Первый Ребе Хабада, автор Тании, так объясняет значение первого стиха нашей недельной главы:
«Вот законы, которые ты положишь ВНУТРЬ[1] них». Ведь можно изучать Тору, оставляя ее снаружи. Например...
* * *
Эта история произошла в действительности. Она рассказывает об известном «нерелигиозном раввине» по имени Луи Якобс. Это был очень талантливый человек, написавший несколько ученых и интересных книг о Торе.
Однажды после субботней молитвы Луи Якобс шел домой со своим гостем.
Его квартира находилась на третьем или четвертом этаже.
– Можно ли пользоваться в Шабос лифтом? – наивно спросил гость.
– Нет, еврейский закон это запрещает, – ответил «рабби».
Гость послушно начал подниматься по лестнице и вдруг услышал позади себя звук закрывающихся дверей. Он оглянулся назад и с ужасом обнаружил, что Луи Якобс отсутствует... Он поехал на лифте!
Изумленный гость взбежал по лестнице как раз вовремя, чтобы встретить «рабби», поднявшегося на этаж.
– Но я же спросил Вас, рабби, и Вы сказали мне, что это запрещено! – спросил с широко открытыми от удивления глазами гость.
– Верно, – спокойно ответил «рабби».
– Но потом... Почему же Вы поехали на лифте?!
– Очень просто, – ответил Луи Якобс, – Спрашивали Вы, – я не спрашивал.
Знать законы Торы разумом, и знать (и ЧУВСТВОВАТЬ), что они являются Волей Безграничного Царя Вселенной, – две очень разные вещи.
На самом деле, это соответствует двум различным пониманиям слова «знание». Существует традиционное понимание данного слова: холодное интеллектуальное знание. Но есть и другое понимание («Тания», 3 глава): законченная и абсолютная, дающая плоды связь, – связь, похожая на то, о чем в Торе говорится (Брейшис, 4:1): «ПОЗНАЛ человек жену свою».
Разница между знаниями, описываемыми определениями, приведенными выше, похожа на разницу между живым человеком и марионеткой. – Оба двигаются, но один оживляется снаружи, а другой живой и теплый внутри. Это Ребе имел в виду, когда сказал, что надо положить законы «ВНУТРЬ себя» – Тора делает нас теплыми, живыми, вдыхает в нас жизнь. (А мы, в свою очередь, должны добавить жизни Торе, как говорит Тора («Ваикро» 18:5): «ВеХай боЭм»).
Впрочем, и в этом возможны варианты. Есть те, кто которые вдохновляется тем, что заповеди несут им великую награду и великие наслаждения, духовные и материальные (см. «Пиркей Овейс», 1:3, и Рамбам, «Законы Тшувы», 10:1).
Это очень мощный мотив, но это не все, о чем говорит Ребе. Ребе говорит о чем-то много более реальном и уникально еврейском.
Надеюсь, что эта история пояснит, что я имею в виду...
* * *
Однажды весь Бердичев был в большом беспокойстве. До праздника Суккос оставалось лишь полсуток, а в городе все еще не было но одного эсрога.
Весь Бердичев собрался в большой синагоге читать Псалмы, в надежде, что Б-г сжалится над ними и пошлет им чудо...
И верно, чудо произошло!
В синагогу вошел человек в униформе, очевидно, чей-то слуга, и спросил, где находится гостиница. Оказалось, что его хозяин, благочестивый, религиозный и очень богатый еврей, ждет его в карете у входа в синагогу и хочет немного отдохнуть перед тем, как продолжить последний отрезок своего длинного путешествия. Рабби Лейви-Ицхок, святой Бердичевский Ребе, немедленно направился к карете и пригласил их обоих к себе домой.
Спустя несколько минут, гости уже сидели в кабинете Ребе.
– Я слышал о Вас, Ребе, – сказал богач, – и для меня большая честь быть Вашим гостем. Я очень признателен Б-гу за эту возможность.
– Какой замечательный серебряный футляр у Вашего эсрога, мистер Гольдблатт! – сказал Ребе, указывая на футляр, который его хозяин не выпускал из рук, – Без сомнения, он скрывает внутри себя потрясающий эсрог! Могу ли я взглянуть на него? Ах, какая прелесть!!
Ребе медленно закрыл крышку серебряной коробки и посмотрел прямо в глаза Гольдблатта:
– Знаете, мистер Гольдблатт, Вы кажетесь очень особенным человеком, человеком чрезвычайной доброты.
– Спасибо Вам, Ребе, – отозвался польщенный гость, – Я собираюсь сделать большое пожертвование для вашей чудесной общины. А сейчас, пожалуйста, простите меня, Ребе. Я хотел бы прилечь на полчаса – на час. Я очень устал. Шесть часов в дороге очень утомили меня.
