Глава 7
ПРЕСЛЕДОВАНИЯ ХАСИДОВ ВО ЛЬВОВЕ В 40-х ГОДАХ
Главное — достичь внутренней цели, ради которой душа наша спускается в этот мир. Ведь для чего она спускается? Чтобы жертвовать собой ради Всевышнего, ради Торы, ради евреев...
Ребе Шолом-Дойв-Бер Шнеерсон
Первые аресты хасидов во Львове
Первый тревожный звонок, о котором руководители комитета даже не подозревали, прозвенел 2 октября 1946 года. В этот день начальник Управления контрразведки Северной группы войск в оперативной сводке[1] докладывал центру: «Из имеющихся у нас данных известно, что председатель Львовской религиозной еврейской общины связан с сионистским подпольем и что он получает от руководителей сионистских организаций в Польше деньги и указания по отправке советских граждан-евреев из СССР в Польшу»[2].
В начале октября в Литве была арестована гражданка Польши Н. М. Клионене, которую через Вильнюс направил во Львов руководитель зарубежной благотворительной организации. 16 октября она дала показание на допросе в Москве, что являлась «связной закордонного сионистского центра» и во Львове должна была связаться с одним из сотрудников эвакомиссии, сообщив ему при этом пароль: "Я прибыла от Мееровича и Айзиковича"[3].
Центр в секретной шифротелеграмме местным органам ГБ дал указание «взять в разработку» указанных лиц, передав позднее показания арестованной, касающиеся сотрудника эвакомиссии. Оперативный работник местных органов М. тут же сообщил, что указанный в шифротелеграмме сотрудник эвакомиссии, а также председатель еврейской общины X. были завербованы им в 1946 году и, по его словам, неоднократно «сообщали ряд ценных материалов, и за время нахождения X. у него на связи последний не подозревался ни в двурушничестве, ни в дезинформации».
Второй оперативный работник местных органов К. также подтвердил, что X. в течение трех месяцев находился у него на связи как «секретный сотрудник органов», и он давал задание X. «сообщать о всех лицах, которые будут приезжать к нему из Москвы за содействием в переезде за границу».
К. сообщил также о том, что председатель еврейской общины X. передал информацию о прибытии во Львов 6 ноября 1946 года большой группы евреев, просивших содействия в выезде за границу. Ему даже «представитель этой группы (женщина) вручила в виде аванса 50 или 100 тысяч рублей денег». Сексот X. передал деньги чекисту, затем они «были сданы в доход государства, а женщина-связная[4] арестована».
Об этой трагической истории, произошедшей сразу же после благополучного прибытия в Польшу небольшой группы хасидов, позднее вспоминал Шмарьягу Сосонкин:
«Комитет поручил одной женщине, назовем ее Ц., передать деньги определенному лицу, занимавшемуся нашим делом[5]. Ей дали список трехсот человек, документы которых были аннулированы, и приложили к нему документы остальных. В назначенный день Ц. с шестьюдесятью восемью удостоверениями личности (каждое из которых было выписано на главу семьи и содержало в себе имена всех ее членов) отправилась визировать документы. Ее сопровождал реб Бецалель[6], приехавший во Львов из Херсона.
Она вошла, а реб Бецалель остался ждать ее снаружи. Вскоре он заметил стоявшую неподалеку машину и понял, что за ними следят. Чиновники не приняли у Ц. удостоверений (чтобы в момент задержания они оказались при ней) и быстро выпроводили ее. Ц. вышла совершенно растерянная и сказала ребу Бецалелю, что им необходимо срочно увидеться с Л. М. — человеком, через которого осуществлялись все связи с представителями властей. Реб Бецалель шепнул ей, что за ними следят. Они поспешно распрощались, и реб Бецалель увидел, как к Ц. подъехала машина. Двое молодчиков втолкнули женщину внутрь и увезли в неизвестном направлении»[7].
Сомнения относительно "двурушничества" X. у чекистов все-таки оставались, за ним, очевидно, было поручено наблюдать другим агентам и собирать на него компромат. Позднее следствие отметит, что X. продолжал активно сотрудничать с органами и, «получив задание разрабатывать сиониста Дубина и других лиц из Москвы», постоянно сообщал все «сведения о Дубине и лицах[8], прибывающих от него»[9].
