Ирмиягу (Герман) БРАНОВЕР (р. 1931). Профессор, доктор физико-математических наук, специалист с мировым именем в области магнитогидродинамики. В 1972 году репатриировался в Эрец-Исраэлъ из Риги и ныне преподает в Университете им. Бен-Гуриона в Беэр-Шеве. Еще в студенческие годы открыл для себя мир Торы, вернулся к соблюдению мицвот.
Президент Союза религиозной еврейской интеллигенции из СССР и Восточной Европы в Израиле "Шамир". Много усилий прилагает к разъяснению необходимости возвращения современных евреев к вере.
НАРОД НАШ НЕИСТРЕБИМ
(Отрывок из книги "Из глубин")
Ирмиягу БРАНОВЕР
Не нужно много труда, чтобы достаточно определенно выяснить, что вся история, вся судьба, все развитие нашего народа глубоко и существенно отличаются от истории, судьбы любого другого народа. На это обращают внимание и друзья и самые лютые враги. И наиболее устойчивое и удивительное отличие - это неистребимость, постоянное возрождение из пепла и праха, все новые и новые бурные расцветы духовной и физической жизни. Ни профессиональный историк, ни человек совсем неискушенный не приведут в пример ни одного другого народа, история которого являла бы собою что-либо хоть отдаленно подобное. Сколько малых народов были однажды покорены прожорливыми акулами мирового масштаба. Часть такого народа истреблялась, часть рассеивалась, и через два-три поколения совершенно исчезала, часть порабощалась и, переварившись в могучей акульей утробе, теряла свой облик, свое родство, свой язык и превращалась в еще одну каплю хорошо перемешанной однородной крови огромного организма.
Сколько народов-гигантов, достигнув вершины силы и власти, начинали вдруг недомогать и хиреть - то ли от чрезмерной политической прожорливости, то ли внутренней вражды, соперничества, тирании, то ли, наконец, от душевного и телесного опустошения и пресыщенности. И проходили десятилетия, иногда века, гигант разваливался на куски, не имевшие уже ничего общего с теми частями, из соединения которых он когда-то получился.
И только вечный жид, такой ненавистный и такой удобный и необходимый для мелких и больших услуг, в каждое тысячелетие, в каждый век, в каждое десятилетие снова и снова появлялся из пламени и дыма с улыбкой на своей единственной и неизменной физиономии. Его ненавидели, и в нем нуждались, терпели его, когда он поливал потом чуждую ниву, удобренную пеплом предков своих, когда всякому встречному готов был раздарить перлы души, а потом снова подавляли и утоляли им свою кровавую похоть.
Очень смущал он - вечный жид — обывателя. Смущал, когда сидя на клочке возлюбленной земли, лелея лозу свою и холя побеги хлебов, превыше всего чтил вездесущую, бестелесную мысль, превыше всего дорожил и гордился одухотворенностью каждого шага своего, чистотою души и тела, и потешался над милым и понятным сердцу обывателя идолом, над занимательным сном и чохом.
Но еще больше смущал он обывателя, когда обыватель смотрел на него уже не издали, когда под одной с обывателем крышей вечный жид продолжал свою вечную и непонятную молитву. И когда особенно неуютно и тревожно становилось обывателю, он вспоминал, что у него есть острый нож и горящая головня, которые так быстро и просто приносят успокоение.
Обывателю легко - у него нож и головня. Но что делать философу, социологу, историку, экономику? Смущение его еще сильнее обывательского. Вечный жид не лезет ни в одну из его стройных теорий, вечный жид фактом своего существования рушит великолепное здание научной системы. Система работала безотказно. История любой страны, расцвет и падение цивилизаций, пронизанные светом системы, становились понятными, ясными, факты и события вытягивались в четкую цепочку причин и следствий. И вдруг система заскрежетала и застопорилась, шестерни, винты, пружины полетели из 'нее. Система подавилась вечным жидом, и победный свет ее угас.