– Да, конечно, – сказал Ребе, – Но вот о чем я хотел поговорить с Вами. Понимаете ли, здесь в Бердичеве нам очень нужен ваш эсрог.
– Мой эсрог?! – недоуменно воскликнул гость, – Мой эсрог – единственная причина того, что я предпринял тяжелое пятидневное путешествие. Он стоил мне, не считая времени и трудов, пятьсот рублей. Нет, нет, Ребе! Поймите и простите меня, но я не могу расстаться с этим эсрогом... И моя семья, и друзья, все ждут... Нет, это просто невозможно. Ребе, простите меня, я буду сейчас вынужден, забыв об отдыхе, отправиться в путь, но со своим эсрогом я не расстанусь .
Однако Ребе не собирался сдаваться так быстро:
– Мистер Гольдблатт, хотите половину моей доли в будущем мире?
Мистер Гольдблатт сразу забыл весь свой страх, и некоторое время внимательно смотрел в святые глаза Ребе. Он был неглуп, разбирался в бизнесе и понял, что это будет лучшая сделка в его жизни. Слова Ребе произвели на него впечатление: половина доли бердичевского Ребе в будущем мире! – Гольдблатт был верующим, соблюдающим евреем и отлично понимал, что Ребе имел в виду. Удовольствия «будущего мира» неописуемы и бесконечны, особенно для такого праведника, как рабби Леви-Ицхок.
– На такое предложение я, несомненно, согласился бы, – сказал он,
– На такое предложение я, несомненно, согласился бы, – сказал он, подумав, – Но возможен ли такой договор?
– Если вы согласны остаться здесь на праздник с вашим эсрогом, – половина моей доли в будущем мире ваша, – подтвердил Ребе.
– Согласен!
Рабби Леви-Ицхок вызвал к себе десять своих учеников, достал перо и кусок пергамента и начал записывать условия сделки. Он написал свое полное имя, полное имя мистера Гольдблатта, перечислил условия сделки, и, по его знаку, ученики торжественно вложили документ в дрожащие руки его гостя.
В тот вечер в синагоге царило необычайное веселье. Во-первых, наступил праздник Суккос! Во-вторых, Б-г свершил великое чудо – послал им эсрог!! И, наконец, в их городе – почетный гость, щедрый мистер Гольдблатт.
После молитвы все молящиеся, вся община, подошли к Гольдблатту для того, чтобы выразить свою признательность и пожелать доброго праздника, – сначала Ребе, а потом и все остальные, один за другим... Пока, наконец, он не остался стоять в одиночестве в огромной синагоге, улыбаясь во весь рот, пожав сотни рук.
– Хм... – подумал он, – Меня забыли пригласить на трапезу. Теперь придется тут сидеть, пока они не осознают свою ошибку.
Подождав минут пятнадцать, он решил выйти на улицу и осмотрелся вокруг в надежде кого-нибудь увидеть, но никого на улице не было, – все сидели в своих сукках наслаждаясь праздничной трапезой. Песни и смех эхом отзывались в пустоте холодного осеннего вечера. Мистер Гольдблатт подошел к первому попавшемуся дому на дверях которого виднелась мезуза, направился к пристроенной к дому сукке и постучал в дверь.
– О! Мистер Гольдблатт! Какая честь! Как?! Никто не пригласил вас на трапезу? Не может быть?! Ступайте скорей прямо к главе общины домой – он все расставит по своим местам!
Когда Гольдблатт подошел к дому главы общины, там никого не было. По всей видимости, все жители дома были у кого-то в гостях. Больше часа «почетный гость» ходил взад-вперед по улицам и вконец отчаялся.
Какие-то люди вышли на улицу проветриться после сытного ужина:
– Гут йом-тов, мистер Гольдблатт! – поприветствовали они его.
– Гут йом-тов, – отозвался Гольдблатт, пытаясь изобразить на лице улыбку, – Не подскажете ли, где сукко рабби Леви-Ицхока? – спросил он так приветливо, как мог.
Через пару минут он стучался в дверь сукки Ребе.
– А-а, мистер Гольдблатт! Гут йом-тов! Вы, наверно, хотите поесть. У меня для вас куча всякого вкусного... в доме.
– В доме? – недоверчиво спросил Гольдблатт, – Но я хочу сидеть в сукке, как все евреи, и есть в сукке, а вовсе не в доме, – это заповедь!
– А-а... Вы хотите выполнить мицву? Хорошо, но сначала верните мне документ.
– Как?!! – вскричал Гольдблатт, – Мой будущий мир! Э, нет, я не отдам мое место на Небесах только за разрешение посидеть в шалаше! О чем беспокоиться! На Небеса я попаду вне зависимости от того, выполню мицву или нет. – У меня есть ваше обещание. А если учесть, что вы же и принуждаете меня нарушить заповедь, то опасаться мне точно нечего. Я поем у вас в доме!
