БОРЬБА ХАСИДОВ ХАБАДА ЗА ВЫЕЗД ИЗ СОВЕТСКОГО СОЮЗА
История героической, самоотверженной борьбы хасидов Хабада в Советском Союзе за право соблюдать заповеди Торы известна теперь многим. Пишущий эти строки был в течение десятков лет свидетелем этой борьбы и удостоился запечатлеть ее историю в общих чертах в книгах "Еврейство в Советской России" [изд-во "Мосад гарав Кук", Иерусалим, 5721 (1961)]" "Евреи и еврейство в Советском Союзе" [изд-во "Фельдгайм", Иерусалим, 5730 (1970)]. Из вполне понятной осторожности я опустил в этих книгах некоторые эпизоды. Лишь сейчас появилась возможность предать гласности детали одного удивительного события: нелегального выезда хасидов Хабада из СССР в 1946 году.
Основные места действия в нашем рассказе — города Самарканд и Львов. Во время второй мировой войны Самарканд стал центром хабадников. Они прибыли сюда из разных городов, спасаясь от нашествия немецких войск, оккупировавших громадные территории Советского Союза. Самарканд, отдаленный тысячами километров от линии фронта, стал прибежищем для сотен хасидских семей, нашедших здесь крышу над головой и источники заработка.
После голода и эпидемий, которые вначале испытали эвакуированные, жизнь стала более спокойной и почти нормальной — учитывая, конечно, что шла война. Более того: именно в эти годы прекратились преследования и аресты, которым беспрерывно подвергались хабадники в довоенное время. Можно было выполнять заповеди Торы практически без помех. Благоприятные обстоятельства позволили хабадникам восстановить хедеры и йешивы[1], которые было полностью прекратили свою деятельность. Вновь удалось организовать проведение общественных молитв (миньяним) и традиционных собраний хасидов (гитваадуйот).
Так в относительно спокойной атмосфере прошло несколько лет. О прошлом почти не вспоминали, не думали и о том, что сулит будущее, пока не наступил час решительных перемен — 1946 год. Наша история связана с беженцами из Польши, осевшими в годы войны в Самарканде.
Польские беженцы покидают Россию
В Самарканде находились тысячи евреев-беженцев из Польши. Большинство их прибыло в город из Сибири, куда они были сосланы вместе со многими польскими гражданами-неевреями после раздела Польши между немцами и русскими в 1939 году. После нападения немцев на СССР сосланные были помилованы согласно договору о сотрудничестве в борьбе против Германии, заключенному между Советским Союзом и польским правительством в изгнании. В конце 1944 года была достигнута договоренность о том, что советское правительство позволит ссыльным (их было около 250 тысяч) вернуться на родину. Советские власти обязались доставить репатриантов в Польшу за свой счет в специальных эшелонах.
Через полгода после окончания войны власти начали организовывать переезд польских граждан. В городах, где было много амнистированных поляков, открылись пункты регистрации репатриантов. Право записаться давалось каждому, у кого было польское свидетельство о рождении. В течение короткого периода не требовали никаких документов — достаточно было устного заявления двух свидетелей. Польские подданные, вступившие в брак в Советском Союзе, имели право взять с собой мужа или жену, а также их родителей, братьев и сестер.
Такое внезапное великодушие Сталина казалось весьма странным. Знающие люди объясняли, что очень многие из интернированных погибли, не выдержав голода, холода и принудительного труда. Та же участь постигла часть амнистированных, прибывших в жаркий Узбекистан, где они умерли от голода и болезней в первые годы войны. Молчаливые свидетели тому — кладбища Самарканда, Ташкента и других городов. Теперь, обязавшись вернуть ссыльных в Польшу, Сталин хотел скрыть от польского правительства причину резкого сокращения числа польских граждан в России. Необходимо отметить, что польское правительство тогда еще не было чисто коммунистическим: в него входили и министры от двух других партий. Чтобы увеличить число репатриантов, Сталин разрешил советским гражданам присоединиться к их польским родственникам.
Эти предположения о причинах "доброты" Сталина хотя и не имеют прямого отношения к нашему рассказу, но они помогут понять, почему дальнейшие события развивались именно так, а не иначе.
Всю зиму 1945/46 годов продолжалась регистрация репатриантов, и прошло еще довольно много времени до того, как отправились в путь первые эшелоны. Нашлись люди, которым не терпелось, — они махнули рукой на организованный бесплатный переезд и в одиночку поехали в пограничные Львов, Вильнюс и другие города, откуда уже уходили эшелоны в Польшу, или даже добирались самостоятельно до самой границы.
Таким образом, перед евреями — советскими гражданами открылась возможность "репатриации" в Польшу несколькими путями:
1. Связать себя настоящими семейными узами с польскими репатриантами, что было законно, но, разумеется, подходило далеко не каждому.
2. Вступить в фиктивный брак. Это тоже требовало определенного соответствия между собирающимися "пожениться" и, кроме того, было довольно опасно.
Однако люди на это шли, и случалось даже, что польская пара фиктивно разводилась для того, чтобы каждый из супругов вступил в фиктивный брак с советским подданным.
3. Купить польские документы умерших от голода и болезней в начале войны, так как из-за хаоса, царившего тогда в городских учреждениях, не было порядка в регистрации покойных. Документы оставались у родственников. И те готовы были продать их по сходной цене.
Можно было купить также удостоверения тех, кто поспешил уехать во Львов самостоятельно, не дожидаясь эшелонов. В течение короткого периода удавалось достать польские документы без особых хлопот. Главное, чтобы документы эти соответствовали новым "владельцам": чтобы совпадало число членов семьи, подходили пол и возраст. "Специалисты", подделав почерк, могли приписать .дополнительных" родственников, но это имело смысл только в том случае, если новые "члены семьи" по возрасту были младше настоящих владельцев документа. Иначе у властей возникли бы подозрения: почему репатрианты вписаны не по порядку?
Трудно было преодолеть и другое затруднение- незнание "польскими гражданами" родного языка. Некий "репатриант" нашел выход из положения, притворившись немым. Но он был одинок и ехал с группой поляков, прикрывавших его. Разумеется, целая семья не могла выкрутиться таким способом.
Наибольший же страх вызывала сама опасность провала, ибо тогда несчастные попадали в руки следователей МГБ.
Итак, хабадникам предстояло сделать выбор. С одной стороны, открылась возможность (казалось, последняя) выехать из СССР в страны, где не нужно рисковать жизнью, соблюдая законы еврейской религии. С другой стороны, такая попытка была связана с большими опасностями...
Принять решение очень трудно, и хасиды в подобных ситуациях обращаются к своему Ребе, но тот — в Америке, и вот уже долгие годы они боятся писать ему. Связь с Любавичским ребе - тяжелое преступление против режима. В прошлом за это многие поплатились жизнью. Никто не знал, что делать, на что решиться. Ходили слухи, что некоторые записались "на репатриацию" и даже благополучно пересекли границу. По секрету передавали друг другу, что некто обратился к Ребе и получил ответ: нужно попытаться уехать. Но сам этот человек все отрицал.
Решение тайного съезда
Все эти слухи усилили брожение. После праздника Песах 5706 (1946) года в Самарканде было созвано тайное собрание руководителей Хабада в России, среди которых были выдающиеся раввины Шмуэль Нотик, Ш.Сасонкин, Аврагам-Ашер Плоткин, великий знаток Торы, которого приходили слушать даже ученики митнагидской[2] "литовской" йешивы, действовавшей в Самарканде, глава хабадской йешивы раввин Нисан Нейманов, известный активист Хабада Р. М П.
Проблема обсуждалась со всех сторон, но был выдвинут и новый довод против выезда из России: хабадские йешивы прекратят существование, изучению Торы в России придет конец. Этот довод вызвал бурные споры. Раввин Плоткин утверждал: ничто не может лишить евреев права духовно спасти себя и своих детей. Его поддержали многие, напоминая, что сам Любавичский ребе р. Йосеф-Ицхак Шнеерсон, благословенна память его, покинул Россию. Им возразил Р. М.П., один из основателей хабадской йешивы в Самарканде. Он утверждал, что простые евреи не должны в данном случае руководствоваться примером Ребе, так как его действия могут диктоваться недоступными им высшими соображениями. Он процитировал слова, сказанные царю Давиду его подданными: "Ты не выйдешь больше на войну вместе с нами, чтобы не погасла свеча Израиля" (II книга Шмуэля, 21 : 17).
Последнее мнение и победило в конце концов. Решено было, что хасиды Хабада должны воздержаться от выезда из СССР. Это решение распространялось не только на хабадников Самарканда, но и Ташкента — второго по значению центра Хабада тех лет в Советском Союзе, и других городов. Итак, большинство решило остаться, руководствуясь правилом, применявшимся в сомнительных случаях: "не делай лишнего". Сохранялась надежда, что религиозные преследования не возобновятся после войны.
Но эта иллюзия вскоре рассеялась. Стало ясно, что начинается новый виток террора против религиозных евреев, как это было до войны. Симптомом послужило "приключение" с главой митнагидской йешивы Самарканда раввином Ицхаком Копельманом, которого агенты МГБ остановили на рынке, силой усадили в оперативную машину и увезли на допрос. Ночью его освободили и приказали немедленно покинуть Самарканд, что он и сделал. О чем именно допрашивали Копельмана неизвестно, но сразу после освобождения он послал верного человека к главе хабадской йешивы с советом как можно скорее покинуть город. Тот, не теряя времени, переехал в Ташкент, где его спрятали местные хасиды.
Этот случай открыл хабадникам глаза. Многие начали искать польские документы. Но теперь достать их стало намного сложнее: регистрация польских репатриантов закончилась в Самарканде уже несколько месяцев назад. Известно было только, что во Львове раздобыть нужные бумаги легче. И хабадники Самарканда, Ташкента и других городов стали стекаться во Львов, где происходили удивительные события.
Чудо моего спасения
Здесь я позволю себе рассказать о своей личной судьбе, чтобы продемонстрировать читателю, как выглядела в те дни попытка перехода границы.
