враг р. Арье-Лейб из Шполы, «Шполер зейде» («дедушка из Шполы») был другой яркой фигурой того времени.
Кроме Карлина, вторым центром хасидизма в традиционно враждебной Литве Индура (возле Гродно). Во главе общины там стоял р. Хаим-Хайкл бэн Шмуэль, ученик Маггида и p. Ahaрона Великого. 1773 года в Городке поселился и основал свой двор р. Мендл из Минска. Неподалеку от него обосновались новые дворы: р. Исраэля из Полоцка, р. Авраам из Калиска и р. Шнеур-Залман из Ляд (все трое – ученики Маггида). После смерти р. Мендла в Эрец-Исраэль главой хасидизма в Белоруссии стал р. Шнеур-Залман, основатель династии и движения Хабад (Любавич). С его приходом Хабад стал превалировать среди других течений в хасидизме (как количественно, так и с точки зрения динамичности деятельности, ров биньян веров миньян). Снователем хасидизма. в Галиции считается р. Элимелех из Лиженска, близкий ученик Маггида. В конце своей жизни р. Элимелех уединился и оставил дела общины. Братья р. Элимелех из Лиженска и р. Зуся из Анниполя – были реальными учениками Магида, но в сознании последующих поколений они запечатлелись как легендарная пара героев-противоположностей в хасидском фольклоре. Ученик р. Элимелеха, р. Яаков-Ицхак Гурвиц (Хозе – то есть «видящий, провидец» из Люблина) слепой проповедник, «видивший от конца мира до конца и в глубинах сердец», начал собирать вокруг себя хасидов еще при жизни учителя, не испросив у того благословения, что было крайне непринято и по галахе и по правилам хасидизма.
Его современник, р. Иехиэль-Михл из Золочева основал целое древо династий цадиков, живших в Галиции и Подолии. Галиции действовали также р. Менахем-Мендл из Рыманува, р. Моше-Лейб из Сасова, р. Ури из Стрельска, р. Меир из Перемышлян, р. Авраам-Йегошуа-Гешель из Опатува. Один из цадиков Центральной Польши р. Яаков-Ицхак из Пшисхи (Пшисухи) положил начало элитарному хасидизму, чуждавшемуся народной простоты других общин. «Здесь ростят не хасидов, а цадиков».
В Венгрии все началось с двух центров: в Калло (осюда – позднее – каливские хасиды) сидел р. Ицхак-Айзик Тауб «сердечный ребе», большой мастер хасидского напева, в Шаторальяуйхей (Карпаты) судьей был р. Моше Тейтельбаум, ученик Хозе.
Хасидизм пустил корни и в Эрец Исраэль: сам Бешт планировал восхождение в Иерусалим, но, но вернулся с середины пути (из Константинополя). Р. Гершон из Кутова поселился в Хевроне, позднее – в Иерусалиме и сблизился с каббалистами восточной иешивы «Бет-Эль». Р. Нахман из Городенки, р. Менахем Мендл из Перемышлян прибыли на Святую Землю в 1764 и поселились в Тверии, а в 1777 в Эрец-Исраэль прибыла большая группа хасидов из Белоруссии (около 300 человек или семей) во главе с р. Мендлом из Витебска и р. Аврапамом из Калиска.
Основатель Хабада, Старый Ребе р. Шнеур Залман пустился в путь вместе с ними, но был остановлен в пути мольбами хасидов Белорусии остаться с ними. Большинство хасидов поселилось в Цфате, позднее в Тверии и Пкиине. Хасиды, Галилеи, принадлежавшие в Росии к разным дворам, образовали единую общину во главе с р. Мендлом.
Хасидим повзрослел, как это бывает с людьми, в одночасье: в 1810-1815 умерли почти все цадики третьего поколения, ученики Маггида. С их уходом хасидизм стал сложившимся многочисленным и даже превалирующим в иудаизме Европы течением. Если учесть, что еврейство Востока было в те годы относительно немногочисленно, можно сказать, что завещание-обетование Магида («хасиды всегда будут побеждать») исполнилось.
