Р. Вольф оставляет Любавич, чтобы поселиться в деревне – Ксендз, пожелавший крестить евреев. – Евреи в затруднении. – Р. Вольф-сапожник отвечает ксендзу и опровергает все его доказательства.
Для р. Вольфа-сапожника, скрытого луцкого иллуя, и его жены началось теперь длительное изгнание. Они кочевали из города в город, из деревни в деревню, зарабатывая всюду на пропитание сапожничеством, – работой, которую р Вольф выполнял с большой охотой, потому что в этом ремесле он видел нечто большее, чем одно только средство к добыванию скудных заработков или, чтобы этим скрыть свое благочестие и ученость.
Вообще говоря, нашел р Вольф в своей работе свой покой, а также свой идеал в жизни, особенно – возможность благодаря ей исполнить свое желание находиться всегда среди ремесленников и простых людей из народа, которых он любил всеми фибрами души. Сапожное дело давало ему также возможность делать добро людям, особенно бедным людям Одежду носят какую попадется, обувь же должна быть целой, чтобы зимой в нее не попадал снег, а в дождливое время – вода и сырость.
Р. Вольф мог при этом проявить свою добросердечность тем, что он не только выполнял свою работу добросовестно, но он ни у кого не брал за нее лишней копейки Он оценивал свою работу дешево И делал он это по двум мотивам: он не хотел получать за свою работу больше, чем ему требовалось на покрытие своих самых неотложных нужд, а также потому, что он не хотел, чтобы бедным людям приходилось переплачивать, лишая их возможности сшить себе пару новой обуви или починить старую.
Последние странствования р. Вольфа продолжались весьма долго, пока он не прибыл в одну деревню на Волыни вблизи города Лукача, где он, наконец, осел и обзавелся хозяйством Но и оттуда ему пришлось в конце концов уйти, как это случилось в Любавиче.
В этой деревне р. Вольф впервые нашел было тот покой, который он искал с тех пор, как он оставил Любавич. Он мог вести там свой особый образ жизни, и никому не взбрело бы в голову, что он нистар. Р. Вольф заслужил там доброе имя как среди евреев, так и неевреев, но это было только потому, что он был честен и предан своей работе, за которую он брал дешевле, чем другие, а товар его был лучше, чем у других, а также потому, что он был тихим и спокойным
человеком. Он никогда ни о ком не злословил, никогда ни с кем не ссорился и, как говорится, мухи на стене не трогал.
По правде говоря, р. Вольф вообще мало разговаривал, за что он был назван молчальником. Люди приписывали это его простоте, а также его доброте. Гоим называли его «Добрый Вульфка».
Все, вероятно, шло бы и дальше так и никто не узнал бы, что этот тихий и простой человек является скрытым цадиком и гаоном. Но случилось нечто такое, что вынудило р. Вольфа раскрыть себя во всем своем величии во славу имени Б-жьего.
В той деревне жил католический священник, ксендз, который действовал против еврейской религии и вбил себе в голову, что он должен и может привлечь евреев в христианство.
Вначале его выступления были как будто хорошие, дружелюбные. Каждый раз перед христианским праздником он созывал жителей деревни – гоим и евреев – на базарную площадь и там с амвона читал свою проповедь. Он говорил, бывало, о том, что христианство, мол, уже дало миру «спасение», а затем призывал гоим и евреев жить в дружбе и даже смешиваться между собою, ибо, заканчивал он, все должны объединиться и стать единым народом.
Слова ксендза производили большое впечатление на слушателей, особенно на гоим, которые действительно начинали выказывать свое дружелюбие к евреям. Евреи, со своей стороны, чувствовали себя благодаря этому более уверенно.
Что касается слов ксендза о том, что евреи и гоим должны смешаться и стать единым народом, то они никакого влияния не оказали. Евреи остались при своей религии, а гоим – при своей. И до тех пор, пока ксендз только говорил о дружбе между гоим и евреями, хотя он это обосновал «мессианством», особой задачей христианства, это никого не беспокоило. Гоим могли думать о словах своего священника все, что им нравилось. Но они ведь слышали от него недвусмысленные слова о том, что с евреями нужно обращаться, как с родственными им людьми. Это было только на пользу евреям, и они это достойно оценили.
Но вскоре евреи обнаружили, что эти добрые слова ксендза только подготавливали почву к дальнейшему. Ксендз, наконец, выступил открыто, заявляя, что он хочет, чтобы евреи перешли в христианство. Он уже открыто начал громить еврейскую религию, «доказывая», что христианство – единственно истинная религия, и только христианство католической церкви. Священник пытался даже доказать свою «ученость» и приводил стихи из библии, объясняя их таким образом, что из них следовало якобы, что сама библия «признает» христианство.
Это были обычные, хорошо знакомые нам слова христианских миссионеров, которые во все времена пытались с помощью якобы неоспоримых доказательств убедить евреев перейти в христианство.
Ученые евреи, знакомые с этими «доказательствами», в точности знали что на них ответить. Известные еврейские общественные деятели имели уже в прошлом многие диспуты с христианами об этом и отбрасывали и разбивали в пух и прах все их доводы и квази-доказательства.
