Эмануэль Левинас. "Не обманывает ли нас мораль?" Реалия войны и эсхатология мира. (2.3) 26 мая 2022
Тот, кто слушал вчера вечернего Арестовича, как будто бы он присутствовал у нас на уроке. Если кто-то хочет услышат подтверждение того, что мораль и война – две вещи несовместные, пусть послушают вчерашнего вечернего Арестовича. Он говорит: половина оружия, которое обещали Украине, так и не поставили, а Путин мутит воду по всей Европе, прикупленные и прикормленные политики его, естественно, поддерживают и так далее.
Тема – это книга Эмануэля Левинаса «Тотальность и бесконечность». Есть русский текст, но самое главное – есть на него комментарии, которые мы, собственно, читаем, переводим и обсуждаем.
Самое первое, что говорит Левинас в самом начале своей книги, что мораль – это смешно. Это безумно жестоко и это безумно актуально. Мораль – это смешно. Украина кричит всему миру: «Смотрите, наших детей убивают, женщин насилуют, города разрушают». Что говорит Запад? «Ну отдайте им Донецк, отдайте еще пару городов, и все будет хорошо». Где мораль? Нет, на пару месяцев им хватило морали, даже на три месяца им хватило морали, даже поставили какие-то вооружения. Но это все было «крем на пироге». Что будет дальше? Арестович говорит, что решится в ближайший месяц, в какую сторону это все склонится. А пока совершенно не ясно.
Но для нас это лучший пример: тот, кто хочет построить свою жизнь на морали, ничего у него не выйдет.
Глобальная позиция, которую здесь развивает Левинас, что есть эсхатология, и есть реальность. И очень часто человек, приходя в религию, путает между эсхатологией и реальностью. Эсхатология – это те прекрасные пророчества, которые нам обещают мир в будущем мире. А реальность нашей жизни, бытия, реальность бытия – это война. И чем быстрее человек это понимает, тем легче ему потом устраиваться в жизни. Потому что человек может прожить свою жизнь, задавая вопрос: «Ну почему они такие аморальные?» Он говорит: «Успокойся, все философы задавали эти вопросы и дали ответ, что мораль – хорошо для детского сада, для маленьких детей, для мессианского видения, а в жизни совсем другие принципы. Это первое, что должен уяснить религиозный человек.
Это было краткое введение. Мы пошли дальше.
Так, Левинас говорит о том, что мало того, что во время войны разрушается общечеловеческая мораль, то есть отношение к ближнему - разрушается еще внутренняя мораль, то есть разрушается внутреннее эго. Человек во время войны мобилизованный, призванный не способен быть самим собой, он теряет свое «я», теряет свою личность. И Левинас видит в этом большую проблему, чем в жестокости и аморальности его поведения относительно других людей. Этим мы вчера закончили.
Это урок Эли Шейнфельда, 2-й урок по книге «Тотальность и бесконечность».
Сама система, дело не в том, что она недостаточно моральна. Есть противоречие, есть встроенное противоречие между моралью и тем, что называется система.
То есть «я выполнял приказ» - это правда, это горькая правда реальности. Это не значит, что человек не отвечает за свои поступки. Это не значит, что его потом не призовут к ответу. Реальность такова, что человек внутри системы начинает вести себя так, как ведет себя система. Адлер писал об этом очень хорошо, когда фашизм пришел к власти.
Но в войне эти вещи видны с большей интенсивностью.
Как мы сказали, война, по сути, только проявляет те вещи, которые существуют в мире. Бытие – это война. А настоящая война показывает это с еще большей интенсивностью.
Тоталитарность войны. Для эго нет права на существование. Оно полностью мобилизовано.
Я сегодня решил зайти на урок рава Натана, давно не был. Эго, эго, эго. Какая была проблема у Кораха? Он был очень умный, но он был эгоист. Хотел хлопнуть дверью и уйти, потом досидел до конца урока, там были всякие сказки интересные.