Со времен Бешта хасидизм разделился на сотни (около 300) дворов и школ, которыми правили несколько тысяч рабеим-цадиков.
Слово это означает «праведный» от того же корня, что и «справедливость». Интересно, что если в хасидизме иерархия такова: цадик выше хасида, то в традиционной этимологии слово хасид означает более высокую ступень, нежели цадик.
Талмуд, Рош-hаШана 176: «Сначала цадик, потом – хасид». Раши объясняет: «Цадик – в точности по закону, хасид – больше, чем закон требует».
Если простой человек удостаивается контакта с Б-гом в мгновения вдохновенной молитвы, то цадик уже «прильнул» к Нему и не отдаляется от Б-га ни на одно мгновение. Кто хочет близости к Б-гу, пусть приблизится к цадику. Эта близость и ученичество требуют безусловного подчинения воле цадика, ведь сам праведника безусловно битель «анулировал, уничтожил» свою волю перед волей Вс-вышнего. Поэтому «все тайное открыто перед ним» («Дегель махане Эфраим», Микец).
Иудаизм вообще и хасидизм в частности – тотальны: все ведет или к Б-гу (позитив) или от Него (негатив). Нет нейтральных действий, святость проявляется не в синагоге (точнее, не только в синагоге), но на рыночной площади, в беседе с женой, в стакане чая, налитом замерзшему человеку (Бешт говорил вопрошавшим о смысле жизни: не ищите в высотах, случается, что семьдесят лет жизни человека бывают оправданы в одно мгновение, когда он наливает стакан горячего чая вошедшему с мороза соседу).
Тем более нет нейтральных (секулярных) действий в жизни праведника. Все,что он делает и говорит есть проповедь веры. Диврей хулин и даже «болтовня» праведника, даже если он говорит о семье служанки, полны мистического вселенского смысла. Кто знает, какой шум стоит на небесах, когда праведник произносить простую будничную фразу?! «Толдот Яаков-Йосеф» говорит: «мы видим, что цадик не оставляет мыслью Вс-вышнего даже на миг, делает будничные дела, но не отрывается от Него. Это дает надежду и простым людям: кто знает, может быть и душа ремесленника за верстаком неотрывна в часы черного труда от Вс-вышнего?»
Иудаизм издавна установил норму «веры мудрецам» (Дварим 17 и Раши): «По закону, как они укажут тебе и по установлениям, которые скажут тебе, поступай, не отклоняйся от того, что скажут тебе вправо и влево». «Вправо и влево – даже если скажут тебе о правом «лево» и о левом «право», а уж тем более, если скажут тебе о правом «право» и о левом «лево».
Цадик – пророк и чудотворец – основа основ в хасидизме. Но и в этом едином фундаменте есть нюансы: польские и украинские хасиды и двух слов не скажут, не упомянув чудеса, виденные ими «при дворе», белорусские и литовские «прикрывают» чудеса и говорят только о «Торе праведника». Но и те и друге приходят к цадику за «ешуот» – буквально за «спасениями, помощами», а по сути – за благословениями на каждую «мелочь» из жизненных нужд и дел.
Просят разрешение бесплодия, заработок, спрашивают, купить ли лавку, продать ли дом, жениться ли, переехать ли в другой город.
Цадики обычно не были в восторге от этого рода просьб.
