Не обманывает ли нас мораль (1.4)
Эли Шейнфельд. Левинас — Тотальность и бесконечное. Обманывает ли нас мораль? (1.4) 22 мая 2022
Это самое начало «Тотальности и бесконечности».
«Все согласны, что очень важно понять: не обманывают ли нас понятия этические, не обманывает ли нас мораль».
Тот вопрос, с которого мы начали: а вдруг нас обманывают? Пишут какие-то вещи, а это оказывается обман.
Может быть, мораль, о которой мы говорим – это обман или самообман. Очень интересный вопрос.
Наш дух ищет истины. Состояние войны останавливает мораль.
Он отрицает вечность каких-то учреждений.
(далее я пользуюсь русским переводом Левинаса)
Не состоит ли трезвость – открытость духа истине – в умении предвидеть постоянную угрозу войны? Война приостанавливает действие морали, она лишает вечные институты и обязательства их вечного характера и вслед за этим отменяет – пусть только на время – безусловные императивы.
На время войны принципы морали не действуют.
Война заранее отбрасывает свою тень на человеческие поступки. Она не просто является одним из самых жестоких испытаний для морали. Она делает ее смехотворной. Искусство предвидения войны и умение ее выигрывать всеми доступными средствами становятся упражнением для разума. Политика противостоит морали так же, как философия – наивности.
(это из русской версии Левинаса)
По-видимому, он говорит о том, что политика и война – это почти одно и то же.
Дальше он говорит о том, что поскольку вся наша жизнь – это война, то какой смысл вообще говорить о морали.
Нет нужды с помощью туманных фрагментов Гераклита доказывать, что бытие предстает перед философским мышлением как война…
Глобально наше бытие – это война.
Что война воздействует на бытие не только очевидным образом, но как сама очевидность или истинная реальность.
Реальный мир — это мир войны.
В условиях войны реальность отбрасывает слова и образы, которые ее скрывают, чтобы предстать во всей своей обнаженности и жестокости.
В условиях войны мы видим, что мир управляется совсем другими принципами, а не тем, что нам вещают.
Война – это жестокая реальность, жестокий урок, преподанный вещами, осуществляется как чистый опыт чистого бытия.
Опять же, бытие – это война.
Он, как вспышка молнии, сжигающей все покровы иллюзии, как онтологическое событие, вырисовывающееся в этой разреженной мгле, как движение существ, до сих пор скрепленных этой идентичностью, как приведение в действие абсолютов. Все это повинуется объективному закону, который нельзя избежать.
Испытание силы есть испытание реальности. Однако насилие состоит не только в том, чтобы ранить и уничтожать, сколько в разъединении связанных друг с другом людей, которых принуждают играть чуждые им роли, отказываться от обязательств или собственной субстанции, совершать акты, которые разрушили бы саму возможность что-либо делать.
Современная война, как любая война, ведется с помощью оружия, которое оборачивается против тех, кто держит его в руках. Война создает такой порядок, который полностью поглощает человеческую личность. Ничто не может быть вовне. Война не допускает никакой экстериорности, не дает возможности иному существовать как иному, она же разрушает идентичность Тождественного.
(до сих пор цитата из русского перевода Левинаса.
Далее урок Эли Шейнфельда с моими пояснениями)
* * *
Важно знать, не вводит ли нас в заблуждение мораль.
Та мораль, которую нам вещают с утра до вечера — это правда или это обман?
Не состоит ли трезвость, открытость духа истине, в умении предвидеть постоянную угрозу войны?
Может быть, этот трезвый взгляд на жизнь, он более приемлем, чем какие-то мессианские разговоры об идеальном мире.
Война приостанавливает действие морали, лишает вечные институты обязательств их вечного характера, вслед за ними на время отменяет безусловные императивы.
Война заранее отбрасывает свою тень на человеческие поступки. Война делает мораль смешной.
Он начинает с войны, потом переходит на политику. Фактически он говорит: так же, как на войне отменяется мораль, так же и политика отменяет мораль. «Моральная политика» – такой же оксюморон, как «наивная философия».
