Свобода, высеченная на камне
Хаг гa-Херут – «Праздник свободы»,- так называет еврейская традиция праздник Песах. Это кажется столь очевидным – разве выход из рабства не есть освобождение? – что мы не всегда замечаем нюансы еврейского подхода к понятию «свобода».
Комментаторы Торы во все времена подчеркивали, что исход из рабства не может рассматриваться как осво-бождение, но лишь как его первая, необходимая, но недостаточная, ступень.
Истинным же освобождением признается момент дарования Торы народу Израиля.
Сказано: «А заповеди высечены (харут) на скрижалях» («Шмот» 31:16) Мудрецы читают это слово иначе: «Читай не харут – «высечены», а херут – «свобода» – ибо Тора, высеченная на скрижалях, дает тебе свободу».
Не так давно, когда среди евреев появились первые «неверующие», а точнее, не соблюдающие Тору, потребовалось название для этого нового типажа. Назвали их фраер, то есть «свободный». И в иврите до появления термина «хилони» их называли хофшиим – «свободными». Этот лингвистический феномен отражал наивное и поверхностное восприятие свободы, как отсутствия норм и рамок. Кстати, р. X. Либерман, один из интереснейших еврейских этнографов и лингвистов, считал, что оба термина (фраер и хофши) были самоназваниями нерелигиозных.
Это восприятие свободы весьма характерно для нашего века: интуитивно мы назовем свободным того, кто отказывается от норм, высеченных на скрижалях, а не того, кто подчиняет им свою жизнь.
Парадоксальным образом, вполне по-еврейски звучит в этом контексте марксистское определение свободы, как осознанной необходимости. По крайней мере оно много удачнее, нежели то, что мы находим у Даля:
«Своя воля, простор, возможность действовать по-своему; отсутствие стесненья, неволи, рабства, подчинения чужой воле. Свобода понятие сравнительное; она может относиться до простора частного, ограниченного, к известному делу относящемуся, или к разным степеням этого простора, и наконец к полному, необузданному произволу или самовольству».
В чем тут проблема? Если марксистская формулировка честно исключает самую возможность свободы в смысле «подчинения чужой воле». И в самом деле, человеку верующему такая опция просто не представляется реальной (это кто же может не подчиниться Его воле?!). А неверующим с ней тоже нелегко: теоретически, они полагают, что человек свободен, то есть ни от кого не зависит, но повседневная практика тычет их носом в отсутствие свободы в такой интерпретации.
Итак, или свободы нет вовсе, или мы склонны вкладывать в это слово, вслед за Далем и прочими, неадекватный смысл.
Свободна ли муха, заключенная в пространство меж двух оконных рам? Нет, если она пытается вылететь из своего, ограниченного стеклами, мира. Да, если она осознает его границы и размеры.
Ну, муха-то вряд ли что-нибудь познает или осознает. А вот мы можем. Поэтому, именно поэтому, мы уверены в том, что мера свободы человека – выше, чем у иных творений.
Но причем она здесь Тора? А она-то и позволяет наиболее точно измерять наше застеколье, установить рамки человеческого произвола, осознать ограниченность человеческого потенциала и, что не менее важно, понять степень ответственности «венца творения».
Может показаться, что такой подход (фанатический-клерикальный-мракобесный-обскурантный) унижает человека. Но в той же мере можно сказать, что унижает нас информация о том, что мы никогда не взлетим (без помощи машин), что мы не можем жить год без воды, что нам не дорости до отметки 3 метров 75 сантиметров.
Это не унижение – это конец мечтательного детства, зрелость личности. Ребенок уверен в своей неограниченной свободе. Взрослый мечтает ее найти, обрести. Как трудна бы ни была жизнь, у нас всегда остается шанс на свободу.
Она высечена на каменных скрижалях и общедоступна.