В начале февраля 1947 года начались аресты хасидов во Львове. Один из арестованных членов комитета 4 марта показал на допросе, что «руководитель подпольного комитета Мочкин был непосредственно связан с председателем еврейской общины в гор. Львове, которому передавал приобретенные и изготовленные паспорта, предназначенные для лиц, переправляемых за границу».
Другие арестованные также подтвердили на допросах, что «указанный X. через представителей комиссии по эвакуации польских граждан в Польшу на основании фиктивных паспортов оформлял эваколисты и посадочные талоны в эшелоны на хасидов, выезжающих за границу». Этого компромата было достаточно, чтобы 25 марта X. был арестован по обвинению в сокрытии «своей антисоветской деятельности и преступных связей с участниками антисоветской сионистской организации за кордоном и в СССР».
В материалы следствия вошло и агентурное сообщение московского сексота о том, что при встрече с Мордехаем Дубиным во Львове «гражданин X. предупредил его о готовящемся аресте и рекомендовал срочно выехать в Москву», что тот и сделал. Когда же X. предъявили это агентурное сообщение, ему пришлось подтвердить факт своего «двурушничества».
Так что, с одной стороны, X. «сотрудничал с органами госбезопасности, сообщая о некоторых фактах преступной деятельности известных ему лиц». Одновременно с этим — «активно оказывал содействие советским гражданам еврейской национальности в приобретении для них фиктивных документов для выезда за границу, получая от последних крупные взятки», то есть действовал и против органов МГБ.
Вероятнее всего, X., добровольно давший подписку о сотрудничестве, работал на чекистов достаточно активно, что подтверждается его заявлением с просьбой о реабилитации, в котором он утверждал, что «как секретный сотрудник органов МГБ, сообщал органам обо всех фактах и лицах, которые мне были известны и с которыми мне приходилось сталкиваться».
Но его должность, большие связи в городских учреждениях и знакомства в эвакомиссии давали ему возможность и заработать большие деньги, получая взятки. Поэтому он активно помогал и хасидам, доставая необходимые для них документы и вписывая многих евреев в эваколисты, рискуя при этом свободой, а может быть, и жизнью. 24 января 1948 года неудачливый сексот X. был приговорен[10] к 5 годам лагерей.
Последние массовые выезды хасидов в Польшу
Через несколько часов после ареста связной комитета В. Л. Горелик-Козлинер были арестованы ее брат и шестнадцатилетний сын. Искали мужа, но он успел скрыться. К вечеру следующего дня задержанных освободили. Они рассказали членам комитета, что следователям известно не только о прошлых нелегальных выездах хасидов в Польшу, но и о предстоящих.
Чекистов удивляло лишь одно: они были убеждены, что из Львова уже выехали все, кто только мог, и даже не подозревали, как много хасидов все еще проживает тайно во Львове. В такое трудно было бы поверить, если бы в руках следователей не оказался список из 300 человек, а также их официально оформленные документы на выезд.
Прошло некоторое время, но никто из хасидов из этого списка не был арестован. Использовать старые документы на выезд было слишком опасно, было решено сделать все возможное, чтобы достать новые. По воспоминаниям Шмарьягу Сосонкина, именно тогда мужчины, главы семей, «обратились к женщинам: согласны ли они на такой риск?» Ответ их жен и матерей был категоричен: «Мы покончим с собой, если вы не решитесь»[11].
Но где достать деньги на покупку новых документов? Выручила общая касса — средства львовской еврейской общины, данные под залог золота, драгоценностей и долларов, оставленных выезжающими хасидами: «Все как один согласились с решением комитета и отдали последнее»[12].
Первой группе, сорока четырем хасидам, удалось пересечь границу благополучно, несмотря на то что опасность быть узнанными при посадке в спецэшелон была вполне реальной: чекисты могли вспомнить их лица по вклеенным фотографиям в изъятых ранее удостоверениях, хотя фамилии у них теперь были совсем иные.
