В XIX веке подавляющее большинство евреев было сосредоточено в пределах Российской империи. Если на Западе евреи уже вкусили плоды эмансипации в процессе уравнения в правах, то на бескрайних просторах России еще господствовала все та же политика открытой, официальной враждебности к еврейскому меньшинству. Так как и в прочих областях жизни России подлинной либерализации не было, то и евреи этой страны не знали тех благ, которые достались их собратьям на Западе в результате Французской революции. Все же во второй половине века и в России были сделаны попытки постепенной либерализации, открывшие перед евреями двери учебных заведений и ряд профессий. Параллельно этому в среде российских евреев началось движение Хаскалы, сходное с тем, что имело место на Западе, хотя тенденция его была несколько иной, а размах — гораздо более ограниченным. Погромы 1881 года резко оборвали этот процесс. Перец Смоленский (1842-1885), впоследствии получивший известность как автор автобиографического романа «Блуждающий по дорогам жизни» и редактор издававшегося на иврите журнала «Ха-шахар» («Заря»), всей своей личностью и идейным развитием отражает процесс перемен, совершившихся в среде образованных евреев — представителей первого поколения маскилим в России.
Уроженец черты оседлости, ученик Шкловской иешивы, Смоленский прошел все этапы развития, характерные для просвещенного еврея того поколения.
В молодости служил учителем, не раз менял место жительства и спустя несколько лет осел в Одессе — современном городе, основанном царскими властями на территории, присоединенной к России после ее побед над Турцией в конце XVIII века. В рамках предпринятых правительством империи усилий по развитию этого района евреям было разрешено селиться в нем, в то время как главные города собственно России — Санкт-Петербург и Москва — находились вне «черты еврейской оседлости». Таким образом Одесса превратилась в столицу еврейского Просвещения в России. В атмосфере этого молодого города, вне давящих рамок традиционного уклада, развивался сравнительно либеральный дух местного нееврейского общества. Подобным же образом росло здесь и новое еврейское население, частично нерелигиозное, в значительной мере освободившееся от традиционных «гешефтов» черты оседлости, а также от психологического и душевного напряжения, характерных для районов, густо заселённых евреями. Здесь была открыта первая в России школа современного типа на иврите, здесь расцветали — и увядали — журналы еврейских просветителей на русском языке и на иврите, и здесь же сконцентрировалась группа маскилим, писателей и поэтов, освободившихся от оков и давления религиозной традиции и лелеявших мечту об эмансипации и уравнении евреев в правах в рамках российского режима, который, казалось, впервые освобождался от религиозной нетерпимости и традиционной авторитарности царизма. Период реформ 60-х годов в России, связанных с именем императора Александра II, сопровождался не только освобождением крепостных крестьян, но и тем, что русское общество и часть его учреждений постепенно открывали свои двери перед образованными евреями. Это было также началом расцвета одесской Хаскалы.
Прожив в Одессе несколько лет, Смоленский переехал в Вену и остался там до конца жизни. Оттуда он редактировал журнал «Ха-шахар» и там написал большинство своих книг и статей на иврите, основными читателями которых были образованные евреи России.
Погромы 1881 года на юге России, самые большие в XIX веке, были травмой и потрясением для этого поколения Хаскалы. После двадцати лет постепенного движения вперед, которое в неблагоприятных условиях России было лучом света во тьме и в рамках которого тысячам евреев удалось вступить — через школы и университеты — в ряды российской интеллигенции, оказалось, что основа всего дальнейшего развития этих процессов весьма неустойчива. Рост образованности среди народа не обязательно означал большую терпимость, и жертвами погромов далеко не всегда были одни лишь традиционно-религиозные евреи. Волны погромов не делали различия между ортодоксами и атеистами, а реакция властей, которые вслед за погромами вновь наложили на евреев серьезные ограничения, свидетельствовала о том, что ограниченный правительственный либерализм отнюдь не гарантирует прочности достигнутых успехов.