К сожалению, религиозное общество тоже занимается мобилизацией. Слово «эго» - самое ругательное слово в религиозном обществе. Эго не имеет права на существование, поскольку религия классическая, организованная религия – это борьба, это война. Эго, личность не имеет права на существование.
Существует миллион объяснений, почему эго – это плохо, почему эго – это зло, почему эго надо уничтожить. Но это все было правильно 200 лет назад.
Эго не имеет права на существование на войне. Оно полностью мобилизовано.
Не важно, какой строй вы выберите. В тоталитарном строе это сильнее, в не тоталитарном строе это слабее. Любой строй потенциально тоталитарный. Каждый строй может взять каждого из нас и приказать ему воевать, отдавать свою жизнь за родину. У Левинаса есть эта теза прополитическая, даже не во время войны.
Мы сказали: политика – это продолжение войны другими средствами, или война – продолжение политики другими средствами. Принципиально они тождественны.
Также политика основана на базовом насилии, на первичном насилии. Есть этот аспект, в котором «я» не может быть, эго не может быть тем, чем оно хочет быть на самом деле.
Человеку говорят, что эго – это зло, и стереть свое эго – это самое великое благо. И тогда не только система подчиняет эго, она еще придумывает объяснение – почему это плохо.
Самая главная книга рава Гинзбурга говорит о том, почему эго – это плохо, почему «познай себя» - это зло. Как такой умный человек, как рав Гинзбург, а он безусловно умный человек, может говорить такую чушь? Я, конечно, извиняюсь. Потому что он тоже мобилизованный и призванный. Потому что его тоже мобилизовал Хабад-Любавич. Потому что его тоже мобилизовала религия, которая ему сказала, что эго – это плохо. Эго – это ецер ара, эго – это эц ха-дат, дерево познания. Берегись эго. Это сама сущность ецера. Если такой умный человек, как рав Гинзбург, этому верит, не только верит, учит этому других, то что мы можем сказать о себе.
Чтоб из этого выйти, какой-то очень специальный калибр кирпича должен упасть человеку на голову, чтобы человек понял, что эго – это личность, эго – это я сам. Эго – это самое ценное, что во мне есть. Вы считаете иначе? Беседер. Я не буду с вами спорить, но я пойду по своей дороге.
Политика – это один порядок войны поменяли на другой порядок войны. Мы находимся здесь, на ступени фундаментального анализа. Но мы не можем просто взять текст и перевести. Здесь есть попытка понять, что лежит в основе.
Безусловно есть война более справедливая, менее справедливая, война более честная, менее честная. Иногда война – это необходимость, иногда война – это мицва. И тем не менее, что нам говорит Тора? «Каждый, кто убил человека, пусть сидит 7 дней за лагерем и потом должен окунуться в микву».
То есть война необходима, война – это мицва, и при этом она делает человека нечистым. Парадокс? Парадокс.
Здесь мы пытаемся найти основы. Что-то у Авраама, когда Авраам воевал, тоже какие-то свои войны, там тоже есть какая-то фраза, не помню.
Явление, феномен войны позволяет нам это увидеть.
Это как увеличительное стекло.
Если мы думаем о войнах в этом мире, массы людей, массы солдат, человеческие массы выходят воевать за то, что мы знаем, что движет этой реальностью, что там есть. Мы должны сказать, в чем состоит сущность философии, в чем состоит сущность политики, в чем состоит сущность войны, и увидеть связи между ними.
Эли подчеркивает:
Это не критика войны, это не пацифизм, который говорит, что мир лучше войны. Это критика западного подхода, что война – это зло. Больше ничего.
Запад говорит: мир – это хорошо, война – это плохо. Вот Запад. Пусть Украина помирится с Путиным, отдаст ему Донецк и еще что-нибудь, и все будет хорошо.