Левинас начинает с того, что факт нашей жизни – это война.
Фундаментальный вопрос: насколько мораль – это игра? Насколько мораль становится смешной, когда мы сталкиваемся с реальностью жизни? Мир – это постоянная война, и мораль становится смешной. Это наивно – пытаться быть моральным, нравственным во время войны.
Есть что-то перверсивное, извращенное, в морализаторстве. Когда ты приходишь в банк, чтобы обналичить чек, не рассказывай мне про мораль.
Что это говорит о морали? Что это говорит о том, как мы ведем себя друг с другом?
Кто может вынести реальность? Сохраняет ли мораль свою настоящесть, когда настоящесть открывается в том виде, как она есть?
Это вопрос, с которого начинает Левинас.
Может быть, мораль нас обманывает? Может быть, мы обманываем себя сами? Когда мы воспринимаем себя в качестве моральных, нравственных людей? Кто знает, что мы сделаем завтра? Кто знает, что мы сделаем, если у нас не будет еды, когда мы будем вынуждены защищать себя? Этот экзамен, мораль стоит на экзамене войны.
Когда я послушал первый раз, я абсолютно не понял. Ну как же так, у нас сейчас есть война Украины и России, и вот русская армия воюет аморально, а украинская армия воюет морально, разве можно так сказать, что нет морали на войне? Такой у меня был вопрос. Не знаю почему, я потом пришел к выводу, что здесь идет речь о какой-то глобальной…, что разве нет у нас законов ведения войны? Потому я пришел к выводу, что он говорит о чем-то более глобальном.
Что мы рассказываем себе, когда мы считаем себя моральными людьми?
Он связывает между войной и философией. Он связывает между войной, политикой и философией. И говорит, что эти три противоречат друг другу. Противоречат морали и противоречат наивности. Политика отрицает мораль, а философия отрицает наивность.
Был какой-то вопрос о мире. Он говорит: о мире потом будем говорить, сейчас пока война.
Разве политический цинизм не делает смешным разговор о морали? Есть пропасть между тем, что реально существует, и той игрой, в которую мы играем. Это наша игра. Это пропасть между политикой и между ежедневной реальностью. Это ножницы, это пропасть между тем, как мы будем вести себя в темных коридорах власти. Может ли быть иначе или нет?
Что он говорит о философии, что он говорит о реальности? Мораль не способна устоять перед экзаменом войны.
Пока есть вопрос, не обманываем ли мы себя, когда говорим о морали?
Нужно услышать, что только что закончилась война. Левинас говорит про что-то очень конкретное. Разве война не делает смешной цивилизацию? 1940-1945-й или 1914-1918-й. Разве две мировые войны не делают смешными все гениальные идеи Канта? У Канта есть статья, которая называется «Вечный мир».
Он задает вопрос, он ставит под сомнение… Нужно услышать за этим вопросом моральный кризис Европы в свете событий XX века вообще…
Если выяснится, что мусар, что мораль – это наивность, то это значит, что на это нельзя положиться. В каких-то вопросах, может, да, но что происходит в какой-то критической ситуации?
Есть какое-то протрезвление. Этот отрывок, этот абзац – это, в основном, история интеллектуалов после Первой мировой войны. Потому что самый большой кризис был после Первой мировой войны.
Пробуждение от утопии, от великих надежд. Люди, философы, вообще просто люди, которые воспитывались в духе великих надежд Просвещения. 100 лет человечество воспитывалось в идеи, что станет лучше, будет больше морали. И наступает кризис и все падает. Задает вопрос вообще про концепцию морали. В обычных скоростях работает ньютоновская физика, но что происходит, когда есть близкие к скорости света скорости?
В обычных ситуациях – мораль действует. Но что делается в критической ситуации?
Наивно ли задавать такой вопрос? Наоборот, сам такой вопрос – это пробуждение от наивности. Ответ здесь очень ясный: мы не можем (полагаться на мораль), это не произошло.