В сфере социологической в 1881 году началась крупнейшая, массовая еврейская эмиграция из царской России в страны Запада. С 1882 по 1914 год около трех миллионов евреев эмигрировали с территории Российской империи в Северную и Южную Америку, Англию, Южную Африку и другие страны. В области интеллектуальной 1881 год и последовавшая за ним реакция поставили движение Хаскалы в России перед необходимостью пересмотра своей позиции. Подобно тому, что произошло за двадцать лет до этого в Германии с М. Гессом, усомнившимся в способности либерального общества решить еврейский вопрос, события 1881 года посеяли в сердцах образованных евреев России сомнения относительно истинности и действенности либерально-гуманистических мечтаний Хаскалы. Простые евреи реагировали традиционно еврейским способом — путем эмиграции; образованные — путем раздумий и пересмотра позиций. Перец Смоленский символизирует это крушение связанных с просветительством мечтаний в наиболее острой форме.
Чтобы увидеть, какое воздействие произвели на ход мыслей Смоленскина события 1881 года, стоит проследить, как развивались его взгляды в годы, предшествовавшие погромам. В сборнике «Эт ла-таа» («Время насаждать»), содержащем статьи за период 1875-1877 годов, можно наблюдать формирование его восприятия национальных элементов еврейского бытия. Освобождение от религии учит Смоленскина и его современников, что основу еврейского единства невозможно усматривать в одном лишь соблюдении религиозных предписаний. Пока евреи, до эмансипации и Хаскалы, принадлежали к коллективу, соблюдавшему эти предписания, и их единство определялось участием в религиозном быте со всеми его социологическими основами — община, хедер, синагога, местечко, — в религиозности можно было видеть фундамент их солидарности, «братства», по выражению Смоленскина, — термин, заимствованный из лозунга Французской революции.
Но перед образованными евреями, отошедшими от религиозного уклада и соблюдения обрядов, встает острый вопрос. В условиях России им нелегко причислить себя к русской нации, которая в большинстве своем остается необразованной, погрязшей в религиозной нетерпимости и не готовой, в отличие от западных наций, принять «чужих». Эти образованные люди стремятся сохранить свое еврейство, действуют в еврейской среде и связаны с культурными запросами евреев.
Из трудностей их положения вырастает старая историческая истина, остающаяся актуальной на протяжении жизни поколения: евреи — это нация, и объединяет их национальное чувство. «Вот уже четыре тысячи лет мы — братья, сыны одного народа», — утверждает Смоленский. И если кто-нибудь из евреев согрешил против того или иного постановления и пренебрег заповедями, то даже осуждающие его признают, что «и он — еврей, сын этого народа, и пока он не изменил своему народу, то, хотя он преступает нормы религии, он еще не лишен уважения в своей общине».
Особенность еврейского народа, по Смоленскину, в том, что его связывает воедино не какой-то материальный, а духовный фактор; поэтому он и выжил в странах диаспоры — отзвуки высказываний Крохмала и Греца здесь очень отчетливы. Евреи могут быть верными гражданами государства, в котором проживают, и вместе с тем они сплочены еврейской национальной солидарностью, основа которой духовна. Ибо Израиль — народ духа, и этот дух есть средоточие его солидарности:
«Мы — народ, который в душе и в мыслях считает себя соединенным и связанным воедино взаимными узами братства, и если основы нашего единения не таковы, как у других народов, то разве перестали мы быть из-за этого народом? Разве мы не считали себя всегда народом, хотя знали, что только Учение (Тора) является основой нашего единения? При этом мы не перестали быть народом вплоть до сего дня, народом духа, который лишь в духе и мысли считается таковым, а не в деятельности и работе своей. В деле и в действии мы — сыны каждой страны, в которой живем, верные сыны и такими быть обязаны; любую работу и повинность, возложенную на нас государем и начальством, мы должны исполнять, как все сыны этой земли, ибо наша страна — та, где мы живем. У нас нет земли, которая была бы опорой нашего единства; у нас нет страны, с утерей которой исчезло бы и наше единение. Правда, у нас была страна, но не она была скрепляющей нас связью; земля нашего владения, делающая нас народом, это — лишь наше Учение («торатену»), а оно — лишь ради духа; а на всех жизненных путях и во всех человеческих делах мы — люди, как и все народы»[1].