Нет никакого сладу с этим вечным жидом! Как раз в том месте, где по законам материализма и политической экономии он должен расслоиться по отдельным странам на отдельные несвязанные ветви, он неожиданно воссоединяется в единое целое. Там, где социолог, как дважды два — четыре, предсказывает полную ассимиляцию, вечный жид веками существует в своей неприкосновенной обособленности. В тот момент, когда по теории расиста вечный жид должен со слезами страха добровольно положить голову на плаху, он, плюнув в лицо палачу, вскакивает на боевого коня.
Да, очень смущает ученых мужей вечный жид! И нет у них ножа, нет головни. Но и перо ведь не плохой инструмент! И в душе ученого мужа кричит озорник-мальчишка, нашедший выход из смятенного состояния: "давай, убьем!", а перо с облегчением выводит на бумаге: "нет вечного жида, был когда-то, но сейчас больше нет..." И сразу становится легко и хорошо. Сверкают теории, плавно, без стука работают системы, раскладывая явления и события по полкам с этикетками.
Это - преднамеренная ложь, а не заблуждение, а потому тут спорить незачем. Но где же нам искать причины и объяснения? Немного логики может помочь. Мы видели, что жизнь этого народа развивается совсем не так, как жизнь других народов. Мы видели, что самым большим вопросом, объяснение которого должно быть найдено, является вопрос о стойкости, о вечности. Но уникальное явление должно быть следствием уникальной причины. Что же есть у этого народа уникального, такого, чего нет ни у кого другого? Попытаемся рассмотреть несколько возможных причин.
Есть люди, считающие причиной достоинство расы, достоинство крови. Это нескромные, даже неприличные люди. Правда, обвинить их в нескромности — значит привести лишь этический довод, он еще ничего не опровергает. Гораздо убедительнее другое. Кровь - достояние, распределенное поровну между всеми индивидуумами, составляющими народ. Если бы стойкость была атрибутом крови, этой стойкостью должен был бы обладать каждый индивидуум, даже в полном отрыве от коллективной индивидуальности народа.
Вместе с тем, мы знаем, сколько есть и всегда бывало отщепенцев, ренегатов, отпавших, но не поколебавших вечности народа. Если бы все дело было непосредственно в крови, то невозможно было отпадение целых больших групп, потерявших духовную связь с предшествующими поколениями, но первоначально еще сохранивших чистоту расы. Тысячи примеров убеждают в том, что отпадение всегда начинается в духовной сфере и чистота крови не препятствует этому.
Некоторые придерживаются мнения, что причина неистребимости кроется в особом психическом складе. Но, прежде всего, психический склад есть опять атрибут индивидуума, неистребим же народ, коллектив. Неистребим, несмотря на отпадения индивидуумов и целых групп. Далее, психический склад есть не что иное, как туманно названное свойство все той же расы, крови.
Не исключено, конечно, что определенные особенности физической и психической организации являются одним из факторов, способствующих живучести народа. Но принять эти особенности за причину — значит базировать искомое нами объяснение на недоказуемой гипотезе, отчего все объяснение как бы повисает в воздухе. В самом деле, мы ведь не можем доказать, что кровь и психика этого народа менее способствуют его растворению и исчезновению, чем кровь и психика других народов, иначе, как ссылкой на факт его неистребимости. Но тут очевиден порочный круг: мы принимаем нечто за причину определенного явления и доказываем существование этого "нечто" тем, что достоверно существует явление, гипотетически принятое за следствие.
Значит, мы сбились с верного пути. Ведь мы поставили себе целью найти реально существующие уникальные особенности этого народа, которые могли бы быть причиной его уникальной живучести, а занялись построением произвольных предположений.
Существует мнение, что ненависть окружающих народов и преследования являются искомой причиной. Мнение это кажется весьма убедительным. Приводят многочисленные примеры, показывающие, и весьма вероятно, как вспышки преследований пробуждают национальное самосознание, понуждают его к новому бурному расцвету. И все же пример некоторых ветвей народа, например, грузинской, которая на протяжении двух тысячелетий не знала резни, но сохранила необыкновенную сплоченность и верность заветам, показывает, что и преследования не причина, а лишь сопутствующее обстоятельство.
Можно, бесспорно, привести еще некоторые другие предположения, но и они опровергаются аналогично.
И только вот в чем мы достоверно единственны: мы носители и хранители Книги Книг. Этим мы уникальны, в этом наша исключительность, и никто - ни друзья, ни недруги - не могут посягнуть на эту гордую правду.