Эта удача воодушевила членов комитета, и было решено рискнуть вторично. И вновь следующий спецэшелон благополучно пересек границу. А за ним — еще два, причем в последнем случае хасиды ехали с документами, уже однажды использованными. Один из проводников спецэшелона за приличное вознаграждение согласился привозить обратно удостоверения выехавших. Документы уже были проверены на границе и даже отмечены специальным знаком, но «специалисты-химики» во Львове научились выводить его.
О волнениях и неожиданностях, которые случались в пути следования спецэшелонов, вспоминал позднее тот же Шмарьягу Сосонкин: в некоторых группах были мальчики, переодетые в девичье платье, поскольку в документах родителей были записаны дочери. «И вот стоит такая "девочка", читая "Шмонэ-эсрэ", а нервы пассажиров натянуты до предела: не дай Б-г, если сейчас войдет в вагон какой-нибудь пограничник!»; или, в другом случае, мать держит на руках ребенка, тот вдруг громко кричит: «Мама!», — а по документам она ему бабушка; или в эшелоне какого-то пассажира начинают подозревать в причастности к агентам чекистов, всеобщее волнение, паника — «может быть, агенты этой организации есть в каждой из групп»[13].
Подпольному комитету, по приблизительным оценкам его руководителей, удалось нелегально вывезти с помощью фиктивных документов «не менее пятисот взрослых и детей, большинство из которых были хасидами»[14]. И в конце декабря 1946 года, с последним эшелоном польских граждан, некоторые руководители комитета также выехали в Польшу.
В общей сложности, как теперь известно, Россию покинуло «около тысячи хасидов», но за это пришлось заплатить дорогую цену. «Начались аресты, а за ними последовали ссылки и лагеря. Жертвами стали самые лучшие. И даже место, где они погребены, неизвестно нам, и Кадиш[15] по ним не прочитан...»[16].
Разгром Львовского комитета
С января 1947 года нелегальный комитет возглавил Ейно Коган, его помощником, ведающим финансовыми делами, был Мендель Футерфас. Массовая репатриация поляков на родину была практически прекращена. Теперь польский гражданин, не успевший вовремя выехать на родину, но добивавшийся репатриации, должен был представить властям польские документы и, в случае признания их действительными, мог выехать в пассажирском поезде.
Но даже после ликвидации советско-польских комитетов можно было приобрести чистые бланки эвакуационных листов с подписями и печатью... но уже за 55 тысяч рублей. В каких-то случаях шли и на это. К середине января подпольному комитету удалось отправить в Польшу еще около 40 семей хасидов.
Последняя операция по нелегальной отправке для членов комитета закончилась трагически, хотя, казалось, все было предусмотрено. В первой половине января Борис Рубинсон заказал помощнику Нехиму Лису приобрести за 76 тысяч рублей фиктивный эваколист на 25 человек: в списке значились Мендель Футерфас[17], уже отправивший своих родных в ноябре прошлого года; раввин Шмуэль Нотик[18] с женой Мирой и дочерью Саррой[19]; несовершеннолетние дети Берка Гуревича, Абрам и Самуил, которые выезжали с семьей раввина, и другие.
Во второй половине января Борис Рубинсон через знакомых купил для всех железнодорожные билеты на поезд Львов—Перемышль. Если бы отправка этой группы закончилась успешно, следующая партия хасидов с уже приобретенными фиктивными документами отправлялась бы тем же путем в начале февраля.
Но 24 января 1947 года на пограничной станции Медыка все нелегалы были высажены с поезда и арестованы, о чем шифроте-леграммой было сообщено в центр следующее: «Органами контрразведки МГБ Прикарпатского военного округа задержана группа лиц еврейской национальности, пытавшихся по фиктивным документам выехать за границу»[20].
После допросов арестованных с 5 по 15 февраля во Львове было задержано еще 13 хасидов[21], среди них были члены и помощники комитета, в различной степени причастные к нелегальной отправке арестованных. Были также и московские хасиды, прибывшие во Львов для нелегального выезда за границу. Они с помощью членов комитета успели купить фиктивные документы и эваколисты[22].