Я был одним из первых, кто решился на свой страх и риск "репатриироваться" в Польшу еще тогда, когда общественное мнение в среде хасидов было против исхода из России. Смелость, энергия и инициатива — черты, не слишком характерные для меня. Но на этот раз я словно стал другим человеком. Я был готов на решающий шаг — и будь, что будет. Долгие годы я мечтал вырваться из советского застенка. В тридцатых годах я пытался получить выездную визу, но мне отказали.
Кроме того, мое материальное положение было весьма тяжелым. Я стал прядильщиком, как и многие другие хабадники, но у них были и всякие побочные "гешефты". Я же был плохим ремесленником и еще хуже разбирался в торговых операциях. Работа, не приносящая никакого духовного удовлетворения, была мне в тягость. Все это заставило меня, "первосортного лентяя", стать энергичным и дерзким "первопроходцем", в то время как другие еще не думали о побеге.
Когда решение созрело, я убедил в своей правоте жену. Ради спасения наших детей и воспитания их евреями, она согласилась пойти за мной по опасному пути "в пустыню, в землю незасеянную", несмотря на то, что вскоре должна была родить, и вопреки активному сопротивлению ее семьи.
Итак, решено! Но кроме желания нужны еще деньги, много денег, чтобы купить документы и оплатить дорогу, а у меня ни гроша в кармане. В те дни мы почувствовали милость Б-га, посылавшего нам удачу за удачей. Мы связались с нашим другом раби Аврагамом-Довом Штиглицем, благословенна память его, который тоже собирался уехать. Он согласился одолжить нам деньги с тем, чтобы мой родственник, знаменитый знаток Торы гаон Реувен Грозовский, благословенна память его, активный деятель "Комитета спасения" в Америке, вернул ему этот долг, когда нам удастся прибыть в Эрец-Исраэль. Так все и случилось. Правда, по словам р. Штиглица, он был совершенно уверен, что денег ему больше не видать, но он хотел спасти меня.
Через некоторое время удалось купить документы. И здесь не обошлось без трудностей. Наша семья состояла тогда из четырех человек: я с женой и двое детей. Старшему было семь лет, а младшему — год и девять месяцев. В купленном же удостоверении было записано лишь трое: муж, жена и маленький ребенок. Мой возраст, а также возраст жены и младшего сына примерно соответствовали данным внесенных в документ лиц. Но как быть со старшим сыном? Специалист по подделыванию почерка добавил еще строчку. Но получилось, что имя старшего сына вписано после имени его младшего брата. Теперь документ выглядел откровенной фальшивкой. Почему старший ребенок записан после младшего? Эмгебист, проверяющий паспорта на границе, может задать этот вопрос, а неудовлетворительный ответ повлечет известное: двадцать или двадцать пять лет тюрьмы и ссылки, а может быть, и того хуже...
Мы сознавали опасность затеи, но другого выхода не видели. Можно ли полагаться на старшего сына? Не перепутает ли он, если спросят, свои новые имя и фамилию? Но вот все готово, и мы — теперь "поляки" — отправляемся в дорогу. Нам предстоит шесть суток ехать в Москву через Ташкент, в Москве купить билеты до Львова, а оттуда — в Пшемысль, пограничный польский городок. Прибыли на самаркандский вокзал, а там огромная толпа осаждает кассу. Пришлось вернуться в город — а поездка целой семьей на вокзал и обратно возбуждает подозрение — и найти человека со связями среди железнодорожного начальства. Он обещал достать билеты, но за это надо дать большую взятку.
Назавтра мы уже сидели в поезде. Нас провожала теща — она боялась, что жене придется рожать в дороге. В таком случае пришлось бы сойти на одной из станций, и она бы ухаживала за роженицей. Все прекрасно, но ведь мы — "поляки", а теща — "русская". Если обнаружится связь между нами, беды не миновать. Дети по привычке могут назвать ее бабушкой. Поэтому она должна была ехать отдельно от нас.
В Ташкенте пересадка. Время отхода поезда на Москву приближается, и вдруг подходит милиционер и просит меня пройти вместе с вещами в отделение милиции. Дрожа от страха следую за ним? В отделении меня спрашивают, куда я еду, проверяют документы и вещи. Слава Б-гу, все обошлось. Я возвращаюсь к семье, и через несколько минут поезд трогается.
Долгая поездка в Москву прошла без помех. Мы прибыли накануне праздника Шавуот, который выпадал на среду и четверг. Решили переждать праздник и субботу после него, хотя, возможно, галаха[3] как раз предписывала не медлить. Остановились мы в доме нашего довоенного друга, жившего в Подмосковье. В праздник и в субботу я не ходил молиться в миньян, чтобы не привлекать к себе внимания.
В воскресенье мы выехали во Львов. Как рассказал мне позже человек, у которого мы останавливались в Москве, через пару дней после нашего отъезда к нему пришел один еврей, вращавшийся в кругах хабадников, о котором было известно, что он доносчик, работающий на МГБ, и спросил, где я нахожусь. Он якобы хочет со мной встретиться... Потом мне стало также известно, что после нашего отъезда из Самарканда за мной на квартиру приходили агенты. Я совершенно уверен, что лишь чудо спасло меня и в Самарканде, и в Москве — благословенно будь Имя Г-спода!
Через двое суток мы приехали во Львов, не имея понятия, где можно остановиться. Но, слава Б-гу, тут же удалось купить билеты до Пшемысля, расположенного у самой границы между СССР и Польшей. Для нас это была граница между рабством и свободой, или — упаси Б-г! — между жизнью и смертью. Мы идем к поезду. Решающие минуты...
Не под силу моему слабому перу передать то, что я пережил в эти мгновения. За десятилетия, прошедшие с тех пор, забылись детали. Я только помню чувство того огромного внутреннего напряжения, с которым шел к поезду. Подходим к вагону. Показываю документы стоящему у дверей пограничнику. "А где справка с места работы?" - задает он идиотский вопрос. Я отвечаю, что не видел надобности брать ее с собой, раз я уезжаю. Солдат отрывает контроль. Обычная формальность, но моя жена чуть не вскрикивает от страха. Проходите", — говорит солдат.
На рассвете мы приехали в Краков. Появился контролер, чтобы проверить у всех ли репатриантов есть право бесплатного проезда. Он обращается ко мне, но я не могу ему ответить, так как не знаю польского языка. "Ты не поляк, — говорит он мне (эти слова я понял), — плати за билет". Я не возражаю, плачу и... тем самым разоблачаю себя. Контролер мог выдать меня властям, но он не стал раздувать дело. Пассажиры-поляки принялись спорить (жена понимала немного по-польски и схватила смысл): одни утверждали, что я русский, другие — что раввин, а раввины, мол, польского языка не знают...
Много чудес произошло с нами по пути в Эрец-Исраэль. "Благословен будь Тот, Кто творит добро незаслуживающим его, и сотворил нам столько добра".
Под страхом ареста
Первые хабадники-"репатрианты" начали прибывать во Львов в месяце тамуз 5706 года (летом 1946-го). Люди оставляли дома, работу, продавали имущество и отправлялись в неведомое с надеждой на то, что Г-сподь укажет им верный путь.
Среди уезжавших были состоятельные люди и бедняки, у которых недоставало средств даже на дорогу. Последние получали деньги на дорожные расходы из общественной кассы Хабада, существовавшей благодаря щедрым пожертвованиям первых.
В течение нескольких месяцев сотни хабадских семей прибыли во Львов, откуда еще продолжали уходить эшелоны с репатриантами. Основную часть населения этого города, до войны принадлежавшего Польше, составляли поляки. Советские власти позволили им "вернуться" на родину, границы которой переместились несколько западнее. В городе находилось также много евреев-беженцев из глубинных районов Польши, приехавших сюда после отбытия ссылки из Сибири, Урала, Средней Азии. Все, у кого были польские свидетельства о рождении, регистрировались во Львове и эшелонами отправлялись в Польшу. Весь 1946 год Львов был центром репатриации польских граждан.
Прибыв во Львов, хабадники сталкивались с трудной проблемой жилья. Как известно, в СССР существует прописка, и если жилец уклоняется от нее и об этом становится известно властям (в результате инспекции домов или по доносу), то хозяин квартиры подвергается преследованиям. Особенно строго эти правила соблюдаются в пограничных городах.
Хабадники, разумеется, не могли прописываться, поэтому необходимо было найти хозяев, которые готовы были пойти на риск. Такие находились, но требовали фантастическую "квартплату": тридцать-пятьдесят рублей за одну ночь! Нельзя было устроиться и на работу — ведь для этого требовалась справка о прописке. Не прописан. Не работает. Что вообще делает в городе? Эти вопросы могли задать любому из евреев, стекавшихся во Львов.
В таком положении большинство вынуждено было сидеть взаперти почти весь день. Появление на улице грозило опасностью. Почти все мужчины носили бороду. Их внешний вид отличался от вида рядового советского гражданина и мог привлечь внимание первого милиционера. Один забавный пример. Ашер Сасонкин вышел однажды на улицу и почувствовал, что кто-то идет за ним следом. Вернуться на квартиру он не мог, так как жил там нелегально. Он петлял по улицам, но агент не отставал. Тогда Сасонкин вошел в микву[4] и стал разуваться. "Что ты тут делаешь?" — спросил его преследователь. "Я банщик", — ответил Ашер, и, к счастью, его оставили в покое.
Почти все молились в одиночку даже по субботам. Если уж на улицу было опасно выйти, то тем более — появиться новому лицу в синагоге, где, несомненно, находились агенты МГБ. Перед осенними праздниками были организованы тайные миньяны. М.Х. рассказывает: "На Рош-Гашана мы молились в миньяне на квартире у одного из наших людей. На Йом-Кипур мы побоялись оставаться там же и перешли на другую квартиру. Молились не повышая голоса. Я был хазаном[5]. Вдруг отворилась дверь и вошли три агента МГБ. Молящиеся постарались прикрыть лица талесами. Эмгебешники подошли ко мне и попросили предъявить документы. Я не прервал молитву и не ответил им. Одна из женщин вступила с ними в разговор и объяснила, что сегодня святой для евреев день, но мы молимся дома, а не в синагоге, так как один из нас болен и не может выйти из дому; что это — молитва, а не "тайное собрание". На сей раз все обошлось: эмгебешники потоптались немного и ушли."
