Глава 15. Труд и Искупление (А.Д. Гордон)
Творчество Ахарона Давида Гордона (1856-1922) знакомит нас с одним из замечательнейших деятелей Второй алии и с первым из видных мыслителей сионизма, чья мысль и дело прошли через горнило встречи с подлинной реальностью Эрец-Исраэль. Крупнейший мыслитель Второй алии, Гордон во многих отношениях составлял исключение, необычное для своей эпохи. Он приехал в страну в 1904 году в возрасте 47 лет, в то время как большинство пионеров Второй алии были по меньшей мере вдвое моложе. До приезда в Эрец-Исраэль он не занимался партийной деятельностью, характерной для первопроходцев движения Поалей-Цион; он жил полной забот жизнью управляющего имением, принадлежавшим одному из его родственников; да и отец его, родственник барона Гинцбурга, известного покровителя образованного российского еврейства конца прошлого века, также управлял баронским поместьем на юге России. Приезд Гордона в страну, в немолодом уже возрасте, был связан с денежными затруднениями, заставившими его искать новых путей в жизни; тогда он и решил поселиться в Эрец-Исраэль и заняться сельскохозяйственным трудом. Лишь спустя много лет ему удалось перевезти в страну семью. Все эти годы он настаивал на своем решении лично заниматься физическим трудом — сначала в Петах-Тикве, позднее в Галилее, а затем в Иорданской долине.
Хотя Гордон не считал себя социалистом в доктринерском смысле этого слова, его взгляды заняли центральное место в идеологии партии Ха-поэл ха-цаир (Молодой рабочий), собравшей вокруг себя тех из пионеров Второй алии, которые не пошли за марксистским социализмом движения Поалей-Цион. Ввиду его связи с первыми кибуцами и упора на роль физического труда как главного составного элемента еврейского возрождения он де-факто превратился в одного из учителей сионистского рабочего движения, а принципы его мышления прочно вошли в философию, и поныне характеризующую кибуцное движение и принципы «трудового поселения» (ха-хит’яшвут ха-оведет). К его мировоззрению, основанному в первую очередь на проблемах евреев в диаспоре, присоединился универсальный аспект ввиду близости Гордона толстовской философии и отрицания им городской культуры, лишенной непосредственного контакта с природой, — элемент, характерный для неоромантических настроений Европы конца XIX века. Переселение в Эрец-Исраэль было для него бегством не только из диаспоры, но и от декадентской европейской культуры. Этот протест против деградации европейской буржуазной культу- 333 ры объединял Гордона с рядом других мыслителей того времени, выразивших его в литературе и изобразительном искусстве. И все же мало кто сделал, подобно Гордону, столь радикальный личный вывод из своего анализа. Для Гордона протест против декаданса был не позой, а краеугольным камнем практической программы переустройства мира руками человека. «Истина начинается дома» и «Укрась прежде всего самого себя» — вот что было фундаментом делового аспекта учения Гордона, освободившегося от разрыва теории и практики, характерного для значительной части философов «культурного протеста» конца столетия.
В статье «Меат хитбоненут» («Немножко внимания»), вышедшей в 1911 году, Гордон указывает на две альтернативы, стоящие, по его мнению, перед новым еврейским поселением Эрец-Исраэль. Одну он называет «путем жизни», имея в виду «образ жизни в диаспоре, со всей свойственной диаспоре мудростью», а другую — «путем возрождения к жизни», подразумевал путь к жизни истинной и цельной. Диаспора (галут) — это, согласно Гордону, не только географическое понятие, но и бытийно-психологический комплекс, так что «галутное» существование возможно и в Эрец-Исраэль, как и в любом другом месте. Изгнание или диаспора — это неверие в собственные силы, зависимость от других, отрыв от производительной жизни; чужбина и отчуждение — это одно и то же: «Народ не приобретает землю иначе, как самостоятельно, приводя в действие свои физические и духовные силы, проявляя свою собственную сущность. В известной мере здесь имеет место взаимное приобретение (народа и земли), но все же прежде всего — народ, народ предшествует и земле; народ же паразитический — это не народ, то есть не живой народ. Мы сможем создать народ лишь тогда, когда каждый из нас воссоздаст себя заново путем труда и естественной жизни. Если это воссоздание и не будет для нас полным, то по этому пути пойдут и усовершенствуются в нем наши дети или последователи. Таким образом у нас будут со временем хорошие крестьяне, хорошие рабочие, хорошие евреи и хорошие люди. Но если мы и здесь будем ¦совершенствоваться» в «галутной» жизни, в торгашестве и во всем, что из этого следует, то и наши дети, и те, кто будет после нас, * усовершенствуются» в этом еще более».