Израилю говорится то же самое. В сегодняшних постах есть много… «Украина говорит, что мы Израиль. Вот они сейчас начинают понимать, что такое Израиль. Как это – вести переговоры с Западом, который хочет мира». Запад считает, что война – это зло. Левинас – не такой наивный пацифист. Философ не может быть наивным.
Реальность мира – это война. И поскольку это реальность мира, там нет места для морали. Когда начинается война, прекращают действовать все моральные императивы.
Продолжим до конца этого абзаца.
Экзамен силы – это реальный экзамен. Но насилие не обязательно уничтожает людей. Насилие состоит не в том, что люди умирают, не в том, что заповедь «не убий» нарушается. Есть гораздо более глубокое, фундаментальное насилие. Оно прерывает их непрерывность.
Что это значит?
Я не идентифицирую себя там.
Я не вижу себя там.
Вчера я был учитель, а сегодня я на фронте. Как перейти оттуда сюда? Как связаны эти две задачи?
Эли он говорит про израильскую реальность, когда есть милуим, резервисты, которые призываются несколько раз в год. Я только что был учителем, а сейчас я на фронте. И как можно находиться одновременно в двух мирах? Он говорит: это прерывает личность, я – это не я.
Она заставляет нас исполнять задачи, которые превращают нас в чужих самим себе. Изменить не только нашим собственным обязательствам, но самой своей сути. Исполнять действия, которые уничтожают всякую возможность действия. Если есть вопрос морали у Левинаса, если есть этика у Левинаса, она начинается с разрушения субъекта.
Все, что описано до сих пор, как чувствует себя человек, который мобилизован, одни словом это называется «разрушение субъекта».
Если там нет субъекта, это даже не начинается. Перед тем, как спросить вопрос о другом, о том, что я наношу урон другому, уважение или ответственность о другом, есть вопрос обо мне: я есть здесь вообще?
Я здесь есть? Где ты?
В продолжение Левинас скажет про «Тотальность и бесконечность». Эта книга представляет себя как защиту субъективности. Это, прежде всего, защита «я». Это против всего левинасовского дискурса о другом.
Поэтому с утра мы читаем книгу о другом, а вечером мы читаем книгу о себе. Какая Тора для детей, какая Тора для подростков, а какая Тора для взрослых людей – думайте сами, решайте сами.
Если верить Юнгу, то «я» начинается где-то с 50-ти лет. Инициация. До 50-ти человеку нравится быть в стаде, он не видит в этом проблемы. Большинство людей.
Дальше Левинас говорит о том, что вся эта книга – это защита субъективности, защита «я». Это полностью противоречит всему левинасовскому дискурсу про «он». Это не значит, что это не существует. Но здесь, когда он хочет сказать то, что действительно горит, то, что действительно трудно, он начинает с того, что абсолютные императивы раскрываются как неабсолютные. Нет ничего абсолютного, все относительно.
Но в чем состоит это фундаментальное насилие? Это насилие относительно своего «я». Потому что я себя уже не обнаруживаю, я себя потерял, я уже не знаю, кто я. Я изменяю самому себе. Непрерывность прерывается не потому, что я делаю плохо другому, но потому, что я вдруг нахожусь в каком-то порядке, из которого невозможно выбраться.
Кто-то сказал, по-моему, это был рав Ашлаг, что единственный выбор, который человек делает – это окружение, которое он себе выбирает. Просто ты выбрал свое окружение, а дальше ты будешь плыть по течению. Если думаешь, что к тебе это не относится, ну, проверь, как говорится.
Некоторым людям везет в жизни, и они выбиваются из любого окружения. И поначалу это страшно. А потом они находят себя самих, и тогда становится интересно.