Вопрос: когда есть мир, никому не нужна нравственность.
Вся фишка, чтобы это было во время войны.
Вопрос: что бы сказал Левинас про какие-то моральные принципы армии обороны Израиля. Это тоже «смешно»?
Э.Ш.: нет.
Когда мы встречаем природную мораль? В обычной ситуации мы ее не встречаем. И когда есть всеобщая война, война – это типа увеличительного стекла, которое показывает нам, что было естественное состояние вещей, перед тем как люди объединились, решили отказаться от каких-то своих естественных прав. Природное состояние, естественное состояние – это состояние, в котором нет морали, нет смысла в морали.
Пока отношения между людьми будут основанными на каком-то общественном договоре, мы никогда не можем быть уверенными, что это все не сломается.
Когда это просто общественный договор, когда это просто соглашение, невозможно быть уверенным, что это не рухнет.
Это гораздо более фундаментальный уровень, чем вопрос: что делать с этическим кодексом Армии Обороны Израиля.
Это все договоренность. В какой-то ситуации этот договор не будет действовать. И вопрос: что тогда?
То, что Левинас хочет нам здесь сказать, это глубокая неуверенность в консистентности мусара, морали. На самом деле я не обязан придерживаться этой морали. Да, есть этический код Цахаль: я должен, но на самом деле я не должен. Я разрешу себе несколько исключений. Солдат был охвачен бурными чувствами, и это не время для морали. То, что делает мораль смешной, это не то, что солдат выстрелил в террориста, который был уже ранен.
Он говорит об израильских реалиях, когда была громкая история, когда солдат выстрелил в уже раненного террориста. И начался скандал, что это противоречит нашим моральным принципам. Солдат, по-моему, просидел пару лет. Был большой скандал на эту тему.
Э.Ш. спрашивает: тот, который осуждает этого солдата, не живет ли он в какой-то виртуальной реальности?
Так же, как и левые, которые осуждают действие солдат, они тоже понимают, что они хотят слишком многого.
Это определенное извращение морали, левых, скажем так.
С одной стороны, они как бы правы. Обе стороны говорят об одном и том же. Обе стороны говорят от имени морали, но одних он называет прекраснодушными, а других он называет реалистами.
Левинас выкладывает карты на стол. Мы должны понять, не обманываемся ли мы, когда мы говорим о морали? Может быть, это игра? Все моральные требования, которые мы предъявляем себе, может быть, это просто игра? Самообман? Он задает вопрос о нашем отношении к морали. Во время войны мусар останавливается. Моральная война или неморальная война – это уже вторичный вопрос. Правильная война или неправильная война, моральная или аморальная.
Пока все хорошо – все хорошо. Но что происходит, когда мир падает? Не только ты стоишь перед экзаменом, вся цивилизация стоит перед экзаменом.
Вопрос: почему он так считает, что невозможно быть моральным на войне?
Э.Ш.: Когда ты должен защищать своих родных, когда я должен защищать самого себя — есть ли место для моральных соображений? Женевские договоренности или этический код Цахаль? Есть здесь вопрос: может быть, мы обманываем себя? Может быть, это маленький обман?
…Нет, это разрушает. Есть что-то неустойчивое здесь. Может быть, мы живем в «кино»? Может быть, мораль – это какая-то «маска», которую мы одеваем на себя? В конечном счете, эта маска падает, и выясняется, что это не помогло, это не сохранило нас. Что Кант не смог предотвратить больших войн. Что Хайдеггер был не способен увидеть самые очевидные вещи.
Комментарий Паши:
— Как постановка вопроса это очень сильная постановка вопроса… Поскольку я изучал философию немножко…
Помимо того, что говорится про Гераклита, Гераклит – Бог войны философии, темный философ. По сути дела, с него началось это странное видение реальности, в которой все воюет со всем. Это его знаменитая фраза: «все течет, все изменяется». Что это означает? Что во всем ты видишь что-то вроде войны. Постоянная война. Все время что-то с чем-то воюет.