Носитель и хранитель вечной книги может и должен, в силу назначения своего, быть вечным. А кроме того, мышление и миропонимание в духе Книги Книг, телесная жизнь по букве Книги Книг исключают отступничество, исключают отпадение. Это очевидно.
Таким образом, мы нашли единственную подлинно уникальную причину и убедились, что она действительно обладает свойством причинности по отношению к рассматриваемому явлению.
В Книге Книг - начала и концы всего, что есть у нас на самом деле особенного. Книга Книг открывала предкам нашим величие и красоту устройства мира в те времена, когда лучшие сыновья других народов еще и не помышляли даже о самых азбучных обобщениях, вполне удовлетворялись верой в каменного защитника, и в те времена, когда поддельный блеск ремесленных наук повергал (и повергает) на колени ослепленную толпу, узревшую в этих науках сонм новых желанных всемогущих идолов.
Книга Книг с малолетства внушала каждому новому поколению благородные идеалы социальной справедливости.
Книга Книг - источник нравственности, непорочности души и тела. Недаром древние предки наши говорили, что от Книги Книг — свет, яркий и возникающий, свет, в котором меркнет солнце.
Поняв это, мы можем очень кратко выразить вывод из предыдущих рассуждений: подлинное отличие этого народа в том, что ему был дарован свет и что он сумел ощутить и оценить счастье обладания им. Он идет сквозь вереницу веков ярко освещенным путем. Этим путем не шел никто другой, и потому ничья прошлая и будущая история не похожа на прошлое и будущее этого народа.
Заметим еще, что это единственный народ, который на протяжении всей своей истории никогда не менял религии. Второго такого примера не существует. В лучшем случае можно указать один переход в новую веру, в худшем - это случалось многократно. И хорошо еще, если отступничество и посвящение происходили постепенно, если обращались отдельные индивидуумы, движимые опытом и длительным размышлением. Увы, чаще не верующий ни во что, движимый корыстью, честолюбием или еще невесть чем пастырь повергал свое безропотное стадо - народ - к стопам нового идола.
Наконец, взглянем на рассматриваемое нами явление с совсем другой стороны, поставив следующий вопрос: зачем нужно, чтобы этот народ сохранялся. В самом деле, во всем предыдущем мы молчаливо предполагали: неистребимость народа является благом. Но есть ли действительные основания для такого предположения?
Конечно, многие благородные и страстные натуры будут глубоко возмущены даже постановкой такого вопроса. Они сошлются, вероятно, прежде всего на чувства гордости и достоинства. Но это слабые доводы, пригодные, быть может, для пылкого устного спора, но не для хладнокровного исследования, особенно в нынешнее время, когда гордость и достоинство ценятся гораздо ниже целесообразности.
От поборников вековечного сохранения народа можно услышать следующие два соображения, долженствующие образумить ассимиляторов.
Во-первых, призывают оглянуться назад, увидеть, как тысячелетия поколение передавало поколению незапятнанное святое национальное знамя, пронесенное сквозь кордоны инквизиторов всех эпох, стран, мастей, и, увидев, вспомнив, устыдиться самой мысли о том, что можно покинуть свое место в этой невиданной эстафете, обронить знамя в грязь и небытие. Это, действительно, очень сильный, очень впечатляющий образ. Но он имеет значение и, безусловно, огромное значение только в эмоциональной сфере, а доказательной силы он, надо признать, не имеет.
Он впечатляет, но может и не убеждать. Чтобы это стало понятным, достаточно привести такое возражение скептиков: сотни поколений боролись за сохранение и чистоту этого знамени и при этом нечеловечески страдали, шли на жертвы, гибли. Это, действительно, стало традицией. Но во имя чего?
Не пора ли однажды, и лучше раньше, чем позже, порвать эту бесконечную цепь, покончить с бессмысленными страданиями, выйти из душного круга вечно осажденных - на привольную ширь окружающей жизни, полной наслаждений и беспечности. И эти скептики, хоть они, конечно, неправы по существу, возражают правильно. Традиция должна поддерживаться во имя чего-то, одна только древность и понесенные жертвы не обосновывают ценности традиций, не убеждают в необходимости дальнейших жертв.
