Глава 44

Городские власти Лиозны хотят знать истину о кровавом иавете. – Героизм еврейского паренька.

У Хаим-Шим’она были важные данные, которые ему следовало сообщить собравшимся лиозненским властям, о том, как эти два антисемита Николаев и Козицкий готовились возвести на евреев кровавый навет. Он слышал, как Козицкий сказал Николаеву, что когда он, Козицкий, предстанет перед городскими властями, он должен говорить четко и решительно, чтобы произвести на них нужное впечатление. На это Николаев ответил, что он уверен в себе; что его слова, конечно же, произведут нужное впечатление и что никто не догадается, что все это высосано из пальца. И Николаев тогда заключил, что как только обвинение против евреев будет принято, тогда они оба, Николаев и Козицкий, получат от евреев много денег, – их захотят подкупить.

Козицкий и Николаев были как громом поражены словами Хаим-Шим’она. Они переглянулись. Не могли они себе представить, как это удалось этому еврейскому пареньку узнать их тайну. Городские власти во главе с градоначальником растерялись. Они не знали, что им делать. Хаим-Шим’он стоял перед ними гордый и уверенный в себе, как будто все это его нисколько не удивляло.

Градоначальник первый нарушил тишину. Он спросил еврейского паренька, почему он сразу не пришел со своими сведениями. На это Хаим-Шим’он ответил не колеблясь, что он надеялся на то, что оба заговорщика в конце концов одумаются и не придут со своим доносом. Поэтому он решил ждать до этого вечера. Видя, что они все-таки явились с доносом, он решил прижать их к стенке.

Между тем Николаев и Козицкий пришли в себя и с наглостью, свойственной таким типам, сразу же начали отрицать все и вся. Они пытались даже создать впечатление, что евреи якобы подослали этого паренька, чтобы заморочить головы христианским чиновникам. При этом они начали осыпать всякими оскорблениями Хаим-Шим’она и евреев вообще. Хаим-Шим’он сохранил спокойствие и с поразившей комиссию неторопливостью заявил, что фактически ни один еврей не знает, что он здесь, что даже в его семье не знают, куда он пошел. Все это он предпринял по -собственной инициативе, чувствуя, что истина должна быть и будет доказана; в этом он нисколько не сомневается, будучи уверенным, что члены комиссии заинтересованы только в правде.

Градоначальник велел Хаим-Шим’ону подождать в большом зале ожидания, а сам он пошел с ксендзом в другую комнату, чтобы там обдумать все происходящее. Когда Хаим-Шим’он сидел в зале ожидания, на него вдруг набросились Козицкий с Николаевым и с налитыми кровью глазами пытались его бить. Но Хаим-Шим’он ловко вывернулся из их рук. Он вспрыгнул на скамью и перепрыгивая через скамьи добрался до прежней комнаты, в которой все остальные чиновники ожидали возвращения градоначальника и ксендза.

Николаев и Козицкий последовали за ним и чуть было не поймали его. Но Хаим-Шим’он был сильным и ловким парнем. Он с силой толкнул Николаева, и тот упал, ударившись со всего размаха носом о скамью. Из носа у него начала течь кровь. Тогда начал бороться с Хаим-Шим’оном Козицкий, на которого прыгнул и вскочил на плечи Хаим-Шим’он. Одной рукой Хаим-Шим’он обхватил шею Козицкого, а кулаком второй руки начал бить его по лицу. На минуту Козицкий оказался беспомощным. Этим воспользовался Хаим-Шим’он, чтобы освободиться из цепких лап своего противника и спрятаться позади сидевших за столом чиновников.

Козицкий и Николаев были в ярости. Их жертва миновала их рук, а сами они между тем получили побои. Но председатель комиссии и ксендз уже вернулись. Они услышали шум и хотели знать, что здесь происходит, Козицкий и Николаев имели наглость сказать, что Хаим-Шим’он первый напал на них; что, мол, когда они вышли в зал ожидания напиться, Хаим-Шим’он напал на них и начал их избивать.

Хаим-Шим’он, конечно, отрицал все это и настаивал, что все произошло как раз наоборот. Он просил градоначальника расспросить сторожа, бывшего в это время в заде ожидания и видевшего, что там произошло, а также остальных членов комиссии, видевших, что произошло в комнате собрания. Градоначальник вместе с ксендзом расследовали все дело. Через полчаса они вынесли решение, что поскольку трудно разобраться в происшедшем и в целях добиться раз навсегда истины как в отношении происшедшей драки, так и в отношении самого вопроса по обвинению евреев в убийстве христианского мальчика, необходимо обоих гоим, Козицкого и Николаева, а также еврейского парня Хаим-Шим’она подвергнуть порке. Козицкому и Николаеву дать по — 20 ударов розгами_г а Хаим-Шим’ону – 15.