Когда я для себя понял, еще раз говорю про хабадские дела в Москве, когда я для себя понял, что, по большому счету, компания рава Гинзбурга – не моя компания, я их не понимаю, они меня не понимают и мы разговариваем на разных языках, это не относится к самому раву Гинзбургу, это совсем немножко другое. Я говорю про людей вокруг. Не то чтобы они плохие, они прекрасные люди, но мы разговариваем на разных языках, мы друг друга не понимаем. Это была жуткая травма. Хотя полтора года, которые я нахожусь в Бат-Аине, Бат-Аин – это поселок рава Гинзбурга, и ни с кем из его учеников я не могу общаться. И это поначалу жуткий кризис, а потом ты вдруг начинаешь обнаруживать какие-то интересные книги, каких-то интересных людей, которые почему-то хотят тебя слушать. И тогда ты понимаешь, что это большое чудо. Так что, кто знает, что на самом деле.
Находясь в каком-то обществе, человек теряет себя неизбежно.
Может быть, это идея Авраама Иври, который может сказать: «Я ушел из своей страны, из своего образования, из своей среды, от своих друзей». Может быть.
Рав Лихтенштейн говорил очень красиво: «Те, с кем я могу молиться, я не могу с ними говорить. А те, с кем я могу говорить, я не могу с ними молиться». По-видимому, это не только моя личная ситуация.
Итак, Левинас здесь озабочен не тем, что наносится урон другому, ущерб. Об этом будем говорить потом.
Это еще предисловие.
Здесь я не отрицаю, я уничтожаю императив быть самим собой.
Когда человек мобилизуется, уничтожается императив быть самим собой.
Я испытываю насилие. То, что я принимаю это добровольно, это не имеет никакого значения.
Поначалу человек чувствует такой кайф: «Вау, есть такое общество, которое меня принимает». И так смешно, что получилось, что единственное общество, в котором я себя чувствую самим собой, это мессианские христиане. Страшно сказать. Единственное общество, с которыми я могу разговаривать, мессианские христиане. Они какие-то вменяемые, они какие-то открытые, странно. И с ними интересно общаться.
Досы, религиозные, особенно в иудаизме - я не могу с ними общаться.
Подошел вчера к рав Натану. Говорю: «Рав Натан, я нашел такую книжку Левинаса и каких-то учителей». Он говорит: «Да, я читал, это неинтересно». Ну, о чем можно говорить с рав Натаном? О чем угодно, кроме Левинаса. А если мне интересен Левинас? Надо искать, с кем говорить об этом.
То, что я принимаю это добровольно, это насилие. Это ничего не меняет, это не говорит, что это не делается посредством насилия. Если я стремлюсь быть командиром спецназа, или я ползу, это неважно.
Еще раз: это неотредактированный конспект, не всегда понятно, о чем говорится.
Ты можешь спросить, это интересный вопрос по поводу прерывания последовательности вообще. Вопрос, который затрагивает наше существование как людей Запада. Мы способны жить несколько жизней параллельно?
Хорошая фраза: «способны жить несколько жизней параллельно». Как кошки…
Но вопрос, который задается с дней Платона. Собрать душу, способность быть чем-то цельным, цельность души.
Интересно, что в иудаизме тоже такая идея есть – разбросанность души. То есть человек находится во множестве мест, и при этом реально не находится нигде.
Это огромный вопрос философии. Это моральный вопрос, нравственный вопрос. Есть вещи, не связанные с другим, связанные с моей сущностью, с моим «я».
И здесь это выражается совершенно крайним образом относительно войны. Война размывает твое «я», война уничтожает твое «я», война прерывает последовательность.
54:45
Фундаментальный вопрос: что означает быть субъектом?
Левинас защищает субъект. Что такое быть субъектом? Это, может быть, анархизм? Субъект – это быть анархистом?
Разве это анархизм – ожидать от закона, чтобы он был имперсональным? То есть такой, который уничтожает, отрывает «я» от самого себя.
То есть, обязан ли быть закон таким, который вырывает «я» с корнем.
Возможна ли такая политика? Если возможна, она должна быть другой. В некотором смысле это правильно. Законы – это то, что я обязан исполнять без причины.