Приведенный пример показывает, в какой атмосфере жили хабадники во Львове. Люди не зарабатывали ни гроша, в то время как расходы были огромными: нужно было платить за квартиру и еду, не говоря уже о фальшивых документах. Даже те, у кого были деньги на польские удостоверения, не могли их приобрести, так как сидели взаперти днем и ночью. Но и тот, кто достал нужные бумаги, боялся покупать билеты на обычный поезд в Польшу: во-первых, из-за незнания языка, а во-вторых, из-за того, что могли спросить, почему человек предпочитает платить за проезд, вместо того, чтобы присоединиться к бесплатному эшелону. Такой вопрос был задан и мне, но я ответил, что состояние моей жены, которая вот-вот родит, не позволяет нам ехать в эшелоне.
Тайный комитет
Комитет (под этим коротким названием он и остался в памяти евреев) был создан вскоре после того, как хабадники собрались во Львове. Он просуществовал немногим более полугода, но за это время успел спасти сотни семей. Члены Комитета взяли на себя организацию отъезда, откладывая собственное освобождение. До последней минуты, пока еще теплилась надежда на спасение хоть одного еврея, Комитет не покинул поля "битвы", как командир, преданный своим солдатам. Но восхищение вызывает не только самоотверженность членов Комитета, но и та мудрость, с которой они действовали.
Первым условием успеха было соблюдение правил конспирации. Малейшая оплошность грозила гибелью всем. Местонахождение Комитета оставалось тайной для большинства хабадников. Для связи и улаживания срочных дел в городе Комитет назначил людей, чья внешность не возбуждала подозрений: безбородых мужчин, женщин и подростков. Последние не открывали секреты Комитета даже своим родителям.
Осторожность требовалась от всех. Почти ежедневно во Львов прибывала новая семья хабадников, не зная, где остановиться. А каждая лишняя минута пребывания на вокзале людей с необычной внешностью таила в себе опасность. Поэтому Комитет поручил одному надежному человеку встречать все поезда с востока. Встретив очередную семью, он давал ей адрес и быстро усаживал в такси.
Когда некоторые семьи уже были снабжены документами, специальный представитель Комитета сообщал им время отправления эшелонов, чтобы люди не приезжали заранее и не расспрашивали никого на вокзале, вызывая тем самым подозрение.
Как я уже говорил, многие хабадники оказались во Львове без средств к существованию. Комитет поддерживал их деньгами из общественной кассы.
Однако главным делом Комитета было то, ради чего хабадники приехали во Львов — приобретение польских документов. Кое-кто, правда, добывал удостоверения в одиночку, но большинство возлагало надежды на Комитет. Был момент, когда казалось, что выезд через Львов уже закрыт. Комитет послал своего человека в другие пограничные города, чтобы выяснить, какие возможности имеются там, но он вернулся с плохими вестями.
Пришлось искать новые пути во Львове. Для отъезда требовалось получить официальное разрешение на присоединение к эшелонам. Связь с представителями власти удалось наладить при помощи испытанного способа: взятки. Комитет сумел "договориться" также с проводниками поездов, отправлявшихся в Польшу, а через них — с пограничниками. Установились "деловые" контакты и по ту сторону границы.
Очередность выезда определял Комитет. Критерий был один: прежде всего спасти для еврейства молодых людей. Поэтому первыми уехали ученики йешивы и семьи с детьми. В некоторых случаях, с согласия родителей, дети уезжали одни и семья не знала, доведется ли объединиться. Нередко "семьи" формировались в соответствии с документами, которые удалось раздобыть. Приходилось меняться детьми; братья и сестры назывались "мужем и женой" и наоборот.
Попытки советской тайной полиции завербовать доносчиков
Одним из наиболее удачливых добытчиков нужных документов был энергичный молодой человек Л.М. Он близко сошелся с председателем еврейской общины Львова Серебряным, у которого были связи и с советскими властями, и с польскими чиновниками, занимавшимися репатриацией поляков на родину. Серебряный самоотверженно помогал Л.М. во всем и достоин того, чтобы мы посвятили несколько строк его памяти: за свою бескорыстную помощь он заплатил жизнью. Нам немногое известно о нем, но ясно, что это был человек, всем сердцем преданный своему народу. Спасение сотен евреев, сумевших выехать из Советского Союза через Львов, — его заслуга. Да будет благословенна его память!
В начале месяца ав значительной группе хабадников удалось благополучно переправиться через границу. У остальных еще не было нужных документов. Неожиданно Серебряный исчез из Львова. Одни говорили: уехал на курорт, другие уверяли, что он вызван в Москву на допрос.
Тем временем Л.М. достал документы для ста двадцати человек и эта группа успешно пересекла границу. О счастливцах стало известно хабадникам во многих уголках России. Каждый день во Львов приезжало несколько семей.
В начале месяца элул Л.М. добыл документы еще для трехсот человек, и они уже готовились сесть в эшелоны. Между тем во Львов вернулся Серебряный и сообщил Л.М. неприятную новость: как ему стало известно из надежных источников, властям донесли, что большая группа советских евреев намеревается покинуть СССР под видом польских репатриантов. Л.М. срочно оповестил об опасности собиравшихся уже в дорогу хабадников.
Два дня стояли эшелоны и ждали "репатриантов", но евреи боялись выходить на улицу. Серебряный предупредил: у властей есть список хабадников, собирающихся выехать в Польшу, и люди сидели по домам, погруженные в мрачные раздумья о том, что в скором времени им грозит голод или арест. Евреи молились и вместо слихот[6] читали тегилим[7]. Такого месяца элул на нашей памяти еще не было. Даже в Рош-Гашана не собирался миньян. После предупреждения Серебряного стало ясно, что властям известно все о хабадниках во Львове. Очевидно, среди нас появились доносчики, что раньше трудно было представить. Но упорно ползли слухи, что некоторые хабадники попались на удочку МГБ. По всей видимости, следователям удалось их шантажировать.
Эту историю поведал мне 3. Она достаточно поучительна для того, чтобы показать, на кого падает выбор советской тайной полиции и каковы ее методы.
В начале тридцатых годов 3. короткое время учился в подпольной хабадской йешиве. После ее ликвидации он переехал в Москву и небезуспешно занялся различными спекулятивными сделками. Во время войны 3. эвакуировался в Самарканд. Чтобы избежать призыва в армию, он приобрел польский паспорт, так как граждане Польши не призывались в советскую армию.
После окончания войны 3. обручился было с одной девушкой-сиротой, но расторг помолвку, вернулся в Москву и опять занялся подпольным "бизнесом": куплей-продажей валюты, золота, драгоценностей. Временно он жил у своих довоенных знакомых.
Однажды утром 3. вышел из дому с "товаром" в сумке и неожиданно был арестован. На Лубянке его обыскали и посадили в одиночку, где продержали без еды и питья одиннадцать часов. Ночью его привезли на допрос. "Как твое имя?" — спросил следователь. 3. назвал имя, записанное в его документах. "Врешь!" -закричал следователь и ударил его в лицо. Затем он открыл папку и назвал подлинное имя 3. и город, в котором тот родился. 3. не оставалось ничего другого, как признаться во всем. Следователь завел с ним "спор" о хасидах Хабада (известный прием, при помощи которого МГБ выуживает у арестованного нужные сведения) . 3. спрашивал, за что преследуют хабадников, почему им не дают спокойно жить. Следователь отвечал, что они нарушают законы, и, между прочим, сказал, что недавно расстреляли главного раввина Москвы Медалью за тяжелое антигосударственное преступление.
В конце трехдневного дознания следователь подытожил: "Знай, что тебя надо судить за три преступления: ты уклонился от призыва, живешь по чужим документам и занимаешься "черным бизнесом". За каждое из них тебе полагается Сибирь... Сам понимаешь, что тебя ожидает, если это наказание умножить на три! Но мы готовы помиловать тебя, если ты согласишься быть нашим агентом среди хабадников". 3. представил себе, что его ожидало, и согласился.
"Вот твое первое задание, — продолжал следователь. — Семеро хабадников из Ташкента и Самарканда собираются проехать через Москву по дороге во Львов. Ты должен выяснить и сообщить нам, когда они прибудут в Москву и где остановятся". Эмгебист назвал имена. Шестеро были известными деятелями Хабада. Седьмым было имя автора этих строк.
Позволю себе небольшое отступление, чтобы объяснить, почему я удостоился такой "чести". Ведь во время пребывания в Самарканде я держался в тени и не занимался общественными делами. Почему же на меня обратило внимание МГБ? Я предполагал, что причина этому — мое прошлое периода тридцатых годов. Среди религиозной молодежи я был известен как начитанный юноша, и уже тогда я знал, что нахожусь на заметке у НКВД. В 1934 году мне рассказал один из друзей, что его вызывали в НКВД и долго расспрашивали о некоторых знакомых, в том числе и обо мне: какими книгами интересуюсь, читаю ли политическую литературу? Мой друг ответил, что я читаю только еврейскую литературу. Во всяком случае ясно, что мое досье хранилось в архивах Лубянки, и, возможно, в этом причина того интереса, который проявил ко мне следователь.
Три дня 3. держали в заключении. При освобождении его предупредили о неразглашении тайны и установили определенные дни, по которым он должен был являться и давать отчет о достигнутых "успехах". 3. вернулся на квартиру, а хозяйке рассказал заранее подготовленную историю. Ночью ему не спалось: мучили угрызения совести — ведь теперь его занятием станут доносы, он будет продавать не доллары, а души... Души своих братьев, с которыми вместе страдал долгие годы... И 3. истерически расплакался... Хозяева дома проснулись от этого ужасного плача и поспешили к нему. "Что случилось, что с тобой?" — спросила хозяйка. По ее лицу 3. понял, что это она выдала его чекистам. Но нужно было скрыть свою догадку, и он сказал, что потерпел неудачу в своих "гешефтах" и потерял много денег — оттого, мол, и плачет.