Аристотель, например говорит: весь мир состоит из пяти элементов — огонь, вода, земля, эфир и так далее. А для Гераклита все состояло из огня. Огонь – это то, что вообще никогда не принимает какой-то определенной формы. Что он этим говорит? Что всегда война, что везде война.
Эту идею, как мне кажется, подхватили все, и эта идея дожила до современности, дожила, в частности, до религиозного сионизма. То есть существуют какие-то противоположности, которые все время воюют друг с другом. Потом происходит выход на новый уровень и там опять будет война, потом будет выход еще на один уровень и еще будет война. Я не помню, это Гегель, по-моему. Единство и борьба противоположностей.
Какой-нибудь коммунизм и все, что основывается на таком мировоззрении, о чем говорит? Ребята, всегда есть война, всегда есть противоборство. Самый простой пример: борьба классов будет усиливаться с течением времени. Не будет успокаиваться, а будет все больше и больше развиваться. Эти противоречия заложены в основу существования.
И вот тут мне с утра очень ясно сложилось: если все существование – это война, всегда война, даже если ты идешь в банк, нужно или деньги платить или деньги брать, но в любом случае в какой-то степени это война, любое взаимоотношение – это война.
В таком случае как на войне отменяется мораль? Так во всем существовании она отменяется всегда? Это обман. Вопрос задается: какой смысл говорить о вечности, какой-то морали, если всякая жизнь война? Поразительно. Потому что он говорит: от мелочей до великих войн, если в основе всего лежит это видение темного Гераклита, если в основе всего лежит огонь, война, то тогда мораль вообще не нужна. Тогда он говорит: политика, которая является искусством предвидеть или избежать войны, тогда политика – это главное. А философия, мораль – это инфантилизм, наивность. Тогда это все наивность, тогда это все болтовня.
Я подумал, перед войной на Украине, на что все упирали, например, в Европе? «Реал политик». Вот реальная ситуация. А что мы будем делать, если начнется война, а у нас не будет газа? Все крутилось не вокруг моральных устоев, что Европа хорошая, хранит демократические ценности, а Путин плохой… И сейчас все крутится вокруг этих договорных…, вокруг этого искусства перенести войну чуть-чуть подальше, выйти из войны с меньшими потерями. Но все время это война.
Мне почему-то очень ясно этот кусок, о котором мы сегодня говорили.
— Сильнейший кусок, на мой взгляд.
— И поэтому вопрос стоит: а зачем нужна эта мораль? Если жизнь – война, тогда мораль все время будет отменяться. Потому что все будет крутиться вокруг войны в любом случае.
— Я бы сказал, что вопрос на самом деле более жесткий. Вся моя жизнь, может быть, я живу в каком-то кино? Может быть, мир устроен по каким-то другим принципам? Вот вопрос. Вопрос не только о мире вообще. Это личный вопрос.
«Люби своего ближнего, как самого себя. Это великое правило Торы». И где это «великое правило»? Где я, и где мир? Ощущение, что вся жизнь прошла в обмане.
Великий «миротворец» Рабби Акива возглавил одну из самых кровопролитных войн. Количество людей, которые погибли в восстании Бар-Кохбы, с еврейской стороны – это были миллионы людей. «Люби своего ближнего, как самого себя»? Ну и как это?
— Вопрос вообще звучит так: не вранье ли это все то, что мы проповедуем?
— Естественно. Тот самый Рабби Акива, который говорит: люби своего ближнего, как самого себя. В конечном счете, он возглавляет самое кровопролитное восстание, миллионы погибших. Может быть, это связано? Я ничего не хочу сказать про Рабби Акиву, но, может быть, это завышение планки в конечном счете выводит человека из реальной политики, и тогда он говорит: или все, или ничего? Или полная абсолютная любовь, или война до последнего солдата? Не знаю.
— Тогда получается, что, по большому счету, искусство политики и искусство морали вообще никак не состыковываются?