Сразу же после вынесения решения градоначальник приказал ввести всех троих наказуемых в «темную комнату» – в комнату без окон – и там держать до исполнения экзекуции. В то же время градоначальник велел также позвать Яна Рауса, специалиста по порке, чтобы сразу же приготовить розги для порки осужденных.

Николаев и Козицкий струсили. Они еле держались на ногах. Только Хаим-Шим’он держался твердо и смело, не выказывая и тени слабости и испуга.

По предложению ксендза бросили жребий, кого пороть первым. Жребий пал на Козицкого. Когда все уже было готово и Ян Раус приготовил свои мягкие и гибкие прутья, ввели Козицкого в особую комнату, где производили порку. В комнате находилась скамья, на которую клали, привязывали и пороли осужденного.

Козицкий пытался сопротивляться сторожам, которые начали привязывать его к скамье. При этом ему сильно попало от сторожей, которые мало с ним церемонились. С него сняли одежду, обернули в мокрую простыню и начали класть его на скамью. Ян Раус и два его помощника стояли с розгами в руках, готовые начать счет числу ударов.

Козицкий перестал бороться. Он был перепуган насмерть и весь дрожал. Канцелярский писарь подошел к нему и спросил, не готов ли он признаться в ложном доносе. Козицкий пытался еще держаться твердо; он заявил, что ему не в чем признаваться и что Хаим-Шим’он оговорил его.

Градоначальник подал знак Раусу начинать экзекуцию. Руки и ноги Козицкого связали веревками. Он кричал и корчился от боли. Ян Раус начал хлестать, а писарь считать удары. Когда дошло до шестого удара, Козицкий больше не выдержал и закричал, что он расскажет всю правду.

Раус опустил руку, и писарь подошел к Козицкому послушать, что он скажет. Но его признание было только частичным. Козицкий не хотел подтвердить все, что говооил Хаим-Шим’он.

Председатель комиссии отказался принять это признание и велел продолжать порку. Раус вновь начал наносить удары, и писарь считал до 14. Простыня, в которую был завернут Козицкий, была уже истерзана в клочья от мощных ударов. Тело Козицкого было все изранено. Из ран текла кровь. Козицкий начал кричать, что теперь-то он расскажет уже всю правду: Хаим-Шим’он прав. Все, что он рассказал – правда.

Когда покончили с Козицким, ввели в комнату Николаева. Он уже знал, что Козицкий признался. При входе в комнату Николаев мог видеть окровавленного Козицкого, лежавшего на скамье и стонавшего от нестерпимой боли. Николаев был бледен и испуган. Он хорошо знал, что его ожидает. Но он набрался духу и начал говорить, что еврейский парень Хаим-Шим’он оговорил их и что Козицкий тоже врет.

Был дан приказ вытянуть также и Николаева вдоль скамьи и дать ему положенные двадцать ударов. Сняли с него одежду и обернули мокрой простыней. Привязали его к скамье, и Ян Раус начал порку. Николаев кричал от боли, но ничего не сказал до восьмого удара. Больше он переносить страдания не мог и воскликнул, что он готов признаться.

Порку приостановили, и писарь подошел к окровавленному Николаеву записать его признание, что Хаим-Шим’он говорит правду и что Козицкий тоже говорит правду. При этом Николаев пытался взвалить вину за ложный донос в основном на Козицкого.

Оба юдофоба, избитые и окровавленные, были взяты под арест и отведены в острог под сильной охраной. Хаим-Шим’ону, понятно, ничего не сделали. По его просьбе, поскольку было уже очень поздно, а на улице все еще бушевала вьюга, ему позволили переночевать в канцелярии. Назавтра утром он ушел домой и дома ни словом не обмолвился о том, что случилось ночью. Как и в любую субботу, он пошел с отцом в синагогу и молился с большим воодушевлением, как будто ничего не произошло особенного. Его отец и все остальные домашние думали, что он ночью спал в доме своего друга. Никому в голову не пришло, что он ночью совершил такой подвиг.

Никто в местечке и не знал бы никогда, что именно произошло в ту пятницу вечером в канцелярии. Но в воскресенье встретил кто-то из руководителей лиозненской общины одного из тех гоим, которые были в тот вечер в канцелярии, и тот рассказал еврею об этом примечательном событии. Он не мог только сказать, кто был этот еврейский паренек, проявивший такой героизм. Хаим-Шим’он не указал, кто он такой. Он не назвал себя и не сказал, кто его отец. А окружающие были так заняты всем происшедшим, что не спросили его об этом.