– Отлично! – сказал рабби Леви-Ицхок, взял своего гостя за руку, и повел его в дом к щедро накрытому столу, налил бокал вина для кидуша и открыл сидур. Гольдблатт взял в руку бокал и начал произносить благословение... но вдруг остановился, внезапно осознав, что совершает большую ошибку.
Простояв так больше минуты, он принял решение. Поставил бокал, сунул руку в нагрудный карман и вытащил бумагу, которую днем написал ему Ребе.
– Вот документ, – сказал он гордо, – А теперь дайте мне поесть в вашей сукке.
– Очень хорошо, – сказал Ребе и отвел его обратно в сукку.
Теперь Гольдблатт чувствовал себя совершенно другим человеком. Он больше не был Гольдблаттом-Богатым-Бизнесменом, – он был Гольдблаттом-Евреем. Никогда еще за свою жизнь он не был так уверен в себе, как сейчас, – он выполнял приказ Все-вышнего! Он сказал кидуш, выпил вино, помыл руки на хлеб и немного поел. Затем он закрыл глаза и начал, покачиваясь, петь. Начав тихо, он пел все громче и громче, стал хлопать в ладоши, отбивать такт ногой, пока не почувствовал, что вокруг него пляшет сейчас вся Вселенная. Ребе Леви-Ицхок схватил его за руку, и они стали плясать под песню, которую пели. Плясали и пели... как ЕВРЕИ!
Наконец, когда они выдохлись и не могли больше танцевать и петь, Гольдблатт посмотрел в сияющее лицо Ребе и сказал:
– Спасибо, Ребе! Спасибо Вам!! Вы дали мне новую душу! Кому какое дело до будущего мира! Вот теперь я действительно живу! Первый раз в жизни я почувствовал, что значит выполнить заповедь!
Ребе удалось вложить заповедь «ВНУТРЬ» своего гостя.
* * *
Мой учитель, реб Мендл Футерфас, как-то рассказывал, что когда он был в Сибири в сталинских «исправительных лагерях», ему было нечего есть в течение восьми дней Песаха.
Посылку, которую ему послала из дома жена, реб Мендел не получил, а есть что-либо, приготовленное в некошерной для Песаха посуде он отказывался. Посему все восемь дней праздника он питался водой с сахаром. Не умер он чудом.
Когда неделей позже запоздавшая посылка все же пришла, первое, что он сделал, – взял мацу, разломал на несколько кусков и аккуратно завернул куски в газету. «Эту мацу, – сказал реб Мендл, – Я всегда держал при себе. Я постоянно боялся, что на следующий Песах могу снова оказаться без мацы, и никак не мог оправиться от того, что был Песах, когда я не мог выполнить заповедь есть мацу».
Единственное, что его по-настоящему волновало, – заповедь.
Это может быть одной из причин, по которым наша недельная глава о «мишпотим [законах]» начинается с заповеди о еврее-рабе, а следует сразу после заповеди о храмовом жертвеннике, излагаемой в конце предыдущей недельной главы.
Слова о рабе-еврее относятся к каждому еврею. Цель Законов в том, – чтобы мы были «рабами-евреями» Все-вышнему. Так же, как рабу не принадлежит ничего из того, что у него есть, и все, что он делает, – он делает только для своего хозяина (хотя преданному рабу даже нравится его работа), так же Законы Торы дают нам возможность быть рабами Б-га и связанными со Все-могущим. (Кстати, слово «мицва» состоит из тех же букв, что и слово, означающее связь, соединение – «цавта»).
Жертвенник, на котором сжигались жертвоприношения, должен быть построен на земле или наполнен землей. Выполнение заповедей должно быть подобно жертвеннику – посвящено лишь Служению Владыке Вселенной и наполнено смирением.
Что-то похожее есть и в самих заповедях: они – Воля Все-вышнего, но одеваются в материальные, бытовые понятия.
Мошиах соединит евреев с этими идеями, облечет для евреев эти идеи в реальность. На это намекает вторая фраза нашей недельной главы: «Когда возьмешь (в единственном числе) во владение раба-еврея...» Алтер Ребе говорит нам (Тейро Эйр, с.148), что эти слова обращены к «Мейше» – главе каждого поколения, а в особенности – к Мошиаху, тому, кто соберет в Земле Израиля всех евреев всех поколений. Он сделает Тору теплой и живой, то есть вложит Тору «внутрь» нас, сделает евреев рабами Владыки Вселенной.
[1] Содержащееся в оригинале слово «лифнейэм», являясь производным от слова «лифней [перед]» происходит от корня «поним [пнимиюс - внутренность]», что делает возможным подобное прочтение стиха: «ли-фней-эм» – «в-нутрь-их».
Рав Тувье Болтон.