— Был такой рав Глуховский, я очень любил одно время на его лекции ходить, даже начал его снимать на видео. И как-то у него была лекция в другом городе, и он мне сказал: «Если хочешь, приезжай». Я приехал. И на обратном пути кто-то сел в машину, я сижу сзади и слушаю их разговоры. Какой-то мужик жалуется на свои семейные дела, что он хочет разводиться с женой, а жена делает то, он делает то, и так далее. Я все это слушаю и слышу, как Глуховский говорит: «А что ты думал, что ты сделаешь такой шаг и не получишь ничего в ответ?» Какая логика? В какой-то момент, в этот или другой, он сказал: «Нужно знать, как конфликтовать». Такую фразу я от него помню. Нужно знать, как конфликтовать. Ситуация, которую он хорошо описывает: есть война, значит все можно. Да, как раз вопрос: если человек исходит из какой-то идеальной ситуации он прийдет к тому, что «на войне все можно»… Когда человек понимает реальность, тогда он понимает…
Есть такая фраза: «чужую тайну не раскрывай». Когда есть какой-то конфликт, тоже есть какая-то граница, есть какие-то красные линии, которые не должен переходить. И возможно, что это то, что он здесь хочет выяснить. Когда он говорит: есть понятие природы и морали. Когда есть конфликтная ситуация, то все маски падают, и остается реальность человека.
Есть ли какой-то мусар, есть ли какая-то нравственность, которая может устоять в этих форс-мажорных обстоятельствах? Если есть — тогда есть смысл говорить о морали. Если нет – то нет. Хороший вопрос.
У Соловейчика есть такое место, когда-то мы читали, как ведет себя человек, который оказывается в какой-то непростой ситуации. Там он очень жестокие вещи пишет.
Это пока не ответ, это пока только вопрос: не живем ли мы в какой-то наивности? Если да, то можно ли построить какую-то более реальную картину мира? Надо думать.
— Это вообще центральный вопрос.
— Да. Человек живет в каком-то кино. Потом говорит: а может, я живу в кино?
— Интересно, почему все воложинцы (Воложинская иешива) этим вопросом задаются рано или поздно?
- Я понимаю, что Воложинская иешива – это было место, где учили реальному взгляду на жизнь.
*
Я всегда удивлялся, почему американцы, американские шлиахи себя ведут каким-то таким непонятным образом во многих моральных вопросах. Теперь я понимаю, что это принцип. Есть мораль для своих, есть мораль для чужих. Интересно. Сам вопрос уже интересен.
Вопрос еще более интересный. А если я пытаюсь вести себя по высшим моральным категориям, то, к чему призывает на первый взгляд религия, хасидизм и все, не ставлю ли я себя в заранее проигрышную ситуацию? Это тоже вопрос. Я играю по принципам высокой морали, а противоположная сторона или весь остальной мир играет по принципу «реал политик», это значит, у меня нет никаких шансов на победу. Правильно ли это? Это то, что Б-г от меня хочет?
— Христианство дает однозначный ответ: да, это правильно. Потому что сцена Иисуса из Назарета и Пилата – это встреча истины моральной и «реал политик», потому что Пилат отдает его на смерть именно в силу «реал политик». Потому что ему нужно сохранить мир с руководителем Израиля того времени. Поэтому в христианстве вложено мученичество, само по себе. А в иудаизме, по всей видимости, нет, мне кажется.
— Тот иудаизм для маленьких детей, которому нас учат, естественно стоит на категорических императивах. То же самое.
— А как же все-таки сохранить свою жизнь в некоторых ситуациях, когда ты поступаешься морали, моральным императивам?
— Не знаю. Непростой здесь вопрос. Религия требует от человека невозможного. А почему ведут себя так шлухим? Потому что, как мы всегда говорим, есть письменная Тора, а есть устная Тора. Письменная Тора ставит тебе какие-то завышенные планки, а устная Тора учит тебя, как реально реагировать. «Не будь слишком большим праведником». Тут все на очень тонких гранях.