Закон не должен считаться с персональностью, такой, по-видимому, смысл. Персональный закон – это израильское изобретение…
Если мне скажут, что есть причина, что если я, например, не буду соблюдать правила уличного движения, то будут аварии. Но здесь причинность внешняя.
То, что я должен соблюдать правила уличного движения, это не потому что это безопасность. Он говорит: причинность внешняя. Порядок внешний. Это возможность объяснить порядок, но это не делает его личным.
Существование внутри тотальности – это логично. Но цена, которую платят за это, это платят своей личностью. Когда ты мобилизовался, в тот момент, что ты мобилизовался, ты превратился в инструмент.
В деревянный меч.
Продолжим внизу страницы. Левинас говорит:
«Лицо бытия, раскрывающее себя в войне, заключается в понятии тотальности, которая властвует над западной философией».
Мы говорили об этом. Что вся западная философия – это тотальность.
Левинас предлагает говорить от имени тотальности.
Левинас предлагает название для этого, называет это тотальностью. Это название книги.
Индивидуумы, которыми управляют без того, что они знают об этом. Индивидуумы, которые черпают из этой тотальности свой собственный смысл, который не виден вне этой тотальности. В этой уникальности? есть причины, это не абсурдно. Политическое не абсурдно. Можно его оправдать. Можно оправдать войны. Это не вопрос.
Уникальность каждого бытия приносится постоянно в жертву ради будущего, которое призывается раскрыть его объективный смысл.
Настоящее субъективное, уникальное настоящее приносится в жертву будущему. Коммунизм – прекрасный пример. Ради светлого будущего мы убьем одного человека, потом еще одного, еще одного…
Будущая объективность оправдывает разрушение сегодняшней субъективности. Почему? Потому что только конечное понимание имеет значение.
В философии только конечная станция важна.
Только последнее действие превращает людей в самих себя.
Другими словами, философия внушает человеку, что только будущее – это важно, только конечная станция – это важно. Человек превращается в средство, человек превращается в винтик, человек отказывается от своей уникальности, от своего бытия и от своей субъективности.
Оправдание войны – это из всех причин, которые мы знаем, в глубине отношения здесь??
По сути, это известная мишна – этот говорит: «Все мое», этот говорит: «Все мое». Если это все мое, почему я должен отдавать? И тогда выходит на войну, хорошая причина.
Моральное сознание способно выдержать насмешливый взгляд политики, только когда есть уверенность в том, что после войны наступит мир.
Понятно? Чтобы успокоить наши нравственные чувства, мы говорим: «Но после войны наступит мир». И мораль тогда успокаивается. «И это точно будет мир» - и мораль тогда дремлет.
Я точно знаю, что после этой войны будет мир.
Песня такая есть, тоже времен Войны за Независимость. «Я обещаю тебе, моя маленькая девочка, что это будет последняя война». Какая трогательная израильская песня из старого доброго Израиля. «Я обещаю, что это будет последняя война». И тогда мораль успокаивается.
Эта очевидность не принимается посредством простой игры антитез. (непонятно)
Эли говорит: я не знаю, что здесь имеется в виду в оригинале.
Эмпирический мир, который выходит из войны, основан на войне. Он не возвращает потерявшему себя его личность. Для этого требуется более первичные отношения с бытием.
Когда заканчивается война, человек не возвращается к самому себе.
Это перевод с французского. Эли говорит, что тут немножко проблемный перевод.
То, что я сказал в предыдущих отрывках, он говорит здесь открытым текстом.
Война не заканчивается, когда есть прекращение огня. Это не игра антитез.
Мир и война – это не игра антитез. Не имеется в виду два различных состояния, которые связаны друг с другом. Говорится, что речь идет о чем-то совершенно ином. Есть порядок мира и есть порядок войны. И невозможно перейти от одного порядка к другому, не теряя последовательности. Нет прямой дороги от одного к другому. Это качественно иное состояние.
Последний отрывок на сегодня и дальше неожиданный подарок.
