Паренек с «липкими» руками, ставший впоследствии крупным талмудистом и благотворителем. – Когда появляется страсть к учебе. – Непроданный хамец.
Когда ищут верный путь к служению Создателю, то придерживаются, естественно, старого правила: «Набрался я ума от всех учителей моих» (Теилим, 119:99). У ищущего новых путей в жизни глаза открыты и готов он подхватить все новое, что он замечает вокруг себя. Поэтому-то и оказался для Баруха таким откровением дом кузнеца р. Элиезер-Реувена. Три зятя кузнеца были в глазах Баруха представителями различных миров. И в то время, как в зятьях он видел представителей ученого мира с различным мировоззрением, сам их тесть, р. Элиезер-Реувен, был для него символом скромности и честности простого еврейского человека из народа.
В тот канун песах а Барух насмотрелся и наслышался достаточно, чтобы почувствовать себя стоящим на распутье между движениями митнагдим и хассидим. И все же ему предстояло еще многое узнать и многому научиться в Добромысле, в частности в семье кузнеца, которая была для него как бы духовной лабораторией.
На праздник должен был прибыть к р. Элиезер-Реувену еще один гость, – сын кузнеца, Шемуэль-Нахум, который учился в ешиве. Шемуэль-Нахум появился в доме родителей в канун песах а утром, и Барух сильно им заинтересовался. Потому что Шемуэль-Нахум был послан в ешиву по совету и настоянию самого Баруха несколько лет тому назад. Даян Добромысля и зятья Шемуэль-Нахума проэкзаменовали его тогда и пришли к общему выводу, что ученый из него уже не получится, а потому они советовали отцу сделать его рабочим.
Шемуэль-Нахум был уже в кузне отца. Но Барух заметил у него большое желание учиться, а потому он посоветовал кузнецу послать сына в ешиву, что тот охотно сделал. Теперь Шемуэль-Нахум был уже юношей, и Барух заметил происшедшие в нем примечательные изменения. У него был уже определенный путь служения Б-гу, основанный на муссар, и он также проявлял признаки весьма определенных знаний, значительно превышающих то, что можно было от него ожидать, учитывая небольшое время, проведенное им в ешиве.
Поэтому был Барух очень заинтересован в судьбе этого юноши и хотел знать, как это удалось ему так много успеть за такое короткое время. И тут он узнал весьма любопытные вещи, убедительно показавшие, что страстно желающий изучать Тору найдет уже пуги к этому. Живым примером этому является сам Шемуэль-Нахум, который слыл за туповатого парня К тому же он в ешиве в Орше жил на свои средства, работая несколько часов в день помощником у местного кузнеца, чтобы не нуждаться в чужой помощи. Это, конечно, еще больше осложнило его усилия приобрести знания в ешиве.
Рош-ешива не соглашался вначале сажать Шемуэль-Нахума среди остальных учеников. Уж очень он отстал в учебе, чтобы принять его даже в начальный класс. Тогда передал его рош-ешива своему помощнику, чтобы заниматься с ним отдельно. Но этот учитель оказался суровым человеком, который часто наказывал его за то, что ему трудно давалась учеба.
В той синагоге, где занимался Шемуэль-Нахман, содержался старик, некий р. Гавриель-Шеломо. Он со стороны присматривался к страданиям Шемуэль-Нахума, переносимым им с покорностью, без единого слова жалобы. Старик спросил страдальца, как это он позволяет своему учителю так жестоко с ним обращаться. На это Шемуэль-Нахум ответил, что он воспринимает все это покорно, лишь бы изучать Тору, и что он сам знает, что он сильно отстал в учебе.
Это произвело на старика большое впечатление, и он предложил Шемуэль-Нахуму заниматься с ним, при условии, что никто об этом не узнает. Шемуэль-Нахум был в восторге. После того, как р. Гавриель-Шеломо позанимался с ним некоторое время, он показал такие хорошие успехи, что смог уже поступить в самую ешиву. Тогда дал р. Гавриель-Шеломо Шемуэль-Нахуму письмо к раввину Дубровны, и по его рекомендации он уехал туда учиться в местной ешиве.
Кто же такой этот р. Гавриель-Шеломо? Шемуэль-Нахум узнал о нем нечто весьма примечательное.
Этот старик был уроженцем города Орши. Его отец, Аарон-Зелиг, был богатым торговцем лошадьми, человеком грамотным и благотворителем. Он захотел сделать своего сына талмудистом, но Гавриель-Шеломо, хотя и весьма способный мальчик, не выказывал особого желания учиться. Он был избалован и водился с подобными ему сорванцами. К пятнадцати годам он осиротел и с тех пор и вовсе сбился с пути праведного. Он начал дружить с дурными товарищами и стал вором. В Орше он получил звание «липкий», потому что, попавшись на краже, он обычно говорил, что он не виноват, краденое само «прилипло» к его рукам.
Однажды прибыл в Оршу почтенный гость, который вдруг спохватился, что исчезли его талит и тефилин. Подозрение тут же пало на Гавриель-Шеломо, и действительно, – краденное было обнаружено у него. Теперь ему больше прощать не пожелали, и община готовилась отхлестать его.
