Цви Гутман был занят в кабине пилотов. Вернувшись в салон, он увидел, что там царит необычайное волнение. Тогда Цви не выдержал, подошел к Дану и напрямик спросил:
– Могу я, наконец, узнать, кто тот человек в темных очках?
Дан удивился и переспросил:
– Ты разве не знаешь? Адольф Эйхман.
Последующие мгновения не запечатлелись в памяти Гутмана. Он узнал от товарищей, что побежал в туалет и там разрыдался. Дан пытался его утешить, но Цви не слышал, что ему говорили.
Он плакал долго, потом ринулся в передний салон, но его удержали. Товарищи просили его успокоиться.
Когда Гутман справился с собой, ему разрешили войти в салон. Первое, что он увидел, – немцу дают сигарету. Цви не выдержал:
– Правильно! Нам в концлагерях тоже давали сигареты!
Эйхман повернул голову в сторону незнакомого голоса, но не мог ничего увидеть сквозь черные очки. Гутман понял, что мешает охране, и вышел.
Он походил по коридору и снова вернулся, сел напротив Эйхмана и не сводил с него глаз. Он смотрел на убийцу, но видел, как наяву, своего младшего брата Цадока. Мальчику было тогда всего шесть лет. Немец-солдат тащит ребенка за собой – шестилетний мальчик не может работать, а потому не нужен. Еврейских детей увозили за город, где расстреливали или душили в автомобилях-душегубках. А убив, сжигали в крематориях.
Цви был старше, он мог работать, и поэтому его оставили в живых. Сколько раз он обманывал смерть? Минимум десять. В первый раз – в дни грандиозной облавы, когда в еврейские дома ворвались «фольксдойче», чтобы отыскать несметные еврейские клады. Он, одиннадцатилетний мальчик, был дома один. Цви знал, что его дядя держит часть товара на чердаке. Но Цви решил лучше умереть, чем выдать дядю. Немец повалил ребенка на пол, пинал, душил. Цви плакал и хрипел, но не сказал ни слова. Увидев, что мальчик потерял сознание, немец сбросил его с лестницы. А он не разбился. Затем в еврейские дома еще дважды врывались солдаты и тащили всех, кто попадался. В первый раз пойманных расстреливали за городом, во второй – грузили в эшелон, уходивший в Треблинку.
Цви и его семья спрятались в тайниках, построенных отцом и дедом. Один тайник был в подвале, второй – за стеной. И они тогда уцелели.
Вскоре немцы создали в городке гетто, неподалеку от синагоги, согнав туда евреев. В гетто провели третью облаву.
На этот раз счастье, казалось, изменило Цви. Когда вся семья спряталась в тайниках, выяснилось, что среди них нет младшего брата. Цви отправился на поиски и уже не смог вернуться в тайник. Он убежал за город, прятался в поле среди кустов табака. Вечером его поймал какой-то человек и передал немцам. У вокзала Цви увидел родственников и примкнул к ним. Евреи стояли в длинной очереди, километра на два. Колонну грузили в товарные вагоны.
Немцев там было немного. Большинство охранников – поляки из местных жителей. В какой-то момент евреи бросились наутек, побежал и Цви с двоюродным братом в пшеничное поле. По бегущим стреляли. Братья весь день прятались и уходили все дальше. К вечеру они добрались до деревни, где жили несколько знакомых крестьян. Мальчики долго не решались постучать к ним. Наконец, поборов страх, вошли в дом, попросили у крестьянина поесть. Он дал им по ломтю хлеба и сказал, чтобы они убирались: он не хочет влипнуть в историю. Но куда они могли пойти? Решили вернуться в город и узнать в синагоге, есть ли здесь еще евреи? К ночи из убежищ вышли несколько уцелевших. В полночь немцы окружили городок и в громкоговорители сообщили, что евреям нечего больше опасаться: акция закончена, можно выходить из тайников.
Цви и его брат вернулись ночью в семейный тайник. Но как долго можно жить в убежище? Отец решил бежать отсюда: кто-нибудь мог выдать немцам оставшихся евреев. Ночью семья выбралась из городка и пришла в дом к одному польскому крестьянину, которому отец Цви еще в начале оккупации отдал свою мебель и вещи. Поляк страшно испугался и просил уйти. Но жена этого человека заступилась за беглецов. Их заперли в сарай. Они вырыли для себя тайник и просидели там до зимы. Но хозяин покупал слишком много хлеба и тем самым выдавал себя. Во всяком случае, так он говорил и требовал чтобы евреи убирались.