Второй обычный довод поборников необходимости вековечного сохранения народа уже не эмоционального порядка, а, наоборот, предельно утилитарный, взывающий к чувству собственного благополучия отщепенцев. Идите, предавайте, смешивайтесь, меняйте имена - говорят они отщепенцам - все равно, уйдя от нас, вы не будете и с ними. Если не вам лично, то детям и внукам вашим напомнят о неполноценности их происхождения и плюнут в душу, полную всегда одного лишь подобострастия и лакейской благодарности и согбенности.
Однако и этот довод при объективном анализе мы должны отвергнуть, ибо ясно, что если задаться целью избавиться от оскорблений и преследований, то при постоянном смешении этого можно было бы успешно достигнуть в пятом, десятом или еще более далеком поколении.
Таким образом, сколь бы красивыми ни были чувства гордости, самолюбия, уважения к традициям и идеалам прошлых поколений, сколь благоразумными ни казались бы доводы рационалистов, мы должны все эти соображения отвергнуть и признать, что единственная действительно рациональная причина, делающая необходимость сохранить во веки веков бесценный дар знания, свет учения, это невозможность, недопустимость отказаться от своей миссии, состоящей в том, чтобы нести сокровища духа сквозь океаны духовного нищенства, не давать угасать свету, вопреки вездесущей тьме, утверждать чувства преклонения перед Природой и стремления постичь ее.
И, быть может, правильно мнение, что если в каждом поколении будет хоть один человек, несущий в душе Книгу Книг, не порвется бесконечная нить, связывающая будущее народа с его прошлым, неистребим и вечен будет народ.
Разве не лучшим доказательством реальности этой нашей миссии служит предстающая перед нашим мысленным взором, направленным назад - на исторический путь нашего народа, вереница костров, из которых вместе с дымом возносится к небу неизменное и непоколебимое: СЛУШАЙ, ИЗРАИЛЬ!
Только в ясном сознании этих рациональных причин мы можем приступить к установлению наших жизненных задач. При этом мы должны исходить из закона вечности нашего народа, который (закон) остается в силе, независимо от поведения и взглядов отдельных индивидуумов.
Действительно, все так называемые "законы Природы" основаны на опыте, обобщении опыта, анализе опыта, т. е. на прошлом, которое ввиду его устойчивости, повторяемости аксиоматически переносится на будущее. Именно этим путем мы приходим и к законам о нашей вечности и к выводам о нашем призвании. Будет ли каждый отдельный индивидуум жить и действовать в согласии или в противоречии с этими законами, это дело его свободной воли.
Из века в век тысячи детей народа отпадали от своего поприща, но народ не отпадал; тысячи детей народа проявляли себя жалкими душонками, но душа народа оставалась постоянно сильной и благородной; тысячи детей народа предавались соблазнам, но народ оставался твердым и равнодушным к чужим блесткам. История народа в течение тысячелетий беспрерывно проходит через эти противоречия и, хотя иногда в целом поколении оставались лишь единицы, достойные держать знамя народа, история его продолжалась и продолжается!
Исследуем теперь вопросы о наших молитвах, о ритуалах и традициях Естественно еще до этого вспомнить о языке молитв и книг. Этот язык с самого начала был предназначен для выражения философских понятий, для того, чтобы передать, измерить глубину мироздания. Его слова должны были быть и суть необычайно вместительны, глубоки. Другие языки предназначались для обихода, и лишь потом нагромождением слов и терминов пытались приспособить их для туманного описания отвлеченных понятий. Это были слова материальные, слова плоские и ограниченные. Ими можно было замостить поверхность обжитой людьми части мира, но с их помощью трудно вырваться из двухмерного пространства, из них трудно построить здание, имеющее глубину, выйти в пространства вселенной. Тут нужны слова, имеющие души, огромные души, скрывающиеся под скромной символикой считанных букв и могущие заполнить великолепные пространства мира.
Такое слово не только понимается, оно ощущается всем существом, постигается постепенно и все глубже. Истинный перевод с этого языка невозможен - нельзя поставить в строгое соответствие слову этого языка слово из другого. Это равносильно сопоставлению тени и предмета.