Хотя еврейская солидарность отчетливо определяется здесь как понятие национальное, ясно, насколько далека позиция Смоленскина от Эрец-Исраэль: не земля, а Тора (ее дух, ибо Смоленский не имеет в виду религию в смысле предписаний) является основой принадлежности к еврейству.
Вместе с тем Смоленский выступает против крайностей берлинского реформистского движения точно так же, как восстает против нетерпимой местечковой ортодоксии. Берлинские реформисты отрывают еврейство от его национальности, утверждает Смоленский так же, как делал это Гесс, они предлагают «устранить все узы любви и братства, связующие народ в целом, чтобы он растворился среди других народов», и превращают принадлежность к еврейству в одну лишь причастность к религии. Реформизм отрицает и пророчество об Избавлении евреев, являющееся главнейшим аспектом еврейской национальной солидарности, а также стремится умалить значение других атрибутов национальной принадлежности, например чтение молитв на иврите. В статье, написанной в 1883 году, Смоленский особенно резко критикует берлинскую Хаскалу, и, хотя эта статья появилась уже после событий 1881 года, заставивших его изменить свое мнение по ряду вопросов, основные моменты его критики реформизма остаются общими для всех периодов его деятельности. Реформизм отрицает национальную сущность еврейского народа, поэтому его следует отвергнуть.
Однако основным событием, повлиявшим на развитие взглядов Смоленскина, были, как уже говорилось, погромы 1881 года. Это явно следует из его статьи, опубликованной в том же году под названием «Нахпеса драхейну» («Займемся поисками путей!»).
Описав ужасы и зверства, пережитые десятками тысяч еврейских семей, Смоленский спрашивает себя: неужели возможна столь резкая перемена в отношении русского общества к еврейскому населению? Его ответ — решительное нет. Он обвиняет руководителей российского еврейства, в том числе представителей движения Хаскалы, деятельность которых настолько «усыпила» евреев, что, «если бы кто-либо сказал сынам Израиля в России за месяц до того, как разразилось это бедствие, что так произойдет, — его бы высмеяли как сумасшедшего. И все же каждый, вглядывавшийся в происходящее, мог бы сказать, что пройдет немного времени — и это случится». По словам Смоленскина, на протяжении двадцати лет, предшествовавших погромам, русская печать была полна клеветы на евреев и умеренно-либеральных тенденций, которых пыталась придерживаться центральная власть. Все обвинения, какие только можно было выдвинуть против евреев, прозвучали в русской литературе предшествовавших погромам лет, евреи же просто закрывали глаза на правду, так как были всецело заняты просветительством и тешились иллюзией, что оно разрешит все их проблемы:
«Все это время братья наши, сыны Израиля на русской земле, взявшиеся спасти свой народ, занимались только просветительством, ибо научились тому у наших братьев в Германии, так как и те неразумно полагали, что просвещение озарит их своими лучами и с ним они вознесутся и возвеличатся; и что если оно украсит их и увенчает, то все население страны увидит их в этом ореоле, окружит их почетом и приблизится к ним по-братски, а негодные люди больше не станут их притеснять».
Однако, занимаясь этим, деятели Хаскалы не замечали ни социологических процессов, в которые они вовлечены, ни реакции нееврейского общества на развитие событий.
