На семи ветрах

Внутри глобуса пусто, в этом можно убедиться. Надо только, не боясь попреков, проковырять в нем аккуратное отверстие и заглянуть вовнутрь. Наш мир со всеми его войнами, футболами и электричеством, тоже может оказаться пустым, если не найти в нем «точку сердца» – место, где душа соединяется с Творцом. Разыскивая эту точку, посланники Бешта исколесили весь мир. И находили ее повсюду, ведь сердце свое, еврейское, они несли с собой.

Ночлег на острове

Один их самых-самых близких учеников Бешта, реб Зеев Кицес, был известен тем, что всегда говорил только правду. Иногда его хвалили за это, а чаще ругали и даже били. Но реб Зеев ни на похвалы, ни на тумаки не обращал никакого внимания. Гуся тянет к воде, а его тянуло говорить то, что лежало на сердце. Он не знал, что иногда о правду можно споткнуться, как о самую обычную скользкую ложь...

Однажды пришел реб Зеев к своему учителю и сказал, что хочет совершить путешествие в Эрец-Исраэль. Баал-Шем-Тов благословил его на удачную поездку и благополучное возвращение. А потом добавил:

– Реб Зеев, следи за своим языком! Всегда надо знать, что отвечать...

Реб Зеев почтительно склонил голову, но, если честно сказать, не очень понял, на что учитель намекает. Ведь он всегда старается говорить только правду, ничего, кроме правды, а чего еще можно хотеть...

Путешествие длилось долго. Однажды их корабль причалил

к одному острову, чтобы набрать пресной воды. Реб Зеев сошел на берег вместе со всеми, нашел уединенное место и погрузился в размышления и молитву. Он старался отдалить мысли от всего постороннего, как учил его Бешт. Случайно бросив взгляд на черную точку в море, реб Зеев вдруг понял, что это удаляется корабль, на котором он хотел плыть в Эрец-Исраэль...

Вот это да... Один-одинешенек на маленьком острове, куда случайный корабль наведывается раз в полгода. Солнце стало тонуть в море, была пятница, вот-вот должна была наступить суббота. Надо срочно искать ночлег и пристанище. Вдруг он увидел тропинку, которая петляла между кустами и вела на пригорок, где стоял каменный дом. В окне металось, как светлячок, пламя. Спотыкаясь от спешки и волнения, реб Зеев подошел к двери и постучал.

К его изумлению дверь открыл старик-еврей высокого роста с удивительно добрыми глазами. Он сказал:

– Добро пожаловать, реб Зеев Кицес! Почему же у вас такой тревожный вид?

Реб Зеев был настолько опечален последними событиями, что даже не поинтересовался, откуда хозяин дома знает его имя. Вместо этого он воскликнул:

– Как же тут не тревожиться? Мой корабль уплыл, и кто знает, сколько месяцев мне придется дожидаться следующего?

– Совсем нет причин для беспокойства, – улыбнулся старик. – Корабли сюда приходят очень часто. Будьте же моим гостем на субботу и вот увидите: в первый же день недели здесь появится военное судно, которое проверяет, не прячутся ли на этих островах пираты. Вы сядете на него и спокойно доберетесь до Стамбула...

Реб Зеев последовал совету хозяина, тревога его понемногу улетучилась. Они радостно молились, ели удивительно вкусные блюда, говорили слова Торы... Прошла ночь, еще ночь. В первый день недели, как и предсказывал старик, в бухте бросил якорь турецкий военный корабль.

Хозяин вышел проводить гостя. Перед самым расставанием старик спросил:

– Реб Зеев, а как поживают евреи в Польше и на Украине? Не тяжело ли им приходится?

Спеша к кораблю, реб Зеев ответил рассеянно:

– Конечно, всякое бывает. Но Всевышний, Благословен Он, не оставляет нас своими милостями.

На том и простились. Уже на палубе, когда парус встретился с ветром и нос корабля начал резать волны, реб Зеев почувствовал, что он сейчас сказал что-то не то. Да, евреи в его краю прочно стоят на ногах, подняв голову к Небу. Они учат Тору, занимаются ремеслом, растят детей, стараются строго соблюдать все заповеди. Но разве забудешь об издевательствах и погромах, о кровавых наветах и бунте гайдамаков? И время от времени то один, то другой еврей кричит:

– Да когда же, наконец, придет Машиах и выведет нас отсюда?!

Чем больше думал реб Зеев, тем больше огорчался. И наконец решил он прервать свое путешествие, вернуться к Бешту и рассказать о своем странном приключении.

Прошло много дней, и их встреча состоялась. Рабби Исроэль сказал ученику «шалом», а потом заговорил тихо: «Каждый день Авраам, отец наш, стоит перед престолом Всевышнего и спрашивает:

– Что будет с моими детьми? Что с ними стало?! Однажды Всевышний ответил ему:

– Я помогаю им, и они держатся... Вот что: сейчас реб Зеев Кицес, который всегда говорит только правду, отправляется в Эрец-Исраэль. Спустись в этот мир и спроси у него...»

Реб Зеев охнул. А Бешт продолжал:

– Знай, что еврей, которого ты встретил на острове, был Авраам-авину, отец наш. Если бы ты рассказал ему, как тяжело нам в галуте, как мы ждем Избавления, то, может быть, Машиах пришел бы уже сейчас. Но ты забыл мой совет. И посмотри в окошко: галут продолжается».

Реб Зеев Кицес задумался. По правде сказать, тогда, на острове, он не думал о приходе Машиаха, а лишь о том, как поскорее сесть на корабль. И это, конечно, правда, но кому она сейчас нужна?

Прошло лет двести или больше. Внуки и правнуки реб Зеева после этой истории сделались ученые. Даже если все у них в порядке: и зеленый газон под окнами, и солидный счет в банке – они все равно кричат:

– Нет сил! Хотим Машиаха!

Бешт был прав: надо знать, что отвечать...

Ветер истории

Еврей литовский – король польский

Говорят наши мудрецы, что далеко не каждого удостаивает Всевышний «обладать двумя столами»: быть мудрецом Торы и одновременно ворочать большими деньгами. Но еврей Шауль Валь из города Брест-Литовска был именно таким человеком. Ученый талмудист, он получил у польского короля привилегию на добычу и продажу соли по всей Литве. Будучи родом из Италии и говоря на нескольких европейских языках, был он также вхож в придворные сферы, носил почетный титул «слуга короля». Когда умер король Стефан Баторий, собрались паны на сейм, чтобы выбрать нового владыку Польши. Одни предлагали австрийского эрцгерцога, другие стояли за шведского принца, а третьи, самые шальные, держали руку Федора, сына Ивана Грозного. Споры шли весь день, уже зазвенели сабли, вынимаемые из ножен... И тогда магнат Николай Радзивилл, чтобы успокоить самых буйных, предложил избрать королем на одну ночь известного всем жида Шауля Валя. Паны рассмеялись, тряхнули усами и на том порешили.

Еврейское предание гласит,  что всю ночь король Шаул провел без сна, составляя все новые и новые указы в пользу евреев. К сожалению, в архивах и летописях ни один из этих указов не сохранился. Зато прочный пергамент и надежные чернила прежних лет донесли до нас всевозможные постановления других королей и вельмож, цель которых одна: не дать еврею поднять голову. Вот некоторые из них: «Жидову с земли вон выбити...» (1495 г. Из указа великого князя Литовского об изгнании евреев из его земель).

«Если хочешь стать апостолом правды, вынь меч из ножен, чтобы они /евреи/, хотя бы и по принуждению, приняли христианство...»

(Из послания католического духовенства литовскому князю).

«Так как церковь терпит евреев лишь для того, чтобы они напоминали нам о муках «спасителя» /кавычки наши – ред./, то численность их отнюдь не должна возрастать».

(1542 г. Постановление Петроковского синода). «Мы обыкновенно не даем своей защиты тем, кто не приносит нам никакой пользы. Пусть защищает евреев тот, кто извлекает из них пользу...» (1539 г. Польский король Сигизмунд I реагирует так на известие, что евреи, живущие в панских поместьях, платят панам налоги. Этим он отдает их на произвол помещикам...).

«Евреи не могут быть «ни владетелями, ни откупщиками, ни жителями в украинских городах, где казаки имеют свои полки... которые жиды объявятся за Днепром, тех жидов в запорожском войске грабить и отпускать назад за Днепр».

(Из  Зборовского  договора,  заключенного  между польским королем и казаками Хмельницкого). «А жидам в Могилеве не быти и жития никакова не имети».

(Из указа царя Алексея Михайловича, воевавшего с поляками).

Список этот можно продолжать долго... Чтрбы отменить все эти указы, «королю Шаулу» пришлось бы скрипеть пером много ночей подряд. А у него была в запасе только одна... Поэтому сложили евреи поговорку: «Наше счастье так же непрочно, как королевство Шауля Валя».

заветный рассказ

Душа Баал-Шем-Това оставила этот мир во время праздника Шавуот, в день дарования Торы... Я не знаю, слышны ли были рыдания его учеников. Если да, то они звучали очень тихо. Ведь слезы – это то, чего рабби Исроэль избегал всю жизнь, хотя поводов для плача было у него, как у каждого еврея, как у каждого праведника, предостаточно...

Но один человек рыдал в голос не стесняясь. Это был прислужник Бешта. Стоя у постели умирающего, он воскликнул, заламывая руки:

– Если душа моего господина оставит этот мир, как же я буду кормить свое семейство?

Ответил Баал-Шем-Тов голосом слабым, но по-прежнему веселым:

– Не бойся! Ты будешь странствовать из города в город и рассказывать людям о моих чудесах. И разбогатеешь...

Что ж, спустя некоторое время прислужник Бешта начал колесить по городам и местечкам Украины. Евреи собирались охотно, слушали рассказы про Бешта, разинув рты, а потом кидали в кружку медяки и мелкое серебро. Нехорошо, конечно, сомневаться в обещании праведника, но только никакого особого богатства из этого не получалось. Собранного едва хватало, чтобы покрыть расходы на дорогу.

Однако бывший прислужник Бешта не отчаивался. Он знал, он верил, он надеялся, что богатство когда-нибудь придет к нему. И продолжал заниматься своим неприбыльным делом. Однажды на постоялом дворе он повстречался с даршаном – бродячим проповедником. У нового знакомого дела тоже шли не ахти как. И вот сидели они вместе, покуривали трубочки и толковали о превратностях судьбы. Сказал вдруг даршан:

– Дам я вам хороший совет. В десятке верст отсюда живет один богач, вся услада души которого – слушать истории о чудесах Баал-Шем-Това. Поезжайте к нему, я уверен, что он не отпустит вас без щедрого подарка.

Что ж, совет был совсем неплох, и наш герой отправился в дорогу. Он приехал в нужное место, нашел дом богача и со скромной гордостью попросил передать ему, что вот, прибыл доверенный слуга Бешта, который может рассказывать о его чудесах день и ночь...

Тут же выбежал богач навстречу гостю, и усадил его, и угостил кренделем с глубокой чаркой в придачу, и, подперев голову ладонью, приготовился слушать. Прислужник открыл рот – и не знал, что сказать. Все, что он знал, позабылось. Как-будто кто-то стер всю память о былых поездках и приключениях, как узор с запотевшего стекла. Какая обида, какой конфуз.

– Ничего, – сказал богач. – Видно, вы устали с дороги. Идите в баню, попарьтесь там, освежитесь, а вечером, за субботним столом, расскажете без спешки о чудесах, которые, наверное, довелось вам видеть во множестве.