Исторический взгляд на сущность еврейской жизни в диаспоре переплетается здесь с психолого-антропологической концепцией человеческого существования. Согласно Гордону, человек не заслуживает звания человека, если он не выковывает собственное бытие в непосредственном контакте с космической энергией, заложенной во Вселенной, — и этот контакт осуществляется через физический труд. Коллективное существование еврейского народа в диаспоре искажено не только потому, что народ был изгнан со своей родины, но и оттого, что, оторвавшись от своей земли, он оторвался и от земледелия и был оттеснен в область побочных и паразитических занятий торговлей и посредничеством. Народ не может вернуться к самобытности иначе, как путем непосредственного труда, а в существующих социальных и исторических условиях это возможно только в Эрец-Исраэль. Но простое переселение в эту страну, не предполагающее коренного переворота в еврейском образе жизни, — это всего-навсего перенесение диаспоры в Эрец-Исраэль.
Поэтому Гордон — как и Иосеф Хаим Бреннер в тот 335 же период — с тревогой смотрел на развитие в стране сельскохозяйственного и торгового еврейского общества, живущего чужим трудом.
Исходя из этого, Гордон примкнул к сионистскому рабочему движению, и не потому, что стоял за классовую борьбу или социалистические принципы всеобщего избавления, а оттого, что видел в рабочем движении — пытавшемся создать экономическую базу для еврейского населения, кормящегося собственным трудом, — основу еврейского возрождения в Эрец-Исра- эль. Сионизм для Гордона — это не только политическая, но и экономико-социальная и психологическая революция, без которой политический акт лишен подлинного значения.
Гордон сознавал: путь, который он называет «путем возрождения» в противоположность «пути жизни» (т. е. пути легкого приспособления к «галутной» жизни), может оказаться нелегким. Этот путь «требует от каждого индивидуума, стремящегося к возрождению и к жизни в возрождении… превратить «галутно- го» еврея внутри самого себя в еврея свободного; человека неполноценного, раздвоенного, неестественного — в человека здорового, верного самому себе; свою «га- лутную» жизнь, заклейменную внешней печатью, чуждой его духу, и внутренним клеймом, чуждым его времени… — в естественную, полную и цельную жизнь».
Диаспора «засела» в душе, откуда ее необходимо выкорчевать.
Гордон указывает, что, как это ни парадоксально, жизнь традиционного еврея в диаспоре была полнее, чем жизнь еврея после эмансипации,— нотка, которую мы уже встречали в трудах других сионистских 336 мыслителей. Религиозный еврей до эмансипации, утверждает Гордон, стремился, правда, к хорошему заработку или даже к богатству и почету, однако «таким образом, чтобы можно было жить согласно религии и соблюдать Тору во всех мелочах и деталях. Он жаждал этой жизни, и другой жизни для него не существовало». Современный же «еврей, стремящийся к «жизни» в Америке ли, в Австралии или в Эрец- Исраэль, называет жизнью все то, что можно купить за деньги, и все то, что преумножает деньги». Но подобные поиски одних лишь материальных ценностей — не важно, делается ли это в диаспоре или в Эрец-Исраэль — это принесение настоящей жизни «в жертву Азазелю» (т. е. ложным богам).