Среди арестованных по этому делу оказались: финансист комитета Мендель Футерфас; его активные помощники Нехим Лис и Борис Рубинсон; меламед Берк Гуревич, преподававший ранее в бердичевской иешиве и в 1938 году высланный в Сибирь; раввин Шмуэль Нотик, уже отсидевший пять лет в лагерях; Давид Кацман, передавший в фонд комитета 67 тысяч рублей для покупки документов своей семье и другим хасидам.
О том, как велись первые допросы, позднее в заявлениях прокурору сообщит Мендель Футерфас: «Протокол допроса от 17 февраля я подписал под физическим воздействием со стороны работников контрразведки Шварца и Величко, которые меня избивали и вынудили подписать составленное ими от моего имени признание».
Об этом же в конце следствия напишет и Семен Каценеленбоген: «Протокол с признаниями и оговором других обвиняемых был составлен следователем Шварцем или Величко, которые меня принуждали подписать его, но я отказывался, за что меня сильно били и сажали в карцер. Каким образом очутилась моя подпись под протоколом допроса от 26 февраля, я не знаю».
Очевидно, следователи не церемонились и с остальными обвиняемыми. Поэтому все они признали себя виновными в предъявленных обвинениях и дали подробные показания друг на друга. Мендель Футерфас был представлен «руководителем подпольного комитета по нелегальной переправке хасидов за границу».
Десяти арестованным[23], как «активным участникам антисоветской организации хасидов», было предъявлено обвинение «в намерении изменить Родине». 23 августа 1947 года все они были приговорены[24] к 10 годам лагерей, среди них был и раввин Шмуэль Нотик, через год погибший в лагере.
Трем «обычным» обвиняемым: Менделю Горелику, Мире Нотику и Сарре Нотик — также предъявили обвинение «в намерении изменить Родине». Мендель и Мира были приговорены к 7 годам лагерей, а Сарра Нотик (возможно, ей сделали послабление по половому признаку) получила 4 года. Мотелю Карпу, Натану Лемпелю и Хаиму Ферберу вменили в вину «пособничество лицам, пытавшимся изменить Родине». Они были отправлены в лагерь на 5 лет, а Давид Меллер с тем же обвинением получил 8 лет.
Новые попытки организации выезда хасидов в Польшу
Многие хасиды покинули Львов и вернулись кто в Москву, кто в Ленинград, кто в другие города. Кому-то удалось прописаться во Львове и устроиться на работу, другие продолжали жить нелегально. Но уехавшие поддерживали связь с оставшимися и посылали им деньги, в ответ же получали в завуалированной форме информацию о положении в городе.
Арестованных и скрывшихся от ареста хасидов сменили в комитете другие активисты. Руководил им по-прежнему раввин Ейно Коган. Теперь вся деятельность комитета «сводилась к оказанию помощи попавшим в беду: отправляли посылки заключенным, помогали нуждающимся — тем, кто жил в городе нелегально и, скрываясь от властей, сидел взаперти и неделями не показывался на улицах»[25].
Комитет отправил гонцов для выяснения возможности нелегального выезда за границу через другие пограничные города: Барановичи, Вильнюс, Черновцы[26]. В Барановичи еще раньше по просьбе Менделя Футерфаса выезжало трое его помощников, так как стало известно, что там есть проводники, которые не раз тайно переводили людей через границу. Для установления связей с этими людьми и были отправлены Зелик Персиц[27], Борис[28] и Соня. Об этом следствию стало известно из показаний арестованного члена комитета, как и о том, что их попытка окончилась неудачей, и они вскоре вернулись во Львов ни с чем.
В Вильнюс был отправлен Залман Бутман. От знакомого раввина он узнал, что ситуация здесь также изменилась: еще недавно перейти польско-литовскую границу было не так трудно, но в последнее время несколько беглецов были арестованы и отправлены в тюрьму; проводников, желающих рисковать свободой, найти теперь сложно.
Итак, попытки комитета найти новые пути перехода границы не увенчались успехом. Львов по-прежнему оставался единственным местом, из которого еще можно было как-то выбраться за пределы страны, но с каждым днем оставаться здесь было все опасней.
