Глава 56

56 НИСТАРЫ И ХАССИДЫ

Разница между более ранними и позднейшими нистарами. – Запрет деятельности Баал-Шема из Вирмайзы. – Радость и печаль.

Посланцы, выбранные Бет-Дином в Шпейере, прибыли в Вирмайзу к р. Элияу-Баал-Шему и передали ему требование прекратить учение каббалы с народом и перестать пользоваться заклинаниями при лечении больных. Р. Элияу принял и этих посланцев дружелюбно и благожелательно выслушал требования, сопровождаемые угрозой и предупреждением, что если он не послушается, ему придется оставить страну. Р. Элияу ответил на это: в отношении изучения каббалы встает вопрос, кого нужно слушаться – учителя или ученика, т.е. Всевышнего или уважаемых талмудистов, Его учеников? Что касается того, каким образом он лечит больных, то он может заверить, что никогда не пользуется при этом заклинаниями.

Одновременно выказал р. Элияу желание поехать в Шпейер к гаону р. Пинхас-Зелигу, чтобы побеседовать и доказать ему, что он не прав в своей борьбе против тех, которые занимаются каббалой.

После этого заявления отправился р. Элияу сразу же в путь и прибыл в Шпейер. Но его разговор с р. Пинхас-Зелигом оказался бесполезным. Р. Пинхас-Зелиг не захотел даже дискутировать с ним. Он приказал ему немедленно изменить свое поведение и объявить об этом публично. Р. Пинхас-Зелиг заявил, что он объявляет р. Элияу-Баал-Шема и всех его последователей под запретом за отказ от выполнения его требования. Но и этот запрет не оказал никакого действия на р. Элияу-Баал-Шема. Он вернулся в Вирмайзу и продолжал заниматься каббалой и лечить больных.

Тогда начал р. Пинхас-Зелиг систематическую борьбу против Баал-Шема из Вирмайзы. Он послал своего старшего сына р. Шамай-Зунделя по свету, возложив на него задачу объезжать города повсюду и позорить имя Баал-Шема из Вирмайзы. Он отправил также других посланцев в дальние страны объявить повсюду что Баал-Шем из Вирмайзы скрывает свои действия под маской тайны, занимаясь попросту колдовством.

Следуя примеру р. Пинхас-Зелига, подняли свой голос и другие гаоним Германии против Баал-Шема из Вирмайзы. Эта борьба гаоним Германии против р. Элияу-Баал-Шема и других каббалистов была длительной. Противники каббалы считали, что Шабтай-Цви, который объявил себя в дальнейшем машиахом и который так позорно кончил, перейдя в другую веру, был якобы последователем Баал-Шема из Вирмайзы. Этот случай еще больше усилил борьбу против каббалистов.

Поэтому, когда появились совсем другие каббалисты и совсем иной вид нистаров, которые следовали новым путем р. Исраель-Баал-Шема, нашлись противники и этого движения, воевавшие против его последователей по существу по тем же причинам, по которым боролись некогда противники каббалы против тогдашних каббалистов и нистаров.

Р. Моше-Лейб, который передал все эти подробности Баруху, поставил р. Авраам-Зеева из Бешенковича и р. Симха-Зелига из Витебска, больших противников современных нистаров, в один ряд с борцами против нистаров прежних времен. По понятию р. Моше-Лейба должна была быть совсем незначительная разница между р. Исраель-Баал-Шем-То-вом, создателем современного хассидского движения, и Баал-Шемом из Вирмайзы, который фактически должен быть отнесен к типу каббалистов совсем другого толка.

Барух ко всему этому прислушивался и имел над чем поразмыслить. Он уже чувствовал, что митнагдим (противники хассидизма) допускают большую ошибку. Он уже и сам чувствовал, что поскольку дело касается р. Исраель-Баал-Шем-Това и его последователей, то здесь речь идет о совершенно новом учении. Поэтому Барух пожелал лучше исследовать этот вопрос и уяснить себе, в чем заключается основной водораздел между хассидим и митнагдим.

Что касается самого Баруха, то он начал чувствовать сердечную теплоту и склонность к хассидизму. То, что он слышал о хассидизме, нашло положительный отклик в его сердце. Конечно же, он не хотел бы находиться в одном лагере с теми, кто ведет борьбу против Баал-Шема из Межбуша и его хассидов.

Поэтому Барух очень расстроился, когда он узнал, что р. Авраам-Зеев из Бешенковича является одним из самых рьяных противников Баал-Шема и нистаров. Р. Авраам-Зеев был учителем р. Авраама-огородника из Лиозны, зятем которого должен был вскоре стать Барух. Значит, его будущий тесть, который был преданнейшим учеником гаона из Бешенковича, должен был также быть таким же противником хассидизма, как и его учитель. Это было Баруху совсем не по душе.