Гордон уделил в своих сочинениях значительное место связи того, что он называет «истинной и естественной жизнью», с физическим трудом, поэтому вполне понятно отождествление его концепции с понятием и термином «религия Труда», закрепившимся за его учением. В сочинении под названием «Труд» (1911) Гордон развивает принципы своего мировоззрения относительно сущности трудовой деятельности и ее связи с национальной жизнью. Посредством труда, говорит Гордон, народ связан с землей, с почвой своей родины, а с момента, когда народ отрывается от земледелия, начинается и отрыв его от родины. Тот факт, что евреи могли существовать в диаспоре, ходя окольными и непрямыми путями, облегчил для них примирение с «га- лутным» существованием, и в результате отрыв от трудовой деятельности превратился в жизненную привычку еврейского народа: «Народ, целиком оторванный от природы и на протяжении двух тысяч лет запертый меж стен (гетто); народ, приученный ко всевозможной жизни, кроме сознательной трудовой жизни во имя самого себя, — такой народ не может без напряжения всей своей силы воли вновь стать живым, естественным, трудящимся народом. Нам не хватает главного. Нам недостает Труда —не работы по принуждению, а труда, к которому человек привязан органически, естественно и посредством которого народ связан со своей землей и своей культурой, произрастающей из его земли и его труда».
Гордон признает, что и среди других народов есть немало групп, которые не трудятся и «изыскивают пути жить за счет чужого труда», но речь идет лишь о слоях, составляющих меньшинство; для подавляющего большинства каждого «живого народа», как выражается Гордон, труд всегда является второй натурой. Иначе обстоит дело у евреев: «Мы все чураемся труда, и даже те, кто трудится, работают лишь по необходимости, постоянно надеясь когда-нибудь избавиться от этого и зажить «хорошей жизнью».
Анализ Гордона беспощаден; он видит в отрыве от труда существенный исторический недостаток еврейского народа: не только условия диаспоры привели к этому отрыву. Наоборот, отрыв от трудовой деятельности углубил отчуждение, смысл которого — галут — сделал возможным приспособление к жизни в изгнании на столь длительное время: народ, жаждущий вернуться к труду, нашел бы путь и к возвращению в Эрец-Исраэль. Труд стал чуждым духу еврейского народа, и Гордон находит подтверждение этому не только в социально-исторической действительности народа, но и в ярко выраженной системе его ценностей.
Пословица «Пока Израиль исполняет волю Господню, его работа совершается другими» воспринимается Гордоном (в той же статье) как свидетельство того, что чужой труд (авода зара)[1] стал не только фактом, но и ценностью в жизни еврейского народа.
Здесь несомненно влияние русского народничества, и та же подозрительность по отношению к интеллектуальной деятельности сопровождает проводимый Гордоном анализ культуры. Согласно Гордону, в общественном обсуждении тем, связанных с возрождением еврейской культуры, имеет место глубокое извращение вопроса. Гордон утверждает, что этот спор бесплоден и ведется в неверном направлении, так как большинство его участников относятся к культуре, как к чему-то чисто духовно-интеллектуальному.
«Главное в культуре — это не что иное, как вопрос мнений» — так полагали и так говорили на конгрессе; в то время как для Гордона культура — это не только вопрос мнений и взглядов: «Живая культура охватывает все, создаваемое жизнью».
В этом подходе Гордона, близком европейской романтике с ее концепцией «Духа народа», заметны явственные отзвуки славянофильского национализма: «Все, что жизнь творит во имя жизни, — это культура.