Некоторое время он пытался играть роль агента: расспрашивал хабадников, но в МГБ передавал выдуманные сведения о том, что эти семеро якобы еще не прибыли в Москву, что они уже успели уехать и тому подобное. Но долго так, разумеется, не могло продолжаться.
"Как освободиться от власти МГБ?" — ломал голову 3. Страдая от одиночества, от невозможности посоветоваться с друзьями, он вспомнил о девушке, с которой был некогда обручен, и пожалел, что бросил ее. Он написал ей письмо, умоляя простить его и приехать в Москву. Девушка согласилась. Сразу же после ее приезда поставили хупу[8] и сняли новую квартиру. 3. не рассказал жене о своей тайне, только намекнул, что не видит для них другого будущего, кроме выезда за границу, а для этого надо перебраться во Львов.
Через некоторое время чекисты приказали ему поехать в Ташкент. Но вместо Ташкента 3. отправился во Львов. Там ему пришлось столкнуться с особыми трудностями при покупке нужных документов, так как уже распространился слух, что он агент МГБ, и люди боялись с ним связываться. И все же ему удалось вместе с женой сесть в один из эшелонов. Но на границе их постигла неудача: при обычной проверке документов выяснилось, что у них недостает какой-то бумажки.
3. с женой посадили в пустой товарный вагон поезда, идущего обратно во Львов, и приставили к ним часовых, чтобы доставить в городской отдел МГБ. Легко себе представить, что ждало 3. за это "преступление" в дополнение к предыдущим... Ночью, около какой-то станции в нескольких километрах от Львова, поезд остановился. Охранники спали глубоким сном. 3. потрогал вагонную дверь — она оказалась незаперта. Моментально он и его жена выпрыгнули из вагона. Никого не было вокруг в этот поздний час. Они вернулись на свою квартиру. 3. спрятался, а его жена через посредников достала недостающий документ. Следующим эшелоном они благополучно пересекли польскую границу.
---
Во Львове
В этой ситуации, когда надеждам сотен людей на выезд в Польшу, казалось, не суждено было сбыться, попавшие в беду особенно остро нуждались в мудрых руководителях, которые нашли бы выход из западни и взяли на себя ответственность за принятие рискованных решений. Поэтому в первых числах месяца элуль 5706 года (в конце лета 1946 г.) был создан тайный Комитет, во главе которого стояли пятеро: благословенной памяти р. Йона Коген, да отомстит Всевышний за его кровь, р. Моше-Хайим Дубровский, мир праху его, и — долгие им годы р. Шмарьягу Сасонкин, р. Лейб Моцкин и еще один еврей, попросивший меня не упоминать его имени, назову его — П. Это были люди умные, инициативные и энергичные. Они поклялись друг другу, что не уедут из России до тех пор, пока не пересечет границу последний хабадник, нуждающийся в их помощи. Комитет подобрал себе толковых помощников, исполнявших его многочисленные поручения. Один из привлеченных в эту группу рассказал мне, что Комитет специально для него снял комнату, но работы было столько, что далеко не каждую ночь ему удавалось провести дома.
В предыдущем номере довольно подробно говорилось о деятельности Комитета, поэтому здесь мы остановимся только на некоторых ее аспектах, в частности, на самом главном: конкретной помощи евреям, желавшим покинуть СССР.
Из Львова было крайне трудно переправлять людей через границу. Распространились слухи, будто из других городов это сделать легче, и Комитет решил выяснить, так ли это на самом деле.
Задание это было поручено р. Залману Бутману. Ему предложили срочно отправиться в Вильнюс, чтобы разведать обстановку в этом городе. Выезжать следовало немедленно, ибо на следующий день начинался праздник — Рош-Гашана.
Р. Залман сел в поезд, взяв с собой лишь талит, тфилин да ломоть хлеба, и утром следующего дня был в Вильнюсе. С вокзала он направился в единственную синагогу, чудом уцелевшую в городе. Там, к великой своей радости, р. Залман встретил своего старого самаркандского знакомого, который до войны был резником в Каунасе. Резник познакомил гостя с раввином, тот пригласил р. Залмана на праздничный ужин и оставил его ночевать у себя. Вечером, узнав о цели приезда гостя, раввин рассказал, что еще недавно было совсем несложно перейти польско-литовскую границу, но в последнее время нескольких беглецов арестовали и посадили в тюрьму, и предприятие это стало неосуществимым.
Р. Залман вернулся во Львов и передал Комитету это неприятное известие.
Вспоминает р. Шмарьягу Сасонкин:
Наступил канун праздника Рош-Гашана. Никогда еще не было нам так тяжело и горько. Возможно ли, чтобы еврей накануне Рош-Гашана не побывал в микве?! И вот, едва забрезжило утро, люди стали стекаться к микве со всех концов города. Каждый дрожал от страха: не схватят ли его по дороге? Но, слава Б-гу, все добрались благополучно, и миква была настолько переполнена народом, что яблоку негде было упасть. Снова все мы были вместе, и на сердце чуть полегчало. Решили отбросить все страхи и, невзирая на опасность, встретить праздник как полагается. Составили миньяны и молились по домам, надеясь, что наша страстная мольба об избавлении будет услышана Всевышним...
После Рош-Гашана тревожные мысли вновь стали одолевать нас: что с нами будет? Висим между небом и землей. Невозможно уехать и невозможно вернуться. Денег на жизнь почти не осталось... "Как быть? Что делать?" — спрашивали мы в отчаянии у Л.М., самого удачливого из "добытчиков" документов. И тот решился на крайнее средство: отправился к тем польским чиновникам, у которых покупал документы, необходимые для перехода границы, обрисовал им наше положение и уговорил вернуть часть денег, уплаченных им за документы, которые так и не удалось использовать. Возвращенную поляками сумму распределили среди самых нуждающихся семей.
Тем временем в городе прошел слух, что евреи, не носящие бороду, могут получить разрешение на выезд, однако председатель общины считал, что рисковать не следует. Члены Комитета решили пока не трогаться с места, однако небольшая группа людей, находившихся в самом отчаянном положении, решила попытать счастья: будь что будет! Надо сказать, что кое-кто расценил позицию председателя общины как попытку повлиять на настроения хасидов в интересах властей. Так или иначе, тридцать семь человек оказались в вагонах эшелона, идущего в Польшу. Перед дорогой евреи прочли псалмы и воззвали к Всевышнему с мольбой об избавлении: "Да услышит Г-сподь стон наш..."
Спустя некоторое время пришло известие, которого все мы ждали с великой надеждой в сердце: вся группа благополучно пересекла границу. Когда мы узнали об этом, наши души переполнились радостью.
Рассказывает р. Залман Бутман:
Накануне Йом-Кипура настроение у многих упало. В микве, которая находилась в помещении городской бани, в этот день совершали погружение трижды и не выходили на улицу в те часы, когда человеку с бородой было особенно опасно там появляться. В синагогу вечером пошли лишь немногие, остальные молились по домам, постаравшись собрать миньяны незаметно для окружающих.
В один из дней между Йом-Кипуром и праздником Сукот мы собрались в просторной квартире одного из членов Комитета, обсуждали создавшееся положение, спорили до рассвета. В четыре часа утра появился П. с бутылкой водки в руке и громогласно заявил, что в честь наступающего праздника непременно следует выпить. Все с удовольствием приняли его предложение, настроение у людей изменилось. В комнатах зазвучало веселое "лехайим!", все чокались и поздравляли друг друга. Было решено построить суку. Задача не из легких: не было нужных материалов, да и где строить? Ведь, не дай Б-г, милиция обнаружит нашу суку!
В конце концов нашлось решение. Маленький дворик при доме был окружен железным забором, который послужил опорной стеной для суки. Я раздобыл несколько охапок сена, и скоро сука была готова. Она была такая маленькая и низкая, что сидеть приходилось на земле, а ноги выставлять наружу. Но, несмотря на скромные размеры суки, не менее тридцати евреев, сменяясь, перебывали в ней на праздничных трапезах.
В один из первых дней праздника Сукот ко мне обратился за советом р. Йосеф Ривкин. Ему удалось обеспечить свою семью из четырнадцати человек польскими документами, и вечером того же дня к границе должен был отправиться пассажирский поезд, ехать которым было гораздо опасней, чем эшелоном. Считаю ли я, что стоит рискнуть, спрашивал меня р. Ривкин. Я ответил ему, что не вправе давать советы, когда речь идет о жизни и смерти, но если бы такая возможность представилась мне, то я бы ею воспользовался. Он молча пожал мне руку — и разрыдался...
Р. Йосеф решился. Все предприятие было делом весьма сложным: сначала надо было ехать на машине на восток, в город Золочев, и там садиться на поезд, поскольку, по слухам, в Золочеве не так придирчиво проверяли пассажиров. На обратном пути семью р. Йосефа могли арестовать во время остановки во Львове... Было решено, что по прибытии во Львов двое юношей, которым угрожала большая опасность, чем остальным членам семьи, соскочат на платформу и вернутся в вагон по окончании проверки. Когда поезд остановился, юноши спрыгнули, но милиционеры, которыми перрон буквально кишмя кишел, помешали им возвратиться к своим. К великому огорчению обоих, им пришлось остаться во Львове. Они попытались было достать машину, которая нагнала бы поезд по дороге, но ни один шофер не согласился везти их к границе: это могло плохо кончиться для всех. Оказавшись в безвыходном положении, юноши обратились к начальнику станции, сказали ему, что случайно отстали от поезда, и попросили помощи. Тот посадил их на товарняк, идущий к границе, но по прибытии на место оба сразу же попали в руки милиции. К счастью, все обошлось: в стоявшем на соседних путях поезде, в котором проходила пограничную проверку семья Ривкиных, оказался знакомый поляк, посредничавший при переправке евреев за границу. Ему удалось выручить ребят, и они присоединились к своим родным.