Но тут вмешался обокраденный гость и не допустил обижать Гавриель-Шеломо. Он сказал, что поскольку дело касается его лично, он ему прощает. Что касается дальнейшей судьбы парнишки, то он просил передать Гавриель-Шеломо на его поруки. Все стали свидетелями, как гость берет Гавриель-Шеломо под свою защиту. Он начал вести с ним длительные беседы, и люди дивились, любопытствуя, о чем он мог с ним беседовать? Однако, еще до того, как оршане смогли допытаться чего-либо об этом, гость оставил Оршу, захватив с собою Гавриель-Шеломо.
Прошло около двадцати пяти лет, и в Орше появилась и обосновалась весьма симпатичная зажиточная семья.
Однажды, в день «Малый йом-киппур», после того, как раввин произнес проповедь, сурово упрекая народ, поднялся на амвон этот новоприбывший житель города и публично объязил, что это он и есть тот самый Гавриель-Шеломо, воришка, и что он хочет, чтобы все это знали, ибо он желает снять с себя любое пятно в своем прошлом. Если он кого-либо обокрал когда-то, то он просит пострадавшего отозваться и он возместит ему убыток. В дополнение к этому он пожертвовал крупную сумму денег на постройку синагоги и других общественных зданий.
На старости лет раздал р. Гавриель-Шеломо все свое состояние на благотворительные цели, а сам перебрался жить в синагогу, где он занимался изучением Торы.
Будучи в Дубровне, узнал также Шемуель-Нахум, что гость, забравший некогда Гавриель-Шеломо с собой, был одним из тогдашних нистаров, и что благодаря его влиянию стал Гавриель-Шеломо талмудистом и достойным человеком.
Шемуель-Нахум изучал Тору у этого примечательного покаявшегося грешника; в дальнейшем, уже в Дубровне, он имел возможность учиться морали и хорошему поведению у некоего р. Шалом-Ехиеля, из Горок, который, как оказалось, был товарищем р. Ицхак-Шаула, младшего зятя Шемуель-Нахума. Этот Шалом-Ехиель также находился под влиянием нового учения хассидизма, и то, чему он учил Шемуель-Нахума, было также в духе учения Баал-Шема. Таким образом, в семье кузнеца были уже двое, находившиеся под влиянием хассидского учения.
Между тем произошло в Добромысле в первую ночь песах а нечто такое, что для Баруха, как и для других, послужило поучительным примером, показывающим высокие моральные качества «простых» евреев.
Пасхальнь и вечер. Евреи Добромысля собрались в синагоге. Во всех домах светились уже праздничные огни. Запахи святого праздника отдавались во всех уголках. В синагоге заканчивали лредвечернюю молитву минха. И вдруг поднялась суматоха. Аарон-Шемуель и Бецалел-Хаим, два компаньона-пивовары, варившие пиво для продажи в соседних деревнях, спохватились, что они забыли «продать» свой хаме ц, а время уже после зажигания свечей!
Оба компаньона ссорились между собой. Каждый обвинял в этой оплошности своего компаньона. Они положились друг на друга, что хамец будет «продан» у раввина или даяна, как это принято у евреев. И только после того, как компаньоны встретились в синагоге, оказалось, что хамец не «продан».
У каждого из этих обоих незадачливых «заводчиков» была своя отговорка. Бецалел-Хаим, который объезжал деревни со своим пивом, оправдывался тем, что он вернулся домой далеко за полдень. Он был утомлен, а еще нужно было наскоро подготовить все к празднику, помыться в бане и переодеться в праздничное. Нужно было и по дому помогать кое в чем. Как же могла прийти ему в голову необходимость «продать» хамец?
Аарон Шемуель, с своей стороны, имел свою отговорку. Но что же делать сейчас? Ведь хамец – дело, пахнущее каретом!
Дело дошло до раввина, который тут же вызвал даяна.
Собрались также талмудисты «восточной стены».
Решение раввина гласило: бочки с готовым пивом, находящиеся в пивоварне за городом, следует открыть и пиво вылить, – никому нельзя воспользоваться им. Тару, а также овес и ячмень, приготовленные для варки из них пива, сохранить в пивоварне под замком до после праздника.
Этим должен был вопрос считаться исчерпанным. Однако Бецалел-Хаима это еще не удовлетворило. Он боялся, не повис ли на нем грех за этакое упущение. Сразу же после вечерней молитвы маарив он пришел к даяну и со слезами на глазах просил его указания, как покаяться.
– Я, простой еврей, – плакался он. – Всю мою жизнь я провел в деревне среди гоим. Я обременен семьей и к тому еще имею на содержании пару вдов с их детьми. Скажите, что мне делать, чтобы заслужить прощение такого великого греха, совершенного нами.
По его примеру подошел к даяну также и его компаньон Аарон-Шемуель.
Даян очень сочувствовал этим простым, бесхитростным людям. Он начал их успокаивать, заверяя, что никакой карет им, упаси Б-же, не угрожает за случайную забывчивость.