Есть замечательная известная майса. Была в свое время такая типография, по-моему, в Славите, братьев Шапиро. Их арестовали по какому-то доносу, не помню, кто там с кем воевал, скорей всего, Маскилим, просвещенцы, которые не хотели, чтобы издавались хасидские книги. Их посадили в тюрьму. И был какой-то праведный еврей, про которого все знали, что он никогда не врет. Пришли к этому еврею и сказали: «Слушай, если ты про них скажешь, что ты их знаешь, что они не делали того, что о них говорят, то их освободят». Он говорит: «Но я же никогда не вру. Как я могу соврать, я не знаю».
Эта история заканчивается тем, что этот праведный еврей начинает молиться: «Всевышний! Соврать я не могу, забери мою душу». Он умирает, но братья Шапиро остаются в тюрьме.
Когда я читал эту историю, я говорю: что, как правильно? Ради своих принципов ты готов умереть, ладно, это твои проблемы. А что с людьми, которых ты мог выпустить на свободу и не выпустил?
— Но это, может быть, и порождает штетл? Штетл или в какой-то степени монашество.
— Жить в каких-то идеальных условиях.
— Это можно даже назвать красиво: мы строим новое общество. Я не знаю, кибуц – это тоже штетл в какой-то степени, в котором люди сами себя…
— Но интересно, что самая беспощадная война, в конце концов, была внутри штетла. Когда люди не хотят воевать в реальную войну… Вся война хасидов, миснагедов, просвещенцев, все, что разрушило штетл. Это была война всех со всеми, у которой не было никаких правил.
— Я скажу очень смешную вещь. В монастырях то же самое. Есть даже такая поговорка: много братьев – много ножей. Чем больше братьев, тем больше ножей. Внутренние войны в идеальных общинах, те, которые скрываются за стенами, они самые страшные, самые кровопролитные, они идут на уничтожение.
— Либо ты признаешь, что есть война, и выходишь на реальную войну, и тогда есть шансы, что ты будешь воевать, как нормальный человек, а не как орки. Либо ты отказываешься признавать, что есть война, и тогда, когда начинается война, ты к ней не готов.
*
Я как-то читал замечательную майсу. Есть такая субботняя газетка хабадская, в которой я читаю, в основном, только майсы, называется она «Сихат Шавуа». И как-то я прочитал совершенно замечательную майсу. В ней шла речь про какого-то молодого, но уже очень подающего надежды раввина, который сидел в синагоге и учился. Кроме Торы, его ничего не интересовало. Беседер. Так и надо. К нему обращались: помолись за такого-то, молись за другого, так как знали его как праведного человека. А он говорил: «Оставьте меня в покое, хочу сидеть и учиться».
Так продолжалось какое-то время до какого-то момента. В этом штетле была женщина, у которой заболела дочь, причем заболела, по-видимому, очень сильно. И она пробивается в синагогу — женщине зайти в синагогу тоже непросто. Она подходит к этому парню и говорит: «Помолись за мою дочь». Раввин говорит: «Оставь меня в покое, я хочу сидеть и учить Тору».
Ее прогоняют и она на выходе кричит ему: «Знай, что если моя дочь умрет, я не прощу тебя ни в этом мире, ни в будущем мире». Когда он это услышал, он сказал: «Хорошо, я буду молиться за нее». Она выздоровела, а он начал заниматься общественными делами.
Совершенно потрясающая история. Иногда есть барьер. То, что эта женщина пошла на войну, это, в конечном счете, пробудило его тоже, и он стал потом каким-то большим равом, раввином общины и так далее. Кто-то должен быть триггером.
Насколько я понимаю, он не отрицает полностью мораль. Он задает вопрос: какая мораль? Эта книга 1961 года. Он говорит: «15 лет назад мы видели, что никакой морали нет. А что будет дальше?» Есть ли что-то более твердое? Есть ли что-то более настоящее? Может быть, не такого высокого уровня, но реально работающее? Я, по крайней мере, слышу такой вопрос.
— То есть какая мораль может устоять перед лицом войны, перед постоянным лицом войны?
— Да. Интересный вопрос.