Прислужник ответил: «Омейн!»

Он сделал все, как сказал ему богач, – и попарился, и холодная вода миквы не раз сомкнулась над его головой, и усталость прошла, но памяти не прибавилось.

Как его упрашивал хозяин дома, сидя во главе богатого стола, вспомнить ну хоть что-нибудь, любой пустяк о том, что говорил и делал Бешт! Все без толку, память как отшибло. Прислужник сидел, нос в тарелку, сгорая со стыда. Наконец он выдавил:

– Что-то у меня с головою... Завтра полегчает, надо полагать...

Но на следующий день, за второй трапезой, повторилось то же самое. Трудно описать горе хозяина дома. Надо лишь добавить, что его гость был огорчен вдвое больше. И вдруг он закричал:

– Вспомнил! Вспомнил!

И вот, захлебываясь от волнения, он начал свой рассказ. Это было во время одного из путешествий. Бешт размышлял, кучер спал, лошади перебирали копытами, а дорога неслась им навстречу как бешеная. Наконец встали лошади у еврейской корчмы, находившейся на главной улице, как раз напротив церкви.

Диво-дивное: среди бела дня все окна и двери в корчме были наглухо закрыты. Послал тогда Бешт своего прислужника, чтобы достучался он до хозяев и велел, чтобы немедленно открыли ворота. Прислужник стучит – никакого ответа. Он стучит сильней, и тогда из-за ставней и засовов послышался рыдающий бас:

– Ой, евреи, ой, братья, не трогайте нас и пожалейте себя, потому что великая опасность грозит всем нам!

Вздрогнул прислужник и побежал передать Бешту эти странные слова. Прикрикнул рабби Исроэль:

– Передай этим глупцам, чтобы делали то, что им велят! И не будет от этого, с Б-жьей помощью, ничего плохого...

Что ж, заскрипели болты, засовы. Въехала телега во двор, зашел Бешт в корчму. Обитатели ее сидят, головы в пол, словно в трауре. А по кому траур? Да по самим себе, потому что есть в их округе один монах, наделенный изумительным красноречием. Раз в год читает он проповедь перед разными важными персонами, а также перед простым народом. И ни одна такая проповедь не проходит для евреев даром. Каждый раз после нее угрозы и побои, а то и тюрьма, а то и погром... Потому что весь жар своих речей этот монах направляет против народа Израиля. И вот сегодня он будет проповедовать в их церкви. Видите, съезжаются со всех сторон позолоченные кареты? Ах, зачем открыли они ставни, зачем не уехали отсюда куда глаза глядят? Ведь они же в этом местечке единственные евреи, весь гнев толпы падет на них...

А Бешт, совсем не обращая внимания на эти речи, стоял у стены и молился – с большой отрешенностью и с большим весельем. Когда кончил молиться, то подошел и открыл окно, хотя умоляли его хозяева не делать этого, так как окошко прямо напротив кафедры, за которой должен проповедовать монах, и если увидит он евреев, то еще пуще разъярится...

И вот, легок на помине! Подъехала коляска с балдахином из ткани, шитой серебром и золотом. И важные господа, толкаясь от усердия, вынесли из нее монаха и понесли его на руках к полированной черной кафедре, которая сверкала, как крышка гроба. Монах открыл рот – и полилась грязь на народ Израиля...

В это время рабби Исроэль, стоявший у окна, поманил монаха пальцем. Монах увидел Бешта, вздрогнул, замолчал, сошел с кафедры и, оставив публику в изумлении, побежал, подобрав рясу, в еврейскую корчму. Он не зашел в дверь, а полез прямо в окно.

Прихожане, охая и ахая, отправились за монахом следом, но Баал-Шем-Тов сделал им знак – «ступайте». И в большом страхе вернулись они обратно в церковь.

В разговоре с Бештом выяснилось, что монах этот – крестившийся еврей. Сказал рабби Исроэль очень строго:

– Злодей, сколько времени ты будешь лить невинную кровь и почему совсем не думаешь о раскаянии? Зарыдал монах:

– Святой рабби, да разве можно, чтоб мое раскаяние было принято? Ведь я совершил все грехи, какие только можно... А самый тяжкий грех – то, что я вредил своим братьям!

Ответил рабби Исроэль:

– Если твое раскаяние будет искренним, из глубины души, то я помогу твоей душе выбраться из грязи. Воскликнул монах:

– Рабби, как я узнаю, что душа моя прошла очищение? Баал-Шем-Тов сказал:

– Вот тебе знак: когда придет в твой дом человек и расскажет всю эту историю, знай, что исправление твоей души завершилось...

И вернулся потом монах в церковь, и начал говорить о доброте и святости еврейского народа. Так или иначе, но все закончилось благополучно. После окончания проповеди люди разъехались, не причинив евреям никакого вреда.

А что сталось с тем монахом – Всевышнему это ведомо, а мне нет...

Когда закончил прислужник рассказ, обрадовался хозяин дома до чрезвычайности и сказал:

– Всевышний знает, конечно, что стало с монахом, но и вы об этом сейчас узнаете...

Они прочли вечернюю молитву, сделали Авдалу. Потом хозяин дома заперся у себя в кабинете и не выходил два часа. А когда вышел, то держал в руках несколько мешочков, набитых золотыми монетами – целое состояние. И сказал богач вот что:

– Знайте, что я тот самый монах, которого Бешт когда-то поманил пальцем. Я так жадно слушал все истории про него, чтобы узнать, когда же, наконец, завершится исправление моей души... И дал я зарок отдать половину своего состояния тому, кто расскажет мне обо мне самом. И теперь я понял, почему вы разом забыли все истории про Бешта. Это для того, чтобы рассказать мне одну-единственную, которая будет знаком, что Всевышний принял мое раскаяние. А эти деньги – я прошу вас их немедленно принять. И поверьте, я дарю их от всей души. От всей, от всей...

Так сбылось предсказание Бешта: его прислужник разбогател. Хотя, наверное, в нашей истории не это главное.

А может, и это тоже.

Взгляд издалека

Больно до слез

«Никто не живет в таком довольстве, как еврей в Польше. У еврея на обед всегда есть жирный гусь, жирные куры, а убогий католик макает кусок хлеба в слезы, которые льются из его глаз...» (Из книги Яна Кмиты, писаря при солеварне).

СЛАДКИЙ ПОРТНОЙ

Не всем же быть великими мастерами... Жили в Вильне двое портных, которые шили так себе. Поэтому хорошие заказы доставались другим, а они латали лохмотья городской бедноте да мастерили из дерюги кафтаны и штаны крестьянам, которым неважно, где зад, где перед. Но наука утверждает, что от такой работы не разбогатеешь. Решили наши портные объединиться и начать бродить по деревням и хуторам, где заказы есть, а мастеров нет. Так и сделали. Тут сошьют старосте парадный кафтан, там сочинят жене стражника шубу, которую и летом неохота снять... В общем, бродячая фабрика из двух евреев.

Скопили они денег и после долгих странствий решили возвращаться домой. Случилось им проходить одну деревню. Солнце садилось, и портные стали искать ночлег. Обычно они останавливались у евреев: там мясная и молочная посуда отдельно и иконы не висят. Здешний еврей был важный господин – доверенный человек у пана, собирал с мужиков налоги. Только видят портные, что этот господин нос повесил. Они к нему: «Что случилось?» А он: «Отстаньте, не до вас». Как же тут отстанешь, если можно помочь, вмешаться, придумать такое, что до тебя никому в голову не приходило. Стали наши мастера хозяина теребить, пока не рассказал он о своем горе.

Дело в том, что пан, хозяин здешних земель, выдает замуж дочку. И решил он, что подвенечное платье у нее будет не простое, а особенное. Кто найдет портного? Еврей найдет. Привел он к пану одного – не годится, привел второго – не подходит. Всех портных, даже самых искусных, отослал этот капризный пан обратно. А потом, рассвирепев, сказал еврею:

– Ты, видно, совсем поглупел, если в таком простом деле разобраться не можешь. Если не найдешь мне мастера, прогоню тебя из своей деревни...

Тут еврей замолчал, а портные задумались. Вдруг один из них шепчет своему товарищу:

– Слушай, а что если Всевышний для нас приготовил эту работу?

Тот в ответ:

– Может быть...

И вот они подходят к хозяину и сообщают, что готовы сшить панской дочке подвенечное платье. Тот, даром что грустил, покатился со смеху:

– Да вы же, бродяги, из дерюги шьете! Два мешка вместе, а третий пополам! Как вы могли подумать такое, как осмелились...

Первый мастер сказал задумчиво:

– Если твой пан прогнал искусных мастеров, значит, он не в своем уме. А откуда тебе знать, что любят сумасшедшие? Может, как раз наша работа ему и понравится...

Хозяин вздохнул, отправился к пану и докладывает: так, мол, и так, последняя попытка, появились двое опытных портных. Пан взглянул искоса, дернул усом и велел сшить какую-нибудь кофточку для пробы. Они сшили – и понравилось! Портные работали, не разгибая спины, до самого вечера. Это пану тоже пришлось по душе, он любил смотреть, как люди стараются. Так давал он заказ за заказом, пока они не сшили все приданое. Когда работа была закончена, пан щедро расплатился с мастерами, потом послал за евреем и объявил: оплошность исправлена, значит, должность и жилье за ним сохраняются.

Еврей был очень рад, и мастера тоже. Глядя на их сияющие лица, жена пана вдруг возьми и скажи:

– Владек, если эти евреи так стоят друг за друга, может, они согласятся выкупить беднягу-арендатора, который сидит у нас в яме...

В те далекие времена люди жили по-домашнему. Если кто-то провинился перед паном, тот не тратил время на прокуроров с адвокатами, а просто кликал своих хлопцев, и несчастного бросали в темный подвал. Сейчас в нем сидел еврей-арендатор, который задолжал помещику деньги. И не один, а с женой и детьми – чтобы не скучали друг по другу. Сидели они так долго, страдали так тяжело, что уже и не чаяли выбраться живыми.

– А сколько он должен? – спросил первый портной.

Пан ответил – триста рублей.

Той ночью мастера не спали. Триста рублей у них были, даже больше – шестьсот. Но деньги были собраны нелегко – грош к полтиннику. И за них пришлось отдать несколько лет разлуки с семьей. Добавьте сюда ночлег где придется, уставшие ноги и страх, что караулит вас на ночной дороге. Второй портной заявил:

– Нет, я не могу... Выкупить еврея – важное дело, согласен. Если б можно было дать двадцать рублей, даже пятьдесят... Но тут нужно выложить половину того, что мы заработали! Как я покажусь перед женой, на что мы будем жить?

Его товарищ подумал и сказал:

– Знаешь, давай разделим наши деньги. Каждый поступит со своей долей так, как хочет...

Напарник сразу понял, что тот задумал. Начал отговаривать его, и махал руками, и рисовал в воздухе картины, плохие или хорошие в зависимости от того, на что друг решится. Но из этих разговоров ничего не вышло. Рассвет забрался в окошко и осветил две кучки денег. Потом одну из них...

Пан принял деньги, кликнул хлопцев, и они выпустили жида с родней на свободу. Как евреи были счастливы! Как они благодарили своего спасителя, какими благословениями осыпали его! Этого нельзя передать, но вам и так понятно.