Например, р. Нахман говорит («Магид сихот»):
«Приходят просить о пропитании, а я-то пришел только чтобы их сердца очистить»
Раби Шнеур-Залман, основатель движения Хабад, не только тяготился «деловыми» вопросами хасидов, но и внушал им, что цадик не только не должен, но и не может ответить на них. В книге «Тания», в сборнике писем Старого Ребе первому поколению хасидов Хабада мы находим такой яркий пассаж:
«Ну где, в каких книгах мудрецов Израиля – от первых до последних – встречали вы рекомендации вести себя подобным образом? Где вы вычитали, что следует ввести обычай, взять себе за правило обращаться к духовным наставникам по житейским вопросам и выяснять, как поступить в той или иной жизненной ситуации? Даже к великим мудрецам Израиля предыдущих эпох – времен составления Мишны и Талмуда, – «которым было под силу проникнуть в любые тайны» и «чьему созерцанию были открыты небесные пути», не обращались с подобными вопросами, их задавали лишь пророкам в самом прямом смысле того слова, а они в древние времена были у Израиля, – такие как Шмуэль-ясновидец, к которому пришел Шауль с просьбой узнать у Г-спода о судьбе пропавших ослиц его отца. Сказано: «Мудрецам не дано знать, как добывается хлеб». Говорили об том наши учителя: «Всё во власти Небес, кроме трепета пред Небесами», – и еще они сказали: «Семь тайн не дано постичь людям... не знает человек, какая сделка принесет ему наибольшую выгоду... и когда возобновится царствование Дома Давида...».
Если вера в цадика – высшая добродетель, то скепсис по отношению к его личности и чудесам, ему приписываемым – страшный грех (а хасиды скажут, и большая глупость: ведь «не грешит человек, если не овладеет им дух глупости»). Бунтовать против цадика хуже, чем против Вс-вышнего – говорит «Кол мевасер» на Теилим. Говоря о праведниках особо следует отметить идею «праведника поколения». Прежде, до появления хасидизма и в его начале было принято говорить о том, что мир стоит на постоянном присутствии в нем тридцати шести тайных праведников (если с кончиной одного из них число праведных не пополнится, мир будет разрушен). Другие удваивали «ценз» праведников: «Ведь известно и провозвещено в Святых книгах, что во всяком поколении должно быть 72 праведника: 36 в Эрец-Исраэль и 36 в других землях».
Со временем появляется иерархия праведников, появляется термин «праведник поколения», тот самый цадик, на котором «стоит мир» («Мишлей», 10).
«И вот, есть жаждущие прильнуть к праведнику поколения, идти его путями. Но не знают, к какому цадику присоединиться во благо. Об этом, как слышал я от учителя моего, святого ребе из Пшисхи, благословенна память его, и говорил царь Давид, мир ему: «кто человек желающий жизни, видеть добро, удержи язык свой от зла, уста твои от лживых слов, оставь зло и твори добро, ищи мира и беги за ним».
Со временем появляется «иерархия» праведников.
Появляется и термин «праведник поколения», тот самый цадик, на котором «стоит мир» цадик йисод олам («Мишлей», 10).
Его не просто найти, его надо удостоиться, заслужить, вымолить. «Кол Мевасер» пишет: «И вот, есть жаждущие прильнуть к праведнику поколения, идти его путями. Но не знают, к какому цадику присоединиться во благо. Об этом, как слышал я от учителя моего, святого ребе из Пшисхи, благословенна память его, и говорил царь Давид, мир ему: «кто человек желающий жизни, видеть добро. Удержи язык свой от зла, уста твои от лживых слов, оставь зло и твори добро, ищи мира и беги за ним».
И только если исполнит все это, исполнится «глаза Вс-вышнего на праведника». То есть только тогда раскроет ему Вс-вышний глаза – глаза разума его – узреть среди цадиков того, к которому он должен присоединиться, того, в котором корень души его».
Цадик поколения – потенциальный Машиах («Ликутей Моаран» кама, 9, 4»): «Цадик поколения – Машиах», тот самый, о котором столетия до хасидизма писал Рамбам в «законах о царях. Такой праведник должен присутствовать в каждом поколении. Во многих, больших и маленьких хасидских дворах искали и находили Машиаха (р. Давид из Тально, р. Давид-Моше из Чорткова).
