Урок Эли Шейнфельда по книге «Тотальность и бесконечность»

Второй урок (2.1)

https://www.youtube.com/watch?v=VjUhhROby50

С этих предложений начинается «Тотальность и бесконечность» Левинаса:

«Все согласны, что очень важно понимать, не обманывают ли нас мусар, то есть мораль. Разве ясность и открытость духа истине не говорит о постоянной возможности войны, состоянии войны или войне? Разве это не задерживает мораль?»

(Сравниваем с русским переводом «Тотальности и бесконечности»). Вот русский перевод:

«Никто не станет спорить с тем, как важно знать, не вводит ли нас в заблуждение мораль. Не состоит ли трезвость – открытость духа истине – в умении предвидеть постоянную угрозу войны? Война приостанавливает действия морали, она лишает вечные институты и обязательства их вечного характера и вслед за этим отменяет – пусть только на время – безусловные императивы. Война заранее отбрасывает свою тень на человеческие поступки. Она не просто является одним из самых жестоких испытаний для морали. Она делает ее смехотворной».

Конец прошлого урока Эли Шейнфельд занимался этой фразой. Не смешно ли говорить нам о морали в ситуации, когда жизнь означает борьба за выживание?

«Искусство предвидения войны и победа любыми средствами (политика) требуются как само действие разума.

Политика противоречит морали так же, как философия противоречит наивности».

Это самое начало книги «Тотальность и бесконечность».

Дальше Эли Шейнфельд комментирует:

Левинас начинает «Тотальность и бесконечность» размышлениями о войне. Это размышление о войне – это также размышление о том, что мусар, мораль не релевантны.

«Может быть, мы просто обманываем себя»? — спрашивает Левинас.

Может, по-настоящему мир руководствуется совсем по другим принципам, чем то, о чем говорят философы и раввины.

Может быть, то, что представлено нам как абсолютные заповеди, как безусловные заповеди, как, например, «не убий», и вдруг выясняется, что это ничего не стоит. Вдруг можно убивать. Поскольку если эти безусловные приказы не действуют во время войны, то, по-видимому, они изначально не являются такими безусловными.

Это приказание для мирного времени, мораль буржуазии для людей, у которых есть место под солнцем и покой.

То, что происходит в бэкграунде, я думаю, вы догадываетесь, это заповедь «не убий». Которую Левинас называет «самой главной заповедью Торы».

Об этом мы уже говорили, когда смотрели видео. Для Левинаса самая главная заповедь — «не убий». Когда ты смотришь в лицо другого человека, вспомни о заповеди «не убей». А что такое война? Война – это разрешение, массивное разрешение убивать. Вот такое определение войны.

Безусловный моральный запрет превращается в обыденность во время войны. Это то, о чем Левинас предлагает нам подумать. Во время войны какая-то основа морали разрушается. А именно то, что было основой основ, вдруг оказывается не релевантно.

Если это безусловно, это означает, что не может быть ситуации, когда этот приказ может быть нарушен. Это не то, что какой-то прекраснодушный пацифист говорит об этом. Левинас задает сущностный вопрос. Вопрос не в том, хорошо ли это или плохо убивать, вопрос не в том, вы за войну или против войны.

Войны – это факт существования. Как мы знаем, сам Левинас участвовал в одной из самых тяжелых войн в истории Запада. Хотя книга «Тотальность и бесконечность» написана в 1961 году, прошло уже какое-то количество лет после окончания войны, но память о ней еще есть, еще свежая. И у Левинаса это останется свежей памятью до последнего его дня жизни. Не просто война, мировая война. Целый мир, находящийся в войне. И в таком состоянии, в таком положении он спрашивает: разве это не смешно, говорить сегодня о каких-то безусловных «абсолютных императивах»? Кого мы хотим обмануть? Мы же знаем, что каждую секунду мы стоим перед испытанием, перед испытанием войны. И мы можем не выдержать испытания.

Получается, что мораль нас обманывает. Так для чего мы рассказываем друг другу сказки?

Смогли ли мы доказать релевантность морали? Можно ли говорить о какой-то абсолютной морали? За всеми этими вопросами слышен еще один вопрос: кто такие «мы», которые смогли доказать релевантность морали?

Этот последний вопрос я добавляю, а то не видно в тексте Левинаса, здесь, в нашем бейт-мидраше мы должны спросить этот вопрос. Кто такие «мы», которые спрашиваем себя эти вопросы? В каком качестве мы задаем этот вопрос? Когда его задаем? В каком пространстве задается этот вопрос? Относительно какого горизонта морали? Какой аспект морали разрушается во время войны? Мы греки или мы евреи?

