Я люблю его но странною любовью

Странная история или не странная история, которая меня заставляет снова обдумывать некоторые вещи.

Я пошел собирать деньги, как обычно, в пятницу утром.

Я думаю, поеду в Реховот, там как правило дают хорошие деньги.

Правда, в предыдущий раз не получилось, ну ладно, поеду еще раз.

Хорошие знакомые действительно дали какие-то деньги, в основном не такие большие деньги.

Подхожу я к раву Глуховскому

У нас довольно сложное отношение с ним, дальше объясню.

И в прошлый раз он мне дал шекель вместо того, чтобы дать хотя бы полтинник, хотя бы двадцать.

В этот раз то же самое, шекель.

Он меня хорошо знает, я жил там десять лет, общался с ним довольно много.

Что это за шекель? Он издевается надо мной?

Он не знает, что я у меня было опухоль мозга и мне отменили пенсию и что мне не на что жить, кроме как побираться?

В прошлый раз был скандал, этот раз был еще больше скандал. Ну и в конце концов я сказал все, что я о нем думаю, прилюдно.

Пожелал ему, всякие замечательные проклятия, которые я люблю желать людям.

Сказал ему: это единственная заповедь, в которой написано, что можно проверить Бога.

Ты даешь мне шекель?

Такая же у тебя будет жизнь в следующем году.

Я говорю: проверь, ты увидишь, что у тебя будут проблемы со здоровьем, у тебя, у твоей семьи и так далее.

Если так ты относишься к человеку, которого ты знаешь, у которого ты знаешь, что у тебя нет денег, и ты даешь мне шекель, такая же судьба будет у тебя в ближайшем году.

Примерно на этом уровне мы заканчиваем наш довольно странный разговор.

Это заставляет меня снова раскручивать все мои отношения с равом Глуховским.

Если смотреть по большому счету, кто мои главные учителя.

Реб Гетцл был как бы над всеми.

Он уже был глубокий старик.

Я его застал год, примерно год, полгода я мог с ним молиться, потому что он потом заболел.

Еще через полгода он умер.

Это был 1987.

Я был учеником раб Аврома Миллера, тоже год.

Он умер, ему было 87.

Потом я перешел на хабад, и начал молиться с минианом реб Гетцела.

Это было примерно полгода.

Потом начали делать ешиву, начали приезжать посланники Ребе. Это была новая фаза.

Гетцел заболел, и это через полгода после этого он умер.

Если смотреть мои основные, мои основные учителя, это был безусловно рав Лазар.

Как минимум 10 лет я жил под Лазаром.

После того, как я уехал из России, Лазар полностью отказался от любых контактов.

Когда я был в России, я не делал ни одного шага, чтобы не спросить его.

Кстати, я ему сказал недавно, когда я его видел.

Он него желание общаться со мной дальше почему-то не было.

Я рассказывал, как он мне дал 100 рублей, а потом 100 шекелей.

Когда я приехал в Эрец, я начал искать учителя.

Я попал к Гинзбургу в 2006 примерно.

Я сказал ему тогда, что у меня есть сайт хасидус.ру.

Он мне сказал: отлично, давай переводи мои статьи.

Я начал это делать, потом вдруг Гинзбург мне сказал: мне сказали, что ты плохо переводишь.

Я говорю: иди нахуй, пошел.

Если так ты меняешь свои позиции, иди в жопу.

Я пошел его в жопу.

Я был абсолютно прав, потому что что-то такое?

Деньги он не платил за это, я тоже не просил.

Вдруг он говорит: а вот мне кто-то сказал, что ты неправильно переводишь!

Ну, пошел ты нахуй, блядь.

Ну, хорошо, кто-то сказал, ну и что?

Ну и пошел нахуй.

Поэтому мы с ним поругались.

В моем первом круге с Гинзбургом.

Это на самом деле очень хорошо.

Я начал искать кого-то другого.

Я тогда жил в Ганей-Авив.

Это такой пригород Лода.

Такой русский абсолютно район.

Там была очень хорошая школа для девочек.

Мои девочки пошли туда.

Я еще был женат.

Там была замечательная женщина, Пнина Буркис.

Она была директором школы.

Я как-то пошел с ней разговаривать.

Какой-то разговор по жизни.

Я знал своих детей, которые были шлухим в России.

Я говорю о своих проблемах.

Она мне говорит: поезжай к Глуховскому, говори с ним.

Я первый раз тогда услышал это имя.

Я поехал к Глуховскому.

Первый разговор как-то был никакой.

Он говорит: я не пророк.

Через некоторое время я позвонил ему.

Сказал, что я ищу хорошую школу для девочек.

Недалеко от Рховот была хорошая школа.

Мы в конце концов переезжаем в Реховот.

