Едут смотреть невесту Баруха. – Барух продолжает пока что учебу. Он знакомится с содержанием книг по морали, которые производят на него огромное впечатление, открыв перед ним новый мир.
До заключения формального акта сватовства прибыли в Лиозну сестра и тетя Баруха, чтобы повидать невесту Баруха и переговорить со сватами обо всех деталях сватовства. Они теперь знали уже точно, каковы желания Баруха и как он мыслит устроить свою жизнь после свадьбы. Во всем Барух положился на сестру и тетю. Он им объяснил, что одним из основных мотивов, побуждающих его породниться с р. Авраамом, женившись на его дочери, – является то, что р.
Авраам занимается огородничеством. Барух имеет в виду следовть примеру будущего тестя и тоже заняться огородничеством.
Поэтому сестра и тетя Баруха хотели, чтобы р. Авраам обязался построить для Баруха дом и обеспечить его участком земли под огороды с тем, чтобы Барух мог заняться тоже огородничеством, – делом, которое он изучил у него же, у р. Авраама. Р. Авраам согласился с этим и тут же указал родным Баруха на район, где он намерен купить землю и построить дом для будущего зятя. Этот участок находился в нескольких верстах от Лиозны.
Обе женщины были довольны. Им также очень понравилась невеста, Ривка. Они вернулись в Витебск довольные. Теперь осталось только ждать приезда р. Авраама в Витебск, и можно будет справлять помоловки. Это произошло через две недели. Согласно условию, Баруху была предоставлена возможность продолжать учебу в ешиве в течение года до свадьбы.
В течение этого года Барух продолжал жить по-старому, слушая лекции как своего зятя, так и р. Палтиеля. Несколько часов в день он отдавал труду и этим жил. Он выполнял труднейшие работы – носил тяжести и таскал тачки; никакая работа не была для него слишком тяжелой или унизительной. В часы выполнения работ он повторял наизусть свои уроки. Остальное время дня и большую часть ночи он целиком отдавал Торе.
Так прошло лето, и наступил месяц элул. Лекций в ешиве, как обычно, в это время не было. Учащиеся разъехались по домам или же продолжали учебу самостоятельно. У Баруха накопилось много учебного материала для проработки и повторения. Но он сейчас взялся и за новый предмет учебы, который был ему указан его зятем р. Иосеф-Ицхаком. Это была наука о морали. С большой охотой приступил Барух к изучению таких книг по морали, как «Шаарей тешува» рабби Ионы, раздел «Шаар атешува» из книги «Решит хохма», а также «Илхот тешува» и масехтот «Рош ашана» и «Юма».
Книги по морали произвели на Баруха огромное впечатление. Фактически, они открыли ему новый мир. В его сердце зажегся огонь, который до того не горел там. Раньше Барух был, так сказать, человеком холодным и слишком расчетливым. У него работал больше мозг, чем сердце. Все было у него размерено и рассчитано. Струны его сердца не были затронуты. Глубины души его не были вскрыты и взбудоражены. Его молитвы не были в достаточной мере бурными; были недостаточно огненно-пламенными. Весь его образ жизни, хотя и столь праведный и со стольким самопожертвованием, был все же слишком прямолинейным, слишком «гладким», чтобы способствовать Баруху восходить к тем высоким сферам, к которым истинный великий цадик неутомимо стремится и продолжает без устали добираться.
Телько теперь, начав учить и углубляться в книги по морали, Барух стал смотреть на прежний свой образ жизни с сознанием ее неполноценности. Он начал сомневаться в своих моральных качествах. Он не был увеоен. что он был до этого вообще на правильном пути; его грызло сомнение, мог ли он при служении Создателю действительно иметь ту чистоту мысли, которой должен обладать еврей, сердцем чувствующий истину.
Барух изучал Тору с большим рвением. Он старался соблюдать в точности все мицвот Торы. Но он чувствовал, что ему еще чего-то нехватает. Благодаря книгам по морали он пришел к заключению, что ему необходимо заняться нелицеприятным самоанализом. Если взять его поведение вообще, то здесь у него, казалось, было все в поряде. Он всегда занимался благотворительностью, отдавая иногда последнее, что у него было. С бедняком делился он последним куском хлеба. Если он увидит, бывало, калеку-слепого, глухого или вообще беспомощного человека, он оказывал ему всевозможные услуги. Нередко Барух принимал участие в читке Теилим, прося за больных или за отвращение какого-нибудь общего несчастья. Но все это оставляло его холодным; это не было созвучно струнам его сердца, заставляя их дрожать, и не будоражило его душу. Только благодаря книгам по морали Барух начал постигать, что все, что он делал до этого не привело его к совершенству; что делал он все не сердцем, не душой, а как некто, привыкший делать все без думы и чувства, не задумываясь над тем, для чего все это следует делать.
Книги по морали зажгли в Барухе новый огонь. Прежняя его холодность растаяла, как снег под весенним солнцем. Он стал более чувствителен, намного мягче и доступнее. И в учебе, и в выполнении мицвот, и в молитве он теперь почувствовал новый вкус. Он мог уже сравнить прежнее и теперешнее свое отношение к людям и событиям и смог сам приходить к выводу, что до этого он не был еще на путях истины.