Осыпанный благословениями нищий портной со своим богатым товарищем отправился домой, в родную Вильну. В архивах города не сохранилась запись его беседы с женой. Может, он сказал ей, что выполнил важную заповедь – выкуп пленных. Может, она кричала в ответ, что кормить семью – это тоже заповедь, что если он такой святой дурак, то зачем женился...

Короче, с той поры наш мастер упал духом, стал ворчать по пустякам, ругаться с соседями и заслужил прозвище Горький Портной. Заказчиков у него становилось все меньше и меньше, и в конце концов он уселся на перекрестке с протянутой рукой...

Шел как-то мимо один еврей, торговец льном. Наш портной, сгорая со стыда, попросил у него недову – подаяние.

– А что мне будет, если дам? – спросил торговец.

– Я благословлю тебя, – ответил Горький Портной.

Торговец оценил этот товар в пару медяков, получил благословение и отправился по своим делам. Он занимался тем, что скупал у панов лен и продавал его дальше. В тот день ему предстояла встреча с помещиком, у которого мозги были такие твердые, что о них можно орехи колоть. Цену он всегда заламывал высокую и сбавить ни за что не соглашался. Не лень ему было торговаться весь день, наслаждаясь тем, как еврей мучается и не может понять, заработает ли он хоть рубль на этой сделке.

Но в тот день все было по-другому. Пан сам выбежал ему навстречу, предложил скромную цену, и в несколько минут дело было сделано. Торговец ехал обратно, подсчитывал будущую прибыль, и нули в его тетрадочке росли и пухли, как тесто в горшке. Наконец он восклинул:

– Не может быть! Потом добавил:

– Тут что-то есть...

С тех пор, собираясь по делам, он всегда искал Горького Портного, давал недову и просил благословения, которое всегда помогало. Прошло полгода, наш торговец постепенно богател, а причину успеха держал в тайне. Однажды съехалась его родня на ярмарку. Собрались, выпили вина. Торговец льном вовремя не закусил и открыл секрет мужу сестры и брату жены, забыв, что и у них есть родственники... Назавтра вся Вильна говорила о том, что Горький Портной на самом деле Сладкий Портной. Люди стали стекаться к нему со всех сторон. Он их благословлял, и благословение помогало!

Вскоре о чудесном нищем узнал глава хасидов рабби Исроэль Баал-Шем-Тов. Он пригласил к себе нашего портного и спросил, как ему достался этот удивительный дар. Портной ничего не мог ответить. Ученостью он не отличался, молился не больше других и вообще был человек совсем обычный. Все это он честно сказал Бешту. Но Бешт не успокоился и продолжал расспрашивать гостя. Нищий поведал о своих невзгодах, и когда он дошел до истории с выкупом, Бешт воскликнул:

– Вот оно!

Он объяснил, что удивительный канал, по которому в мир спускается благословение, достался Горькому Портному потому, что тот спас других евреев из плена.

Портной спросил:

– Теперь я могу идти? Бешт ответил:

– Куда тебе спешить? Оставайся со мною.

Он стал учить портного Торе, и скоро горечь покинула того. Перед бывшим нищим открылся источник глубочайшей мудрости...

Прошли годы, теперь это был ученый человек, автор книги по Кабале. Я думаю, он не слишком жалел, что расстался с иглою. Не всем же быть портными. Мудрецы тоже нужны на свете...

Хедер Бешта

Алмазы и гребенки

Рабби  Исроэль  Баал-Шем-Тов  любил  повторять: «Еврейское имущество стоит дорого». Не всем понятен был смысл его слов. Ну хорошо бы говорилось это о торговце алмазами или драгоценными тканями. А если речь идет о бедном торговце, который продает гребенки да ленты и получает грошовую прибыль, – как тогда? И тогда Бешт загадывал своим ученикам загадку. Он говорил: «Люди едят людей, сидят на людях, и пользуются людьми вместо вилки и ложки...» Тут уж становилось совсем темно у них в голове. И тогда Бешт давал такое объяснение: «В каждой вещи есть искры Б-жественной святости – духовная сила, без которой эта вещь вообще не может существовать. Есть связь между этими искрами и корнями наших душ, которые происходят от сущности Творца. Эта связь может проявляться по-разному. Например, когда еврей садится обедать и произносит благословение на еду, искры Б-жественного света, находящиеся в пище, освобождаются и начинают подниматься Наверх, к Творцу, соединяя при этом верх и низ, Небо и землю. Сила этого света помогает еврею молиться, учить Тору и выполнять ее заповеди. Тем самым еврей «поднимает» любую вещь, с которой вступает в контакт, оправдывая ее существование. Когда работа с данной вещью закончена, Всевышний дает еврею другое задание, другие сосуды. Независимо от того, будут это алмазы или гребенки, цена их велика, ведь в каждой из них спрятаны искры Б-жественного света.

Поэтому надо повторить: «Еврейское имущество стоит дорого...»

Взгляд издалека

Евреи в городе

«Хоть евреи и гадкие нехристи, а все же хорошо иметь их в городе. У них найдешь шелк, меха, золото, серебро, жемчуг, и все дешевле... Еврей не позволяет себе излишеств. Посмотрите на его одежду,

войдите в его дом: он грызет чеснок, редьку или огурец, собирает денежку, угождает пану, а себе во всем отказывает...» (Из записок современника).

морская история

Если среди читателей этой книги найдется человек с хорошей памятью, то наверняка вспомнится ему, как однажды Исройлик завез рабби Гершона, своего родича, в пруд, и там телега завязла.

Много воды утекло с тех пор. Рабби Гершон стал хасидом Бешта, одним из тех, кто помогал Исройлику освещать наш темный и колючий мир. Рабби Гершон очень изменился. Не нужно думать, что он перестал быть самим собой и начал прыгать на одной ноге, распевая песни и радуясь жизни. Нет, он остался все таким же: сосредоточенным, властным, решительным. Чуточку менее суровым.

Что же изменилось? Масштабы. Рабби Гершон много странствовал, он совершил совсем нелегкую по тем временам поездку в Эрец-Исраэль. Что еще? Теперь он гораздо меньше думал о том, что о нем скажут люди. У своего славного и загадочного родственника он позаимствовал потрясающую вольность в обращении с этим миром.

И, наконец, у рабби Гершона появилась лукавая улыбка Бешта. Впрочем, тоже мне товар...

Рассказывали люди, что рабби Гершон однажды в открытом море прыгнул в воду с корабля, чтобы по хасидскому обычаю принять микву перед молитвой. И удивлялись: разве не запрещает Галаха без нужды подвергать жизнь опасности? Или хасидам уже и закон не писан?

На самом деле все не так было. Не совсем так.

Сидел однажды рабби Гершон на завалинке с другим ученым хасидом, реб Цви из Каменца. И осмелился реб Цви попросить у приятеля разъяснения по поводу купания в открытом море. Рабби Гершон улыбнулся лукаво и сказал:

– Разве ты не знаешь, что есть у моряков обычай спускать в море парус, наподобие мешка, и купаться так в тихую погоду?

– А, ну тогда мне все понятно, – сказал реб Цви с облегчением.

Рабби Гершон снова улыбнулся:

– Но со мной все было по-другому...

И, любуясь вишнями украинскими, восхитительным закатом и редким на земле покоем, рассказал рабби Гершон простую довольно историю, которая происходила на море, среди волн.

Может быть, это было во время его поездки в Эрец-Исраэль? Мы не знаем. Находясь на корабле и глядя на безоблачное небо, рабби Гершон вдруг понял, почувствовал, узнал, что «Большой обвинитель» поднялся против обитателей судна и, возможно, всех ждет крушение и гибель.

Рабби Гершон решил заступиться за корабль, за всех, кто на нем был, за себя. Ему был ведом особый способ. Погружаясь в микву, человек вслед за своей молитвой переходит в другое измерение, и там он задает вопросы, исправляет ошибки, может добиться, чтобы суровый приговор отменили...

Их корабль на короткий срок пристал к берегу. Пассажиры и команда выбрались на сушу. Рабби Гершон сбросил одежду и с кормы корабля прыгнул в море. Он нашел ту дверь, о которой мы не знаем ничего, и вышел из нашего мира. Его тело на секунду появлялось на поверхности воды – набрать воздуха. По земным меркам это купание продолжалось необычно долго. Пассажиры вернулись на корабль, матросы подняли якорь, поставили паруса...

Рабби Гершон, оказавшись на поверхности, вдруг увидел, как удаляется фонарь на корме. О его характере мы уже чуточку знаем.

Однажды, оказавшись на берегу Днестра, рабби Гершон увидел, как тонет человек и на идише зовет на помощь. Рабби Гершон бросился в воду, и, хоть плыть пришлось долго, успел схватить тонущего и вынести его на сушу. Из этого родственник Бешта сделал вывод, что, когда надо, он может доплыть куда угодно...

Рабби Гершон решил: «Догоню». Он действительно вскоре догнал разворачивавшееся по ветру судно, но борта были высоки и просмолены на славу – скользко, не за что ухватиться.

Черный борт начал удаляться. Волны стали круче, а дыхания в груди меньше. Отчаянным усилием рабби Гершон еще несколько раз догонял корабль, но без толку. Он кричал – его никто не слышал.

Рабби Гершон начал тонуть. Он так наглотался соленой воды, что даже не мог прочесть видуй – исповедь, которая произносится, когда душа еврея покидает этот мир. Последняя мысль, которая мелькнула у рабби Гершона, носила галахический характер: ведь и будущий мир скорее всего утерян для него. То, что он бросился вдогонку за кораблем, напоминает самоубийство...

Тут его заметил какой-то араб, появившийся на корме. Спустили лодку, подняли тонущего на борт. Два часа рабби Гершон лежал без сил у борта, и его рвало соленой водой. Потом он встал, оделся и стал искать араба, чтобы отблагодарить его за чудесное спасение. Но матросы сказали, что никакого араба у них на корабле нет.

Чудо?

Корабль благополучно закончил свое плавание, буря и крушение его миновали.

Тоже чудо? И он, кажется, приложил к этому руку. Правда, при этом чуть не погиб.

– Так что же все это значит? – воскликнул реб Цви.

– Откуда я знаю? Разве можно все понять? И рабби Гершон улыбнулся в третий раз. Улыбка Бешта – тоже мне товар...

неподвижное колесо

Редко, правда, но случалось, что какой-нибудь еврей становился доносчиком. Бегал он к пану или к воеводе и нашептывал, какой налог евреи не доплатили, кто тайком торгует брагой, хотя помещик объявил, что только у него есть право продавать спиртное в этих краях...

Понятно, что доносчик платил пану подати гораздо меньше, чем другие, если вообще платил. И понятно, что другие евреи его ненавидели и боялись. Поэтому когда в одном местечке скончался такой тип, слез никто не проливал, скорее напротив...

Жил в тех краях ученик Бешта рабби Яаков-Йосеф по прозвищу Магид из Полонного. Он вдруг объявил, что пойдет провожать доносчика в последний путь. Услышав это, остальные евреи почесали в затылках: если такой праведник, как Магид из Полонного, не гнушается идти за телом доносчика, значит, тут что-то кроется... И все местечко тоже пошло на кладбище.

По обычаю положено держать траурную речь. Рабби Яаков-Йосеф встал рядом с погребальными носилками и сказал:

– У одного помещика была любимая собака по кличке Бри-тон. Она ходила с ним на охоту и без устали гонялась за бедными зверями, которые жили в лесу...