Я стал верным хасидом Глуховского.

Он такой интересный мужик, на самом деле.

Он один из главных раввинов хабада в Израиле.

Как это сказать?

Мы влюбились друг в друга.

Я влюбился в него. Он влюбился в меня.

Это был такой «зивуг».

Я начал записывать его уроки. Сначала на диктофон.

У меня были друзья, на хабадском сайте.

Я пересылал эти ролики к ним.

Это такой «зивуг».

Он объяснял людям, каким образом делать «шалом байт», как строить семью.

Поскольку у меня были большие проблемы в семье, я ходил, слушал.

Какие-то умные вещи он там говорил.

А я эти вещи записывал.

Он реально колоритный мужик.

Сейчас я тебе на что-то найду его фотографии.

Глуховский сегодня и тот Глуховский, который был когда-то, это было 20 лет почти назад.

Это было в 68.

Два года, как я приехал в Израиль. Сейчас я был в 25. В 5-м году я приехал в Израиль.

Значит, это был 2007.

Он реально был настоящий учитель.

У него было очень какое-то человеческое отношение ко мне.

Я практически каждый шаббат тусовался у него дома.

У него всегда был большой стол, куда приходила куча людей.

Я жил недалеко.

Я делал кидуш у себя дома.

Ни жена, ни дети не хотели сильно сидеть за столом.

А я шел к нему, тусовался там.

У нас был такой, красивый роман.

Я тогда, конечно, не понимал, что все эти вещи, на самом деле, сексуальны.

Сейчас я могу понять.

Да, вот такой любовь.

Он черный, я рыжий.

Все по правилам игры.

Как я всегда говорю, то есть это энергия.

Если ты знаешь ее законы, то ты можешь ее регулировать.

А если ты не знаешь эти законы, то энергия тебя убивает.

В один прекрасный день у меня был длинный разговор, когда я только приехал.

Я говорю раву Глуховский: я хочу с тебя посидеть, поговорить. Рассказал ему мою историю.

Вот так мы потихонечку ебались.

Все было хорошо.

А потом приходит Симхат Тора, 2008 года.

Был очень энергичный фарбренген, с большого количества водки, естественно.

Глуховский ведет фарбренген. И он говорит что-то по поводу гомосексуализма.

И я, по глупости или не по глупости, или в ашгаха, так иначе, есть какие-то такие точки бифуркации.

И после этого Симхат Тора, это уже было, наверное, 11 вечера вечера, я бегу к Глуховскому дому, тоже совсем рядом с синагогой.

Я говорю: я должен с тобой поговорить.

Я говорю: вы говорили там о фарбренгене какие-то намёки про гомосексуальные.

А я чувствую, что у меня есть какая-то странная тяга к мальчикам, к молодежи, я не знаю, что с этим делать.

Время было самое лучшее, лучшего времени найти для этого было невозможно.

Я вбегаю в его кабинет у него дома, говорю буквально несколько слов, что вот я чувствую какую-то тягу к мальчикам.

Он ужасается.

Дальше прибегает рабанит, выгоняет меня из дома.

Занавес.

После этого я, по-моему, три дня боялся вообще подходить к синагогу.

Как же так, если я, не дай бог, педофил.

Слово такое, естественно, не произносилось, но как бы всем поняли, что он имею в виду.

Я думаю: ну всё, конец мне.

Как покончить себя, я ещё не знал.

Три дня не появляюсь в синагоге, и вдруг звонок Глуховского.

Он говорит: а почему ты не приходил в синагогу?

Ну мы же вот поговорили, что я такой страшный грешник!

Нет, ты можешь ходить в синагогу, говорит мне.

Я боюсь смотреть на мальчиков.

Нет, нет, можно ходить в синагогу.

Ну, Глуховский меня, можно сказать, спас.

Причём, интересно, что каждый раз, когда я проходил в синагогу, он всегда меня видел, всегда каким-то таким добрым, по-доброму со мной разговаривал.

Тогда я думал: блин, какой-то цадик.

Он, знаешь, что я такой страшный грешник.

А он продолжает со мной общаться, он такой святой человек.

Я ещё больше его люблю, еще больше хожу на его уроки.

А у него есть сын, который я тоже очень люблю.

Этот сын тоже меня очень любит.

13-летний пацан.

Совершенно замечательный ребёнок.

И мы абсолютно влюбились друг в друга.

А я начинаю думать: может быть это что-то плохое?

Может быть, это слишком сильная любовь?

Я решаю, раз так, если это самый большой грех, то я должен вообще отрезать все мои отношения с его сыном, а это будет моя «тшува».

Я был такой «цадик», а точнее большой пидараск.

Эта история, одна из ключевых для меня.