Земледелие, строительство домов и всевозможных зданий, прокладка дорог и т. д. и т. п. — любой труд, всякая работа, каждое дело — это культура, это основа культуры, ее материя. Порядок, образ, форма того, как эти вещи совершаются, — это форма культуры. А то, что чувствуют, думают, как живут совершающие это, будучи заняты делом или в иное время, отношения, порожденные всем этим, вместе с присутствующей в этом живой природой, — все это дух культуры. Этим питается высшая культура: наука, искусство, верования и мнения, поэзия, нравственность, религия. Высшая культура или культура в узком смысле — это сливки культуры общей, культуры в широком смысле. Но можно ли получить сливки без молока? Или изготовляет ли кто- нибудь сливки из чужого молока так, что сливки принадлежат ему одному?» Поэтому сионизм должен создать в Эрец-Исраэль лишь «академическую культуру». Ясно, что в стране следует заново создать высокую («высшую», по выражению Гордона) культуру, включая «верования и мнения, взятые из жизни, искусство жизни, поэзию жизни, религию жизни». Но все это невозможно без роста общей культуры, охватывающей жизнь народа, и без того, чтобы любая работа в Эрец-Исраэль производилась руками самого еврейского населения: «Мы должны выполнять буквально собственными руками все работы, ремесла и занятия от наиболее сложных, чистых и (физически) легких до самых грубых, неприятных и трудных и чувствовать все, что чувствует производящий все эти работы, думать, что думает он, и жить — на свой лад — так, как живет он. Тогда у нас будет культура, ибо тогда у нас будет жизнь».
Этот интегральный момент связи между человеком- творцом, народом и национальным духом Гордон обозначает в других своих сочинениях словами «человечный народ» или «народ людей» (ам-адам), и вопрос, который он ставит перед сионизмом как вызов — сможет ли сионизм создать такой новый и радикальный момент. Национальность, утверждает Гордон в 340 статье «Наш труд отныне» (1920), связана с космическим моментом, с тем, что человеку необходимо космическое существование. Ни одна национальность не определяется только языковой, религиозной или исторической связью. Этот космический момент, заключающийся в национальной самостоятельности и самобытности, «отсутствует у нас в странах диаспоры, и его мы стремимся обрести в Эрец-Исраэль». Именно такого самораскрытия еврейского национального Я стремится сионизм достичь путем трудовой деятельности в стране:
«Мы, оторванные от наших корней, должны познать и подготовить почву, на которую мы приходим, чтобы вжиться в нее; узнать и понять климатические условия…
Мы, вырванные из природы, уже забывшие вкус естественной жизни, — мы вынуждены, чтобы выжить, заново искать связи с природой, открыть с ней новый счет».
По этой причине Гордон не считает целесообразным включение в борьбу международного пролетариата, интересы которого иные, а трудности проистекают из другого комплекса условий. Присоединение к социалистическому Интернационалу, возражает Гордон товарищам из рабочего движения, превратит сионизм в нечто побочное по отношению к усилиям международного пролетариата; а ведь именно ввиду особенностей еврейского вопроса и его трудностей сионизм требует концентрации, а не распыления национальных сил. С другой стороны, Гордон предостерегает от превращения еврейского населения в стране в еще один простой придаток мирового еврейства, настоятельно требует особого отношения к Стране Израиля и превращения ее в мировой центр еврейства.
«Мы стремимся к созданию в Эрец-Исраэль нового израильского народа, а не колонии народа, живущего в диаспоре, не продолжения галута в новой форме. Мы стремимся к тому, чтобы Страна Израиля стала метрополией группировок, находящихся в остальных странах — ее «колоний», а не наоборот».
«Учредительные» планы, вытекающие из общей концепции Гордона, идут далеко: перенос центра тяжести сионистского движения с политических организаций за рубежом в среду еврейского населения Эрец- Исраэль, воплощающего теорию в жизнь, в действительности сочетается у него с передачей политической силы общего сионизма рабочему движению, составляющему экономико-социальную основу сионизма. Несмотря на то что все это — позиция силы, а философия Гордона является культурно-антропологической и, казалось бы, аполитичной, политический вывод относительно центрального места Эрец-Исраэль в политической гегемонии рабочего движения — это практика, вытекающая из его теории. И не вследствие организационно-профессиональной мощи рабочего класса, а ввиду интегральной связи между непосредственной физической работой, исполняемой трудящимся, и коренным переворотом, имеющим космический аспект, который А.Д. Гордон считает необходимым для успеха сионизма.