Услышав такое начало, сын покойного понял, что не о бриллиантовой душе его отца, не о любви к вдовам и сиротам сейчас пойдет речь, а совсем о другом... Он повернулся и побежал к замку помещика кликнуть его казаков, чтобы уволокли прочь дерзкого праведника, а может и взгрели бы его своими плетеными нагайками.

Рабби Яаков-Йосеф видел это, но как ни в чем не бывало продолжал:

– И вот однажды собака эта взяла да и подохла. Великая радость охватила всех зверей. Но один лис, старый и умный, сказал им такие слова: «Глупые, чему тут радоваться? Если б этот пес сдох на заре дней своих, тогда была бы причина для веселья. Ну а теперь он успел обучить своему ремеслу других собак, и они начнут гоняться за нами с еще большим усердием, чем эта тварь...»

Тут Магид показал на тело доносчика и закончил:

– Если б это был единственный доносчик в наших краях, я бы сказал: давайте плясать и веселиться. Но у него, к несчастью, нашлись ученики. И я вам скажу: надо плакать...

И народ, поразмыслив над словами праведника, стал и впрямь лить слезы. А Магид вскочил в телегу, которая ждала его у ворот кладбища, и крикнул кучеру: «Погоняй!»

Славные лошадки пошли рысью, но телега ехала как-то странно, одно колесо у нее не вертелось.

– Ребе, что это? – восклинул кучер.

Магид усмехнулся:

– Это душа доносчика ухватилась за колесо и благодарит меня за позор, потому что тем самым я спас ее от более страшного суда...

Учитель Магида, Баал-Шем-Тов, сказал потом:

– Уже была готова собака по кличке Бритон, в теле которой должна была поселиться душа этого доносчика. Но мой ученик выручил его в последнюю минуту...

Как – это мы уже знаем.

Еврейские знаки и приметы

Если враг поднялся...

Как защититься от ецер ара – дурного побуждения? Нужно постоянно учить Тору, особенно Мишну. Самое подходящее время для таких занятий – раннее утро. Ведь сказано: «Если враг поднялся, чтобы убить тебя, встань пораньше и убей его первым...» Еще одно средство – читать молитву «Шма» с большим сосредоточением.

Еще средство: целуя мезузу, сосредоточиться на одном из Имен Всевышнего, которое начинается с буквы «Шин».

И наконец нужно быть по-настоящему скромным. Тогда нечистой стороне этого мира будет не за что зацепиться в нашей душе...

Ветер истории

Танец между саблями, или Еврейско-запорожский роман в письмах

Во время войны России с Турцией (1769-1774) фельдмаршал Румянцев послал отряд запорожских казаков в низовья Днепра и Буга на разведку и за добычей. Им удалось захватить часть лагеря крымского хана. Среди прочих там оказалось 100 евреев с женами и детьми. Казаки взяли их под особую опеку: отвезли в Сечь и потребовали огромный выкуп – восемь тысяч рублей. Под диктовку кошевого атамана писарь вывел гусиным пером, что ждет евреев в случае неуплаты:

«Оставшиеся жиды и все их родство имеют окрещены быть поневоле или самой смерти преданы будут без всякого пощадения непременно ...» На сбор денег отпустили шестерых пленников, «у которых здесь остались жены и дети, а паче отцы...» Эти шестеро написали в Сечь, что, несмотря на все старания, они собрали только шестьсот рублей. Гонец привез в лагерь также письмо самого Румянцева, который просил пожалеть обнищавших от войн и грабежей евреев и удовольствоваться указанной суммой. Столь серьезный вопрос обсуждали на общей сходке, и люди в папахах и с кривыми саблями проголосовали за освобождение. Пленных передали в пределах польского королевства трем еврейским уполномоченным: Самуилу Марковичу, Марку Лазаревичу и Мошке Осиповичу. Те, в свою очередь, вручили собранные деньги и кроме этого сорок аршин тонкого сукна в дар кошевому атаману. Оказавшись в Умани, уполномоченные послали в Сечь еще одно письмо (с приложением восьми голов сахару), в котором просили атамана и впредь проявлять подобную «терпимость»:

«Да и впредь ясновельможность вашу всенижайше упрашиваем, если, по воле милосердного Б-га, еще под случай наш род в запорожское низовое войско попадется, не оставлять...»

Казак, доставивший кошевому благодарственное письмо, привез от того же Самуила Марковича и его товарищей другое послание, деловое: «Да еще уведомились мы, что при запорожском войске, в Сечи Запорожской же и в прочих тамошних жительствах во владениях вашей вельможности,

купцам с привозом разных товаров, яко сукон, материи и протчего, также и горелки, довольно нет. А здесь ныне по воле Всевышнего благополучно. Для того вельможность вашу упрошуемо, з нашей покорностью повелеть нас в Сечь Запорожскую и во все тамошние места отсель горелку, з сукон и с прочих разных товарей и людей препровождать и тамо то продавать, ежели такс позволение от вельможности вашей сделаете известите своим писанием через своих нарочных казаков... Не оставить для сопровождения дабы в пути обид следовать не могло. Также когда и непозволение уведомить же с нарочными теми...»

Атаман Петр Калнышевский был, помимо прочего, крупнейшим торговцем в Запорожской Сечи. Он дал согласие на приезд еврейских купцов в пасть льва, в страшную Сечь, уведомляя:

«Здесь же вы можете доставать лошади, рогатый скот, рыбу и прочее... и из других мест ваши братья могли сюда приезжать с товарами...» В тот же день атаман пишет приказ начальнику Бугогардовского моста-переправы: «Уманским жидам... в здешние места привоз товаров позволен, то и повелеваем вам, когда начнут к вам приходить оные к вашим перевозам через реку Буг, стараться переправлять со всякою скоростью и безопасностью, чтобы при том никакой траты следовать не могло; и по требованию их давать им из ваших казаков для препровождения в путь людей достойных и верных, по сколько надобно человек, коим приказываете, чтобы они до надлежащего места оных жидов со всякою справностью доставляли». Кошевой атаман получил за свои старания новый подарок: штуку швабского сукна да сахару две головы. А еврейские купцы, рискуя всем – деньгами, головою, – стали снаряжать подводы в те места, где еще год-другой назад лилась рекой кровь их братьев. Тарас Бульба у Гоголя дивился «бойкой жидовской натуре». Мы же подивимся их смелости. Их поездка в Сечь – это настоящий танец между саблями, танец поневоле. Что делать, ведь надо семьи кормить, отстраиваться на пожарищах...

родник в лесу

В 1759 году рабби Исроэль позвал одного из своих учеников, реб Мойше-Мешеля из местечка Безенка, и дал ему серьезное поручение. Нужно было поехать в город Львов к известному гаону, рабби Хаиму Раппопорту, и совершить с ним поутру некую таинственную поездку в ближайший лес. В том месте, где покажется им вдруг фигура самого Бешта, должен гаон слезть с телеги и начать учить Рамбама, законы благословений. Ученик Бешта в это время будет читать Псалмы, а если закончит их все, то начнет снова. Рабби Исроэль дал также много других указаний. Реб Мойше-Мешель слушал очень внимательно, стараясь не пропустить ни одной детали.

Стояло лето, месяц Тамуз, не очень счастливый для евреев. В этот месяц были разбиты Скрижали Завета. Наглотавшись дорожной пыли, посланец Бешта вошел в дом раввина Раппо-порта. В комнатах толклось множество людей: другие раввины, а также главы какала – ученой и богатой львовской общины. Реб Мойше-Мешель объявил, что он немедленно должен передать гаону письмо от их общего учителя. Кто-то из евреев в дорогом кафтане поднял брови от удивления:

– Гаон не может прерваться ни на минуту! Как, разве ты не знаешь о нашей беде?.. Этот пес, заместитель архиепископа, потребовал, чтобы мы убрали из наших книг молитву «Алейну лешабеах», и начиная с первого дня новой недели нам запрещается произносить ее в синагогах... Гаон Раппопорт с утра держит совет, как добиться отмены указа. Дорог каждый день, каждый час...

Ученик Бешта покачал головой и вышел из дома. Баал-Шем-Тов, видно, предвидел это обстоятельство и велел ему навестить еще одного человека. Звали его реб Хаим-Исроэль, свой скудный хлеб он зарабатывал тем, что делал горшки, и был втайне от всех членом союза нистарим – скрытых праведников. Реб Мойше-Мешель разыскал его жилище и сунул в мозолистую руку мудреца записку от Бешта. Горшечник прочел ее и начал действовать.

Два года назад епископ Дембовский устроил в городе Каменец-Подольский диспут между еврейскими раввинами и представителями странной и страшной секты Яакова Франка, члены которой, бросив в грязь несколько святых и высоких понятий Кабалы, придумали нечто похожее на «троицу». Ксендзы всех рангов холили и нежили франкистов, надеясь, что те примут христианство и потянут туда за собой весь еврейский народ. Арбитрами на диспуте выступали католики... Они объявили франкистов победителями, и епископ Дембовский, заваривший всю кашу, изрек, что, поскольку ложность еврейской веры доказана, в ближайшее время на городской площади будет сожжен Талмуд. Священники собирали книги Талмуда в ближайших синагогах и свозили их на площадь, где кладезь еврейской мудрости должен был полететь в костер...

В это время сообщили Дембовскому и его помощнику Микульскому, что какой-то еврей нахально добивается встречи с ними.

Епископ кивнул, и вот перед ксендзами в сутанах предстал наш горшечник, реб Хаим-Исроэль. Сказал он твердо, без всякого страха:

– Мой учитель Баал-Шем-Тов велел тебе передать, чтобы ты отказался от сожжения Талмуда и отменил штраф, который ты наложил на еврейскую общину города. Иначе не дожить тебе до следующего дня...

Епископ выслушал не перебивая и отвечал спокойно:

– Передай тому, кто тебя послал, что смеюсь я над его угрозами и презираю их. Знай, что десятки гонцов уже спешат во все деревни, приглашая христиан собраться в городе во вторник и присутствовать при сожжении Талмуда. И если в тот же день не принесут сюда евреи деньги, то вся эта толпа бросится грабить их дома...

Во вторник тысячи крестьян стекались в город. Воздух дрожал от колокольного звона. Дембовский шел по улице во главе торжественной процессии. Вдруг словно невидимая рука выдернула его из общего ряда. Паралич. Он умер на месте. На идише говорится в таких случаях: «гепагерт зих», издох...

До монахов и до крестьян дошло... Они в страхе стали расходиться в разные стороны.

И вот два года спустя тот же самый еврей, который предрек тогда беду, стоял перед Микульским. Дрожащим голосом крикнул ксендз, что обсуждать им нечего, приговор еврейской молитве вынесен, назад дороги нет. Пусть убирается!

Нистар, одетый горшечником, ушел.

В первый день недели, спускаясь с кафедры, Микульский упал, сломал руку и ногу и от боли потерял сознание. Как только он пришел в себя, немедля приказал сказать евреям, что указ отменяется, пусть печатают «Алейну лешабеах» в молитвенниках, пусть читают ее три раза в день, как у них заведено.

Эта молитва, кстати, очень древняя. Согласно преданию, первую ее часть составил ученик Моше-рабейну Еошуа бин-Нун. Она начинается со слов:

«Нам следует восхвалять Творца всего сущего, что не сделал нас такими, как народы мира...»

А евреи? Ничего не зная о визите горшечника к Микульскому, они все же решились молиться, как прежде, ничего не меняя. Понадеялись на помощь Всевышнего. И она пришла.