В то время, когда даян был занят успокоением обоих компаньонов, раздался вопль женщин, вбежавших в синагогу и пробившихся через ряды молящихся прямо к арон-кодешу. Это были жены и дочери компаньонов, узнавшие о случившемся. Думая, что это означает, упаси Б-же, их конец, они прибежали с воплями в синагогу. Даян вынужден был подняться на амвон и произнести несколько утешительных слов для успокоения компаньонов и их семей, а также, чтобы дать понять всем, что вопрос считается окончательно исчерпанным.
Люди начали расходиться. В то время, как все говорили о страданиях компаньонов, обсуждали этот вопрос ученые талмудисты, среди которых были также оба старшие зятя кузнеца р. Элиезер-Реувена. Их интересовал этот случай с точки зрения предписаний закона в вопросах о хамец е.
Р. Ицхак-Шаул и Барух по дороге домой обсуждали этот вопрос, касаясь, главным образом, наивности, бесхитростности обоих компаньонов.
– Это показывает только, как чисты сердца этих простых евреев, – заметил р. Ицхак-Шаул. И Барух был вполне с ним согласен.
Аарон-Шемуель был уроженцем Добромысля. Он был по природе молчаливым и застенчивым человеком. Редко слышали его произносящим какие-нибудь слова. Даже в молитве его почти не слышали; он произносил слова молитвы тихо, про себя.
Бецалел-Хачм был деревенским человеком. Он перебрался в город из деревни Камары, поэтому его называли камаринцем. Первым евреем, поселившимся в этой деревне, принадлежавшей помещичьей семье Реут, был дед Бецалел-Хаима – Моше-Биньямин, у которого было прозвище «кацап», потому что он умел петь русские песни и плясать русские пляски. Моше-Биньямин торговал лошадьми; по его делам ему приходилось бывать в далеких русских городах, таких, как Смоленск, Орел и другие. Там он наслушался русских песен и присмотрелся к русским пляскам.
Моше-Биньямин был набожным евреем, которому и в голову не пришло бы копировать русских певцов и плясунов. Но однажды он слушал чтение книги «Эйн-Яаков» и узнал оттуда, что веселить народ на свадьбах – это дело очень даже Б-гоугодное; что таннаим и амораим различным образом веселили жениха и невесту на свадьбах. Тогда ему тоже захотелось стать одним из тех, которые вносят луч веселья на свадьбах Для этого он использовал изученные им русские песни и пляски.
Он приобрел себе меховую русскую шапку, свитку и сапоги, и где только бывала свадьба, он являлся туда одетый по-русски, пел и плясал. Поэтому его прозвали «кацапом».
В то время, когда Моше-Биньямин поселился в деревне Камары, тамошним помещиком был некий Юзеф, очень дружественно настроенный к евреям. Весьма часто он нагружал, бывало, телеги с хлебом, овощами и фруктами и отправлял в Добромысль раввину р. Танхум-Шемуелю для раздачи бедноте.
Дружественное отношение Юзефа к евреям было следствием известного в то время происшествия. Когда Юзеф был восьмилетним мальчиком, он упал с лошади и сломал себе позвоночный столб. Послали за врачом, и тот его забинтовал. Но это не уменьшило болей мальчика. У Юзефа поднялась температура, и он потерял сознание.
Отец Юзефа был свободомыслящим человеком и к тому же не очень любил евреев. Мать же Юзефа была полной противоположностью мужа. Особенно она была приверженцем еврейских цадиков. Зная, что добромысльский раввин р. Танхум-Шемуель большой цадик, она повезла мальчика к нему.
Раввин благословил его и велел снять с него бинты. Мальчик вскоре выздоровел.
В то время, когда помещица с ребенком отправилась к раввину в Добромысль, не было помещика дома, – он не позволил бы сделать это. Когда он вернулся в имение и узнал, что сделала его жена, он пришел в ярость.
– Как она посмела сделать такую вещь? – кричал он. – Она опозорила меня. Все будут смеяться надо мной!
Помещик тут же выслал в Добромысль верхового с наказом помещице не дурачиться и сразу же вернуться домой. Одоновременно он послал второго верхового к священнику, чтобы он наложил на его жену духовное наказание за то, что она осквернила христианство своим обращением к еврейскому духовнику.
Но помещица вернулась с Юзефом еще до возвращения верхового. Мальчик был совершенно здоров. Мать была «на седьмом небе» от радости и только и делала, что рассказывала всем о чудесах добромысльского раввина.
Теперь помещик мог видеть собственными глазами совершившееся чудо. Однако он все еще не хотел простить жене ее «проступок».
– Это удалось раввину только колдовством, – настаивал он. – Как же иначе мог он совершать такие чудеса? Теперь будут еще больше смеяться над нами!
Помещик не простил итого жене и не мог простить добромысльскому раввину. Он проклинал и ругал цадика. Кончилось тем, что он вскоре заболел и умер. Юзеф стал наследником имения и был воспитан матерью как друг евреев; таким он остался на всю жизнь.