В сущности, Гордон был мыслителем-пессимистом, выразителем неудовлетворенности культурой, неудовлетворенности, проходящей красной нитью через философию Европы от Руссо до Достоевского и Фрейда.
Исходя из этой концепции, он с тревогой смотрит на мощь психологических и социальных факторов, отдаливших еврейский народ от производительного труда и тем самым оторвавших его от родины. Диаспора настолько укоренилась в еврейских душах, утверж- 342 дает Гордон, что сионизм воспринимается чуть ли не как бунт против двухтысячелетней еврейской истории и еврейского приспособления к состоянию отчужденности. По его мнению, в случае, если и этот радикальный бунт не сумеет снять налет с души еврейского народа, политическое дело сионизма может постигнуть жестокое разочарование.
Именно вследствие этого глубокого пессимизма — значение которого выходит за рамки времени жизни Гордона и эпохи Второй и Третьей алии — столь глубоко и значение деятельности, и личного примера всей его жизни. Сионизм для него был не набором громких фраз и лозунгов, не цепью одних лишь исторических анализов, не опьянением символами и церемониями, а заповедью жизни, религией дела. В этом диалектическая аналогия с еврейской религией, как религией практических заповедей, а не культа, в этом теоретическое оправдание его концепции, придававшей труду чуть ли не религиозный смысл.
Приложение
А.Д. Гордон. ЗАДАЧИ, СТОЯЩИЕ ПЕРЕД НАМИ
(1920)[2]
В национальном есть космический элемент, и он решает дело. Лучше всего определить его как смесь пейзажей родной страны с духом народа, ее населяющего. Это главный источник жизненной и творческой силы народа, его духовных и культурных идеалов. Любое скопление людей может составить общество в механическом смысле слова, общество, способное двигаться и действовать, но лишь при наличии космического элемента создается органическое национальное целое, одаренное творческой энергией.
Я полагаю, что каждому из нас следует на минуту уйти в себя, освободиться от всяких внешних влияний — и от влияния нееврейского мира, и от влияния нашего еврейского прошлого, а потом с предельною простотой, серьезностью и честностью задать себе вопрос: в чем, в сущности, состоит цель нашего национального движения? Что ожидаем мы найти в Палестине такого, чего не может нам дать ни одна другая местность? Почему должны мы отгородиться от народов, среди которых жили всю жизнь? Отчего должны мы покинуть землю, на которой родились, где сложились наши характеры, землю, оказавшую столь глубокое воздействие на дух каждого из нас? Разве не следует нам без оговорок примкнуть к этим народам в великом труде ради прогресса человечества? Другими словами — почему бы нам не ассимилироваться без остатка среди этих народов? Что останавливает нас? Безусловно, не религия. В наше время человек вполне может прожить безо всякой религии. Что же до тех, кто еще сохраняет горячую преданность иудаизму — только как религии, — у них есть все основания надеяться на полную победу принципа свободы вероисповедания в не слишком отдаленном будущем. Конечно, достижение этой цели в скором времени куда более вероятно, чем наше окончательное национальное Избавление. Как бы то ни было, усилия по достижению религиозной эмансипации, очевидно, принесут плоды куда раньше. И тогда настанет время, когда каждый еврей, если он того пожелает, сможет жить как русский, немец, француз (или кто угодно) еврейского вероисповедания и чувствовать себя преотлично. Уже сегодня есть такие случаи, хотя пока это не очень легко.