К цадику надо не просто «прийти», но «прильнуть». И это не новость: Тора велит «прильнуть ко Вс-вышнему («Дварим» 11): «Только строго соблюдать всю эту заповеди, которую Я заповедаю вам сегодня исполнить ее: любить Вс-вышнего вашего, идти всеми путями его и прильнуть к Нему».
Но как можно прильнуть к Нему?! «Как можно сказать «прильнуть к Нему» ведь Он – Огонь Всепожирающий?! Но прильни к ученым и мудрецам – и словно прильнул ты к Нему».
Надо заметить, что впервые в истории иудаизма изучение Торы, молитва (оставаясь высочайшими ценностями) уступают место в иерархии ценностей самоотверженности и милосердию к ближнему: р. Довбер сын р. Шнеур-Залмана, Старого Ребе, однажды, не заметил, что его новорожденный сын выпал из колыбели и плакал в двух шагах от него: он был погружен в молитву (отметим, что Талмуд однозначно одобряет такое погружение в молитву). Со второго этажа спустился его отец, дед младенца, р. Шнеур-Залман и успокоил внука. «Ничего не стоят сосредоточенная молитва или учение, если они мешают нам услышать плач ребенка», – сказал он р. Довберу.
Праведники говорили о связи учитель-ученик по-разному, но все они пользовались термином «связь» Гиткашрут. Здесь проходит принципиальная граница между Хабадом и остальными хасидскими школами (Хагат) или между северным (Литва и Белоруссия) и южным (Польша и Украина) хасидизмом. Если в первом связь с ребе – через слова его, книги и письма, то во втором – сама поездка к праведнику, сама встреча с ним животворна и чудотворна.
Удивительно, насколько глубоко проникла в сердце хасида эта поездка, какое значение приобретает в хасидском социуме институт поездки к ребе: к примеру, у хасида спрашивают не «кто твой ребе?», а «к кому ты ездишь?» цу вемен фортсту!
Чтобы дать не испытавшему это на себе представление о поездке к ребе, приведем в сокращенном переводе воспоминания хасида Авраам-Довбера из Бобруйска.
Из множества письменных и устных воспоминаний о первом посещении Ребе мы сознательно выбрали именно впечатления ребенка, как наиболее непосредственные.
«Когда мне было шесть лет, в 5592 (1832) году, прежде, чем отдал меня в хедер, взял меня отец в Любавич на праздник Шавуот. После Песаха (примерно за 40 дней до поездки) я узнал, что в этом году отец берет меня в Любавичи. После Лаг ба-Омер (за две с половиной недели) начались приготовления к этой поездке. В Лаг баОмер устраивали большую трапезу в одной из главных синагог в городе Гомель и гаон («гений», титул великого знатока Закона) р. Айзик Гомельский, раввин города, произносил хасидскую проповедь. И поскольку невозможно было одновременно найти место для всех хасидов и обывателей, праздновали три-четыре, а то и пять-шесть дней.
Никогда не забуду, эту поездку, память о ней высечена на моем сердце. На четырех телегах, каждая из которых запряжена парой коней, мы выехали из Гомеля, на каждой телеге пятнадцать человек: часть сидит в два ряда внутри, часть – на краях телеги, двое на ступеньке и двое с возницей на облучке – и все довольны и веселы. Телеги служили только местом отдыха на час-два, шли почти всю дорогу пешком в радости и неописуемом довольстве. На первой телеге ехал раввин города, р. Айзик, мой отец и другие хасиды, а я сидел с папой напротив р. Айзика. Итак, в вос-кресенье спозаранку разбудила меня мама, поторапливая одеться и идти в дом раввина, оттуда отправлялись мы в паломничество в Любавич. С особой радостью надела на меня мама новые одежды, которые сама сшила мне, и велела надевать его только на святую субботу и когда удостоюсь войти к Ребе. Пришли на улицу, где жил раввин, и вот, несмотря на ранний час, улица полна людей, как рыночная площадь. И когда пришли к дому раввина, увидели, что двор уже полон: мужчины, женщины, дети переговариваются в волнении, другие пляшут. Четыре телеги стоят наготове. В дом раввина не войдешь, дом полон, нет места, а мама не может найти папу. Узнали, что всю ночь преподавал раввин хасидизм, а как рассвело стали на молитву. А недавно все, кто ночью учился пришли проводить учителя и раввина их в поездку. Несколько минут спустя раздалась музыка и люди повалили из дверей и окон, начали петь, пустились в пляс, лица их обращены к дому, а от голосов их трепещут все, кто во дворе. Через мгновение показался раввин, вышел из дома, остановился, благословил собравшихся, простился с ними, поднялся на телегу.