Дух наших молитв общенационален. Индивидуальна в них только благодарность. Слово "я" встречается лишь в выражениях благоговения перед величием мира, благодарности за великий дар восприятия и понимания мира. Молитва исторгается — это не расчетливое выклянчивание благ, а неудержимая, захватывающая всю душу, вызывающая слезы, благодарность.
Все пожелания и надежды, выражаемые в молитвах, - суть национальные идеалы. Молитвы воспитывают, молитвы направляют. Ценой поисков в течение всей жизни единичные люди приходят к своей философии, к чувству радости сознательной жизни. Молитва же приносит в душу каждого - даже самого неискушенного и немудрствующего - и философию, и радость жизни, приносит в самых простых, доступных и веских словах. Но она - лишь первые слова, отправной момент, толчок для самостоятельных рассуждений и размышлений.
Ритуал, запреты - это, при всей их многочисленности, не только "стена вокруг закона", не только могучее консервирующее средство. Но не в меньшей мере это исчерпывающий гигиенический кодекс, поставленный на страже правил гигиены тела и души, правил коллективной национальной жизни.
И что, быть может, самое главное, - .это великое средство одухотворения прозы жизни.
Вспомним хотя бы самые простые благословения хлеба и вина или слова, связанные с кушанием фруктов. Они помогают обретению высших непреходящих, непресыщающих радостей жизни в дополнение к преходящим, телесным. Съесть прекрасный плод - удовольствие сильное, но краткое. Любоваться этим плодом — удовольствие длительное, но, быть может, более слабое. Осознавать, глядя на этот плод и вкушая его, сколь прекрасен мир, — удовольствие бесконечное по глубине, по силе и по времени.
Можно греться на солнышке и можно, греясь, ощущать и впитывать тысячекратно более сильное тепло от сознания благости мира.
Ритуал необходим также для удержания людей в таком душевном состоянии, которое адекватно случаю. Простые наблюдения показывают, что лишь редкие натуры способны совершенно отвлеченно, иногда даже входя в глубокое противоречие с состоянием окружающих, настраиваться на определенный лад. У таких людей настроение и состояние духа являются функцией сознания. У большинства же они связаны, главным образом, с материальными причинами, состоянием собственного организма и еще, в большей мере, с подражанием. Вот этот последний фактор и использует ритуал, обусловливающий большую или меньшую одинаковость чувств у натур более или менее возвышенных.
Бесспорно, что и сильно чувствующие натуры, благодаря ритуалу, воспринимают еще сильнее, глубже и, быть может, тратят при этом относительно меньше душевной энергии (своего рода повышение коэффициента полезного действия души).
Наконец, ритуал несравненно проще передавать, не растеряв, будущим поколениям, чем взгляды, идеи, которые легко подвергаются искажениям, теряются, подменяются.
Нельзя не отметить и того, что мы должны дорожить ритуалом уже потому только, что он служил тысячелетия нашей защитной стеной, был жизненной реализацией приверженности народа духу Книги Книг, т. е. был главным средством[1] нашего сохранения. Ясно, что тот, кто согласен со всем этим, но, сетуя на тяготы соблюдения ритуала, считает его для себя ныне больше не обязательным, во-первых, ханжа, во-вторых, страдает непомерным самомнением, ибо считает себя намного переросшим предков своих, которые не полагали для себя и потомков громоздкий ритуал устаревшим и ненужным.
Простое и бездумное отправление жизненных функций на первый взгляд беззаботно, соблюдение же даже части всех тонкостей колоссального громоздкого ритуала, связанного буквально с каждым движением, на тот же первый взгляд просто мучительно.
Но еда и питье, половая любовь и даже сон, как известно, очень быстро приводят к пресыщению, в недавно млевшем от удовольствий теле воцаряется опустошенность, не говоря уже о всяческих недугах, болях и, чем ближе к старости, тем все это сильнее. Соблюдение же ритуала, с одной стороны, просто надежно - предохраняет от каких бы то ни было излишеств... Но это, конечно, не главное.