Исторически мораль будет противоречить политике и выходить за пределы осторожности и канона красивого. Так, что будет утверждать, предъявлять претензии на безусловность и универсальность.
Исторически мораль всегда предъявляет претензии и на универсальность и безусловность.
Когда эсхатология мира, мессианского мира перекроет онтологию войны, философы это подозревают, они используют это для того, чтобы объявить то же о мире. Они используют эсхатологию мира для того, чтобы объявить так же о мире.
Мы говорили об этом, что есть онтология – реальность войны, а есть эсхатология – Конец Времен, тогда будет мир. Мир будет только в Конце Времен. Философы пытаются использовать это понятие сегодня тоже. Но сегодня это средство войны, легко понять. Одно из самых мощных средств ведения войны – это разговоры о мире. Увы, так.
Это логос конца. По-гречески эсхатология идет от слова «асхатон», конец. Они выводят конечный мир из разума. Они основывают мораль на политике. Но эсхатология – произвольное, субъективное видение будущего, раскрыть результат откровения? Подчиняется вере, относится естественным образом к области знания.??
(не все понятно, поскольку конспект не отредактирован)
Левинас кладет карты на стол. Есть два порядка: есть мессианский мир, эсхатология мессианского мира, и есть онтология войны, реальность войны. Эти два порядка не пересекаются. И поэтому, если есть порядок войны, если порядок войны – это порядок политики и порядок философии, то мораль относится к миру. А мир – это только Конец Времен.
Короче, мораль – это что-то, относящееся к Концу Времен, к утопии. Жестоко.
Статья, которую пишет Левинас после визита Садата в Иерусалим и подписания мирного договора с Египтом.
С Египтом подписали договор, но в Израиле после этого началась война, она идет до сих пор. Война поселенцев против левых, левых против поселенцев. И этой войне нет конца.
Итак, подписание мира с Египтом…
Про договор с Египтом я не слышал такого, а про эвакуацию поселений в Гуш-Катифе при Шароне совершенно четко говорилось, что это внутренняя политика. То есть поселенцы кому-то так сильно надоели, что их решили ликвидировать под предлогом мирного договора. Начал это Бегин, продолжил Шарон.
Итак, когда Садат приехал в Иерусалим, подписал мирный договор с Египтом, Левинас пишет об этом статью. У него есть несколько каких-то статей по поводу каких-то политических событий. Как называется эта статья? Статья называется «Политика потом». Прекрасная статья, замечательная статья. Я хочу зачитать только последнее предложение из этого текста, который завершает все, что мы говорили до сих пор, словами, которые совершенно удивительны.
Все, что мы сегодня говорили, это ради этого момента.
Далее текст статьи.
Я уже сказал, что поездка Садата открыла единственную дорогу к миру на Ближнем Востоке, если мир вообще возможен.
Садата, правда, потом убили через год, но зато он проложил дорогу к миру… Ребе был резко против этого мирного договора со страшной силой. Некоторые другие религиозные лидеры его поддержали.
То, что его слабость с политической точки зрения, это выражение его дерзости и того, что сильно в нем.
То есть политически это слабость, но там есть какая-то дерзость. И в этом его сила.
Возможно, что это вклад, взнос в саму идею мира везде и всюду и для всех. Мысль о том, что мир, который достигается, выходит за пределы чисто политической мысли.
Какая наивность. Святая наивность. Ребе говорил, что Израиль мог подписать договор с Египтом, не отдавая Синая, египтяне бы его все равно подписали. А Садат говорил: что я отдал – клочок бумаги, что я получил – Синай, нефтяные поля и все остальное.
Война – это политическая категория. Левинас говорит нам, что понятие мира – это не политическое понятие. Если бы Шалом Ахшав был бы мессианским движением, то это имело бы значение, но они политическое движение.
Если кто-то думает, что Шалом Ахшав действительно имеет в виду мир, это наивность. Нет никакого мессианства, чистая политика другими средствами.