Поездка в Барановичи
Комитет пытался изыскать любую мало-мальски приемлемую возможность переправить евреев в Польшу и направил посланцев в разные города, расположенные неподалеку от границы. После неудачи в Вильнюсе р. Залману Бутману было поручено попытать счастья в Барановичах. Р. Залман вспоминает:
В седьмой день праздника Сукот я прибыл в Барановичи. Здание вокзала было разрушено во время войны прямым попаданием немецкого снаряда. Через эту узловую станцию проходило множество поездов, и платформы были запружены тысячами людей, сидевших под открытым небом и дрожавших от холода.
В Барановичах, в отличие от Вильнюса, к великому моему сожалению, не оказалось ни одной синагоги, а прохожие на мои вопросы отвечали, что в городе вообще нет евреев. Меня охватила тоска, я совершенно не представлял себе, где проведу ночь. Зашел я в привокзальное помещение, где был длинный коридор, по которому то и дело сновали люди, и, опустившись на ледяной мраморный пол, прижался к стене, чтобы не мешать проходу. Тут подошел милиционер и стал гнать меня.
— Товарищ милиционер, — сказал я ему, — я инвалид, у меня больные ноги. Я стоял, пока не упал от усталости. Позвольте мне посидеть, я постараюсь не мешать никому.
Слава Б-гу, мольбы мои подействовали. Ужасы той ночи мне будут вспоминаться долго: из-за сидения на холодном мокром полу боль в ногах была невыносимой, стоять же я тоже не мог. Но благословен Дающий силы усталому — наступило, наконец, утро, я поднялся и пошел в город на поиски: вдруг найдется все-таки хоть один еврей — ведь сегодня канун праздника, а я совсем один. Я спрашивал каждого встречного: где здесь живут евреи? И всякий раз получал один и тот же ответ: нет здесь евреев. Наконец двое прохожих, посовещавшись между собой, сказали: "Кажется, на Церковной улице живут евреи, но это — на другом конце города".
Усталый и измученный, дотащился я до указанного места. Постучал в дверь. Мне открыли двое молодых евреев. Оказалось, что они из Польши и жили в этой квартире временно. Очень скоро выяснилось, что места для меня там нет. Они дали мне адрес своего знакомого, жившего поблизости, но и тот заявил, что не может пустить меня на ночлег без разрешения властей, да он и не хозяин - сам снимает угол у гоя, которого нет дома — куда-то уехал на день. Тогда я сел на ступеньку и сказал:
— Я калека, у меня нет сил двинуться с места, да и некуда мне идти.
Мой изможденный вид, видимо, тронул этого человека, и он разрешил мне войти в дом.
Праздник вот-вот должен был начаться, и я, превозмогая невероятную усталость, отправился на базар, накупил на несколько дней хлеба, яиц и прочей снеди. На обратном пути я вознес благодарственную молитву Всевышнему: "Благодарю Тебя, Г-споди, за то, что есть у меня где переночевать, а также чем встретить праздник".
Еврей, приютивший меня, собрал по моей просьбе миньян. Десятый прибыл на молитву прямо с работы, с фабрики, весь черный от копоти.
В тот день я познакомился со старухой-соседкой, которая рассказала мне, что она родом из Польши и у нее есть удостоверение личности, куда вписан ее сын, который недавно скончался. Она уезжать не собиралась, и я купил у нее удостоверение за тысячу рублей. Во Львове такой документ стоил не меньше пятнадцати тысяч. С этим удостоверением — единственным приобретением в Барановичах — я вернулся во Львов. Ничего утешительного сообщить Комитету я не мог.
От надежды — к отчаянию
Итак, попытки Комитета найти новые пути перехода границы не увенчались успехом. Львов по-прежнему оставался единственным местом, из которого еще можно было как-то выбраться за пределы Советского Союза.
Вернемся к повествованию р. Шмарьягу Сасонкина:
После праздника Сукот был сформирован эшелон в Польшу. На этот раз решили рискнуть не тридцать семь, а пятьдесят семь человек. Когда же и эта партия, с Б-жьей помощью, благополучно миновала границу, решено было ехать всем оставшимся. Люди хотели знать мнение Любавичского ребе, р. Йосефа-Ицхака, по поводу происходящего, но из Львова связаться с ним не было никакой возможности, поэтому мы передали уезжающим нашу просьбу рассказать Ребе, в каком мы оказались положении, и попросить у него совета. Ответ пришел очень скоро. Ребе считал, что ехать нужно немедленно, и желал нам успеха.
Надежда зародилась в наших сердцах, и, воодушевленные словами Ребе, мы принялись за устройство наших дел. По городу тем временем ходили упорные слухи, будто чиновники, запретившие было отъезд, вдруг стали очень любезны и даже изъявили готовность восстановить документы, которые ранее аннулировали. Правда, это, как говорили, будет стоить немалых денег. Мы собрали требуемую сумму, большая часть которой была взята в долг.
Одним словом, более пятисот человек, мечтавших вырваться из СССР, вновь обрели надежду. Комитет поручил одной женщине, назовем ее Ц., передать деньги определенному лицу, занимавшемуся нашим делом. Ей дали список трехсот человек, документы которых были аннулированы, и приложили к нему документы остальных. В назначенный день Ц. с шестьюдесятью восемью удостоверениями личности (каждое из которых было выписано на главу семьи и содержало в себе имена всех ее членов) отправилась визировать документы. Ее сопровождал р. Бецалель, приехавший во Львов из Херсона.
Она вошла, а р. Бецалель остался ждать ее снаружи. Вскоре он заметил стоявшую неподалеку машину и понял, что за ними следят. Чиновники не приняли у Ц. удостоверения (чтобы в момент задержания они оказались при ней) и быстро выпроводили ее. Ц. вышла совершенно растерянная и сказала р. Бецалелю, что им необходимо срочно увидеться с Л.М. — человеком, через которого осуществлялись все связи с представителями властей. Р. Бецалель шепнул ей, что за ними следят. Они поспешно распрощались, и р. Бецалель увидел, как к Ц. подъехала машина. Двое молодчиков втолкнули женщину внутрь и увезли в неизвестном направлении.
Нашему отчаянию не было предела.
В субботу, под утро, забрали брата Ц. Потом явились к ней на квартиру, искали ее мужа, но тот успел скрыться. Арестовали сына Ц., шестнадцатилетнего подростка. Обоих освободили в субботу вечером. Брат Ц. рассказывал, что у него допытывались, почему хасиды норовят сбежать из Советского Союза. Следователям было известно, что евреи не собираются оставаться в Польше, что они едут дальше. Два эшелона уже ушли, и власти считали, что желающих сбежать больше не осталось, как вдруг, пожалуйста, — есть еще такие! "Нет уж, довольно! — сказали они. — Путь закрыт!" В их руках остался список и шестьдесят восемь удостоверений личности с фотографиями.
Ворота захлопнулись и, казалось, навсегда. Вернуться туда, где жили раньше, мы тоже не могли. Большинство из нас осталось совсем без денег.
Однако дни проходили, а власти никак не проявляли себя. Комитет собрался на совещание. "Ехать! Достать новые удостоверения и ехать! Б-г поможет!" — решили мы. Обратились к женщинам: согласны ли они на такой риск? Ответ был категоричен: мы покончим с собой, если вы не решитесь. Но оставалась проблема денег. Где их взять? Удостоверения, отобранные у Ц., обошлись очень дорого. Решили вновь прибегнуть к займу. Но и того, что удалось одолжить, не хватило. Тогда приняли новое решение: каждый, у кого есть золото, доллары, драгоценности, должен внести их в общую кассу в качестве ссуды общине. В Польше этот долг будет им возвращен. Того же, кто не подчинится, с позором изгонят из общины, имя его будет внесено в список, который перешлют Любавичскому ребе. Но эти строгости оказались излишними, ибо все как один согласились с решением Комитета и отдали последнее. Благодаря этому удалось достать удостоверение для сорока четырех человек.
Воочию убедились мы в реальности Б-жественного Провидения и в милосердии Всевышнего. В девятый день месяца кислев, в годовщину освобождения второго Любавичского ребе р. Дов-Бера из тюрьмы, мы пересекли польскую границу, никто не позволил себе ни единой жалобы на тяготы пути.
Мы потратили огромные суммы, изрядную часть которых нам предстояло вернуть людям, выручившим нас, — вот почему, оказавшись на свободе, мы продолжали собирать деньги: ведь во Львове оставались сотни евреев, мечтавших о выезде. Немало их было и в других городах...
Сорок четыре еврея, в числе которых был р. Ш.Сасонкин, не могли добраться до эшелона, не нарушив субботу: хотя поезд отходил после исхода субботы, надо было как-то попасть на вокзал. Но раввины дали разрешение на поездку, ведь известно, что даже Хафец-Хайим[9], благословенна его светлая память, выехал из России в субботу. Несмотря на это, практически все мужчины шли к эшелону пешком, и лишь женщины, дети и старики, не имевшие достаточно сил для такого долгого перехода, ехали на машинах.
Читающий эти строки не может не обратить внимания на тот факт, что описываемые события произошли вскоре после арестов и заявления властей, что евреям уехать не разрешат. Не что иное, как воля Б-жья, руководило людьми и событиями.