Эти все истории, в конце концов, меня привели к раву Гинзбургу и к тому, что я сегодня говорю и думаю.

Это был один из ключевых моментов, конечно.

Был замечательный фабренген с Глуховским в Пурим того года. Пацан тоже был.

Он тоже  тянулся ко мне со страшной силой.

А я резал полностью любые контакты с ним.

А потом я пошел в Микву один день.

Тогда я ходил в микву каждый день, как все хабадники.

А в воде в Микве находится этот пацан.

Я захожу в Микву и понимаю, или я сейчас выйду прямо сейчас, или я не знаю, что будет дальше.

Я вышел, слава Богу.

Я пошел к Глуховскому отцу и говорю: я сейчас чуть с ней потрогал своего сына в микве.

Что делать?

Какую-то тшуву мне делать?

Он говорит: иди к Гинзбургу.

В первый раунд, я от него ушел.

Потому я чувствую, что надо все-таки возвращаться.

Он говорит, езжай к Гинзбургу, спроси у него.

Я еду к Гинзбургу.

Объясняю ему ситуацию.

Я почти, чуть не и так далее.

Он говорит: любите детей это хорошо.

Почему нет?

Бал Шем Тов тоже любил детей.

Вот такой был ответ.

После такого ответа я думаю, я могу жить, дышать, любить.

Я начинаю снимать его ролики.

Два года я этим занимался.

Там огромное количество молодежи.

Красивые, вкусные, сладкие.

И можно на них смотреть.

Слишком я никогда не увлекался.

Но они были замечательные.

Они меня любили бесконечно.

Я их любил их тоже.

Было ощущение, что надо это все не преувеличивать слишком сильно.

Были какие-то такие контакты.

Потом я пошел в Реховоте тоже был достаточно толковый мужик, психолог.

Меня вот это давило все время.

Как же так?

Откуда у меня вот эта тяга к мальчикам?

Что это такое?

Что с этим делать?

Почему к женщинам у меня вообще нет никаких тяг?

Я тогда еще был женатый.

Каждый раз, когда она ходила в микву, это была каторга для меня.

Хуй мой стоил все меньше и меньше.

Я даже пытался виагру брать, это не помогало.

Ее отношения с девочками были совершенно сексуальные.

Естественно, они не ебались буквально.

Но это постоянно взрослые девочки, которые в кровати с ней крутятся.

Я тогда мало что понимал.

Через год после этой истории с Симхат Тора, я прихожу к одному грамотному психологу.

Я говорю: я хочу с тобой поговорить.

Он говорит: приходи. Стоит 500 шекелей.

Я говорю, хорошо, не проблема.

Я пришел к нему домой, рассказываю про свои вопросы.

Он говорит: все это глупость.

Нет у тебя никаких тяг к детям.

Ты это все придумал.

Ну, услышать такое стоило заплатить 500 шекелей.

Однозначно, он один из тех людей, который меня просто вытащил.

Он был реально психолог.

Он хабадник из Кфар хабада.

Сложная жизнь.

Одно время он работал в Реторно.

Реторно – это такая контора для харейдим, которые спились, или пошли в наркотики.

Он психолог, который занимается с такой молодежью, которая уходит в наркоту.

Я об этом знал.

Я как-то слышал его лекцию достаточно интересную.

Я подумал, надо поговорить с ним.

Он, наверное, что-то скажет.

А он мне говорит: ничего у тебя нет!

Ты сам это все придумал!

Ну, хорошо, а Глуховский говорит, что есть!

Что с этим делать?

И где-то через год, в Глуховском рождается внучка от первого сына, любимого.

У которого долго не было детей.

Эта девочка рождается даунит.

Глуховский папа, конечно, в жутком абсолютно состоянии. Сейчас он, конечно, делает вид, что все хорошо, но его состояния тогда были жуткие.

Я к нему подкатил и говорю: слушай, ты помнишь, мы год назад с тобой разговаривали, и вот ты сказал так и так, и я думаю, что ты был неправ.

А может быть, что у тебя есть сейчас такая внучка, это из-за этого?

Он говорит: нет, я был прав, это не из-за этого.

Я ему еще раз, несколько раз я так к нему подкатил.

Нет, нет, нет, я прав, я прав.

Я потихонечку уезжаю из Реховота, я переезжаю в Нетанию.

Это было 10 лет назад?

После операции время от времени я приезжаю к Глуховскому, Последние месяцы, когда у меня отменили пенсию по инвалидности, я прошу милостыню.

Один раз он мне дал 200 шекелей.

Второй раз 100 шек.

И каждый раз я спрашиваю, а как дела у Шмулика?

Он уже взрослый парень, он уже своя семья, и что-то вот он не хочет обсуждать этот вопрос.

Впрочем, странно, да?