Раввин Ейно Коган, возглавивший комитет, несмотря на продолжающиеся аресты, продолжал свою деятельность во Львове: восстанавливал и налаживал связи между оставшимися в городе хасидами, помогал нуждающимся. Но в феврале он неожиданно был вызван на допрос, так как против него дал серьезные показания один из членов комитета. Свое участие в работе комитета Ейно категорически отрицал и был освобожден под подписку о невыезде. Очевидно, с его арестом решили повременить, чтобы выяснить его контакты с другими хасидами.
Понятно было, что Ейно Коган находится «под колпаком» и на свободе ему ходить недолго. Целесообразнее было как можно быстрее исчезнуть из города. Добирался до Москвы раввин конспиративно, переодевшись в крестьянскую одежду.
Все хасиды, на которых дали показания арестованные члены комитета, были объявлены органами МГБ во всесоюзный розыск. В деле имелись описания их внешности и особых примет, составленные на основании показаний арестованных.
Работа оставшихся на свободе членов комитета, таких, как Шмарьягу Сосонкин, Мордехай Шенкарь и другие, продолжалась. Среди них выделялась своими «незаурядными способностями общественной деятельницы... удивительной доброты женщина по фамилии Каценеленбоген», которую все знали как «тетя Сара»[29]. Ее преданность общему делу и активность, как и беззаветное служение делу Хабада ее помощников, позволили продлить работу комитета до лета 1947 года.
Однако обстановка во Львове накалялась. Об оставшихся на свободе сотрудниках комитета стало известно от «добровольных помощников» чекистов, так что оставаться здесь стало опасно для многих. В сентябре 1947 года несколько семей, в том числе семьи Ошера Сосонкина, «тети Сары», и группа учащихся львов-ской иешивы отправились в Черновцы.
Еще ранее туда выехали богатые евреи, которым удалось наладить в Черновцах кустарное производство. Затем некоторым из них с помощью особого агента удалось без вещей переправиться через границу. Но благодаря их деятельности в городе стало возможно получить работу, что позволяло новоиспеченным кустарям не нарушать субботу. Сам город был расположен рядом с румынской границей, так что у всех прибывающих сюда постоянно теплилась надежда вырваться на свободу[30].
Больше года перебравшиеся в Черновцы активисты комитета жили относительно спокойно: взрослые работали, постепенно приходя в себя после тягот жизни во Львове, молодежь продолжила учебу в иешиве. А в середине декабря 1948 года из Румынии тайно прибыли двое хасидов, уговоривших троих учеников иешивы вместе нелегально уйти за границу. К группе примкнул и один из активнейших членов комитета со своим десятилетним внуком. Уходя, они обещали, что известят остающихся при благополучном исходе дела.
Однако на границе все они были схвачены румынскими пограничниками и переданы властям. Вызволить их не удалось даже за большие взятки. Сначала беглецов допрашивал на русском языке еврей, советский подданный, а затем все они были отправлены в Черновцы, где началось следствие. Им было предъявлено обвинение в измене Родине и на закрытом процессе вынесен приговор — пятнадцать лет лагерей. Как только стало известно об аресте группы, большинство хасидов, имевших хоть какое-то отношение к работе комитета, срочно выехали из Черновцов. Среди них были Ошер Сосонкин и «тетя Сара»[31].
Оставшихся на свободе членов комитета, объявленных во всесоюзный розыск, продолжали разыскивать по всей стране, подключив секретных сотрудников в разных городах. В декабре 1949 года во Львове, были арестованы Залман и Мендель Шульманы. Следствие предъявило им обвинение «в попытке нелегального выезда за границу», и они были приговорены к 10 годам лагерей.
А 2 февраля 1951 года там же были арестованы раввины: Давид и Аврагам-Агарон Хены и Мордехай Шенкарь. Последний был особенно уязвим. В его доме четыре года назад собирался комитет, о чем чекистам стало известно из показаний одного из ранее осужденных. Сначала Шенкаря обвинили в организации помощи еврееям, незаконно переходившим границу. Но позднее он был привлечен к следствию по групповому делу участников «антисоветской, буржуазно-националистической подпольной организации хасидов». Как и остальные участники, Мордехай Шенкарь был приговорен[32] к 10 годам лагерей и отправлен в Воркутлаг, где его безрезультатно «пытались завербовать в осведомители»[33]. Лишь в августе 1956 года он вышел на свободу по амнистии.