Беглецы решили схорониться под стогами. Ночью они вырыли яму и под утро перебрались туда из сарая. Но что-то не понравилось отцу, и он решил проверить надежность человека, укрывшего их. Семья Цви незаметно выбралась из тайника и спряталась на краю лесочка. Вскоре они увидели, как появилась большая толпа крестьян с косами и вилами и напала на убежище. Поляки проткнули вилами стог, а потом подожгли его.
Теперь беглецы могли жить, только прячась в лесочках и воруя съестное. Узнав, что в их городе еще есть гетто, они пробились туда. Но гетто оказалось западней. Однажды немцы окружили его и начали новую операцию: отдельно собрали детей и стариков, молодых женщин, мужчин. Цви стоял среди мужчин, но он был мал и немцы вытолкнули его. Он спрятался в уборной и, переждав, вылез оттуда и вернулся к взрослым. На этот раз он встал на камень и выглядел выше, чем был. Вечером немцы расстреляли за городом всех, кто был им не нужен. Ночью с расстрела вернулись пятьдесят мужчин, работавших могильщиками...
Утром оставшихся в живых евреев погнали в рабочий лагерь. Некоторые в колонне толкали телеги с инструментом. Цви увидел, что в одной из телег сидит его братишка Цадок. Мальчик во время облавы прятался за грудой камней, а потом присоединился к колонне. Цви взял его за руку и не отпускал. По дороге в колонне они нашли и своего отца. В лагере, куда их привели, комендант Файгс устроил «линейку». Детей и пожилых мужчин вывели из строя. Цадок спрятался в уборной, но немцы нашли его. Цви и его отец видели, как солдат тащил мальчика в группу обреченных. Детей и стариков убили за лагерем, хоронили их евреи.
Оставшихся направляли на работу в разные места. Цви попал на завод, где делали запчасти для самолетов. С отцом он виделся только по ночам. Дядя Цви был с ними в одном лагере. Он пытался бежать, и его застрелили. В том же лагере несколько человек попались на краже пищи. Комендант Файгс построил узников и на виду у всех выколол «ворам» глаза... Но он ошибся, считая, что отвадит людей от краж.
Вскоре группа парней и девушек из числа узников ворвалась в караульное помещение, похитила оружие эсэсовцев и бежала. В отместку охранники набросились на тех, кто остался в лагере. Файгс построил лагерь на плацу и заявил, что убьет каждого четвертого в наказание за совершенный побег. Начался отсчет, Цви попал в число обреченных. Всю ночь и до следующего дня приговоренные к смерти пролежали на плацу. В полдень приказ изменили – решили убивать каждого второго из них. Снова пересчитали людей, на сей раз Цви повезло.
Немцы выстроили приговоренных на плацу, снова пересчитали и расстреляли каждого второго – около ста человек.
Полтора года спустя Цви перевели в Майданек, где он работал механиком в гараже СС. В Майданек привозили евреев из разных стран и убивали, были там и пленные красноармейцы. Когда к Майданеку приблизилась советская армия, их всех убили. Евреев тоже уничтожали по списку, составленному заранее. Остальных пешком и поездами переправили в Освенцим. Многие погибли по дороге, во время ужасного перехода, а многих отправили в газовые камеры в Освенциме. Цви попал в колонну осужденных на смерть, но в последнюю минуту какому-то немцу потребовались рабочие руки, и он выбрал Цви. Мальчика побрили и вытатуировали на руке номер 18466, так он попал в лагерь в Глейвице-Б, где наконец получил миску супа и ломоть хлеба. Небо послало ему еще один подарок: здесь мальчик встретил отца.
Несколько месяцев они работали на производстве пушек. Как-то раз Цви и его товарища отправили в город за молоком для охраны. Когда они появились на улице, толкая тележку с бидонами, вокруг собралась толпа, потрясенная зрелищем – два полуживых ребенка, впряженных в тележку. Добрая женщина подала им булочку, но солдат выхватил ее и бросил. Когда они наконец добрались до молочного завода, их встретили улюлюканьем и криками: «Жиды – воры!»