С другой стороны, исполняющий ритуал, одухотворяющий каждое движение своей жизни, беспрестанно наслаждается высшими удовольствиями, воспринимая их не животом или известными железами, а через саму душу. Даже слабому телесному удовольствию предшествует у него огромное счастье еще раз, в еще одном проявлении осознать величие мироздания, великолепие его, еще раз всем существом своим ощутить невыразимую благодарность за счастье видеть, ощущать, воспринимать, думать, любоваться. Кажущееся однообразие действий, постоянство слов — это лишь средства системы, дисциплины. На самом же деле с каждым разом, с развитием, мужанием и даже старением углубляется понимание, и взамен слабеющим элементам телесного восприятия приходят неизменно крепнущие духовные откровения. На этой ниве пресыщение невозможно.
Есть еще вопрос о тех, кто исполняет ритуал механически, без думания, без проникновения. Для таких людей остается, во-первых, сдерживающая и облагораживающая функция ритуала. Нравственность их и детей их - в безопасности. Во-вторых, и это главное - они лишь связывающие звенья, проводники, соединяющие более глубокие индивидуумы из числа своих предков со своими, иногда далекими, потомками. Они передают из поколения в поколение свой склад, свои нравы,-свой образ действий, они скромно несут в будущее бесценный материал, из которого будут, непременно будут, когда-нибудь изваяны самые прекрасные и глубокие личности. В целости этих цепочек - залог бессмертия.
А тот, кто рвет цепочку? Он, жалкий, не повредит бессмертию народа, которое предопределено. Он лишь добровольно отказывается от единственного сокровища, которым обладает. Он обрекает проклятию и небытию таившиеся в нем до сего мига зачатки бесконечных грядущих поколений.
Самоубийцы еще никогда не были бедствием какого-либо народа. Они крадут лишь у самих себя. Пусть творят для себя, если глухи к стонам предков, которые пронесли свое звено цепи сквозь костры, пусть уходят, невосприимчивые к агонии правнуков в утробе их. Мы, остающиеся, провожаем их сухими глазами. Они смешны и противны нам.
Какие горы бумаги были потрачены на вразумление погрязшего в скотоподобии человечества, на выведение нравственных идеалов, на блуждание в лабиринтах философского истолкования сущности побуждений и предназначения двуногих! Сколько благородного гнева, сколько увещеваний, сколько блеска ума в мучительных поисках правил поведения и взаимоотношений.
В это же время кучка людей из поколения в поколение жила жизнью, в которой истинно ценным признавалось только духовное или одухотворенное, и для каждого из этих людей, если он только не отпадал от сообщества, немыслим разврат, садизм, разгул, маразм, всякая из столь известных форм человеческого оскудения.
Социология Книги Книг отличается от всех теорий, придуманных социологами, еще и тем, что в ней за исходное взята вековечная, неизменная в своей прочности и порывах благородства человеческая сущность, тогда как социологи, сами бесспорно будучи реальными людьми, заменяют в своих творениях человека наивной схемой.
Только через ритуал, через язык, лежит пугь ребенка к знанию, а тем самым, к сохранению его в пределах народа. Как уже говорилось, философия ребенка - детский материализм. Ребенок прежде всего учится, как делать, и лишь значительно позже начинает задумываться, почему. Только делая все иначе, чем дети других народов, он может когда-либо позитивным путем прийти к мыслям о том, в чем его отличие. В противном случае, т.е. функционируя в материальной сфере жизни, как все окружающие, он никогда к таким мыслям не придет, и нужно будет считать благом, если ему извне напомнят о том, что он не такой, как все (напомнят в смысле неполноценности, конечно), и таким образом приведут к этим мыслям негативным путем.
Заметим, что, воспитывая ребенка в духе ритуала, мы с большой надежностью и, быть может, даже с запасом, обеспечим его общечеловеческую нравственность, телесную и духовную чистоплотность.
В свете всего сказанного естественно коснуться вопроса о происхождении великих книг и о толковании содержащихся в них сведений исторического порядка. В спорах по этим вопросам поломано, как известно, немало копьев. Но если мы будем исходить из того, что важны прежде всего не сами факты, а мировоззрение, в свете которого они излагаются, то наши рассуждения будут просты и кратки.
