Дни проходили слишком быстро для встревоженных евреев. Накануне Рош Ашана все они страстно молились Б-гу, в день праздника звуки шофара проникали в их сердца. Выборы нового консула, который должен был занять место казненного Клеменса, были назначены на восемнадцатое сентября. Тогда же Сенат должен был утвердить кровавые приказы императора об уничтожении всех евреев империи. Приказы распространялись также на христиан, ибо в то время их еще считали еврейской сектой. Они также подлежали истреблению. В том году Йом Кипур приходился на восемнадцатое сентября. Можно представить себе, как взывали римские евреи к Господу, как они каялись в своих грехах. Мидраш передает нам слова мудрецов о том, что в тот день осуществилось пророчество Священного Писания: «В несчастье твоем... ты возвратишься к Господу, Б-гу твоему, и внимать будешь гласу Его».
В Колонии Агриппина, нынешнем Кельне, прорицатель, по имени Мардоний, предсказал, что император падет от руки убийцы восемнадцатого сентября в начале пятого часа дня. Прорицателя доставили в Рим в кандалах, допросили и приговорили к смертной казни. Мардоний засмеялся и сказал: «Выносите мне какой угодно приговор. Суждено мне другое. Мардоний не погибнет от руки палача, его разорвут собаки». Чтобы наказать его за ложь, император приказал сложить костер и бросить предсказателя в огонь.
Приказ императора был немедленно исполнен. Домициан присутствовал при этом. На его лице появилась удовлетворенная улыбка, когда несчастного бросили в ярко пылающий костер. В тот же миг началась страшная гроза, дождь хлынул как из ведра, погасил огонь, и получивший тяжелые ожоги предсказатель вышел из огня живым. Сделав несколько шагов, он упал возле костра, не в силах идти дальше. Тогда на умирающего набросилась свора собак и растерзала его. Домициан видел это, и сердце его дрогнуло от ужаса.
– О, горе, – воскликнул он, – несчастный предугадал свой конец, значит, сбудется и то, что он предсказал властелину мира.
Последующие дни и ночи император провел в леденящем страхе. Наконец наступило восемнадцатое сентября.
– Сегодня, – сказал Домициан, – произойдет то, о чем будут говорить люди всей земли.
На лбу у него появился кровавый гнойник, из которого он выдавил каплю крови, сказав со вздохом: «Если бы этим все ограничилось!»
И вот наступил пятый час, но ничего не произошло. Когда же этот час кончился, императором овладела бурная радость. Он велел приготовить для себя ванну и одевать его к ужину. Едва лишь император успел отдать эти приказания, как в его покой вошел Стефаний.
– С чем ты пришел, мой Стефаний? – спросил император.
– Едва лишь начав служить тебе, могущественный цезарь, я пришел к тебе как проситель.
– Но не о том, что касается Домициллы, – предупредил император.
– О, конечно, – подтвердил слуга, – это касается лично тебя, о любимец богов! Тебя, о избранник римского народа!
С этими словами он передал императору послание, которое тот взял и начал читать. Тогда Стефаний извлек из рукава своей одежды кинжал и с силой вонзил его в тело императора. Раненый Домициан потянулся к своему оружию, но не обнаружил меча в ножнах. Выхватив кинжал из рук Стефания, он до кости рассек палец и попытался ослепить нападавшего, выдавить ему глаза кровоточащим пальцем. При этом Домициан бил его по голове золотым кубком, не прекращая звать на помощь. Это была страшная схватка. Несмотря на огромную физическую силу, Стефаний был бы побежден, если бы Парфений, Маримий и другие заговорщики не пришли ему на помощь. Они бросились с кинжалами на отчаянно боровшегося, истекавшего кровью императора. Домициан был повержен. Он был еще жив, когда, привлеченные ужасными криками, прибежали легионеры.
К своему ужасу, они увидели на полу умирающего повелителя.
– Кто сделал это? – закричал один из них. Умирающий император собрался с последними силами и простонал:
– Стефаний...
Легионеры набросились с мечами на Стефания, в то время как заговорщики поспешно бежали из покоев. Его изрубили на куски. Так тиран и его убийца погибли в один и тот же час.
С быстротой молнии разнеслась весть об убийстве императора. Сенаторы собрались в курии и громкими возгласами ликования приветствовали падение тирана. Отцы народа разразились оскорблениями и проклятиями, они сорвали со стен трофеи и портреты убитого. Когда улеглась первая волна ликования, поспешили облечь высшей властью сенатора Нерву.
Евреи еще находились в синагоге, Йом Кипур подходил к концу, когда мгновенно разнесся слух о смерти Домициана. Тогда раббан Гамлиэль бросился на землю, благодаря Всевышнего за избавление. Все последовали его примеру, и синагога задрожала от ликующих возгласов спасенных. Смертельная опасность миновала.
Радость и веселье царили в Риме. В городе было бесчисленное множество статуй убитого императора, и всех их уничтожили: мраморные статуи растерли в порошок, золотые, серебряные, бронзовые – переплавили. Имя Домициана исчезло с монументов, была уничтожена его триумфальная арка вместе с арками Януса, которыми он украсил улицы.