Когда русские бомбили Глейвиц, завод и лагерь начали эвакуировать. Узников пешком погнали в Верхнюю Силезию. На другой день появился начальник глейвицского лагеря и отобрал желающих идти дальше. Цви и его отец остались. Вскоре русские подошли к лагерю, тогда эсэсовцы начали обстреливать бараки трассирующими пулями. Деревянные строения загорелись, многие узники погибли. Цви и его отец спрятались в пустом бетонном складе.
На другой день стало ясно, что немцы бежали. Гутманы выбрались из лагеря и отправились в близлежащий городок. Там их встретил патруль красноармейцев...
Можно понять, отчего Цви Гутман потерял самообладание, увидев Эйхмана. Он долго молча сидел напротив убийцы, смотрел, вспоминал и плакал. Затем он встал и вышел из салона. Говорят, что Цви даже пытался улыбаться.
Больше он не проявил к палачу никакого интереса. Я не входил в носовой салон, пока не понял, что интерес к Эйхману ослаб. Да и ни к чему было привлекать внимание к своей персоне. Войдя туда, я увидел возле иллюминатора бодрого Эйхмана. Он сразу почувствовал, что кто-то новый пристально разглядывает его, и заерзал в кресле.
Доктор сказал мне, что пациент вполне здоров и окончательно очнулся от наркоза. Он продолжает помогать охране и, можно полагать, не предпримет каких-либо попыток сбежать или осложнить наше положение во время промежуточных посадок. Мы решили не вводить ему больше усыпляющих средств. С капитаном мы договорились, что в Дакаре члены экипажа не выйдут из самолета. Если же власти будут настаивать, чтобы они покинули машину во время заправки, то врач не позволит беспокоить больного. В таком случае доктор и двое оперативников останутся при Эйхмане.
Охранникам же я сказал, что, несмотря на примерное поведение немца, доверять ему не стоит, а надо внимательно следить за ним – как бы он не попытался покончить с собой. В полете Эйхмана стерегли Эзра Эшет, Зеев Керен, Йоэль Горен, Элиша Ноар и Йорам Голан. Им приходилось кормить преступника, словно ребенка, ведь он ничего не видел в своих очках. Гад Нешри вызвался помогать нам обслуживать Эйхмана и удивлялся его могучему аппетиту. Сам Нешри ничего не ел с той минуты, как Эйхман очутился на борту машины.
Для пассажиров полет проходил спокойно. Но для экипажа он был не так уж прост. Был момент, когда расчеты показали критическое положение с горючим. Пилоты предложили в крайнем случае запросить разрешения на посадку во Фритауне, в Сьерра-Леоне, вместо Дакара. Меня это совсем не устраивало. С точки зрения безопасности Сенегал был куда предпочтительнее Сьерра-Леоне, тем более, что по пути из Фритауна в Лод пришлось бы сделать еще несколько промежуточных посадок. Решили тянуть до Дакара. Мы прибыли туда с минимальным запасом горючего после тринадцати часов и шести минут полета.
При заходе на посадку мы все беспокоились, как нас примут в Буэнос-Айресе, не возникли ли там какие-то подозрения? Может быть, аргентинцы дали телеграмму с просьбой проверить нас в Дакаре как следует? Нам вовсе не улыбалась перспектива нового испытания.
Но в аэропорту опасения развеялись. Самолет приняли как обычно. Нам шли навстречу во всем, разрешили оставить пассажиров и команду в самолете во время заправки.
Цви Гутман был в числе тех, кто сошел на бетон, чтобы следить за заправкой. Лео Баркаи отправился покупать продовольствие и другие товары, необходимые для полета. Он постарался завершить дело как можно скорее, чтобы не задерживать взлет. Пилоты ушли оформлять бумаги.
Остальные оставались в самолете. Пассажиры малого салона снова получили приказ «заснуть». Я расположился рядом с ними, чтобы присутствовать в случае проверки.
Эйхмана не усыпляли, но он вел себя безупречно. Он не проронил ни слова и в тот момент, когда в салон вошли два француза и заглянули в туалет. Они были представителями санитарного контроля аэропорта и единственными представителями властей, которые поднялись на борт нашей «Британии».
Примерно через час мы взлетели.