Мы пока не можем найти рациональные доказательства (в духе ремесленных наук) того, что Книга Книг была дарована нашему народу, и опровергнуть мнение, что народ, в лице лучших сынов своих, пришел к содержащимся в них откровениям. Нетрудно, однако, понять, что в принципиальном отношении оба эти пути абсолютно одинаковы. В самом деле, в том и другом случае важно и то, что нашему народу было дано познать сокровеннейшие истины, самые всеобъемлющие идеи и мироздание, и это, как мы уже видели, определило и направило всю его судьбу[2].
Ретивые популяризаторы-материалисты наиболее охотно направляют свою, с позволения сказать, критику на космогонию Книги Книг. Вряд ли, однако, нужны опровержения этой "критики". Достаточно привести в качестве иллюстрации хоть один из их наиболее веских (по мнению самих авторов) доводов: как, мол, можно говорить о том, что было создано в первые дни творения, если тогда и солнца не было, чтобы отсчитывать дни. Такие рассуждения, возможно, убедительны для тех, которые представляют себе Бога бородатым старичком, без часов — по солнышку, лепящим человечка из глины как горшечник лепит горшок.
В отношении же космогонии вообще можно сказать следующее. В современной ремесленной науке существует, как известно, несколько гипотез о происхождении солнечной системы. Гипотез, подчеркнем! Согласно некоторым из них, солнечная система сформировалась из туманности, из первозданного хаоса, царившего в этой туманности, что имеет формальное сходство с тем, что говорится в Книге Книг. Однако в ремесленных науках, как мы видели выше, ничего до конца не вскрывается, никакие конечные сущности не познаются. И в самом деле, любая космогоническая гипотеза, даже если она стала подтвердившейся теорией, лишь отодвинула бы вопрос, так как тотчас возникла бы проблема происхождения Галактики и так далее, вплоть до конечного вопроса о происхождении мира. На последний же вопрос никакая ремесленная наука ответить не может и никогда не сможет. Книга Книг же повествует именно об этом!
Найдется ли естествоиспытатель, достаточно самонадеянный для того, чтобы заявить, что человек когда-либо, пусть даже в необычайно отдаленные от нас времена, предложит картину происхождения мира, более совершенную, чем та, что описана в Книге Книг?
Аналогично можно было бы рассмотреть и изложение родословной нашего народа.
Остается еще вопрос об описаниях событий, необычайно благоприятствовавших нашему народу, событий, которые иногда даже называют чудесами. У нас нет, конечно, рационального способа проверить их достоверность. Но по этому поводу можно заметить следующее: когда каждую весну из семени рождается растение, повторяющее все видовые отличия, когда из почек на, казалось, безжизненных ветках появляются живые прекрасные листья, не удивляются и не пугаются, а хладнокровно говорят: закон Природы. Когда же им рассказывают о некоторых не совсем обычных событиях из жизни народа, который, даже по признанию своих ненавистников, всегда отличается от других и прежде всего своей сущностью и неистребимостью, те же люди презрительно машут рукой и недоверчиво тянут: "Чудеса-а!"
Выходит, что часто повторяющееся чудо, например, чудо зеленого листа, возможно, а редкое событие из жизни нашего народа невозможно именно потому, что оно редкое и что его не наблюдали сегодняшние люди. Логика, по меньшей мере, странная! А как же быть с самим фактом неистребимости народа, тоже необычайно странным и не повторявшимся с другими народами? Объявить и его нереальным? Впрочем, иногда так и пытаются делать.
Однако мы все отвлеклись прослеживанием частностей, а в Книге Книг важны не факты, служащие, по существу, лишь ил люстрацией, и не формальные противоречия в фактах, если бы они и были, а строгое единство и последовательность философских идей и, прежде всего, идея вездесущего Бога. Идеи эти - сложнейшие понятия, переложенные на язык, доступный массе людей.
[1] Здесь подчеркивается слово средство, чтобы не путать его с причиной, которая нами уже рассмотрена.
[2] Не делая никаких выводов, напомним, что новейшие находки старинных рукописей свидетельствуют о значительно большей древности многих частей Книги Книг, чем то пыталась доказать так называемая "библейская критика".