Барух мечтал начать новую жизнь. Он представлял себе, что после свадьбы он сможет вести себя так, как ему будет угодно. Если Барух согласился вообще жениться на дочери р. Авраама, то это было главным образом потому, что р. Авраам обещал ему идти навстречу всем его желаниям и выполнить все его условия. Барух должен был иметь свой собственный дом и огород за пределами города. Это должно было дать ему возможность жить собственным трудом. Но он имел также в виду сделать свой дом приютом для странников. Барух рассчитывает, таким образом, прийти в соприкосновение с нистарами, с теми именно нистарами, которые распространяли учение Баал-Шема.

Теперь он вдруг увидел угрозу всем его планам. Если его будущий тесть был митнагидом, то он вероятно повлиял в этом направлении и на свою дочь, которая, таким образом, также будет против нистаров и хассидизма. Кто знает, не будет ли она мешать ему общаться с нистарами, с которыми он так сильно хочет познакомиться.

Барух хорошо помнил редкостную дружбу, царившую в доме его родителей. Отец и мать всегда обсуждали совместно любую мелочь в их жизни Никогда не было между ними разногласий. Мнение отца было всегда «Кодеш кадашим» для матери. Барух всегда мечтал добиться такого же согласия в своем доме. Он был уверен, что так оно и будет. Теперь же он начал сильно опасаться, что все может получиться совсем иначе.

Это доставило Баруху сильное огорчение, и он просто места себе не находил. Он не имел даже перед кем излить свою душу. Он почувствовал себя одиноким и в загоне. Как всегда в таких тяжелых минутах, пошел Барух в ближайший лесок и растянулся там на траве, предавшись раздумью. Долго он так лежал, пока не услышал вдруг называющий его по имени знакомый голос. Это был младший зять кузнеца, р. Ицхак-Шаул.

– Баал-Шем-Тов говорит о нашем патриархе Аврааме, – начал р. Ицхак-Шаул, – что он был человеком широкой натуры в части оказания людям услуг имуществом, телом и душой. Он никому не отказывал в материальной помощи; он лично обслуживал каждого, искавшего у него приюта, а душой он оказывал помощь тем, что распространял Б-жье учение среди всех людей. Он не довольствовался благотворительностью и другими добрыми делами, а желал, чтобы простые люди его поколения знали то, что знал он сам о Всевышнем и его творениях.

Этим хотел р. Ицхак-Шаул дать понять Баруху, что и он готов служить ему и быть ему полезным всем, чем только может.

Поскольку Барух все еще молчал, углубленный в свои мрачные думы, попытался р. Ицхак-Шаул подействовать на него иным путём.

– Мы, последователи Баал-Шема, не признаем грусти, – начал он. – У нас главное – хорошее настроение. Упадок духа – это идолопоклонство. Именно поэтому я чувствую себя чужаком здесь в Добромысле. Здесь не знают веселья, как это знают у нас в Горках.

Барух стал внимательнее прислушиваться к р. Ицхак-Шаулу. Это был именно тот вопрос, о котором он хотел иметь лучшее понятие, – вопрос о радости и печали, о хассидской бодрости и митнагидской грусти. Р. Ицхак-Шаул начал обрисовывать ему разницу между этими двумя путями поведения.

Возьмем, к примеру, такой вопрос, как подготовка воды для выпечки мацы в самый канун песах а. В Добромысле уделяли этому весьма мало внимания. Совсем по-иному проходило это в Горках. Там этот процесс был источником большого веселья.

Раввин Горок р. Нахман-Ицхак был уже глубоким, девяностошестилетним старцем и к тому же очень слабым человеком. И все же он не позволял себе отсутствовать на этом радостном обряде – торжественном шествии к реке, чтобы набирать воду для мацы. Пешком ходить он уже не мог, поэтому везли его к реке на лошадях. Там устраивали для него специальную платформу, и он, поддерживаемый шамешом, с этой платформы набирал эту воду, так называемую «маим шелану» (переночевавшую воду, она шла на выпечку мацы только на следующий день). Р. Песах «француз», хорошо известный в Горках еврей, одетый в сапоги с высокими голенищами, входил в воду рядом с раввином, чтобы тот мог опереться на его плечо и нагнуться, чтобы зачерпнуть воду.

Когда кончали набирать сколько нужно было воды, произносил раввин благословение шеехияну и запевал хассидскую песню, подхваченную всем народом. Завершался этот обряд благословением раввина всем дожить до часа окончательного вызволения евреев из галута, и тогда только начиналось настоящее веселье.

– Здесь в Добромысле, – перешел р. Ицхак-Шаул к сравнению, – не знают даже, как по настоящему веселиться в день Симхат-Торы. Здесь всегда люди мрачны и озабочены. Мне пришлось быть здесь впервые в праздник сук кот и попросту места себе не находил. Здешние евреи нагнали на меня, упаси Б-же, меланхолию.