Рассуждения, что это невозможно, что евреи не могут ассимилироваться, — чисто умозрительные. История видела растворение почти всех древних народов — почему должны евреи составлять исключение? Ассимиляция возможна, если мы пожелаем, если согласимся на нее, если пере- 344 станем бороться против нее с таким упорством. Одна только неспособность умереть — недостаточное основание для выживания народа. Это пустое и бесплодное отрицание становится абсурдным, если его используют как довод, чтобы остановить тех, кто желает отколоться от еврейства* На практике процесс ассимиляции шел с нарастанием, по крайней мере до последнего времени. Зачем же тогда прилагать столь отчаянные усилия ради того, чтобы повернуть поток? Почему бы не отдаться на волю течения, а не силиться плыть против него? Нам говорят, что евреям мешает ассимилироваться национальное чувство. Но что за странная у нас нация — жить не живет, а умирать не желает? В чем ее сила? У нас нет своей страны, у нас нет живого национального языка, а вместо него — целый ряд жаргонов, образовавшихся на основе чужих языков? Религия? Но религия наша слабеет и, конечно, не может дать ответа для нерелигиозных людей.
В чем же тогда эта ускользающая, особенная, упрямая сила, которая не умирает и нам не дает умереть? Мне кажется, каждый из нас может ответить на этот вопрос, если только он сам свободен от посторонних влияний, не стыдится взглянуть правде в лицо и быть честным с самим собою. Ответ состоит в том, что в каждом из нас есть какая-то изначальная сила, борющаяся за свое существование, стремящаяся воплотиться.
Это наша народная суть, тот упоминавшийся выше космический элемент, который в сочетании с элементом историческим составляет одну из главных сторон личности каждого из нас. Народную суть можно определить как особый национальный способ проявления умственной и физической энергии, влияющей на характер каждого члена народного сообщества. Он подобен гамме в музыке, которой каждый композитор пользуется по-своему. Если продолжить эту параллель, народную суть можно уподобить хоровому пению, где голос каждого из участников самоценен, но общий эффект зависит от сочетания и относительного достоинства каждого певца, где ценность каждого певца увеличивается за счет его способности петь вместе с остальными.
Еврейская жизнь в диаспоре лишена этого космического элемента в национальной самобытности; она поддерживается одним лишь историческим элементом, сохраняющим нас в живых и не дающим умереть, но он не может обеспечить нам полной национальной жизни.
Именно этого космического элемента ищем мы в Эрец- Исраэль. В странах рассеяния мы вынуждены вести безжизненное существование, лишенное национального творчества (а с точки зрения истинной личности, лишенное также личного творчества). Там мы зависим от других материально, и, может быть, еще более — духовно. Там наша народная суть загнана в губительно тесную, сжатую форму; не имея живых источников непосредственной энергии, она должна поневоле держаться за национальное прошлое, еще более иссыхая, или же приникать к чужим источникам и засоряться, растворяясь в духе окружающей среды.
И потому мы стремимся к жизни — не больше и не меньше, к собственной жизни, питающейся от родников нашей собственной силы, от полей и небес нашей Родины, к жизни, основанной на собственном физическом и умственном труде; мы стремимся черпать жизненную энергию и духовное богатство из этого живого источника. Мы возвращаемся на Родину, чтобы расти из естественной своей почвы, откуда нас вырвали, возвращаемся, чтобы пустить корни в глубь ее животворной субстанции и раскинуть ветви под благодатным солнцем Родины. Другие народы могут позволить себе жить как угодно, ведь их никогда не вырывали с корнем из родной земли, но мы должны сперва познать почву и подготовить ее для того, чтобы пересадить на нее народ. Мы должны изучить климат, в котором предстоит нам расти и плодоносить. Мы, оторванные от природы, утратившие вкус к естественной жизни, вынуждены — если хотим выжить — заново устанавливать связь с природой, открыть новый счет с нею. Мы, евреи, первыми в истории сказали: «Каждый народ пусть идет путями своего бога» и «Ни один народ не поднимет меч против другого», — а потом сами перестали быть народом.