Радость и ликование были в синагогах, в еврейских домах. А горшечник продолжал заниматься своим ремеслом.

Что ж, с помощью праведников, «открытых» и «скрытых», евреи победили, это мы уже знаем. Настал черед выполнить другое поручение Бешта: ехать в лес, отыскать некое заповедное место и учить там книгу Рамбама. Повозка с лошадьми стояла у ворот. Рабби Хаим и реб Мойше-Мешель уселись в нее, кучер щелкнул вожжами. В это время тучи, которые сгущались все утро, разразились страшной грозой. С неба лились потоки, молнии чертили небосвод. Лошади не двигались с места, хотя кучер вовсю стегал их кнутом. Наконец повозка покатилась, но неурядицы, мелкие и крупные, посыпались на седоков. Порвалась уздечка. Лопнули вожжи. Отлетело одно колесо. Вдруг, раз в сто лет такое бывает, сломалось дышло, а когда его заменили, кучер со страху повернул не в ту сторону, и повозка заехала в непролазную грязь. Пока ее вытаскивали, над головой грохотало. Кучер воскликнул:

– Рабби, мне очень страшно!

Гаон отозвался:

– Всевышний делает так, чтобы страх Б-жий поселился в наших душах...

Вконец обессиленные, они добрались до леса, и тут буря стала стихать. Увидел ли гаон фигуру Бешта в том месте, где нужно начинать учебу? Так или иначе, но он уверенно двинулся в каком-то направлении, и вскоре они оказались среди развалин большой усадьбы, заросшей травою. Гаон уселся и начал учебу. Реб Мойше-Мешель вспомнил одно из указаний Бешта: найти в окрестностях воды и дать гаону напиться. Они с кучером набрели на старый колодец, очень глубокий. Но воды там не было, только мусор и грязь. Поиски продолжались, и вскоре открылся им родник, текущий в глубине леса. Гаон оторвался от книги, сказал благословение и стал пить прозрачную воду. Его учеба продолжалась около четырех часов. Затем он сделал омовение рук и начал молиться. Потом они благополучно вернулись в славный город Львов.

Гаон хотел, чтобы посланник Бешта остался у него на субботу, но реб Мойше-Мешель покачал головой: нет, он должен как можно скорее предстать перед учителем и все ему рассказать. Пошел на рынок, нашел извозчика и, ни слова не сказав ни кучеру, ни седокам, учился и молился всю дорогу.

На одном из перекрестков реб Мойше-Мешель сошел и три версты до Меджибожа шел пешком. Вот знакомый забор. Он толкнул створку ворот, вошел во двор и увидел, что рабби Исроэль стоит и смотрит на него.

Учитель сделал знак рукой, и ученик подошел к окну. Бешт не стал его ни о чем расспрашивать, как будто и так все знал. Он приказал своему посланнику читать книгу Псалмов до молитвы Минхо и повторить чтение дважды после нее. Все это время нельзя ни с кем говорить, даже отвечать на приветствие. Вечером шлихут – посланничество – будет считаться законченным...

Реб Мойше-Мешель молча поклонился и пошел в синагогу.

А мы с вами удивимся – столько тайн и ни одной разгадки, как же так?..

Но вот уже звонко бьют лошадиные копыта по сухому и твердому грунту, и евреи уважительно кланяются, потому что в Меджибож въезжает гаон рабби Хаим Раппопорт собственной персоной. Он приехал издалека, чтобы проведать своего учителя. Через короткое время, сидя во главе субботнего стола, Баал-Шем-Тов сказал:

– Знаю, вам хочется узнать, зачем вы ездили тогда в лес. Но это длинная история...

Все гости перестали есть и приготовились слушать. Услышим и мы этот рассказ.

Много лет назад жил гаон Шмуэль-Цадок, ученик знаменитого рабби Еуды-Ливы Маарала из Праги. Шмуэль-Цадок прилежно сидел на уроках Гемары, но изучать Кабалу или Мусор – книги, в которых говорится о дисциплине сердца, решительно отказывался. Ему казалось смешным толковать о строении души и прочих вещах, недоступных глазу. Вместо этого он обратился к наукам, имеющим практическую пользу, – к математике, геометрии, астрономии – и весьма в них преуспел.

И Гемару, и геометрию Шмуэль-Цадок называл одним словом – «разум» и поклонялся этому свойству нашей души. Сама душа его не интересовала. Ему неважно было, откуда берется этот таинственный свет, с помощью которого мы видим тайные связи между вещами. Шмуэль-Цадок был похож на человека, который задумал поймать в ловушку морскую волну. И когда она налетела на берег, зачерпнул ее прозрачную соленую зелень ведром. Он думал, что пленница будет вечно бушевать и пениться, даже разлученная с океаном. Чтобы доказать это другим, он время от времени раскачивал ведро в разные стороны...

Шмуэль-Цадок смеялся не часто, в основном над человеческой глупостью. Было в Праге сообщество кабалистов, учеников рабби Элияу Баал-Шема из Вормса. Кроме изучения тайных наук они занимались еще вот чем: уходили гулять в лес или в поле, и каждый по очереди просил у друзей совета, как исправить недостатки своей души. Один жаловался на излишек гордости, другой нечаянно солгал, третий слишком строго отозвался о другом еврее. Друзья слушали и предлагали различные тикуним – пути к исправлению. Суровость этих рецептов порой совсем не соответствовала малости проступка. Например, тому, кто позволил себе поболтать с приятелем о пустяках, могли предложить молчать целую неделю, раскрывая уста лишь на молитве...

Шмуэль-Цадок высмеивал этих безумцев, которые тратят столько времени на обуздание собственного сердца вместо того, чтобы, радуясь жизни, изучать науки, приносящие настоящую пользу.

Зная о его учености, евреи обращались к Шмуэлю-Цадоку с вопросами по Галахе, и он все чаще и все больше разрешал, даже в тех случаях, когда случай был «на грани» и его «да» могло привести людей к серьезному нарушению. Однажды он разрешил женщине раньше срока погрузиться в микву и стать доступной для супружеской жизни. За это нарушение по Торе полагается наказание карет – преждевременная смерть. Когда об этом узнал Маарал, то приказал, чтобы ученик немедленно пришел к нему для серьезного и тяжелого разговора.

Шмуэль-Цадок на встрече с учителем держался стойко, настаивая на своей правоте. Тогда Маарал сказал:

– В Гемаре описан талмид-хахам, который может придумать 150 аргументов, чтобы объявить нечистое чистым. Видно, в тебе есть черная искра из души того мудреца...

Шмуэль-Цадок почувствовал, что ему становится тесно в Праге с ее суровыми наставниками и сумасшедшими кабалистами. Он был очень богат и вполне мог позволить себе переселиться на другой конец света, благо любая еврейская община примет его с радостью. Он выбрал Львов, город шумных ярмарок и красивых улиц. Вместе с ним туда переселились два его сына, Моше и Еуда-Арье. Кажется, он назвал младшего в честь своего бывшего учителя. Теперь, наверное, жалел.

Недолго прожил Шмуэль-Цадок на новом месте. Его душа вскоре оставила этот мир. Старший сын Моше ученостью и любовью к наукам пошел в отца. А его ненависть к кабалистам, опасным чудакам, рассуждающим о вещах, которые нельзя увидеть или пощупать, была во много раз больше, чем у отца. Моше имел склонность «облегчать» Галаху, пытаясь найти послабление даже в такой ситуации, когда это было совершенно невозможно. Все чаще он забывал произносить благословения, пока не перестал говорить их вовсе.

Жизнь среди евреев тяготила его. После смерти отца он купил за городом большой дом и поселился там, сам себе хозяин. Заповеди Торы он уже не соблюдал, принимал у себя в поместье образованных поляков и немцев, толковал с ними об астрономии и математике, а также о том, что любая религия полна предрассудков и лучше жить без нее... Часто разговоры друзей просвещения завершались веселой пирушкой, где сын гаона, гордясь своей просвещенностью, ел и пил то, что и его гости. То есть чистый треф.

Жена его, женщина искренне верующая, вскоре умерла с горя. Тогда Моше привел в дом нееврейку и тем подвел черту. Еврейство теперь было с одной стороны, а он с другой.

Но удивительное дело – Моше не оставил изучение Торы. Напротив, он просиживал над Талмудом долгие часы, наслаждаясь спорами мудрецов и придумывая к ним свои объяснения. В Творца он не верил, но Тору любил.

Любил он также мудрецов Торы. Когда кто-нибудь из них случайно попадал в его поместье, Моше встречал его с искренней радостью и тут же затевал с ним ученую беседу. Он был готов предоставить гостю жилье или снабдить его деньгами на дорогу. Была только одна загвоздка, о которой он говорил без стеснения, с открытой улыбкой на красивом лице:

– У меня в доме ничего нельзя есть. Мясо трефное, вино нееврейское, в посуде подают и мясное, и молочное вперемешку.

Такая жизнь привольная длилась около тридцати лет. Детей у Моше не было.

Младший брат Еуда-Арье был не так учен и не так плох душою. Он жил в достатке, женил детей, дождался внуков, пользовался любовью и уважением жителей города. Но вести о жизни и похождениях брата терзали ему душу. Еуда-Арье стал страдать от сердечных болей. Несколько врачей, зная о его переживаниях, дали один и тот же совет: он должен оставить Львов, не знаться с братом, постараться совсем забыть о нем.

Еуда-Арье принял совет и со всей своей большой семьей переселился обратно в Прагу, где в то время открылась новая ешива, которую основал уже упомянутый нами рабби Элияу Баал-Шем. В этой ешиве юноши сидели часами над книгами Гемары, а также занимались исправлением своего характера и учили Кабалу.

В эту ешиву был принят внук Еуды-Арье, которого звали Авраам-Моше. Он обладал немалыми способностями, а также сердцем чутким и искренним. Вскоре эти свойства были подвергнуты серьезному испытанию. Авраам-Моше и его товарищи наткнулись на трудное место в трактате «Евамот» и, несмотря на все усилия, не сумели в нем разобраться. Придя домой, юноша стал просматривать записки своего прадеда Шмуэля-Цадока, того самого, который не любил кабалистов. И вдруг наткнулся на объяснение трудного места, которое теперь перестало быть трудным.

Назавтра Авраам-Моше повторил это объяснение в кругу товарищей по ешиве. Все начали восхищаться остротой его ума. Плавая в облаке похвал, юноша не нашел в себе сил рассказать про старую рукопись и упомянуть имя прадеда. Когда он вернулся домой, то понял, что уже поздно: если дело откроется, все станут считать его выскочкой и хвастуном.

Зазвучал в ушах осторожный голосок, убеждавший оставить все как есть. Ведь говорят же с похвалой о «ревности мудрецов», когда они, пораженные успехом товарища, вкладывают еще больше сил в учебу, стараясь нагнать его. Вот и его друзья, охваченные этим чувством, начнут теперь еще глубже проникать в слова Торы.

Авраам-Моше вздохнул. Он отлично понимал, что ученики ешивы и так отдают учебе все силы и не нуждаются в подобных поощрениях. Да и сам голос был ему знаком – он шел от зла, живущего в душе.

После двух дней сплошных мучений он пришел в ешиву и все расказал. Авраам-Моше ловил на себе неодобрительные взгляды и, как ни странно, был счастлив.