Тем временем тело убитого властелина мира оставалось лежать на том же месте, где император упал. Не нашлось человека, который оказал бы ему последнюю честь, – ни его супруга, Домиция, ни один из доносчиков, которых он осыпал богатствами и почестями, ни один из льстецов, которые поклонялись ему и восхваляли его. Так лежало покинутое тело, разлагаясь и заражая миазмами дворец, пока старая кормилица императора, единственный человек, сохранивший верность Домициану и после его смерти, позаботилась о нем, сожгла труп и захоронила пепел в фамильном склепе Флавиев рядом с урной Юлии, дочери Тита.
Но положение нового императора было также незавидным. Преторианцы восстали, требуя немедленной мести за пролитую императорскую кровь. Парфений и Маримий были убиты ими. Кальпурний Красе, потомок знаменитого триумвира, претендовал на престол. С трудом удалось подавить эти мятежи.
Добившись относительного порядка, Нерва начал правление милосердия и пощады. Были отменены кровавые законы Домициана, сосланные возвращены в Рим. К Домицилле спасение пришло слишком поздно. Она умерла на острове Пандатрия, оплакивая смерть любимого супруга.
Новый император велел пригласить к себе мудрецов из Иудеи и принял их очень милостиво.
– Теперь я в состоянии, – сказал он, – отблагодарить вас за добро. Для евреев я буду всегда милостивым властелином.
С этими словами он передал им медаль. На одной стороне находился портрет императора, на другой – пальмовое дерево, символ еврейства, и надпись: «С евреев сняты все обвинения».
Мудрецы поблагодарили императора, и раббан Гамлиэль вручил ему краткий трактат, в котором были изложены сведения об иудаизме. Затем они благословили императора, и тот попрощался с ними.
Приближалась зима, но никому не удалось уговорить мудрецов дождаться времени года, более благоприятного для путешествия. Они тосковали по родине, стремились к своей привычной деятельности. Итак, они отправились в Брундизий и поднялись там на борт ждавшего их судна. Судно дрейфовало, и продовольствия, которое они везли с собой, было едва ли достаточно для продолжительного плавания. К тому же следовало отделить десятину левитов, а поскольку был третий год из семи лет шмиты, следовало также отделить десятину бедных. Тогда раббан Гамлиэль сказал:
– Я выделю десятину левитов за этот наш хлеб из того, что есть в моем доме. Эту часть хлеба я передаю сейчас тебе, Иеошуа, ведь ты левит, а место, где лежит это зерно, будет принадлежать тебе. Так же поступлю я с десятиной бедных. Десятина бедных, которую я выделю дома, будет передана сейчас тебе, Акива, ибо ты попечитель бедных, и место, где она лежит, пусть будет твоим.
Таким же образом рабби Иеошуа передал рабби Эльазару десятину священнослужителей из полученной им десятины левитов, так как рабби Эльазар бен Азарья был аронидом.
Теперь мудрецы могли пользоваться всеми имевшимися у них запасами, и продовольствия хватило до прибытия в порт Яффо.
Судно приблизилось к берегу в пятницу, когда день клонился к вечеру.
– Суббота наступит еще до того, как судно войдет в гавань, – сказал рабби Эльазар, – и мы не сможем сойти на берег.
– Нет, – не согласился с ним раббан Гамлиэль, – вечер еще не наступил, а мы находимся в пределах Субботы. Нас отделяют от берега не более чем две тысячи шагов. Даже если судно причалит к берегу ночью, мы можем покинуть судно. А теперь, друзья мои, спустимся в каюту.
– Но почему, – спросил рабби Эльазар, – почему нельзя оставаться на палубе? Глаза мои наслаждаются видом Святой Земли.
Раббан Гамлиэль и рабби Иеошуа уже покинули палубу, когда рабби Акива обратился к нему:
– Пойдем, брат Эльазар, зачем стоять здесь наверху, если мы еще сегодня сойдем на берег. Как только судно причалит к берегу, – а к тому времени наступит уже Суббота – моряки приготовят сходни, по которым мы сможем сойти на землю. Если бы сходни готовили ради нас, мы не могли бы воспользоваться ими в Субботу. Но поскольку моряки делают это для себя, мы сможем покинуть судно.
– Но зачем нужно покинуть палубу? – переспросил рабби Эльазар.
– Потому что если сходни будут делать в нашем присутствии, – ответил рабби Акива, – получится, что это делают для нас. Если же мы уйдем теперь, то моряки будут готовить их исключительно для себя, и мы сможем воспользоваться сходнями в Субботу.
С этими словами вошли они в каюту, так что раббан Гамлиэль слышал объяснения рабби Акивы.
– Ты разгадал мои мысли, Акива, – подтвердил он, – мы сможем покинуть судно лишь в том случае, если капитан прикажет приготовить мостки, а мы не будем присутствовать при этом.
Так они и поступили. Опьяненные счастьем сошли на берег раббан Гамлиэль и его спутники.