Р. Ицхак-Шаул начал, не то в шутку, не то всерьез, рассказывать, как он, не выдержав больше натянутости и серьезности людей кругом, стал сам веселиться в день Шмини-Ацерет, распевая и танцуя, втянув и других евреев в это веселье. Позже начали глубоко обсуждать этото вопрос в среде ученых талмудистов с участием самого даяна, – встал вопрос, можно ли так веселиться, не может ли это вызвать неуважение к чести Торы. Было, однако, решено, что для ремесленников такое веселье допустимо…

Во время акафот в синагоге напросился р. Ицхак-Шаул петь песни, о чем в Добромысле и понятия не имели. Опять возник вопрос, допустимо ли это. Было проведено совещание между даяном и раввином по этому поводу и особенно по вопросу о том, можно ли при этом пускаться в пляс, как это заведено в других общинах, и к тому еще хлопать в ладоши.

После длительного раздумья вынес раввин решение: петь можно; что же касается похлопывания в ладоши, то это должно быть сделано способом, отличным от обычного в будние дни…

Тогда запел р. Ицхак-Шаул хассидский мотив. Вначале никто не подпевал, но ко второй и третьей акафа нашлись уже смельчаки, подхватившие, песню, а затем пели уже хором десятки людей, и молящиеся начали разогреваться, ибо пение возбуждает и воспламеняет человека. Все взялись за руки и пошли в пляс. Тут же вмешался раввин и с нотками ужаса в голосе предупредил народ о непристойности этого для чести Торы. Раввин успокоился только тогда, когда даян заверил его, что нечего беспокоиться, потому что в пляске участвуют только одни невежды…

Р. Ицхак-Шаул говорил об этом с болью в душе. – Но это еще куда ни шло, – продолжал он. – Я в тот Симхат-Тора обнаружил нечто такое, что совсем меня расстроило.

В то время как пение р. Ицхак-Шаула взбодрило многих молящихся, особенно же простых людей, втянувшихся в пение и пляску, стояли в стороне евреи-талмудисты и с сомнением качали головами, не одобряя, видимо, происходящее в синагоге в этом году, – совершение акафот не виданным до этого образом.

Однако, насколько недовольны были этим хорошо грамотные обыватели города, настолько были в восторге от песен и плясок простые, малограмотные люди. Это прямо-таки вдохнуло в них новую душу.

Р. Хаим-Шим’он, который и раньше симпатизировал р. Ицхак-Шаулу, почувствовал теперь к нему еще большую близость. Р. Хаим-Шим’он сам был хорошим певцом. У него была даже скрипка дома, на которой он часто играл. Пение р. Ицхак-Шаула сильно его разобрало, – помимо замечательных мотивов, у р. Ицхак-Шаула и голос был очень приятный. Произвели на Хаим-Шим’она впечатление также и пляски. Как обычно, он приписал горделивости евреев-талмудистов их неодобрение этих песен и плясок, он видел в этом желание грамотных людей возвести возможно более высокую стену между собою и простонародьем. Тогда придвинулся Хаим-Шим’он к р. Ицхак-Шаулу и шепнул ему на ухо:

– Ты сейчас увидишь, как я их отхлестаю.

Р. Ицхак-Шаул не понял его слов. Но у Хаим-Шим’она все было, по-видимому, заранее подготовлено. В синагоге готовились уже справлять седьмую акафа. Хаим-Шим’он подошел к шамешу и попросил его вместо того, чтобы вызывать к акафа каждого отдельного молящегося по имени, изменить сейчас этот порядок и заявить, что к седьмой акафа приглашаются все талмудисты, особенно те, которые отличаются большой скромностью.

Шамешудивился такому нововведению и не согласился внести в синагогальную практику такое изменение, тем более – по просьбе Хаим-Шим’она, который во всяком случае является не особенно уважаемым городским обывателем.

Тогда обратился Хаим-Шим’он со своим предложением к г аб а ю, а тот, то ли не догадался об истинном намерении Хаим-Шим’она подшутить над кем-то, то ли он считал, что в такой веселый день, как Симхат-Тора, можно себе и этакое позволить, — так или иначе, но он дал на это свое согласие.

По-видимому, такой призыв шамеша никого не удивил, особенно же самых крупных талмудистов, сидевших у восточной стены. Первым поднялся раввин, затем даян, а потом слепой р. Шим’он. Четвертым был паруш р. Нахум.

Тогда нашлось у Хаим-Шим’она, на кого указать пальцем.

– Вот, смотрите, что означает для них скромность! – издевался он – Они даже не поняли, что во всем этом комичного.

Для Хаим-Шим’она этого все еще было мало. С деланной наивностью он обратился затем к парушу р. Нахуму, заверяя его, что теперь-то он знает, что он, р. Нахум, только четвертый по счету по степени скромности, ибо он поднялся с места четвертым.

– Как это четвертый? – возмутился р. Нахум. – Если бы вызывали по имени, то по справедливости следовало вызвать меня первым, исходя из степени скромности, ибо все ведь знают, что в части скромности нет мне равных, Р. Нахум был не единственным ученым мужем, считавшим себя общепризнанным скромником первой степени. Слепой р. Шим’он оспаривал эту честь, о чем он открыто заявил позже Хаим-Шим’ону.

– По правде говоря, это был я, поднявшийся первым с места, – сказал он. – Ибо кто же может сомневаться в том, что я самый большой скромник. Но кто-то опередил меня…, и это действительно наглость с его стороны…