Пожар в Любавиче. – Синагога имени р. Биньямина. – Кто же был сапожник Вольф на самом деле?
Р. Биньямина сильно расстроило то, что его тайна раскрылась, что все теперь знали, что он нистар и каббалист. Тот факт, что в Добромысле рассказывали о содеянных им чудесах, свидетельствовало, что об этом известно уже во всей округе. В Добромысле его никто не знал, и он мог еще скрываться там неузнанным, но уже одно то, что говорили о его скрытой силе, сильно его огорчало. Ему лучше хотелось прожить свой век так, чтобы никто о нем ничего не знал, а скрытые в нем силы применять тайно от всех.
Особенно огорчало его то, что ему придется возвращаться в Любавич, а там все его знают. Там он уже больше не сможет оставаться нистаром. И ему уже больше покоя не будет. Отовсюду заявятся к нему с просьбами, а главное – его будут слишком почитать. Конечно, он не мог избежать возвращения в Любавич. Там у него была жена, было хозяйство. И он в конце концов вернулся в Любавич, но с тяжелым сердцем, как будто он попался на чем-то недобром.
Было ли это потому, что р. Биньямин сильно расстроился, а огорчения цадика не проходят бесследно на небесах, или по какой-либо другой причине, но в Любавиче случилось нечто сразу же по возвращении р. Биньямина. В местечке случился пожар, и огонь поглотил все домишки, в том числе и домик р. Биньямина. Была уничтожена огнем также и единственная синагога тогдашнеаго Любавича. Естественно, что в таком большом несчастье, постигшем любавичских жителей, забыли про р. Биньямина. И даже после того, как потухли последние тлеющие головешки сгоревших домишек и ошарашенные и убитые горем погорельцы немного успокоились и начали уже подумывать о том, как бы обеспечить себя новой крышей над головой, все еще не уделяли особого внимания цадику.
Все должны были теперь браться за работу отстраивать свои жилища. Лесу вокруг было много. Следовало только пойти в лес, валить деревья, привести бревна в местечко и строить себе новые домишки.
Евреи в Любавиче были тогда трудовыми людьми. Каждый умел держать в руке топор и пилу. Те, у кого не было достаточно средств, чтобы нанимать строителей, делали все сами. И леса кругом гудели от ударов топоров и голосов занятых работой людей. Вскоре начали вывозить из леса бревна, и вот уже на любавичских улицах появились первые новые строения.
Р. Биньямин тоже взялся отстраивать свой домишко. Он был уже не молод. Детей, которые помогли бы ему, у него не было. Пришлось ему нанять людей в помощь себе. В то время как все были заняты стройкой своих жилищ, заметили, что р. Биньямин строит себе что-то уж очень большой дом. Люди недоумевали, что это могло означать? Пожелал ли р. Биньямин построить себе теперь большой просторный дом вместо прежней хибарки? Люди пожимали плечами. Они не осмелились спросить р. Биньямина об этом, а сам р. Биньямин им ничего не говорил.
Но чем дальше подвигалась стройка, тем больше закрадывалось сомнение, действительно ли строит р. Биньямин дом для себя. И вскоре дело прояснилось. Это действительно не было домом для него самого. Это был Б-жий Дом. Р. Биньямин строил синагогу. Только теперь люди поняли, что произошло. В Любавиче совсем забыли, что и синагогу нужно отстроить. Прежде всего обыватели думали о себе, как бы скорее отстроить свои жилища. А о синагоге можно будет побеспокоиться позже, после того, как покончат со своими собственными делами.
По-другому мыслил р. Беньямин. Прежде всего он хотел обеспечить себя и других жителей Любавича молитвенным домом. Теперь все по-новому посмотрели на благочестие р. Биньямина, и построенная им синагога была названа его именем: «Молельня р. Биньямина». Теперь вновь вспомнили о тайных силах р. Биньямина, о которых с таким воодушевлением говорил каббалист р. Бецалел-Ури из Полоцка.
Р. Биньямин пытался отрицать все это.
– Я не каббалист, – возражал он, – я не больше как простой коробейник. Я знаю не больше одной главы из Хумеша.
И как бы для того, чтобы еще больше убедить всех, что он всего-навсего простой человек, неуч, он еще больше начал дружить с ремесленниками в местечке, особенно с сапожником Вольфом, который все еще делал вид, что не знает даже значения читаемых им слов молитв.
На самом же деле, сапожник Вольф был каббалистом и Баал-Шемом, а дружба между ним и р. Биньямином была основана на весьма возвышенных общих целях. Но никто этого не знал и никогда не мог бы дознаться. Они отдавались целиком изучению Торы и служению Б-гу только, когда они находились за пределами местечка, прячась для этого в ближайших лесах, очень удобных для уединения.
Р. Вольф-сапожник был, как и р. Биньямин, бездетным. Во время эпидемии холеры, когда в Любавиче, как и в ближайших деревнях, люди ладали, «как мухи», жертвой этого бича оказалась также жена р. Вольфа. Р. Вольф, который в глазах жителей Любавича все еще был не больше как сапожником, женился тогда на вдове, дочери любавичского портного.