Но в этой деревне на Волынщине не нашлось ни одного еврея среди местных жителей, который мог бы ответить ксендзу. Они все были простыми, неучеными людьми, для которых «доказательства» священника с его искусно отточенной речью были выше их возможностей как оппонентов.
Поэтому евреи оказались в затруднении. Ксендз все больше наглел. Он уже обращался открыто к евреям, говоря, что если евреи не могут ответить на его аргументы и оспаривать его «доказательства», приводимые им из Библии, то они должны сразу же отказаться от своей религии и перейти в католичество. При этом он обещал выкрестам всякие блага на этом и на том свете.
Видя, что никто из евреев не смеет вымолвить слово, священник еще больше возгордился, чувствуя себя как бы победителем в этом споре, в котором он якобы сумел доказать свою правоту. Он уже рассчитывал на большой улов, на крещение большого числа евреев.
Однажды летом перед каким-то христианским праздником вновь созвал священник всех гоим и евреев на базарную площадь и начал проповедовать на свой обычный лад.
На этот раз ксендз говорил еще более резко против еврейской религии и прямо потребовал от евреев, чтобы они крестились. Он высмеял евреев, их религию и их обычаи, одним словом – всю еврейскую Тору, указывая со своей обычной наглостью, что «истина» только на стороне католицизма.
– Может кто-либо возразить на мои слова? – воскликнул ксендз в полной уверенности, что никто из евреев не раскроет рта.
Вдруг выступил кто-то из среды собравшихся евреев и сказал весьма ясно и четко, что он хотел бы ответить ксендзу.
Все оглянулись на этого смельчака, и кого же они увидели? К их неописуемому изумлению оказалось, что это был не кто иной, как р. Вольф-сапожник, этот закоренелый молчальник, «Добрый Вульфка», как его звали гоим.
Как это он смог открыть рот, когда от него редко слышали единое слово и многие сомневались, есть ли у него вообще язык во рту! И евреи, и неевреи вытаращили глаза на этого человека. Ксендз тоже был заинтригован.
– Хорошо, Вульфка, – воскликнул он, – ты хочешь что-то сказать, взойди сюда на амвон и давай послушаем, что ты имеешь сказать.
Ксендз был, по-видимому, уверен, что именно при помощи этого «Доброго Вульфки» он сумеет прижать евреев к стенке так, что они больше не сумеют обойти его.
Спокойными шагами взошел р. Вольф на амвон и открыл рот. К всеобщему изумлению все услышали от него слова, которые никто от него никогда не ожидал. Он говорил на хорошем польском языке, как «настоящий гой», свободно и ясно. Но всего поразительнее было то, что он сказал. Он начал разбивать все аргументы ксендза один за другим и приводить доказательства, которые делали слова ксендза просто смешными. Он начал приводить стихи из библии, и быстро и ясно переводил их на польский язык. Что было всего удивительнее в этом, это то, что каждый мог его понимать и что каждый должен был признать его правоту. Он попросту доказал, что ксендз не знает о чем говорит и не только цитирует стихи неверно, но неправильно их объясняет и понимает.
Теперь пришлось уже замолчать ксендзу. Он не смог соревноваться в знании с р. Вольфом.
Так что спор быстро закончился, и все уже знали, что сапожник одержал верх над ксендзом. Евреи торжествовали. Они чувствовали, что р. Вольф вызволил их из большой беды. Но и гоим не могли прийти в себя от изумления. Они удивлялись перемене, происшедшей с этим молчаливым и на первый взгляд простым р. Вольфом.
Ксендз не смел уже больше клеветать на евреев и прекратил собрания на базарной площади и произнесение там проповедей.
Это произошло в середине лета перед жатвой, а в начале месяца элул оказалось, что р. Вольф и его жена исчезли из деревни.
Р. Вольфу пришлось самому раскрыть себя. Это было необходимо во славу имени Б-жьего, а потому у него другого выбора не было. Но он больше не захотел оставаться в деревне, где евреи и неевреи оказывали бы ему большой почет и где ему пришлось бы, вероятно, оставить свое ремесло – сапожничество.
Этого он ни в коем случае не мог допустить. Он свою миссию выполнил. Теперь перед ним открывался новый ряд мытарств и мыканий по белу свету. Ему предстояло вновь блуждать по городам и весям искать себе пристанище, место, где он мог бы без помех заниматься своим ремеслом, где никто его не заподозрил бы, что он не простой человек, обычный сапожник. Ему предстояло найти себе место, где он мог дружить с людьми из народа, такими же, как он сам, простыми и скромными, у которых нет более возвышенных потребностей, как только жить скромно трудами рук своих.
Он хотел трудиться, не спрашивая за свою работу лишней копейки, не требуя от заказчиков больше того, что, по его мнению, ему причитается, сколько, по общему мнению, он действительно заработал честно и справедливо.
Жители деревни, евреи и неевреи, пытались вначале разузнать, куда девался р Вольф, не желая терять его. Но никаких его следов они не нашли. Он как в воду канул.