И тут видит мама, как папа садится на телегу позади раввина. Она начала кричать: «Ермиё, Ермиё, вот Авром-Берл, возьми его, не забудь Авром-Берку», – но ее голос не был слышен.
«Когда мне было шесть лет, в 5592 (1832) году, прежде, чем отец отдал меня в хедер, он взял меня в Любавичи на праздник Шавуот. После Песаха я узнал, что в этом году отец берет меня в Любавичи. По завершении дня Лаг ба-омер начались приготовления к этой поездке.
В Лаг ба-омер устраивали большую трапезу в одной из главных синагог Гомеля и гаон р. Айзик Гомельский, раввин города, произносил хасидскую проповедь.
И поскольку невозможно было одновременно найти место для всех хасидов и обывателей, праздновали три-четыре, а то и пять-шесть дней.
Никогда не забуду эту поездку, память о ней высечена в моем сердце. На четырех телегах, каждая из которых была запряжена парой коней, мы выехали из Гомеля, на каждой телеге – пятнадцать человек: часть сидит в два ряда внутри, часть – на краях телеги, двое на ступеньке и двое с возницей на облучке – и все довольны и веселы. Телеги служили только местом отдыха на час-два, шли почти всю дорогу пешком в радости и с неописуемым удовольствием. На первой телеге ехал раввин города, р. Айзик, мой отец и другие хасиды, я сидел рядом с папой напротив р. Айзика.
Итак, в воскресенье спозаранку разбудила меня мама, поторопливая одеться и идти в дом раввина, оттуда отправлялись мы в паломничество в Любавичи. С особой радостью надела на меня мама новый костюм, который сама сшила мне, и велела надевать его только к святой субботе и когда удостоюсь войти к Ребе. Пришли на улицу, где жил раввин, и вот – несмотря на ранний час, улица полна людей, как рыночная площадь. И когда мы пришли к дому раввина, увидели, что двор уже полон: мужчины, женщины, дети переговариваются в волнении, другие пляшут.
Четыре телеги стоят наготове. В дом раввина не войдешь, дом полон, нет места, а мама не может найти папу. Узнали, что всю ночь преподавал раввин хасидизм, а как рассвело, встали на молитву. А недавно все, к ночью учился, пришли проводить своего наставника поездку. Несколько мин спустя раздалась музыка люди повалили из дверей окон, начали петь, nycтились в пляс, лица их бы обращены к дому, а от голосов их трепетало все, что во дворе. Через мгновение показался раввин, вышел из дома, остановился, благословил собравшихся, простился с ними, поднялся телегу. И тут видит мама, как папа садится на теле позади раввина. Она начала кричать: «Ермиё, Ермиё, в Авром-Берл, возьми его, не забудь Аврома-Берку!» – ее голос не был слышен толпе.
Увидев, что папа меня забыл, я расплакался, а тут телега двинулась, а на ней раввин и папа.