Вслед за этим эшелоном ушли еще три, и все благополучно пересекли границу, но опасность не миновала: во-первых, в руках МГБ были фотографии отъезжающих, а в новых удостоверениях известных им людей были другие фамилии; во-вторых, в последних эшелонах люди ехали с документами, которые уже однажды были использованы. Проводники поездов — разумеется, за приличное вознаграждение — согласились привозить обратно во Львов уже использованные удостоверения. Каждое из них, проверенное на границе и отмеченное специальным знаком, который научились выводить, получали те, кто ехал в следующем эшелоне, — и, таким образом, одним удостоверением пользовались дважды. В одной из групп были мальчики, переодетые в девичьи платья, поскольку в документах их родителей были записаны дочери. И вот стоит такая "девочка", читая "Шмонэ-эсрэ", а нервы пассажиров натянуты до предела: не дай Б-г, если сейчас войдет в вагон какой-нибудь пограничник! В другом эшелоне какого-то пассажира стали подозревать в причастности к МГБ, и все евреи заволновались: может быть, агенты этой организации есть в каждой из групп? Мать держит на руках ребенка, тот кричит: "Мама!" А по документам она ему не мама, а бабушка...
А вот действительно серьезный случай: эшелон прибыл на границу. Пассажирам велели выйти из вагонов и выстроиться для проверки документов. Все вышли, и офицер стал проверять удостоверения. Подошла очередь 3. Офицер объявил, что удостоверение недействительно, приказал 3. отойти в сторону и ждать до завершения всей процедуры. Улучив момент, 3. проскользнул в товарный вагон и спрятался под грудой мешков. Офицер ничего не заметил, но пассажиры видели все и волновались: а вдруг беглеца обнаружат? Что будет с ним, если его найдут? Что будет со всеми? И каждый молился Всевышнему, чтобы Он обратил на них Свой взор, даже маленькие девочки читали псалмы, которым их обучили, споря, какой именно больше подходит к этому случаю: "В беде взывал я к Г-споду..." или "Из бездны взываю к Тебе, Г-споди!.."
Павшие герои
Читатели, внимательно следившие за нашим повествованием, по-видимому, охвачены желанием скорее узнать, чем же все кончилось? Удалось ли завершить это смелое предприятие? Слава Б-гу, операция удалась, несмотря на все преграды и смертельную опасность, угрожавшую людям. Свобода, лишь брезжившая в воображении евреев, стала реальностью. Невозможно поверить, но факт: через Львов покинули Россию около тысячи хасидов Хабада!
Но конец нашей истории печален. Были чудеса, были невероятные удачи, но в конце концов за все пришлось заплатить, и очень дорогой ценой. Начались аресты, а за ними последовали ссылки и лагеря. Жертвами стали самые лучшие, и даже место, где они погребены, неизвестно нам, и "Кадиш"по ним не прочитан. Исполним наш святой долг и расскажем о некоторых из них то немногое, что удалось разузнать. И пусть этот рассказ будет скромной поминальной свечой их душам, пребывающим ныне на небесах, пусть послужит напоминанием нашему забывчивому, грешному поколению...
В конце 1946 года массовая репатриация поляков на родину была прекращена. Советские власти перестали выпускать бывших польских граждан. Отныне каждый из тех, кто не успел выехать, но продолжал добиваться репатриации, должен был представить властям свое польское удостоверение, и если оно признавалось действительным, человек мог купить билет на пассажирский поезд, в котором обычно ездили советские официальные лица: дипломаты, офицеры, правительственные чиновники. Создавшееся положение лишило хасидов Хабапа единственной возможности переправлять людей через границу.
Деятельности Комитета пришел конец, его членам стало ясно, что они больше ничем не могут помочь другим. Пришло время действовать в одиночку. Р. Шмуэль Нотик все же решил воспользоваться единственной возможностью, которая оставалась — поездкой в обычном пассажирском поезде, хотя это и было очень опасно. С ним было трое ребят тринадцати-четырнадцати лет, вписанных в его удостоверение.
По какой-то причине вся группа явилась на вокзал с опозданием. Но и поезд не отошел в назначенное время: МГБ, агенты которого пронюхали о том, что в этом поезде должны ехать евреи с чужими документами, велело вокзальному начальству задержать отправление. Герои нашего рассказала сели в свой вагон, а сотрудники МГБ вошли следом. Арестовали всех, когда поезд остановился на границе. МГБ воспользовалось своим излюбленным методом, спровоцировав попытку незаконного пересечения границы, чтобы потом осудить людей не просто за намерение преступить закон, но за совершенное преступление. Подростков долго допрашивали, но через два месяца освободили — возраст выручил их. Шмуэль Нотик был осужден ОСО — особым совещанием — на десять лет лагерей.
"Контрреволюционеров" судил либо военный суд, либо ОСО. Военный суд, как правило, приговаривал подсудимого к высшей мере наказания — смертной казни, иногда заменяя ее длительным сроком заключения (до десяти лет). После 1947 года максимальный срок был увеличен до 15 лет. ОСО, где одним из судей был представитель МГБ, обычно давало подсудимому десять лет.
Шмуэль Нотик умер в лагере через год. Да отомстит за него Г-сподь убийцам!
Вскоре последовали новые аресты. Всего были арестованы семнадцать человек.
Во Львове после арестов
После этих трагических событий многие покинули Львов и вернулись кто в Москву, кто в Ленинград, кто в другие города. Некоторые прописались во Львове, перешли на легальное положение, устроились на работу. Иные же (и таких было немало) продолжали жить в городе нелегально. Уехавшие поддерживали связь с оставшимися, посылали во Львов деньги, а в ответ получали письма, в которых в завуалированной форме содержалась информация о положении в городе.
Теперь вся деятельность осевших во Львове хасидов сводилась к оказанию помощи попавшим в беду: отправляли посылки заключенным, помогали нуждающимся — тем, кто жил в городе нелегально и, скрываясь от властей, сидел взаперти и неделями не показывался на улицах. Несмотря на то, что даже навещать таких людей было небезопасно, один молодой еврей взялся им помогать. Он недавно вернулся из армии и еще не успел снять военную форму. Работая фотографом, мастером по увеличению фотоснимков, он ходил по домам и предлагал населению свои услуги. Такая работа позволяла ему не нарушать субботу, а также давала возможность навещать нуждающихся, не вызывая подозрений у МГБ. Однако уже через месяц властям стало известно о деятельности этого парня, он был арестован и отправлен в лагерь.
Известно, что человек не может жить без надежды. Львовские хасиды жили мечтой о выезде и делали все, чтобы добиться освобождения заключенных товарищей, искали людей со связями, и многие откликались, обещая помочь и сделать все, что в их силах.
Тем временем МГБ решило окончательно расправиться с хасидами. Р. Иона Коген и М.Х., которые одно время входили в Комитет, подвергались смертельному риску. МГБ разыскивало их, и обоим пришлось уехать из Львова. Их сменили другие: человек, которого мы назовем здесь М., и удивительной доброты женщина по фамилии Каценеленбоген, которую все звали "тетя Сара". Судьба ее настолько необыкновенна, что о ней можно было бы написать роман. Тетя Сара была наделена незаурядными способностями общественной деятельницы. Много добра сделала она людям. Тетя Сара работала в Комитете до лета 1947 года, пока ее не арестовали. Она погибла смертью праведницы в лагере, оставив по себе светлую память.
Вскоре иссяк единственный источник денежной помощи: связь с выехавшими за границу хасидами прервалась. Обстановка во Львове стала невыносимой. Репрессии продолжались; некоторые из живших в городе нелегально вынуждены были прописаться и начали работать, другие перебрались в Черновцы.
Так закончился "львовский период" в истории хасидов Хабада.
Р. Йона Коген
Имя р. Ионы Когена, не раз упоминавшееся в нашем повествовании, было хорошо известно хасидам. Он был одним из самых активных членов Львовского Комитета. Даже после того, как стали арестовывать одного за другим его друзей, р. Йона Коген не оставил своей деятельности: восстанавливал и налаживал связи между оставшимися в городе хасидами, помогал нуждающимся. К сожалению, имя его было хорошо известно не только хасидам, но и сотрудникам МГБ. Оставаться ему во Львове становилось с каждым днем все рискованней, и было решено, что р. Йона переедет в Москву. Переодевшись в крестьянскую одежду, чтобы не вызвать подозрения у властей, он благополучно добрался до Москвы и там в течение нескольких месяцев жил нелегально, поскольку прописаться ему не удалось.
Роковую роль в судьбе р. Йоны Когена сыграл некто М.Ш., который участвовал в делах хасидов, будучи при этом тайным агентом МГБ. К несчастью, и среди евреев были такие, кто не выдерживал пыток и ломался. Мучения, которые они испытывали в застенках МГБ, были поистине страшными. Нельзя осуждать таких людей. Длительное время терпеть муки гораздо тяжелее, чем лишиться жизни в одно мгновение. Вопрос только в том, когда М.Ш. сдался и заговорил: в ту минуту, когда эмгебешники прищемили ему дверью пальцы, или раньше — когда его пальцы только вложили в щель. Те, кто смог выстоять, кто выдержал пытки и не сломался — настоящие герои. Трудно найти верные слова, чтобы воздать должное их мужеству. Но об М.Ш. ничего подобного сказать нельзя. Я хорошо был знаком с этим человеком, он не был хабадником, а только вертелся в хасидских кругах, потому что жена его была из семьи хасидов. Сам же он ничего не знал ни о Торе, ни о хасидизме. Это был аферист, лишенный какого бы то ни было понятия о совести. Он-то и выдал р. Йону Когена.
М.Б., ленинградский еврей из хабадской семьи, поведал мне о печальных событиях, свидетелем которых ему довелось быть. Рассказывая, он не мог удержаться от слез. Святая, чистая душа, прекрасное сердце!..
Его дом служил местом встреч хасидов, у него собирался тайный миньян для тех, кто боялся идти в синагогу. И вот однажды, в канун Йом-Кипура, является к нему М.Ш., живший тогда в Москве. "Что ты делаешь здесь накануне Йом-Кипура?" — спросил его хозяин дома, еще не подозревавший в М.Ш. агента МГБ. Тот ответил, что учреждение, в котором он работает, направило его в командировку в Ленинград, и в Йом-Кипур ему хочется быть среди евреев. Хозяин радушно принял гостя, усадил, стал с ним беседовать. Неожиданно М.Ш. задал вопрос, совершенно не связанный с темой разговора: "Не знаешь случайно, где сейчас М.Х.?" Вопрос показался хозяину странным, но тогда у него еще не возникло недобрых предчувствий. Беседа продолжалась, и М.Ш. рассказал, что р. Иона Коген находится в Москве и у него трудности с пропиской.