[1] № 29408/2.
[2] Здесь и далее приведены выдержки из следственного дела Добрускина М. Я. и др ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-211616.
[3] Эти же показания Н. М. Клионене подтвердила на судебном заседании Военного трибунала, состоявшегося 11 января 1947 года. Она была приговорена по обвинению в шпионаже к содержанию в лагере.
[4] Связная нелегального комитета В. Л. Горелик-Козлинер.
[5] Большая группа хасидов, более пятисот человек, решила рискнуть и попробовать выехать из страны по подложным эваколистам, хотя странные слухи о неожиданной готовности представителей эвакомиссии восстановить аннулированные ранее документы вызывали сомнения. Для получения этих документов нужно было связаться с нужным чиновником, с которым как будто бы уже договорился председатель еврейской общины.
[6] Это был раввин Бецалель Вильшанский.
[7] Гершуни А.-9. С. 182—183.
[8] Горелик, Гурарий, Матлин.
[9] Здесь и далее приведены выдержки из следственного дело доО^у^мпа М. Я. и др. ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-211616.
[10] По ст. 54-4, 54-11 и 54-14 Уголовного кодекса УССР.
[11] Гершуни А-Э С. 184.
[12] Там же. С. 185.
[13] Там же. С. 186.
[14] Следственное дело Добрускина М. Я. и др. ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д П-211616.
[15] Кадиш — молитва, которая прославляет святость имени Бога и его могущество.
[16] Гершуни А-Э С. 187.
[17] На фамилию Штейнгель.
[18] По прозвищу Креславер. В паспорте его имя Самуил.
[19] На фамилию Зибес.
[20] Здесь и далее приводятся выдержки из следственного дела Добрускина М. Я. и др. ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д П-211616.
[21] Самуил Безчинский, Мендель Горелик, Берк Гуревич, Мотель Карп, Семен Каценеленбоген, Давид и Шмуль Кацман, Натан Лемпель, Нехим Лис, Давид Меллер, Борис Рубинсон, Хаим Фербер, Пинхас Хейнштейн.
[22] Например, Семен Каценеленбоген.
[23] Самуил Безчинский, Берк Гуревич, Семен Каценеленбоген, Давид и Шмуль Кацманы, Нехим Лис, Шмуэль Нотик, Борис Рубинсон, Мендель Футер-фас и Пинхас Хейнштейн.
[24] По ст. 17-54-1 «а» Уголовного кодекса УССР.
[25] Гершуни А.-Э. С. 188—189.
[26] До 1944 года назывались Черновицы.
[27] «Приметы Зелика Персица: возраст — 40 лет, роста высокого, худощавого телосложения, лицо продолговатое, блондин». Следственное дело Добрус-кина М. Я. и др. ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-211616.
[28] «Приметы Бориса: возраст — 18 лет, роста среднего, лицо продолговатое, рыжий, картавит». Следственное дело Добрускина М. Я. и др. ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-211616.
[29] Гершуни А -Э С. 189.
[30] Дов Виленкин вспоминал позднее, что его семья приехала во Львов в начале 1947 года, «в тот день, когда ушел последний эшелон с хабадски-ми семьями. Начались аресты лиц с фальшивыми польскими паспортами. Скрываясь от ареста, родители бежали в Черновцы. Хотели перебраться в Румынию, но из этого тоже ничего не вышло».
[31] Ошер Сосонкин был арестован в 1949 году и отправлен в лагерь, откуда был освобожден в 1956 году. «Тетя Сара» выехала в Кутаиси, там в 1950 году была арестована и отправлена в лагерь, где позднее погибла.
[32] По ст. 58-1«а» и 58-11 Уголовного кодекса РСФСР.
[33] Гершуни А.-Э. С. 195.