А все люди, стоявшие дворе, громко запели и пошли вслед за телегой. Тут мама заметила р. Исраэля Аарона, меламеда, и сказа ему, что папа забыл меня что она кричала ему, но не слышал. И взял меня Исраэль-Аарон на руки пробился через толпу к телеге, на которой сидел папа. Телега ехала потихоньку, толпа провожающих все росла – на каждой уди присоединялись к нам сот людей. Еще не успели оставить нас провожающие из Гомеля, как подошла группа людей из Белицы встречать процессию, проходящую через их местечко. В Белице раввин, папа и все остальные сошли с телеги и шли пешком. Но я боялся, что папа снова забудет меня здесь, и остался сидеть в телеге, дожидаясь их возвращения. Пять дней, с воскресенья недели «Насо» до четверга, мы ехали из Гомеля в Любавичи. Проехали несколько местечек и города и деревни, поселения – и везде веселье и праздник».
«Пять дней, с воскресенья недели «Насо» до четверга мы ехали из Гомеля в Любавичи. Проехали несколько местечек и городов, деревни, поселения, - и везде веселье и праздник. В поездке мы встретили еще телеги, едущие в Любавич - из Бобруйска, Щедрина, Смилян, Тульчина, Минска, Борисова, Жлобина, Шклова, Рогачева и еще группы, идущие пешком.
После того, как проехали Залишкино, было нас уже сорок телег и множество компаний, идущих пешком, а среди них замечательные певцы, выводящие напевы сладкими голосами, а им вторят с радостью сидящие на телегах. Идем через большой лес, меж высокими деревьями, песня слышна далеко, эхо доносится, словно другая компания певцов издали, за лесом, подпевает поющим здесь.
В четверг пришли в Любавичи. А в пятницу, примерно за час до захода солнца, уже была большая синагога полна людей, а на возвышении в центре синагоги стояли сыновья Ребе, несколько старейшин хасидов, а среди них раввин нашего местечка р. Айзик Гомельский.
Раздались голоса:
– Ш-ш-ш! Ребе идет! Все замолчали, глаза обратились к месту, откуда Ребе должен был войти. Я стоял на печи и р. Авраам-Меир придерживал меня рукой. И вот, я вижу: человек в белых одеждах, в меховой шапке идет к возвышению и садится на стул, приготовленный для него.
...Помню, как я вошел с отцом к Ребе. Долгие часы стоял отец в прихожей, ждал возможности войти к Ребе. А меня он посадил на подоконник.
И, когда пришло счастливое долгожданное время войти к Ребе, попросил отец мой стоящих вокруг, и перенесли они меня к нему из рук в руки над головами хасидов, наполнявших комнату. Отец мой вошел в комнату Ребе, а я за ним, держась за край его сюртука.
Ребе сидел в большой комнате, вдоль стен стояли шкафы, полные книг, ребе сидел у большого стола, на котором лежали книги, записки (паны хасидов), коробки для сбора пожертвований, и две горящие свечи. Он листал книгу, лежащую перед ним на столе, потом оторвал глаза от книги, вглядываясь в лицо отца и в мое лицо. Отец дрожал всем телом, я тоже перепугался и беззвучно плакал. Ребе протянул руку, взял листок из рук отца, который так был испуган, что стоял, не двигаясь, не зная, что делать.
Некоторое время Ребе читал листок, поданный отцом, и, читая, дважды или трижды взглянул на отца и на меня, потом заговорил с отцом. Отец перестал плакать, губы его двигались, повторяя слово в слово все, что говорил Ребе, шепотом, беззвучно. Ребе долго говорил с отцом, потом отец задал ему несколько вопросов, Ребе ответил, потом отец сказал:
– Это сын мой, – указал на меня, – с Б-жьей помощью, отдаю его в учебу в хедер. Прошу Ребе благословить его, - и приблизил меня к Ребе.
Мгновение смотрел на меня Ребе, закрыл глаза, снова раскрыл их и сказал:
– Будь старателен в учебе, не бездельничай, Б-г поможет тебе стать ученым и богобоязненным (хасидом).
- Амен, – ответил отец громким голосом, а я повторил за ним».