В следующий вторник были вдруг вызваны в канцелярию члены правления общины и им было официально сообщено то, что упомянутый выше гой уже сообщил еврею раньше. Все узнали теперь великую новость, что был подготовлен план кровавого навета на евреев Лиозны, но что какой-то еврейский паренек расстроил этот план.

Члены правления общины захотели знать, кто же был этот герой. Но этого в канцелярии не знали. Градоначальник тоже хотел знать, кто это был и потребовал от правления общины разыскать в течение двух дней этого паренька и доставить его в канцелярию.

Начались поиски героического парня в Лиозне. Всем хотелось знать, кто же это был. Главное же состояло в том, что его нужно было найти по требованию градоначальника. Хаим-Шим’он слышал, что происходит в Лиозне, что все говорят о его подвиге, но он молчал и не хотел объявиться. Тогда раввин огласил в синагоге приказ градоначальника и призвал таинственного спасителя объявиться. При этом он заявил, что если он этого не сделает, на него падет большой грех. Тогда пришел Хаим-Шим’он к раввину и открыл ему свою тайну, что он и есть разыскиваемая личность. Назавтра захватили члены правления общины Хаим-Шим’она с собой и явились в канцелярию к градоначальнику. Градоначальник сказал несколько похвальных слов в адрес Хаим-Шим’она и объявил свое решение относительно Николаева и Козицкого: им обоим дать дополнительно по 25 ударов розгами за оскорбление ксендза и его самого тем, что они хотели сделать их соучастниками позорного навета.

Градоначальник созвал также общее собрание жителей Лиозны христиан и заставил Николаева и Козицкого рассказать всем о навете, который они собирались возвести на евреев. Одновременно было издано распоряжение, чтобы никто не посмел трогать еврея, потому что евреи не виновны. Градоначальник потребовал также от всех честных христиан защитить евреев против возможного нападения на них. Николаев и Козицкий ответят головами за каждое нападение на евреев.

У евреев в Лиозне был теперь праздник. Все знали, что героем дня является Хаим-Шим’он. С тех пор его начали звать «парень-хват».

Но Хаим-Шим’он не сделал из этого особого «парада». У него это считалось обычным делом. Он продолжал свою учебу и сразу же после песаха уехал в Минск учиться в тамошней ешиве у гаона р. Арье-Лейба, который был там рош-ешивой.

В 5497 году (1737 г.) познакомился Хаим-Шим’он в ешиве с двумя студентами, отличившимися своими способностями. Один из них был Авраам, сын познаньского раввина р. Шемуэля, а второй – Исраель, сын р. Моше из Лисы. Авраам, ровесник Хаим-Шим’она, был прямой его противоположностью. В то время как Хаим-Шим’он был смел и решителен, был Авраам большим трусом. Даже днем боялся он выходить один на улицу. Он боялся собственной своей тени. Это было следствием большого страха, пережитого им и его семьей в 5496 году (1736 г.)

Страх этот был вызван кровавым наветом, учиненным познаньскими гоями на тамошних евреев. Многих евреев города арестовали. Опасность была велика. Р. Яаков, – богач, благотворитель и ходатай города Познани, весьма видная личность в правительственных кругах, и гаон р. Арье-Лейб Даршон были в числе арестованных.

Именно потому, что эти два великих человека были столь уважаемы, их и выбрали жертвами еврейской общины Познани. Их обоих истязали различными страшными пытками. От них хотели добиться признания в том, что евреи употребляют кровь в мацу. Понятно, что эти два мученика все время отрицали эту кощунственную напраслину, несмотря на ужасные страдания. Но это означало только, что их мучители должны еще больше усилить их истязания. И так их все время мучили и истязали, пока они не испустили их святые души.

Отец Авраама, р. Шемуэль, со всей семьей также находились под угрозой быть арестованными. Как человек знатный, был бы р. Шемуэль также подвергнут пыткам, и, как и упомянутые святые мученики, был бы также замучен насмерть. Но как бы чудом ему с семьей удалось бежать в Ланцбург. Вот этот страх и лег на Авраама тяжелым грузом и долго его преследовал.

Будучи в Ланцбурге, дал Авраам обет идти пешком в Минск, чтобы учиться там в ешиве. С ним шли еще два юноши из Ланцбурга. Вот так встретились в минской ешиве эти оба юноши, пережившие кровавый навет, но с совершенно другими последствиями как для общин, откуда они прибыли, так и для них самих