Война – это политическая категория. Это категория, которая характеризует сущность политического. Это не то, что есть политика во время войны и есть политика во время мира. Политика – это война по самой своей сути. Поэтому не может быть никакой связи между ней и миром.
И тогда мы задаем вопрос: что такое мир вообще? Что это значит – мир? В политическом смысле мир – это останова войны, прекращение огня. Это все. Когда политик говорит слово «мир» - это означает прекращение огня. С большинством арабских стран у Израиля есть именно прекращение огня. Может быть, между Украиной и Россией тоже будет какое-то прекращение огня, и поэтому все, что Зеленский говорит про какие-то окончательные решения и гарантии – это эсхатология. Понятно, что он это говорит, потому что это тоже политика, такое средство ведения политики, и довольно успешное. Но в конце будет прекращение огня, как с большинством арабских стран есть прекращение огня. Например, почему Израиль может бомбить Сирию? Ответ очень простой: потому что у Израиля и Сирии нет мирного договора, есть прекращение огня. И поэтому Израиль с точки зрения международного права вполне имеет право там долбать. И они даже соглашаются, они не отвечают на каждую… Вот такое решение.
Еще одно объяснение, чем Украина похожа на Израиль, наверное, будет какое-то прекращение огня. Кто-то думает, что будет окончательное решение? Блажен, кто верует.
Левинас говорит, что невозможно прийти от мира к войне посредством простой игры антитез. Это не имеет никакого смысла. Жить в мире – это значит дать другому жить. Дать другому быть – это не мир.
Интересная фраза.
Отношение с другим – это не индифферентность атомов, которые находятся рядом друг с другом и стараются как можно меньше встречаться.
Это не мир, это просто нахождение рядом друг с другом, это не называется шалом. Это означает, что обе армии выдохлись и решили пока что остановиться. Все войны Израиля закончились так: 1947, 1967 и все, прекращение огня. Нет четких границ.
Не война и не мир. Если есть мораль – это мессианская мораль, в том смысле, что это предполагает другое отношение к реальности.
На простом языке это можно говорить: история и конец истории.
Необязательно придерживаться этой упрощенной презентации и говорить, что есть мысль, которая позволяет выйти за пределы истории, выйти за пределы законов войны, которые предписывают скорость движения времени и логоса реальности и каким образом мы интерпретируем то, что есть.??
Свет Машиаха может светить в реальности тоже. Будущий мир тоже находится здесь, как мы об этом говорим. Немножечко от этого мессианского ведения пророков может и должно присутствовать. Как мы всегда говорим, человек должен находиться в двух измерениях – в настоящем и в будущем. И при этом надо понимать, что настоящее – это война, а мир – это только будущее.
Это анти-Гегель, кто-то говорит.
Э.Ш. Гегель думает, что в понятиях конца истории… (непонятно)
Левинас говорит, что ни одна слезинка не должна остаться не утешенной.
Достоевского начитался в детстве.
Ты хочешь видеть Гегеля? У Гегеля – имеет значение только конечная станция, конечное понимание. Только последнее действие превращает людей в самих себя.
Уникальность настоящего приносится в жертву светлому будущему. Есть различие между эсхатологией мессианского мира. Что это означает? Выход за пределы настоящего, мыслить, глядеть на вещи совершенно иначе.
Ребе был в свои последние годы был так уверен, что Машиах уже здесь, что он предлагал учить про Машиаха именно для того, чтобы изменить взгляд на вещи. То есть смотреть на вещи мессианскими глазами, эсхатологическими глазами. Получилось у него или нет – можно спорить.
Уже здесь Левинас говорит, что это событие было трансисторическим.
Большие люди имеют большие халомот. Ребе тоже мечтал, что вот сейчас рухнул «железный занавес», евреи выехали из России и сейчас придет Машиах… Но пришел Путин, анти-Машиах.