В своих мыслях Барух особенно останавливался на ряде событий из его недавнего прошлого.
Это было тогда, когда он находился в Яновиче. Он сидел однажды в синагоге за книгой. Вдруг воздух потряс душераздирающий плач. В синагогу ввалились муж с женой, бросились к арон-кодешу и начали взывать к Всевышнему и просить, чтобы Он сжалился над их дочерью и спас ее от смерти.
Пришли в синагогу и другие мужчины и женщины, присоединившие свои голоса к молитвам родителей за жизнь их дочери. Начали читать Теилим перед открытым арон-кодешом. Все сочувствовали горю родителей.
Барух присматривался со стороны к происходящему перед его глазами и прислушивался к молитвам и плачу. Он, конечно, тоже сочувствовал убитым горем и глубоко опечаленным родителям. Но струны его сердца это не затронуло. Он не чувствовал себя потрясенным трагедией еврейских отца и матери. Он остался сидеть при открытой гемаре и продолжал учить, как если бы все это его совершенно не касалось. Он считал, что его учеба важнее всего. И вообще, это были ведь чужие люди, горе которых было не его горем.
Барух остался холодным и тогда, когда кто-то вбежал в синагогу с известием, что больная в агонии. Мать больной упала на землю в обмороке. Отец, рыдая, начал биться головой об арон-кодеш и рвать на себе свои седые волосы. Вопль остальных людей в синагоге положительно потрясал небеса. А Барух все еще оставался бесчувственным за своей гемарой и продолжал свою учебу, как обычно.
Позже Барух узнал, что родители больной, которые пришли в синагогу просить за свою дочь, были, так сказать, сливками городка. Они были известны своим добросердечием и своими хорошими душевными качествами вообще. Много лет они были бездетны. Они объезжали святых и применяли различные средства, пока Б-г не благословил их, наконец, единственной дочерью.
Эта единственная дочь была и единственной радостью в их жизни. Они воспитывали ее самым лучшим образом, посеяв в ее сердце все те чудесные качества, которыми должна отличаться благочестивая еврейская дочь. И она действительно была гордостью ее родителей и благословением для всех жителей Яновича.
Велика была радость отца и матери, когда их дочь выросла и пришло время сватовства. Будучи людьми уважаемыми и положительными, родители, естественно, пожелали для своей дочери жениха, который соответствовал бы занимаемому ими положению. И они нашли такого жениха, – из почтенной семьи и хорошего талмудиста. Был торжественно подписан акт помолвки и установлен день свадьбы, которая должна была состояться через два месяца. Начались приготовления к свадьбе. Невесте было заказано подвенечное платье. Весь Янович и даже местечки кругом Яновича обсуждали будущую блестящую свадьбу. Должны были съехаться самые уважаемые гости.
И вдруг невеста слегла. Вначале думали, что она через день-другой встанет. Но вместо этого ей с каждым днем становилось все хуже и хуже. Видно было, что она опасно больна. Прошло еще несколько дней, и невеста оказалась при смерти. Это взбудоражило все местечко. Поспешили на кладбище «мерить поле»; вбежали в синагогу и ворвались в арон-кодеш...
Прошло несколько дней, и Барух, сидя в обычно занимаемом им углу в синагоге, заметил, что в синагоге готовят столы с выпивкой и разной закуской. Собралось много народа. А в центре этого веселого празднества оказались отец и мать больной дочери, ради которой «мерили поле» и бросались к арон-кодешу. Барух узнал, что этим радостным празднеством отмечается чудесное выздоровление бывшей при смерти девушки. Молитвы помогли. Больной было даровано полное выздоровление. Теперь можно было уже справлять свадьбу в назначенный день. Счастливые родители могли вести свою дочь к венцу.
И вот это радостное событие в синагоге оказалось прелюдией к еще большему радостному торжеству, которое должно было произойти несколько позже, – к самой свадьбе. Весь Янович от мала до велика, – все приняли участие в этом большом торжестве. Это было не только радостным событием для родителей новобрачных, но всеобщим торжеством. Каждый житель Яновича чувствовал себя непосредственным участником этого радостного события.
Только один Барух чувствовал себя чужим; одним из тех, кого все это совершенно не касается и ничего общего с ним не имеет. Барух оставался холодным и спокойным. И когда в синагоге стало шумно от веселой публики – участников веселья, забрался Барух в молельню при синагоге, чтобы ему не мешали заниматься. Там Барух продолжал свою учебу с обычным своим прилежанием и ни в малой степени не сочувствовал радостному событию в синагоге, свидетелем которого он был.
Это было раньше. А вот теперь, когда Барух почувствовал иной подход к вещам и событиям благодаря книгам по морали, он смог только осуждать свою холодность и отсталость, проявленные им некогда. Он мог объяснить это только тем, что раньше он не достиг еще истинной моральной высоты Он находился тогда во всем под властью сухого разума, оставив свое сердце и душу холодными. Теперь же он чувствовал идишкайт (еврейство) и сердцем, и душой. Барух почувствовал, что только теперь он начинает добираться до истинного совершенства.