Теперь, когда мы подошли к тому, чтобы снова проложить свою тропу среди дорог живых наций земли, мы должны быть уверены, что нашли правильный путь. Мы должны создать новый народ, человечный народ, чье отношение к другим народам будет исполнено чувства человеческого братства, а отношение к природе будет вдохновляться тягой к благородному и жизнелюбивому творчеству. Все силы нашей истории, вся боль, накопившаяся в нашей народной душе, словно толкают нас в этом направлении. Этого требует, кажется, сама бездонная пустота, образовавшаяся в нашей душе за время долгого отчуждения от природы. Но решающий толчок, пожалуй, исходит от переживаемого нами момента, когда ощущается колоссальное давление рвущейся к рождению жизни, и, наряду с этим, огромные силы, поднимающиеся в нашем народе и во всем мире, — будто оба они скоро родятся заново. Нынешний момент, кажется, призывает нас: вы должны найти путь.
Мы начали творческий акт, которому нет подобных во всей истории человечества: возрождение и исцеление народа, с корнем вырванного из почвы, долго носившегося на семи ветрах. Народ этот почти мертв, и воссоздание его требует исключительной сосредоточенности творца на своем деле. Центр нашей национальной работы, сердце нашего народа — здесь, в Эрец-Исраэль, хотя нас в этой стране пока лишь крохотная горстка, ибо здесь главное направление нашей жизни. Здесь, в этом центре, скрыта жизненная сила нашего дела, потенциал его развития. Здесь зацветает что-то такое, что будет иметь гораздо большее значение для людей, куда более широкие последствия, чем предвидят наши деятели истории; оно растет во все стороны, глубоко внутри, как растет дерево из своего семени, и потому не сразу заметно. Здесь, в Эрец-Исраэль, сила, притягивающая все разбросанные клетки нашего народа, чтобы соединить их в один живой национальный организм.
Чем больше жизни в этом семени, тем больше у него сила притяжения.
И потому наш долг — сконцентрировать всю свою энергию, все силы ума и сердца на этом центральном участке.
Мы не должны ни на минуту отвлекаться от него. Мы должны избегать политической деятельности, ибо она гибельна для наших высших идеалов; иначе мы невольно предадим свою истинную суть, а ведь мы приехали сюда, чтобы оживить ее. Мы не должны также связывать себя с мировым пролетариатом, с Интернационалом, чьи методы и задачи изначально противоположны нашим. Ведь, как я уже объяснял, связывая себя с ним, мы лишаем нашу работу самой ее души, разрываем ее на две части. Я думаю, что нам не следует даже объединяться с еврейскими рабочими диаспоры именно как с рабочими, несмотря на все почтение, которое испытываем мы к труду; они должны быть нашими союзниками именно как евреи, точно так же, как все остальные евреи диаспоры, разделяющие наши устремления, — не больше и не меньше.
Мы будем черпать силы только из своей почвы, из жизни на собственной земле, из труда, которым мы заняты, мы будет на страже, чтобы не подпустить к себе чересчур много посторонних влияний. Мы стремимся создать в Эрец- Исраэль новый, заново сотворенный еврейский народ, а отнюдь не колонию евреев диаспоры, не продолжение еврейской жизни диаспоры в новой форме. Наша цель — сделать еврейскую Палестину отечеством мирового еврейства, так, чтобы еврейские общины диаспоры были ее колониями, а не наоборот. Мы стремимся к возрождению нашей народной сути, к проявлению высочайшего в нашем духе, и ради этого должны пожертвовать всем.
Будущее покажет, есть ли основание для наших мечтаний в той форме, в которой я их выразил. Проверка практикой покажет, есть ли будущее за надеждой сотворить новую связь с жизнью и сформировать действительно человечный народ, покажет, есть ли у нас силы превратить такую мечту в реальность. Но по-моему, в любом случае наш долг — сделать все, что мы можем.
[1] Гордон использует здесь двойное значение слов авода зара: «чужой труд» и «чужое служение», т. е. язычество, идолопоклонство {прим. пер.).
[2] Цит. по: Сионизм в контексте истории. Хрестоматия. Кн. 2. Иерусалим, 1993. С. 158-164.