Возвращаясь к истории с Садатом, Левинас говорит, что это событие трансисторическое. По всем понятиям, по всем правилам игры это, говорит, против всех правил игры. Какой кошмар.
То, что была в нем слабостью с политической точки зрения - это было не так важно. Это было символично. Все, что возвращает это событие в политику, попытка видеть в этом политическое соображение лишает его смысла.
Левинас говорит: нет, этот человек пришел и протянул руку перед тем, как подписать договора, не до того, как подписали договора. Он решил, что надо разбить посуду, что мир – это не продолжение войны. То, что слабое в нем политически – это то, что сильное в нем, то, что дерзкое в нем. Тот, кто был там, свидетельствует, что это было событие очень необычное. Это было совершенное удивление с политической точки зрения.
Кстати, Шарон в своей биографии описывает примерно так же. Он рассказывает, что когда Садат прилетел и они встретились. А Шарон был главнокомандующим, который вел войну против Египта. И вот они встречаются. И между ними какой-то дружеский разговор. Странность? Странность. Встреча Иакова и Эйсава, не знаю, это то, что приходит в голову. Тот, кто был там, говорит, что это было что-то совершенно непонятное и удивительное.
С другой стороны, это держится уже 40 лет, со всеми проблемами и с тем, что Садата тогда убили. И тем не менее, действительно, в каком-то смысле это стало основой того мироустройства, которое сегодня есть на Ближнем Востоке. Не знаю.
Мир не заключается с помощью соглашений. Соглашения – это прекращение огня в лучшем случае. В худшем случае большие соглашения, в которых ясно, что проигравшая сторона будет унижена. Вся история перехода от первой войны ко второй войне была ясна.
Вероятно, Первая мировая и Вторая мировая, когда унизили Германию.
Это не мир, это новость. Я хочу закончить тем, что показать глубокую связь между Левинасом и Розенцвайгом. В своем письме к родителям в середине войны в 1916 году, Розенцвайг – солдат на германском фронте, и он пишет:
«Война не менее моральна фактически, чем мир. Люди могут быть хорошими или плохими. Пацифизм – это извращенный идеал, поскольку он считает, что добро и зло зависят от внешнего состояния вещей, вместо того, чтобы смотреть на внутреннее состояние человека».
«Это Шалом ахшав», - говорит в скобках Эли Шейнфельд.
Он говорит: давайте изменим ситуацию вовне. И что? И придет хилонимный (светский) Машиах.
«Религиозная идея мира, если только она не используется как примером состояния души индивидуума. Это только идея Конца Времен. Мир придет, когда люди достигнут цели мировой истории. Поскольку религия не видит в этом мире конца дней, как нечто, что человек способен сделать, но это прямое действие Всевышнего - это произойдет после последних войн, страшных войн, не имеющих объяснения. Эти войны не воздействуют на людей так, чтобы они начинали понимать ужасы войны. Это сознание есть в них изначально, пока есть войны, пока есть история. Но войны Конца Времен приведут к последнему разделению, абсолютному разделению между людьми, между добрыми и злыми. Это последнее испытание и самое сильное испытание, которым испытывается человечество. Но следует только снять с этого песенные одежды. И вместо того, чтобы говорить о последней войне, говорить о войне вообще, о сущности войны, и тогда перед нами встает философия войны».
Это было письмо Розенцвайга. Местами оно не очень понятно. Но смысл тот же самый. Он говорит: настоящий мир только Всевышний может сделать. Это отрывок, который нужно объяснить, и нужно понять, что Левинас, по-видимому, не читал этого письма. Он читал Штерна (непонятно, что это значит). Скорей всего, он не читал писем, но он читал «Звезду Избавления».
То есть, тут нет взаимовлияния.
Есть здесь две личности. Два великих философа, у которых есть очень близкие интуиции. И в этом смысле Розенцвайг идет еще дальше. И мы увидим это в продолжении.
Вот такой текст. Есть война, и она еще далеко не выиграна.