С годами р. Биньямин постарел и ослаб. Ноги его отказывались уже служить ему. Он не мог больше пускаться по миру, как он это делал раньше. Он не мог также обходить деревни со своими товарами. Его жена также ослабла на старости Им нужен был кто-нибудь, кто ходил бы за ними и вел бы их хозяйство. Поэтому они впустили к себе еврея, по имени Цви-Арье, с женой, по имени Леа-Брайна, молодую пару, у которых не было еще детей. Цви-Арье зарабатывал на жизнь вращением жернова на ручной мельнице. Он был простым, но Б-гобоязненным человеком, жившим всегда собственным трудом. Принадлежал ли также и этот Цви-Арье к сонму нистаров типа р. Биньямина и р. Вольфа-сапожника, или же р. Биньямин выбрал его своим квартирантом за его скромность и Б-гобоязненность, – точно не известно. Р. Биньямин выбрал эту молодую пару и впустил к себе в дом, чтобы они заботились о нем с женой на старости лет. Больше того, – он их сделал своими наследниками.
Перед своей кончиной вызвал р. Биньямин к себе членов погребального братства («Хевра-Кадиша») и наказал, как его хоронить. Он наказал также, чтобы у его могилы оставили место для его жены. Затем он отказал свой дом, огород и все свое достояние Цви-Арье и жене его Леа-Брайне. Но при этом он поставил условие своим наследникам, чтобы дом был всегда открыт для странников, которых они должны принимать благожелательно. Он также наказал им принять в дом сирот на воспитание. Р. Биньямин требовал от своих наследников назвать мальчика и девочку, которые у них родятся, именами его и его жены, – Биньямином и Саррой.
Когда р. Биньямин покончил с Хевре-Кадиша и с Цви-Арье и Леа-Брайной, он позвал к себе р. Вольфа-сапожника, который и остался у него до самой кончины. Несколько часов сидел р. Вольф-сапожник у изголовья умирающего р. Биньямина. О чем говорили они оба в последние часы жизни р. Биньямина, какие тайны они открыли друг другу, неизвестно.
Похороны р. Биньямина были по его желанию скромными. Никакие надгробные речи произнесены не были. Через месяц скончалась также его жена Сарра, которая была похоронена рядом с ее мужем, как было наказано.
Цви-Арье и его жена вошли во владение наследством и выполнили все, что р. Биньямин им наказал. Их дом стал убежищем для всех проезжих и странников. Цви-Арье и его жена приняли также в дом сирот и воспитывали их как собственных детей.
Между тем что-то случилось с р. Вольфом-сапожником. Через два года после того, как р. Вольф женился на второй жене, в Любавич прибыл проезжий, которому нужно было повидать только сапожника р. Вольфа.
– Вы знаете, кто он такой? - воскликнул он возбужденно с большой горячностью. – Это, ведь, рабби Вольф –иллуй, всемирно известный своей ученостью иллуй из Луцка. Уже много лет прошло с тех пор, как он исчез со своей женой, дочерью луцкого раввина, гаона р. Ицхак-Гершона,и никто не знал, куда они исчезли.
Только теперь узнали в Любавиче, что Вольф-сапожник является нистаром и что все эти годы он жил скрытно. Начали теперь понимать также, почему р. Биньямин с ним так сильно дружил.
В Любавиче поднялся переполох. Р. Вольф мог теперь пользоваться почетом и уважением. Он мог бы теперь также оставить свое ремесло сапожника. Но он и слышать об этом не хотел. Он и в дальнейшем желал оставаться нистаром. Если в Любавиче его тайна была раскрыта, значит, нужно исчезнуть.
Но теперь это было уже не так просто сделать. У него уже была вторая жена. Первая его жена была дочерью луцкого раввина; она была согласна делить с ним все невзгоды скитальческой жизни, полной лишений. Она была не меньше его самого благочестива. Она также была готова к самопожертвованию.
Теперь же его женой была простая женщина – дочь портного, вдова такого же, как и он сам, ремесленника. Он не мог знать в точности, как она поступит теперь, когда она узнала, что он не простой сапожник, а знаменитый иллуй. Поэтому р. Вольф обратился к жене и предложил ей выбор: следовать за ним, куда он пойдет, или же получить от него развод В Любавиче он оставаться больше не желал и не мог ни в коем случае Жизненный путь, им избранный, не должен быть устлан знаками почета и уважения. Тем более не был р. Вольф намерен превратить свои знания Торы в орудие для добывания себе средств существования. Он должен был жить трудом собственных своих рук. Б-жьи слова: «В поте лица своего будешь ты есть хлеб свой» имели для него особое значение. Это было его жизненным девизом. Он не должен был даже находиться среди людей, которые знают, что он не простой ремесленник. Поэтому он вынужден был второй раз оставить насиженное место, – первый раз он оставил город Луцк, где он был знаменитым зятем знаменитого тестя, и теперь – Любавич, где раскрыта его тайна и где ему больше не было бы того покоя, которым он пользовался, ведя жизнь простого, ничем не примечательного сапожника.
Жена от развода отказалась. Она была согласна следовать за ним в место его нового добровольного изгнания. Через несколько дней муж и жена исчезли из Любавича.