Иногда реб Еуда-Арье отправлялся по живописным лабиринтам пражских улиц навестить кого-то из друзей своей юности. Однажды внук Авраам-Моше пошел проводить его. Они переступили порог жилища, где жил глубокий старик, реб Элимелех. Он плохо видел и плохо слышал, но вести о разгульной жизни второго брата докатились и до него. Со слезами на глазах старик воскликнул:

– Сколько раз я говорил гаону, вашему отцу, что он не смеет издеваться над кабалистами и не имеет права идти на такие большие послабления в Галахе. Но он только смеялся в ответ: «Реб Элимелех, и вы тоже среди тех, кто пытается увидеть то, чего не существует?» И вот такое страшное наказание пришло к его душе уже после смерти! Его старший сын вообще не соблюдает Галаху, живет как гой!

Авраам-Моше слушал молча, ощущая, какую муку испытывает сейчас дед. Мысль мелькнула у него: может, что-то можно сделать здесь, на земле, для тикун нешама своего прадеда Шмуэля-Цадока. Он поделился ею с главой ешивы, рабби Элияу Баал-Шемом. И услышал такой ответ:

– Я пошлю трех своих старших учеников на могилу твоего прадеда, и они постараются сделать все, чтобы помочь его душе подняться из той тьмы и грязи, в которой она находится сейчас. Перед тобой же стоит другая цель: ты должен заставить Моше, брата твоего деда, вернуться в еврейство...

– Разве это возможно?

– Я научу тебя, что нужно делать. Ты приедешь во Львов, придешь в его поместье и попросишь приют на несколько дней. Не говори, кем ты ему приходишься. Не ешь и не пей в этом доме ничего, даже воду. После утренней молитвы прикрепи мезузу к входной двери дома, не произнося при этом благословения. Ты также будешь читать после полуночи тикун хацот - молитвы о восстановлении Храма. И я научу тебя, что нужно говорить, чтобы у человека пробудилась память, проснулась его еврейская душа.

Эти слова звучали как приказ. Авраам-Моше стал собираться в дорогу.

Путь, даже самый долгий, всегда заканчивается. С бьющимся сердцем Авраам-Моше постучал в дверь большого, богато обставленного дома. Слуга открыл ему. Огромный пес кинулся навстречу, но потом принюхался и завилял хвостом. Тут показался и хозяин, красивый, румяный, крепкий. Без всякой тяжести он нес груз своих 86 лет, как будто вся нечистая сила помогала ему в этом.

Поняв, что перед ним талмид-хахам, Моше обрадовался, пригласил гостя в кабинет и, достав трактат «Санхедрин», завел с юношей ученую беседу. Авраам-Моше поражался остроте ума своего двоюродного деда, но и ужасался в то же время. Эти глубокие вопросы должен был задавать мудрец в кипе, в длинных одеждах, с седой бородой. А юноша слышал их от старого франта – надушенного и бритого. Не сдержавшись, юноша спросил:

– Разве можно учить Тору, которую дал Творец, с непокрытой головой?

– Почему же нет? – удивился дед.

– Это кощунство по отношению к Небу...

– Не могу с вами согласиться, – пожал плечами хозяин дома. – Еврей покрывает голову, чтобы показать, что у него есть страх перед Творцом. А у меня нету никакого Творца и, стало быть, незачем испытывать страх... Впрочем, из уважения к вам я, пожалуй, надену шляпу...

Авраам-Моше сидел оглушенный. Справившись с собой, он сказал тихо:

– Когда слышишь такие слова, стоит разорвать одежды в знак траура...

– Нет причины, – отозвался хозяин. – Согласно закону, одежды рвут, если кто-то произносит с насмешкой одно из святых Имен... А для меня этих имен просто не существует. Зачем же вам портить понапрасну совсем новый кафтан? Это против Галахи, мой уважаемый друг...

Речь старца струилась, как вода в сточной канаве, без остановки. Авраам-Моше чувствовал, что он летит в своем кресле в глубокий черный колодец с гладкими стенами, не за что зацепиться... Но память о тайных средствах, полученных от учителя, придавала ему сил.

Стрелки часов как будто окаменели, день двигался невыносимо медленно, волкодав у ног хозяина дружелюбно хлопал хвостом.

Наступил час заката. Хозяин поднялся и предложил гостю кошелек с деньгами в благодарность за приятную беседу. Авраам-Моше ответил, что в деньгах он не нуждается, но хотел бы пожить в этом поместье несколько дней. Беспутный родич очень обрадовался и тут же приказал слугам приготовить для гостя одну из лучших комнат, и чтобы там непременно был стол, подсвечник и книги для учебы.

Он самолично проводил Авраама-Моше в его покои, опять открыл Талмуд, и вновь завязался разговор, где проблески еврейской мудрости были похожи на белые снежинки, что падают в болото, в ржавую грязь.

Наконец они распростились. Через какое-то время раздался за окном стук копыт и скрип сбруи. Две кареты подкатили к входу, и несколько важных лиц, мужчин и женщин, со смехом приказали доложить о себе хозяину дома.

Моше вышел им навстречу, сияя улыбкой, без всякого признака усталости от проведенного над Талмудом дня. Тут же зажгли в гостиной множество свечей, слуги стали накрывать на стол, а музыканты – настраивать инструменты. Через час веселье было в разгаре. Поначалу велись речи умные и тонкие, но после каждого выпитого бокала делались они проще и грубее. Хозяин дома, бросая вызов прожитым годам, ни в чем не отставал от гостей, которым некого было стесняться – ни пустого неба, ни покорных слуг.

Авраам-Моше сидел в своей комнате на полу и читал молитву о восстановлении Храма. Сейчас он чувствовал себя почти дома. Рев и хохот гостей ему не мешали.

Поутру слуги в кафтанах с кружевными манжетами погрузили перепившихся гостей в кареты и повезли их восвояси, а хозяина дома с трудом дотащили до постели.

В это время Авраам-Моше, стараясь не привлекать внимания, прибил к косяку входной двери мезузу. Он стал читать утреннюю молитву с особым сосредоточением, думая о бодром и крепком грешнике, распластавшемся сейчас на белых простынях.

Рабби Элияу Баал-Шем, учитель юноши, передал ему несколько каванот – особых мыслей, которые нужно было пробудить в душе во время молитвы. Одна из этих мыслей была связана со строкой из псалма:

«Память о великой доброте Твоей возгласят и справедливость Твою воспоют...»

Эта кавана помогает тому, о ком ты думаешь, вспомнить каждый день прожитой жизни. Быть может, рабби Элияу знал, что собственная память может быстрей подтолкнуть человека к раскаянию, чем самая искусная проповедь.

Хозяин дома между тем проснулся, велел себя умыть, а потом вышел в сад освежиться. Взгляд его упал на мезузу. Он остановился и стал на нее смотреть. Страницы памяти, переворачиваемые невидимой рукой, сообщили Моше многое из того, что он успел напрочь позабыть.

Он вспомнил себя трехлетнего и покойную мать, которая дважды в день, утром и вечером, поднимала его на руки, чтобы он мог поцеловать мезузу. Когда отец видел это, он смеялся и шутил:

– Какой толк целовать баранью или коровью шкуру, на которой написана мезуза? Разве от этого становятся лучше или умнее?

Мать молчала, но делала свое. Когда Моше стал ходить в хедер, она подводила его иногда к столу, где лежали тфилин отца, и давала поцеловать ремешки. Если супруг заставал их за этим занятием, он хлопал себя по бокам:

– Так он на всю жизнь привыкнет целоваться с коровами!

И смеялся. А мать плакала.

Моше подумал, что вот уже тридцать лет, как он не видел мезузы, не надевал тфилин, не слышал, как читают свиток Торы. На глазах у него показались слезы. Увидев своего гостя, он взял его под руку и, прогуливаясь по саду, стал без остановки рассказывать о своей юности, о знаменитых мудрецах, у которых ему довелось учиться, о товарищах, с которыми просиживал дни и ночи над книгами. И о первом куске трефного...

Авраам-Моше подумал: «Этот безудержный поток слов и мыслей – начало освобождения...»

Он оказался прав. Хозяин дома вдруг остановился и, прислушиваясь к себе, попросил гостя одолжить ему талес и тфилин: он хочет помолиться.

Он молился долго и со слезами.

Неделю Авраам-Моше провел в поместье двоюродного деда. Он выполнил все тайные указания своего учителя, большинство которых относилось к особому сосредоточению во время молитвы.

Душа деда, истосковавшаяся по еврейству, стремительно ломала все барьеры и перегородки, что накопились за много лет. Оказалось, не так уж и прочны они. За эту неделю он уволил всех слуг, выплатив сполна жалование и наградив подарками. Дом оставил нескольким приживальщикам, а сам перебрался в город Бельцы и купил жилище рядом с синагогой.

Это был другой человек. Он не притрагивался к мясу и вину. Он ни с кем не разговаривал. Каждую неделю он передавал раввину большую сумму денег на нужды бедняков. Так прошло девять месяцев – столько, сколько нужно, чтобы на свет появился новый человек, новая душа. После этого Моше умер, завещав свое имущество беднякам.

Баал-Шем-Тов замолчал. Гаон рабби Хаим Раппопорт осторожно спросил:

– Я, однако, не вижу, какая связь между этим рассказом и тем поручением, которое было дано мне.

Бешт сказал задумчиво с нотками грусти в голосе:

– Грехи мудрецов нелегко исправить... Небесный суд постановил, что душа Моше бен Шмуэль-Цадока должна 117 лет терпеть различные мучения, искупая причиненное себе и другим зло. Недавно этот срок истек. Душа должна была пройти последнее очищение и подняться в Ган Эден. Но вот беда: Тора, которую Моше учил в нечистоте, так и осталась там. Поэтому я просил вас приехать на развалины поместья этого Моше, учить там Тору и прочитать молитву Минхо. После этого те святые искры, которые он год за годом бросал в грязь, смогли наконец освободиться из нечистых оболочек...

Все молчали. Рабби Исроэль продолжал:

– Была еще одна причина, по которой вам стоило оказаться в тех краях. Всевышний установил небосвод, разделив воды на «верхние» и «нижние». С той поры нижние воды беспрестанно плачут, вопрошая, когда же они смогут приблизиться к Творцу. «Поднятие вод» происходит, если в источнике принимают микву, берут оттуда воду для омовения рук или пьют ее, произнеся благословение. В лесу, где было поместье Моше, бьет источник, мимо которого за 5519 лет ни разу не прошел ни один еврей. Все это время его вода журчала, рыдая... Когда вы, сказав браху, пили воду из него, а потом сделали омовение рук перед молитвой, этот плач прервался.

Гаон спросил:

– Есть ли связь между тем, что происходило когда-то в этом поместье, и гонениями ксендзов на молитву «Алейну лешабеах»?

Но Бешт уже начал нигун, ученики подхватили его, и вопрос остался без ответа.

Взгляд издалека

Заглавия антисемитских книг, выходивших в славном Польском королевстве

«Об изумительных заблуждениях евреев». «О святых, убиенных иудеями». «Раскрытие еврейских предательств, злостных обрядов, тайных советов и страшных замыслов, а также разоблачение  некоторых  еврейских  пособников  и здравый совет, как избегнуть предательства». «Ворон в золотой клетке, или Жиды в свободной Короне Польской».

Мечта ученого

«О, если бы удалось посадить на скамью пыток еврейских старшин! Как много бы мы тогда узнали, какую бы песню они тогда затянули!» (Из сочинения Себастьяна Миньчинского, магистра философии Краковской академии).