— Как бы ему помочь? Нельзя ли прописать его в Ленинграде? — спросил он. Хозяин ответил:
— Пусть приезжает, поможем, поищем выход.
На этом беседа закончилась, пора было готовиться к Йом-Кипуру. За десять минут до зажигания свечей пришли другие хасиды, чтобы помолиться вместе в этот святой день. Некоторые из них знали М.Ш. и не доверяли ему, на сердце у них было тревожно. Но делать было нечего, они остались и провели весь день в молитве. После Йом-Кипура р. Йона приехал в Ленинград, и друзья действительно нашли возможность помочь ему и прописали его в Ленинграде.
Прошло два месяца. 19 кислева — в годовщину освобождения из Петропавловской крепости основателя движения Хабад, первого Любавичского ребе, — день, который торжественно отмечают все хабадники, — в доме М.Б. опять появился предатель. "Что ты здесь делаешь?" — спросил его хозяин и получил тот же ответ, что и в прошлый раз: "Я здесь в командировке, а поскольку сегодня 19 кислева и мне больше некуда деться, я пришел к вам. Вот бутылка, давайте праздновать". На этот раз хозяин уже знал, кто такой М.Ш., однако не подал вида и принял
М.Ш. как желанного гостя. Тем временем дом его стал наполняться людьми, пришел и р. Йона Коген.
Хозяин шепнул одному из своих домашних: "Иди на автобусную остановку, предупреди остальных, чтобы сегодня не появлялись у нас". Не успели еще собравшиеся сесть за стол, как раздался звонок: вошли трое эмгебешников, представились и потребовали предъявить документы. После проверки документы вернули всем, кроме М.Ш. и р. Йоны Когена. Этих людей агенты МГБ забрали с собой. На ближайшей остановке стояли несколько гостей, предупрежденных об опасности. Они видели, как М.Ш. и р. Йону Когена вывели на улицу. Там М.Ш. вернули документы и отпустили, а р. Йону Когена увели...
Его приговорили к десяти годам лагерей. Срок он отбывал в Караганде, там и умер через четырнадцать месяцев, в феврале 1949 года. Жена продолжала посылать ему посылки, пока не получила все обратно с припиской, что муж ее "в лагерных списках не значится". Только много лет спустя ей удалось узнать подробности и точную дату его смерти. В 1950 году ее тоже арестовали и приговорили к десяти годам лагерей за то, что не донесла властям на мужа. Она отсидела пять лет и после смерти Сталина была освобождена.
М.Б. арестовали в 1950 году по обвинению в том же преступлении, "недонесении". Он был осужден по статье 58-12. Этот параграф статьи превратил в доносчиков миллионы советских людей. Один человек, работавший в суде, рассказывал мне: однажды молодая женщина, бегавшая по очередям в поисках хлеба для своих детей и так и не купившая его, в сердцах позволила себе резкие выражения по адресу Сталина. Ее слышали трое. Все трое пошли и донесли на нее, ибо каждый боялся, что если он этого не сделает, то остальные двое донесут и на женщину, и на него самого. Никому не хотелось идти под суд, поэтому все трое написали доносы не только на женщину, но и друг на друга.
Завета Твоего мы не нарушили!
Казалось, что многочисленные аресты во Львове и других городах должны были положить конец борьбе хасидов за выезд из Советского Союза. Но борьба продолжалась, и с особенной силой она вспыхнула в Черновцах.
Из Львова в Черновцы переехали несколько семей, среди них — семьи нескольких членов Комитета и тетя Сара, о трагической судьбе которой мы уже рассказывали. Несколько юношей шестнадцати-семнадцати лет, бывших учащихся львов-ской йешивы, тоже присоединились к ним. Выбор остановился на Черновцах по нескольким соображениям: во-первых, здесь легко можно было найти работу, которая позволяла бы не нарушать субботу; во-вторых, город был очень удачно расположен — рядом с румынской границей — и когда-то служил перевалочным пунктом для польских беженцев, возвращавшихся на родину. Это вселяло в сердца переселенцев слабую надежду на то, что найдется какая-нибудь возможность пересечь границу, чтобы навсегда покинуть Россию.
Все приехавшие прописались и устроились на работу. Больше года - с сентября
1947-го по декабрь 1948-го — они жили относительно спокойно: молодежь училась в йешиве, взрослые постепенно приходили в себя после Львовского кошмара... Но неприятности не заставили себя долго ждать, и вскоре начались новые гонения на евреев.
З.А. — молодой человек, сумевший перебраться из России в Польшу, а оттуда — в Германию, вынужден был оставить во Львове свою мать и брата. Разлука с семьей не давала ему покоя, и он решил любой ценой вырвать своих близких из России. Он переехал в Румынию и нашел там людей, пообещавших спасти его семью.
8 декабря 1948 года мужчина и женщина, оба неевреи, явились к матери З.А., которая жила в то время в Черновцах, показали ей его фотографию и письмо, в котором он звал ее и брата к себе в Румынию. Они предложили план нелегального перехода границы, но мать испугалась и не согласилась. Тогда трое учащихся йешивы и упоминавшийся выше М.Х. со своим десятилетним внуком решили рискнуть и попытаться пересечь границу вместе с проводниками. Договорились, что если все кончится удачно, то об этом известят и остальных, чтобы и те пошли по их стопам.
На границе беглецы были схвачены румынскими властями. З.А. узнал об этом. Пленников пытались вызволить, предлагая чиновникам крупные взятки, но все было бесполезно. Беглецов допрашивал переводчик — советский подданный, еврей. Допросы велись на русском языке. Это была обычная практика Советов: внедрение своих людей в органы госбезопасности "братской страны народной демократии". Два дня пленников держали в Румынии, затем отправили обратно в Черновцы.
На вопрос следователя: кто организовал операцию? — мать и брат З.А. отвечали, что никакой операции не было, просто случайно познакомились с людьми, обещавшими перевести через границу. О Хабаде речь пока вообще не шла. Возможно, следователям не пришло в голову, что все дело как-то связано с хасидами. Состоялся суд, приговор гласил: пятнадцать лет лагерей — срок, заменяющий смертную казнь. Евреев обвинили в "измене Родине".
Только после вынесения приговора суду стало известно о принадлежности осужденных к Хабаду. Следствие возобновили в Киеве, затребовав из Львова дела хабадников. Находясь в лагере, заключенные почти не имели связи со своими близкими, у них даже не было права получать от них продуктовые посылки. Такое право предоставлялось уголовным преступникам, но не политическим...
После смерти Сталина, через шесть с половиной лет лагерей, герои нашего рассказа подали прошение о пересмотре приговора. В результате этого статья обвинения была изменена: вместо "измены Родине" — "незаконный переход границы", за что полагалось всего три года заключения. Свое решение судьи мотивировали так: поскольку обвиняемые пытались бежать не во вражескую капиталистическую страну, а в дружественную, братскую, с социалистическим строем, то это нельзя квалифицировать как измену Родине.
Из Черновцов к тому времени уехали все, кто имел хоть малейшее отношение к делу. Среди них были и р. Ашер Сасонкин, и М.В. Но в течение долгого времени никого не трогали, и М.В. вернулся в Черновцы и даже начал работать.
Однако не прошло и года после описанных событий, как М.В. арестовали по дороге в синагогу. Это случилось 16 сентября 1949 года. Дома у него произвели обыск, искали золото. Следователь, вопреки обыкновению, держался очень вежливо, и когда М.В. отказался подписать протокол, потому что был праздник — Рош-Гашана, ответил, что готов подождать с подписью до следующего допроса, и даже извинился.
На первом допросе от арестованного потребовали подробно рассказать о себе. Следователь записывал его ответы в течение трех часов, а потом спросил, какова его роль в незаконном переходе границы несколькими евреями 10 декабря 1948 года. М.В. признался, что знаком с этими людьми и знал об их желании покинуть СССР, но утверждал, что сам в этом деле не принимал участия. Его спросили, знаком ли он с Ионой Когеном, припомнили даже их совместную поездку в Ленинград восемнадцать лет назад, но М.В. все отрицал.
Потом речь зашла о хасидизме и о Хабаде.
— Являетесь ли вы хасидом Шнеерсона?
— Дай-то мне Б-г удостоиться этой чести...
— Вы, хасиды, представляете собой хорошо сплоченную организацию. Все хабадники на территории России знакомы между собой. Выполняя распоряжения вашего Ребе, вы готовы идти в огонь и воду...
— Да, но Ребе запрещает нам заниматься политикой. Наше дело соблюдать религиозные предписания.
Так держался на допросах М.В. Через два года после ареста его судили и предъявили обвинение по следующим статьям: 58-20 — измена Родине и помощь изменникам; 58-11 — принадлежность к антисоветской организации; 58-10 — антисоветская пропаганда. Приговор гласил: десять лет лагерей.
А вот краткая летопись арестов в других городах, где скрывались уехавшие из Львова хасиды.
Москва
В 1947 году задержаны четверо. Один из них, р. Дов Макбиляк, умер в тюрьме — да отомстит за него Г-сподь! Остальных приговорили к длительным срокам ссылки.
Ташкент
В 1949 году арестованы и приговорены к длительным срокам заключения р. Ашер Сасонкин и р. Давид Лабковский. Первый освободился через несколько лет после смерти Сталина, впоследствии ему удалось выехать из России. Второй — удивительный человек и прекрасный ученый, дни и ночи посвящавший изучению Торы, — умер в лагере. Да отомстит Г-сподь за его кровь!
Кутаиси
В 1950 году арестованы двое: И.Г., который мальчиком был рассыльным Комитета и теперь, повзрослев, должен был расплачиваться за "грехи молодости". Военный суд приговорил его к десяти годам. Он отбыл свой срок до конца. С ним была арестована и знаменитая тетя Сара, которая умерла в лагере.