Смоленский делает вывод, что антисемитизм лишь усиливается с ходом просвещения, открывающего перед евреями широкие возможности, включая получение многих должностей, и тем самым создающего постоянные трения между ними и неевреями, ибо представляется последним как угроза их экономическому и образовательному уровню. Полагать, что просветительство решит проблему и что образованные русские охотно примут в свою среду образованных евреев, — просто иллюзия; в действительности происходит обратное. Таким образом, перед евреями лишь один выход:
«Если наши ненавистники поднимают крик, что мы, расплодившись и размножившись на их земле, стали им в тягость, то нет для нас ничего лучшего, чем отступить, то есть сократить число наших собратьев в странах, где они колют глаза местному населению».
Итак, Смоленский пришел к убеждению в необходимости эмиграции с целью облегчить социологическое напряжение в странах с высокой концентрацией еврейского населения. Однако, по его мнению, решение не должно и не может быть найдено в индивидуальном плане, в соответствии с лозунгом «по шатрам своим, Израиль!». Мы уже видели, что Смоленский строит определение еврейства на основе солидарности; так и теперь он желает видеть в процессе эмиграции коллективное, национальное усилие по принципу: «каждый да поможет ближнему». Более того: если эмиграция будет направлена не на поиски убежища для отдельных лиц и семей, а на решение коллективно-национальное, «если к одной стране обратят свои взоры, то нет иной земли на свете, куда они устремятся, кроме Страны Израиля!» (выделено в оригинале).
Смоленский сознает, что до недавнего времени идея возвращения в Эрец-Исраэль пугала большинство евреев, «кроме тех, что стремились быть там похоронены». Но в последние годы было доказано, что там можно основать поселения и таким путем, возможно, показать евреям, что страна может вместить множество жителей и прокормить их.
Страна Израиля, в его прежних сочинениях даже не упоминаемая как возможный центр еврейского самоопределения, теперь становится средоточием надежд на будущее еврейского народа. Эрец-Исраэль, в представлении Смоленскина, уже не выступает каким-то подобием «Небесного Иерусалима» и не принадлежит ни традиционной религии, ни романтике ранней литературы Хаскалы, нашедшей выражение в творчестве Авраама Maпу. Это — земная Страна Израиля, ставшая в XIX веке объектом историко-географических исследований и подробных, вполне эмпирических изысканий, главным образом благодаря записям многочисленных путешественников — не только евреев — и картографической деятельности Британского общества по изучению Святой Земли. Характерным и новаторским является этот прагматический подход к Эрец-Исраэль в том виде, в каком он находит выражение в творчестве Смоленскина. Национальное самосознание приводит его к поискам коллективного решения, связанного с Эрец-Исраэль, но все это не остается в рамках одного лишь идейного постулата, а переводится в план конкретных исследований абсорбционных возможностей страны и т. п., к чему его обязывает светский и вытекающий из просветительской деятельности подход к вопросу:
«Многие ученые из сынов иных народов уже прилагали старания к изучению этой страны, а выдающиеся и глубокие исследователи из Британии, посланные туда, прошли эту землю вдоль и поперек, внимательно вглядываясь в ее состояние, прилагая всю свою ученость. Они выяснили, что земля эта очень хороша и в состоянии прокормить четырнадцать миллионов человек, если обрабатывать ее умело и усердно. На слова этих ученых можно полагаться, так как они дело знают и говорят искренне, дружественно относясь к нашему несчастному народу. Даже если мы скажем, что они преувеличили (что в действительности не так) и не для четырнадцати миллионов, а для половины этого числа достанет хлеба досыта, то и этого вполне довольно для всех наших* братьев, которые будут искать там убежище, ибо не все сыны Израиля вернутся туда, а только те, кто из-за недостатка пропитания или притеснений врагов будут искать место, где бы поселиться безопасно, отправятся туда.
Довольно даже, если миллион наших братьев прибудет туда: и тогда будет польза и этим гонимым, и оставшимся в странах их проживания станет просторнее, ибо в их среде будет меньше бедности, и они уже не станут бросаться в глаза местному населению, а их ненавистники не будут более наводить на них страх, напоминая им о стране, откуда они ушли в изгнание».