три загадки

Рабби Исроэль Баал-Шем-Тов гостил однажды в славном городе Броды, в доме одного богатого еврея, своего последователя. У этого богача был зять, который очень преуспел в изучении Торы. Однажды Бешт сказал ему:

– Я собираюсь в твой родной город Познань. Хочешь, поедем вместе?

Юноша ответил:

– Еще бы! Я уже три года не видел родителей. Только надо спросить у тестя разрешение.

Отец жены с радостью благословил его и добавил, что это большая честь – быть спутником Бешта. К тому же, наверняка он увидит много чудесного и пусть запоминает, чтобы потом рассказать.

Первое чудо юноша увидел, когда они выехали из города.

Кучер обмотал вожжи вокруг облучка и задремал. А лошадь тут же свернула с дороги и покатила телегу куда глаза глядят.

– Учитель, мы сейчас заблудимся! – воскликнул юноша.

Бешт засмеялся и сказал, что нечего учить лошадь, она всегда найдет дорогу. Кстати, лошадка перебирала ногами не спеша, но телега неслась с удивительной быстротой. Бешт часто путешествовал так, и теперь юноша наблюдал это собственными глазами.

Они заехали в место, где росла очень высокая трава – в человеческий рост. Необычайное воодушевление, словно на молитве, охватило Бешта. Он разбудил кучера и сказал, что там, в траве, есть колодец. Надо отыскать его и набрать воды.

Кучер долго отсутствовал, но наконец вернулся с водой. Бешт произнес благословение с особой сосредоточенностью и стал пить. Потом он велел, чтобы юноша сделал то же самое и чтобы браха произносилась от всего сердца. После этого Бешт приказал кучеру:

– Ну садись, поехали.

Кучер сел и снова заснул, а лошадь застучала копытами. Везла она их такой чащей, где, казалось, вообще никто никогда не бывал. Хоть бы человек повстречался, хоть бы крыша выросла на пригорке. Так нет! Они выехали в четверг, когда уже смеркалось. Наш юноша был скромен, но немного изнежен – сын богача и зять богача, он стал беспокоиться, где же они найдут приют на субботу. Он спросил об этом Бешта, и тот ответил:

– Разве ты не знаешь, что мы едем в Познань? Там, с Б-жьей помощью, и справим субботу.

Очень удивился спутник Бешта этим словам. Он вырос в Познани, знал вокруг все окрестности, но не видел никаких признаков того, что они приближаются к этому городу. А лошадь себе бежит...

Она бежала всю ночь и лишь на заре, когда пришло время надевать тфилин и молиться, сама остановилась. А потом, когда они кончили молиться, лошадка без всякого приказа затрусила дальше. А кучер все спал...

Вот уже полдня прошло, а они едут себе по лесам и горам. Юноша не выдержал и снова спросил у Бешта:

– Так где же все-таки мы будем встречать святую субботу?

– Я же сказал тебе – в Познани.

Несмотря на это обещание, юноша был очень встревожен. Неужели придется войти в святой день без сияния свечей, без подноса со свежими халами? И вместо теплого одеяла накрываться звездным небом? Поэтому юноша очень обрадовался, когда вдали показалась какая-то деревня. Будем сидеть за столом! Будем ночевать под крышей!

Но упрямая лошадь шла без остановки, и спутник Бешта с тоской смотрел, как проплывают мимо забор за забором. Только на окраине лошадь соизволила остановиться рядом с какой-то лачугой. Юноша был рад и лачуге: все же лучше ночлег здесь, чем в лесной чаще. Бешт пошел туда, и он за ним следом.

В лачуге их встретил старик, покрытый страшными язвами с головы до ног. Жена и дети его ходили в истлевших лохмотьях. Когда Бешт открыл дверь, то хозяин побежал ему навстречу со словами:

– Шалом тебе, мой рав и учитель!

Тот, кто не видел, с каким ликованием старик встречал Бешта, тот не знает, что такое настоящее веселье. Они ушли в другую комнату и говорили о чем-то полчаса, а потом расстались.

И снова лошадь бежит, кучер спит, а юноша больше не задает вопросов. И так понятно, где они будут ночевать: в глухой чаще. Ведь и часа не пройдет, как наступит суббота. Значит, волк споет им песню в овраге, и сова убаюкает их страшным уханьем...

Вдруг показалась Познань. Юноша даже не пытался понять, как они очутились рядом с его родным городом. Но вот знакомые стены, и даже крыша родительского дома видна издалека. Какое облегчение, какое счастье...

Бешт казал:

– Ну вот, а ты не верил, что мы встретим субботу в Познани. Однако не знаю, успеешь ли ты навестить родителей. Юноша сказал со смехом:

– Учитель, вон мой дом, и мы будем там совсем скоро. Что же мне может помешать встретить с родными субботу?

Бешт промолчал. В Познани была Шулер Гас – Школьная улица. Там жили студенты, которые учили разную мудреную

науку. Нашему брату нельзя было показываться на этой улице. Если забредал туда еврей, просвещенные студенты забивали его камнями насмерть.

Так вот, лошадь Бешта свернула именно на эту улицу. Наш юноша так погрузился в мечты о встрече с родителями, что не сразу это понял. Но когда он заметил, что они едут по Шулер Гас, его пронзил смертельный страх. Он воскликнул:

– Господин мой, учитель мой! Ты посмотри, куда свернула лошадь! Еще минута, и нас закидают камнями! Бешт засмеялся и сказал:

– Послушай, ведь до сих пор лошадка везла нас правильно, так и сейчас не надо командовать ею. А Всевышний добр и спасет нас от необрезанных...

А студенты не дремали. Увидев, что два еврея едут не спеша по запрещенной улице, они оставили физику и философию и стали собирать большие камни. Заметив это, спутник Бешта почувствовал, что у него нет ни головы, ни ног – только сердце. В холодной тоске он воскликнул:

– Ой, Творец, значит, здесь кончится моя жизнь!

Тут лошадь остановилась. Надо сказать, что на этой улице все же жил один еврей – портной. Никто лучше него не мог шить студентам их нарядные костюмчики. И поэтому они не кидали в него камни, а даже платили за работу. И вот сейчас портной стоял в дверях и со страхом и удивлением смотрел, как два чужих еврея как ни в чем не бывало поворачивают к его дому.

Бешт сказал:

– Я хочу остановиться у тебя на субботу. Портной развел руками:

– Пожалуйста. Только что мы будем делать с гоями? Если они набросятся на нас... Бешт ответил:

– Не бойся. С Б-жьей помощью не будет ничего плохого... Они вошли в дом, кучер проснулся и стал таскать туда пожитки. Пришло время молитвы. Бешт спросил у хозяина:

– Есть тут миньян? Портной ответил:

– Нас с работниками только восемь человек. Бешт сказал своему спутнику:

– Видишь, их восемь и нас двое. Не стоит тебе разрушать миньян, оставайся с нами.

Бешт тут же встал у стены и начал вести молитву. Студенты, кипя от злобы, с камнями в руках окружили домик портного со всех сторон. Хозяин выглянул в окошко и увидел, что дело-то совсем плохо. Он сказал об этом Бешту. Цадик вышел на крыльцо и посмотрел на студентов долгим взглядом. Камни попадали у них из рук, а сами они рухнули на землю. Потом кто бочком, кто ползком бросились врассыпную, унося в душе жуткий страх.

Был у них профессор, большой мудрец, который знал, между прочим, святой язык и даже заглядывал в Талмуд. Вбежали к нему разъяренные и перепуганные ученики. Профессор выслушал их и сказал:

– Одно из двух: или этот еврей большой колдун, или он святой. Пойду посмотрю на него.

Пришел он в дом портного как раз тогда, когда там встречали субботу, и Бешт с такой любовью произносил благословение над стаканом вина, словно вместе с брахой и сам поднимался к Небу. Профессор молчал и слушал. Он остался смотреть, как евреи садятся за стол и как Бешт говорит слова Торы. На прощанье он попросил хозяина прислать за ним завтра перед тем, как они встанут на утреннюю молитву.

И вот все повторилось снова: Бешт молился с невиданной любовью и жаром, а профессор смотрел и слушал, слушал и смотрел. Он досидел до вечера и видел, как Бешт читает Авдалу – молитву, отделяющую субботу от будних дней. За все это время они не обменялись ни единым словом. Бешт даже не взглянул на него ни разу. А когда проводили субботу, цадик велел кучеру запрягать лошадку. Тогда профессор пошел домой.

Бешт и его спутник уселись в телегу, кучер заснул, коняга тихо цокала копытами, но при этом дорогу как бы скручивало под колеса, и они неслись с невиданной быстротой. Как водится – неизвестно где, неведомо куда. Впрочем, цадик сказал, что они возвращаются назад, в Броды. И тогда юноша набрался смелости и обратился к нему с такой речью:

– Господин мой, ты свет наших очей и человек святой. Поэтому ты, конечно, понимаешь, что эта поездка стоила мне немалых волнений. Душа моя желала простых человеческих радостей – повидать мать, отца, братьев и сестер. Вместо этого я стал свидетелем вещей удивительных и непонятных. И вот я прошу у господина моего, чтобы в награду за тяготы пути он ответил на три вопроса. Почему лошадь остановилась среди высокой травы и нужно было дважды выпить воду? Что мы делали в лачуге старика с язвами и почему вы так обрадовались этой встрече? Для чего мы поехали на субботу в Познань? Ведь не зря, не просто так все это было! Бешт сказал ему:

– На два вопроса я отвечу, а на третий ты найдешь ответ сам. В той высокой траве похоронены два еврея. Как-то они сбились с дороги, на них напали злодеи и убили. И вот уже несколько лет их души не могли подняться, потому что ни один еврей не появился в тех местах, чтобы словами Торы или молитвы очистить воздух разбоя, который держит их души в плену. Когда мы с тобой сказали благословение на воду, то души этих евреев освободились наконец из плена.

А еще ты должен знать, что в каждом поколении рождается душа Машиаха. И если люди заслужили освобождение, то он готов раскрыться. А если нет, то он умирает. Так вот, у этого старика в лачуге была душа Машиаха. Он очень хотел провести со мной субботу. Но я знал, что он должен умереть во время третьей трапезы, и не хотел этого видеть. А зачем мы ездили в Познань, ты узнаешь через несколько лет...

На том Бешт и закончил. Телега въехала в Броды, и весь город удивлялся, как это они сумели побывать и здесь, и там за такое короткое время.

Что было дальше? Наш юноша отличался большими способностями и учил Тору день и ночь. Но через несколько лет он сказал тестю, что хотел бы время от времени заниматься еще и торговлей, потому что от труда Тора слаще. Тот ответил:

– Чего же лучше? Твои слова мне по душе, берись за дело.

Он дал зятю несколько тысяч рублей, и юноша поехал в Германию закупать товары. Как-то он остановился на субботу в одном городе и спросил у хозяина дома:

– С кем здесь можно поучить Тору? Тот ответил:

– Иди к нашему раввину.

Юноша пошел навестить раввина и увидел, что это действительно мудрец. Они вели ученые беседы, потом раввин пригласил гостя на третью трапезу. Сев за стол, попросил юноша хозяина сказать слова Торы. Тот согласился, а когда начал говорить, юноша был потрясен: раввин повторял слово в слово то, что Бешт говорил тогда в Познани, в домике портного.