Ленинград
В ноябре 1950 года в Ленинграде были арестованы тридцать семь хабадников. Почти все они приехали из Львова, но были среди них и ленинградцы, безуспешно пытавшиеся в 1946 году выехать из СССР через Львов и впоследствии вернувшиеся в Ленинград.
Следствие продолжалось до сентября 1951 года. Потом состоялся суд. Почти все были приговорены к десятилетнему заключению в лагерях. Среди осужденных оказалась и жена одного из обвиняемых, приехавшая в Ленинград, чтобы передать мужу посылку. Ее тоже арестовали и посадили на десять лет. Двое из осужденных — р. Хаим-Меир Минц и Агарон Кузнецов — умерли в лагере.
В "ленинградском деле" была одна новая деталь, требующая пояснения. На суде впервые был упомянут Израиль. Подсудимые обвинялись в нелегальном переходе границы с целью добраться до этой страны. Здесь, я думаю, уместно объяснить, зачем судьям понадобилось "клеить" еще и это обвинение. Все подсудимые были арестованы спустя четыре года после того, как уехали из Львова. Арест р. Йоны Когена, который был задержан через два года после того, как покинул этот город объяснить легко: эмгебешники знали о его активной деятельности в Комитете. Они разыскивали р. Иону давно, но прошло целых два года, пока им удалось его поймать. Ленинградские подсудимые были по сравнению с ним "мелкой рыбешкой", они, в сущности, не занимались никакой противозаконной деятельностью. Возникает вопрос: если их судили за образ мыслей, то почему ждали целых четыре года? Нет сомнения, что МГБ знало все о каждом из них.
Ответ, с нашей точки зрения, связан с общей ситуацией, сложившейся в те годы в Советхком Союзе и, в частности, с положением евреев в России. Сталинская внешняя политика в те годы известна: "холодная война" между СССР и Западом. Что же касается внутренней политики, то акцент в ней ставился на борьбу с "космополитизмом", другими словами, — с теми, кто недостаточно яростно ругал Запад. Борьба эта усилилась после второй мировой войны, в ходе которой демократические страны Запада были союзницами Советского Союза. Во время войны солдаты и офицеры советской армии встречались в Европе со своими товарищами по оружию из армий стран-союзниц. Возникли контакты, завязывалась дружба, что шло вразрез со сталинской политикой изоляции жителей Советского Союза от западного мира. Борьба с "космополитами" стала составной частью этой политики под лозунгами преданности социалистической Родине и "матушке-России".
Пропаганда, направленная против "космополитов, ненавидящих свою Родину", была призвана объяснить русскому человеку, что виновник всех бед, космополит, — это еврей. Еврей всегда служил козлом отпущения, так было и на сей раз. С другой стороны, коммунисты провозглашают "равенство и братство всех народов" и после октябрьской революции антисемитизм запрещен советским законом, десятки лет евреи считаются полноправными гражданами страны, так как же теперь объявить их "врагами Родины"?
Тут-то и появилась новая деталь в портрете еврея-врага: он не просто ненавистник советского строя, но еще и сионист, питающий симпатии к недавно образованному капиталистическому государству Израиль. А друзей у Израиля среди советских евреев было множество. Люди во время войны убедились, чего стоит лозунг "дружба народов": немцы уничтожали евреев, а русские-коммунисты молча одобряли этот геноцид. Оставшимся в живых стало ясно, что сегодня у них нет иного дома, кроме Израиля.
Поскольку Советский Союз всячески поддерживал идею создания еврейского государства, советские евреи позволяли себе открыто высказывать свои симпатии к Израилю, вызывая этим гнев Сталина и его подручных. Ненависть к евреям росла из года в год. Было решено с корнем выкорчевать "космополитизм", он же — сионизм, а другими словами — покончить с евреями. За дело взялось МГБ. Стали искать "убедительные доказательства вины" евреев перед советской властью. С этой целью из архивов были извлечены старые дела. Их изучали, находили в них "преступления", "серьезные нарушения социалистической законности" и устраивали повторные судебные разбирательства. Так и старые "львовские дела", извлеченные из архивов, дали повод к новым арестам евреев в разных городах через несколько лет после львовских событий. Вот почему "попытка перехода границы с целью переезда в государство Израиль" квалифицировалась как тяжкое преступление против советской власти.
2 февраля 1951 года во Львове были арестованы: р. Давид Хен, его брат, р. Ав-рагам-Агарон Хен, и р. Мордехай Шенкарь. В доме р. Мордехая четыре года назад собирался Комитет, и теперь этого человека обвиняли в причастности к подпольной организации. На одном из допросов р. Мордехай увидел папку со своим "делом", на котором было написано: "хранить вечно". В этой страшной надписи — вся жестокость режима, который заводит на невинных людей "вечные" досье.
Сначала р. Мордехая обвиняли в организации помощи евреям, незаконно переходившим границу, затем — в принадлежности к подпольной сионистской организации. Он был приговорен к десяти годам лагерей по статье 58-1 а.
В лагере, в Воркуте, его пытались вербовать в осведомители. Посылать оттуда письма родным разрешалось только один раз в шесть месяцев. Лишь в августе 1956 года он вышел на свободу.
"Ибо во тьме сияет мне свет Г-сподний..."
Наше повествование о борьбе хасидов Хабада за выезд из СССР близится к концу. В те страшные годы в еврейскую историю были вписаны новые страницы, вписаны кровью и слезами.
Но я не могу закончить свой рассказ, не поведав о мужестве и стойкости хасидов, проявленных ими в страшных условиях лагерей и тюрем.
Многочисленные книги, написанные бывшими заключенными, которым впоследствии удалось выехать из Советского Союза, повествуют о том, как в лагерях люди постепенно теряли человеческий облик. Недоедание, многочасовой непосильный труд на морозе, муки и лишения, выпавшие на долю заключенных, разрушали не только физическое, но и душевное здоровье. Тем большее восхищение вызывает мужество тех, кто и в этих условиях сохранили человеческий облик. Такие люди озаряли светом своей души всех, кто был с ними рядом.
Один из бывших заключенных, имени которого я не могу назвать, рассказывает:
Невозможно представить себе, до какой степени отчаяния и падения может дойти зэк. Я своими глазами видел узника, пожирающего дохлую крысу...
У меня тоже бывали минуты отчаяния, душевной слабости. Но, на мое счастье, вместе со мной отбывал срок человек, узревший свет Учения, черпавший в нем веру и отвагу. Его поведение производило сильнейшее впечатление на товарищей по несчастью. Рядом с ним люди как бы душевно очищались — так ярок был свет, исходивший от него. В течение многих лет, проведенных в лагере, этот человек не выходил на работу по субботам, стойко перенося все мучения, которые были связаны с наказанием за отказ от работы в лагере.
Друг моей юности, р. Ашер Сасонкин, проведший в лагерях не один год, за все время своего заключения ни разу не нарушил ни одного религиозного предписания. С ним вместе сидел еврей Р. , не имевший никакого представления об иудаизме. Стойкость и мужество р. Ашера, проявленные им в лагере, настолько потрясли Р. , что он потянулся всей душой к этому незаурядному человеку. Р. Ашер стал рассказывать ему о Торе, с его помощью Р. освоил тексты молитв. Р. Ашер писал слова молитвы русскими буквами и объяснял их значение. Р. стал по утрам вместе с ним читать псалмы, перестал есть некашерную пищу, отказался по субботам выходить на работу. Сорок девять дней карцера не сломили его. Лагерное начальство вынуждено было уступить.
Перед праздником Песах р. Ашер написал своим близким письмо с просьбой выслать еще одну посылку с мацой для Р. В Сукот они вместе строили суку.
После смерти Сталина оба были реабилитированы и вернулись к своим семьям. Но Р. ждала беда: пока он сидел в заключении, его жена вышла замуж за другого. Правда, она была готова вернуться к прежнему мужу, но р. Ашер объяснил Р. , что, согласно законам Торы, он не может теперь принять ее. Р. дал жене развод. Так понятия религиозной морали, по которым Р. начал жить в лагерных условиях, определили всю его судьбу.
Завершим нашу историю свидетельством еще одного бывшего заключенного:
Приближались дни покаяния. Возникла проблема: где взять молитвенник? В лагере работал вольнонаемный инженер, молодой еврей. Он не был религиозным. Заключенные попросили его раздобыть в ближайшем городке молитвенник. У этого парня была знакомая девушка, еврейка. У ее отца был молитвенник, но отдать его нам он не мог — он ведь тоже должен молиться. Выход все же был найден: книгу передали заключенным, те переписали ее и вернули владельцу. По сей день рукописный экземпляр молитвенника хранится у его переписчика, р. Гринберга.
Отважный поступок молодого еврея потребовал от него такого же мужества, которое было нормой поведения хасидов в их повседневной лагерной жизни. Дело в том, что любой контакт, особенно нелегальный, между заключенными и внешним миром рассматривался как серьезное преступление, за которое полагалась тяжкая кара. Тем не менее молодой инженер не испугался. Этот случай еще раз подтверждает ту истину, что "еврейская струнка" есть в душе каждого еврея, даже если он далек от иудаизма.
Перевела с иврита И. Верник
[1] Традиционные еврейские религиозные учебные заведения.
[2] Митнагдим (или миснагдим в ашкеназском произношении) - идейные противники хасидизма. Особенно сильны они были в еврейских центрах Литвы
[3] Еврейский закон.
[4] Бассейн для ритуальных омовений.
[5] Ведущий общественную молитву.
[6] Специальные молитвы о прощении, которые читают в месяце элул перед Рош-Гашана.
[7] Псалмы Давида.
[8] Свадебный балдахин, под которым происходит обряд бракосочетания.
[9] Хафец-Хайим - р.Исраэль-Меир Гакоген (1838-1933), более известный как "Хафец-Хайим" по названию одной из его ранних книг. Великий знаток Торы и Галахи.