Здесь мы ясно видим трансформацию представлений о Стране Израиля в сознании евреев. Из Святой Земли, объекта грез и мечтаний или, в иных случаях, темы для развлекательных пасторальных романов, она превращается в конкретную территорию с вполне реальными атрибутами. Недостаточно мечты — здесь говорится о конкретных трудностях, требующих оперативных решений.
Смоленский приводит шесть доводов в пользу предпочтительности Эрец-Исраэль для еврейской иммиграции по сравнению с Соединенными Штатами или странами Южной Америки. Вот они: 1. Верные традициям евреи, которым «дорога память их праотцев», смогут — при условии обеспечения экономической возможности их проживания там — легче воспринять идеи алии по сравнению с мыслью о переезде на новое, еще более отдаленное место изгнания.
2. Эрец-Исраэль находится ближе, чем Америка, к центрам сосредоточения еврейского населения Восточной Европы, так что легче будет сохранить существующие семейные и общественные связи.
3. Можно организовать коллективную иммиграцию в Эрец-Исраэль, так что в страну поедут целые группы, не подвергаясь дроблению на мелкие части, как это характерно для массовой эмиграции на Западе.
4. «Старый ишув», нынешнее еврейское население Эрец-Исраэль, являющееся позором для всего народа и страны, также сможет пройти процесс про- дуктивизации и включиться в производительную и творческую жизнь, так что «деньги, ежегодно посылаемые туда со всего света, послужат доброму делу, а не пойдут на поддержку лодырей и грешников».
5. Наряду с сельскохозяйственным, в стране существует и потенциал, необходимый для развития торговли, ибо Страна Израиля может быть превращена в центр международной торговли, расположен- 108 ный на перекрестке торговых путей, соединяющих Азию, Европу и Африку.
6. В стране имеются возможности промышленного развития, в частности производства стекла, «ибо песок ее очень хорош».
Хотя эти доводы не составляют единого целого, некоторые из них могут показаться спорными, все же и здесь выделяется прагматический элемент, примиряющий религиозные чувства части общества с экономическими, чисто эмпирическими мотивами. Таким образом, Смоленский предвидит создание населения, которое будет кормиться «земледелием, торговлей и промыслами», так что можно будет построить экономически дифференцированное еврейское общество, не занятое исключительно торговлей. В любом другом месте иммиграции, где уже имеется достаточно многочисленное нееврейское население, еврейским иммигрантам пришлось бы продолжать прежние занятия, в то время как создание нового общества в Эрец-Исраэль потребует распределения новоприбывших по всем сферам экономической деятельности.
Здесь впервые ясно слышится голос надежды и требование, чтобы процесс коллективного переселения евреев основывался не только на географических соображениях, но и учитывал социальную структуру еврейства. Тот, кто ищет всего лишь индивидуальной эмиграции, например, в Америку, не может способствовать трансформации еврейского общества с точки зрения его занятий; но тот, кто стремится к эмиграции, преследующей национальные цели в национальном контексте, требует изменений и в социально-экономической структуре еврейской жизни. Этот мотив прозвучит позднее и займет центральное место в сионистском предвидении будущего. Он станет ведущим в тезисах социалистического сионизма относительно необходимости целенаправленного создания еврейского рабочего класса, как и класса сельскохозяйственных тружеников. «Перевернутой пирамиде» еврейских занятий необходимо придать нормальное положение.
Однако зарождение этих тезисов можно различить уже в трудах Смоленскина и его современников. Оказывается, поворот от просветительства к ясному осознанию национальных задач и от эмиграции с целью личного спасения к эмиграции, преследующей общенациональные цели, предполагает в то же время радикальное размышление о характере нового общества, и начало такого предвидения заметно уже здесь.
[1] Выделено автором.