Он сообщил об этом раввину, и тот воскликнул:

– Так вы тот юноша, который тогда заехал на Шулер Гас вместе с Бештом? Знайте же, что я бывший профессор. Это я стоял и слушал вашего учителя всю субботу. И каждое слово, которое выходило из его уст, сжигало одну из грязных веревок, которые опутали мою душу. И вот, когда они сгорели, в моей груди пробудилась большая любовь. Лишь только мы расстались, я убежал в Германию и там принял еврейство. И я знаю, что Бешт приехал к нам для того, чтобы поднять из грязи мою душу...

Так исполнилось обещание цадика. На третий вопрос тоже нашелся ответ.

Будем рассказывать друг другу эту историю, и пусть Тот, Кто создал святые души, поможет им выбраться из мрака. Пусть скорей сгорят грязные веревки.

Ветер истории

«Почтенные паны философы»

Надо рассеять один предрассудок. Почему-то принято считать, что погромы затевает чернь – холопы, гайдамаки, люди, падкие до легкой наживы. Не отрицая их заслуг, стоит отметить, что в Польском королевстве погромы часто затевали люди ученые -ученики иезуитских школ, студенты университета. В Пшемысле руководители общины отвели беду, подарив каждому из преподавателей такой школы, «почтенным панам философам», по паре желтых сапог из хорошей кожи, а их воспитанникам выставили бочонок меду.

К сожалению, «желтых сапог» не нашлось во Львове. В 1664 году ученики двух духовных школ возглавили нападение на еврейский квартал. К ним присоединился всякий сброд. Евреи, предупрежденные заранее, запаслись пиками, топорами, секирами, саблями, пищалями. Им удалось отбить первую волну погромщиков. Но тут к ревнителям веры христианской присоединилась городская милиция. Результат погрома – сто убитых и двести раненых. Шмуэля-кантора пронзили в синагоге мечом, который проколол и молитвенник, «так что молящийся и молитвенник соединились...»

Еще один погром произошел в 1687 году в Познани. Ученики-иезуиты и почтенные ремесленники в составе нескольких тысяч человек попытались ворваться в еврейские дома. Угшчные бои продолжались три дня. В еврейской летописи говорится: «Случилось небывалое – Б-г дал нам силу противостоять врагу три дня и три ночи. Каждый раз, когда они с обнаженными мечами врывались на наши улицы, наши побеждали их и гнали до рынка, ибо те были трусливы. То было чудо, как во времена Ахашвероша...»

Ветер истории

На другой планете

Темное облако накрывало живший в галуте еврейский народ. Изнутри оно было соткано из золота, из тайных знаний и мудрых запретов. А снаружи его покрывала корка нелепых слухов и злых наветов. Говорили поляки, что потомки колена Дана один месяц в году испускают нестерпимое зловоние, и лекарство против этого недуга – опрыскать себя христианской кровью. Говорили, что банкир короля Левко, заведовавший краковским монетным двором, имеет при себе особое кольцо, которым он и приворожил к себе короля Казимира. Говорили, говорили...

Но бывало, что из этого облака вырывался ослепительный луч света, освещая чью-то душу. И она по этому лучу уходила на другую планету, в еврейство...

Сохранилась рукопись, в которой говорится, что однажды молодой граф Валентин Потоцкий и его приятель шляхтич Заремба встретили в окрестностях Парижа старого еврея, читавшего какую-то мудреную книгу. Они спросили, что там написано, и он им перевел несколько строк. Показались юношам эти слова слаще меда, и они стали учиться у старика по три часа в неделю, а потом сговорились между собой убежать в свободный город Амстердам и принять там жидовскую веру.

Каждый добирался туда своим путем и в свой срок. Заремба был женат на дочери гетмана Тышкевича. Он приехал с семьей в Амстердам. Вдруг узнала дочь гетмана, что ее муж с маленьким сыном исчез в еврейском квартале и больше не вернется. Зарыдала она и побежала туда, а он ей крикнул:

– Не подходи! Ведь я жид, человек низкий, а ты великая боярыня... Склонила она голову и сказала:

– Приму же и я еврейскую веру... Вскоре они уехали в святой город Иерусалим и навек остались там.

А Валентин Потоцкий тоже был в Амстердаме, принял имя Авраам и поселился в окрестностях Вильны. Однажды он сделал замечание мальчику, который шумел в синагоге. Его отец, сапожник, человек не умный и не добрый, пошел и донес властям, что к ним ходит молиться бывший христианин. Потоцкого схватили и пытали. Но он твердил одно:

– Я еврей, простой еврей. Мое имя Авраам, и всегда меня так звали...

Его сожгли на второй день праздника Шавуот. По дороге на казнь священники уговаривали его раскаяться и поклониться распятому, а он над ними смеялся.

Нашелся отчаянный еврей, который переоделся гоем, пришел на казнь, достал из догорающих углей палец и горстку пепла и похоронил их на еврейском кладбище.

И снова наступила ночь. До новой искры.

СТАРШИЙ СЫН

Ох, сколько раз это происходило в жизни: отец отсылает сыновей из дома изведать мир, узнать себя, отыскать, где водится счастье...

Что же делать, придется рассказать об этом еще раз. Лет двести тому назад жил в Германии богатый еврей, и было у него четверо сыновей, один другого лучше. Тора им давалась легко, учеба шла так быстро, что скоро трудно стало найти поблизости человека, который мог бы рассказать им что-то новое. Однажды отец собрал братьев и поставил им такое условие:

– Я дам каждому из вас большую сумму денег и отпущу из дома. Езжайте, куда хотите, учитесь, у кого хотите, а если встретится вам достойная девушка, то и жениться можете, не спрашивая моего совета. Прошу лишь об одном: через пять лет соберитесь снова в родном доме. Я хочу взглянуть, что вышло из каждого...

Странные отцы бывают на свете. Но яблоко, от яблони недалеко падает, сыновьям его совет пришелся по душе. Они разлетелись по свету, как стрелы из лука.

Самый старший, по имени Ехиэль, оказался в Польше. Тропинки судьбы привели его в городок Меджибож. Там в глинобитном домике жил человек, которого одни считали неучем, другие – чародеем, а третьи становились его учениками. Это был рабби Исроэль Баал-Шем-Тов.

Поскольку Ехиэль был из Германии, то другие ученики стали называть его Дайчель – «немец». С этим прозвищем он и взошел под хупу, став мужем дочери Бешта. Между тем минуло пять лет, и пришла пора выполнять отцовское условие.

Отправляясь в дорогу, Дайчель попросил у Бешта благословения, чтобы успеть вернуться до Рош Ашана и провести вместе с учителем осенние праздники. Бешт промолчал. Зять завел об этом речь снова, но Бешт ничего не ответил. После третьей попытки Дайчель понял, что скорее всего на Новый год ему суждено быть совсем в другом месте. На всякий случай он взял с собой шофар – бараний рог, в который положено трубить в Новый год.

Все вышло, как хотел отец. Четверо братьев собрались вместе. Отец устроил в их честь ученый пир. Собрались лучшие люди города, мудрецы Талмуда, знающие толк в рассуждениях глубоких и изящных, которые способны перевернуть мир, а потом снова поставить его на ноги.

После омовения рук, после того, как преломили хлеб, отец попросил Ехиэля, старшего сына, сказать перед гостями слово Торы. Но сын ответил, что не знает ничего такого особенного, чтобы держать слово перед ученым собранием.

Делать нечего: отец обернулся к другому сыну. Тот встал и говорил красиво, долго и хорошо. Затем поднялся третий брат, потом четвертый. Дайчель между тем ел и пил, как будто у него не было другой радости на свете. В конце концов отец позвал его в отдельную комнату и сказал с родительским гневом:

– Я вижу, ты не только забыл про Тору, но и сделался обжорой.

Дайчелю стало жалко старика. Он задумался, потом ответил:

– Нет, я все-таки научился чему-то. Созови завтра такое же собрание...

Отец исполнил его просьбу. Дайчель снова занялся едой и питьем, но когда кто-то из братьев стал держать речь, старший сын встал и провел ладонью перед его лицом. Брат запнулся, замолчал и вдруг стал рассказывать о своих плохих поступках. Это длилось несколько минут, потом тот застыл, не понимая, что с ним происходит. Так же поступил Дайчель с остальными братьями: вместо красивых речей – внезапное раскаяние. Потом старший сын объяснил, что это и есть путь хасида: неважно, что ты говоришь, кем представляешься – важно, что скрыто в тайниках твоей души.

Настало время возвращаться обратно. Дайчель простился с родными и сел на корабль. Стоило оказаться в открытом море, как разразилась буря. Ветер гнал суденышко в чужие края, в неведомые земли. Когда наконец вдали показался берег, был канун Рош Ашана.

Что это было за место? Индия, Аравия? Мы не знаем. Главное то, что евреев здесь никогда не видали. Дайчель нашел себе пристанище в домике недалеко от моря и стал готовиться к празднику, похожему на суд, потому что в этот день Всевышний решает судьбу каждого, кто живет на земле. Он принял микву, окунувшись с головой в морские волны, и стал молиться со слезами и плачем, как было принято среди учеников Бешта.

Люди останавливались и смотрели с удивлением, потому что ничего подобного они до сих пор не видели. Их удивление усилилось, когда наутро они услышали, как он трубит в шофар. Не рожок пастуха, не трубы музыкантов. Щемящий звук, от которого стискивает горло...

Проезжал мимо владыка тех земель. Увидев толпу, которая собралась рядом с жилищем Дайчеля, он остановился и спросил, в чем дело. Ему рассказали, как странно ведет себя незнакомец, который вчера сошел с корабля на берег: плачет, кричит и трубит в рог. Правитель был человек ученый и умный. Он сказал:

– Это не сумасшедший. У него такая вера и такая служба. Запрещаю обижать его и причинять ему вред. Я хочу, чтобы он пришел ко мне во дворец.

Рош Ашана длится два дня. Когда праздник закончился, Дайчель отправился к царю. Каждый из них знал много языков, и вот нашелся один, который понимали оба. Гость объяснил правителю, кто такие евреи, какая у них вера и почему они рассеяны по всей земле.

Царь сказал:

– Скажи, не мог бы ты привезти сюда триста евреев? Я хочу, чтобы они жили в моей стране, потому что мне очень понравились твои слова и твоя молитва.

Дайчель подумал и ответил так:

– Господин мой царь! По двум причинам нельзя выполнить твою просьбу. Во-первых, у меня нет власти и права приказывать людям сняться с места и отправиться за тридевять земель. И еще. Если Всевышнему будет угодно, чтобы евреи оказались здесь, Он все равно приведет их сюда – даже насильно, в железных оковах...

Эти слова тоже понравились царю. От отпустил гостя с миром. Дайчель сел на корабль и отправился в родные места. Прошло какое-то время, и он ступил на знакомый порог сказать шалом своему тестю. Бешт тепло приветствовал его, а потом сказал:

– В нашем мире рассеяны искры Б-жественного света, которые нужно собрать и поднять. Евреи занимаются именно этим, иногда с радостью, а иногда и в горе. Знай, что если бы ты не оказался в той стране и не поднял бы эти искры своей молитвой, то евреев привели бы туда в железных оковах, чтобы выполнить ту же работу.

Дайчель вспомнил свой ответ царю. А Бешт добавил:

– А теперь им нечего там делать. Евреи окажутся в той стране, только когда придет Машиах и освободит мир от зла.