Дериде говорит в своей статье про эту книгу Левинаса, он завершает словами Джеймса Джуиса: «Все наше прочтение пытается возражать его утверждению». В духе моего учителя Бенни Леви говорит Эли, который начинает свою книгу о Левинасе так (…)

Последний вопрос я хочу пояснить чуть-чуть больше. Это связано с тем развлечением, которое дальше проводит Левинас в продолжение предисловия между двумя возможными горизонтами, аспектами: онтология войны и эсхатология мира, который мы находим у пророков. Или, если сказать это более ясно, есть греческий горизонт, есть еврейский горизонт пророческий.

По-видимому, практический и эсхатологический.

Потому что тот, кто учит нас, что реальность – это война, полемос, это греки.

В следующем абзаце говорится, что не о нужно доказательство Гераклитоса, для того чтобы доказать, что бытие означает войну. Философской мысли. Что означает, что реальность есть война. Это означает по-простому, что война – это не только 1939-45 или 1914-18, это политическая реальность. Полис – это греческое изобретение, может быть, самое важное изобретение Греции. Это, по сути, пространство войны.

Полис и полемос, не знаю, похоже или не похоже:

Полис (означает город) – это по сути своей пространство войны. Таким образом, политика (тоже от слова «полис») – это искусство предвидения и победы любыми средствами, подобно тому, как война – это предвидение и победа любыми средствами.

То есть политика – это война. Это интересно.

Я очень люблю возмущаться израильской политикой. А может, все нормально? Пока все эти «сражения» происходят в Кнессете, в Фейсбуке, в газетах — может быть, это норма? Гораздо хуже, если это происходит на войне.

В России нет политики, нет политических битв, потому что нет политических партий, есть только одна партия. Поэтому, по-видимому, нет выхода, есть только война. В Израиле наоборот, есть битвы политические, но нет войны. Может быть, тут есть какая-то противоположность. Не знаю, надо подумать.

Тот, кто хочет, может услышать здесь известное выражение фон Клаузевица, известнейшего теоретика военной теории: «война – это продолжение политики другими средствами». Это выражение говорит что-то сущностное про политику. Политика не противоречит войне, это просто ее продолжение другими средствами.

В Израиле, кстати, придумали еще один интересный термин – ткуфат бейн а-милхамот. Израильская военная концепция говорит о том, что мы с нашими соседями все равно будем воевать. С Ираном, Сирией, все равно будет война. Что мы можем делать? Мы можем увеличить расстояние между войнами. Или: в Газу рано или поздно все равно придется войти, вводить войска. Что мы можем делать? Как можно, отдалить следующий заход.

Что делает Израиль в Сирии? Время от времени бомбит там иранские склады с оружием и так далее. Почему Иран не реагирует?  Потому что там тот же самый вопрос: это достаточный повод для войны или нет?

Еще одна система, как вести войну, не ведя войну – назвать войну «военной операцией». В Израиле нет войны с Ираном, но есть специальная операция, которая происходит на очень медленном огне. Как правило, никто не признается, что это Израиль, но все знают, что это Израиль. Интересно, что она продолжается. Сегодня есть новые способы ведения войны.

То, что Клаузевиц говорит, что война – это продолжение политики другими средствами, он говорит, что политическая ситуация – это не ситуация, когда нет войны. Это ситуация, когда война происходит, но в другой плоскости.

Война – это крайний случай политики, когда развязываются конфликтные отношения, которые стоят в основе существования государства. И тогда начинается война всех со всеми, «большие рыбы пожирают маленьких рыб», как говорит Спиноза. Политика – это просто попытка упорядочить эти конфликтные отношения и не более того.

Так или иначе, он говорит, что политика и война – по сути одно и то же, между ними нет принципиальной разницы.

Поэтому то, что мы называем шалом, это не шалом. То, что мы называем миром, это не мир. «Окончание войны» не означает мира. Конец войны означает подготовку к следующей войне.

Организацию политических сил. Переход к войне другого рода, другого типа. Как мы говорим, есть тоже война на медленном огне. Сегодня есть асимметричные войны, и понятно, что это лучше, чем первое. Но это не значит, что это лучше в моральном смысле.

Здесь практически говорится, что политика – это образ сосуществования людей, конфликт. Вся наша жизнь – это конфликт. Человек пытается уйти от конфликта – помещает себя в «космический корабль», в капсулу, засыпает и все.

Обратите внимание, что вопросы, которые здесь задаются, это вопросы фундаментальные.

На прошлой неделе кто-то задал вопрос: может ли быть война моральной и нравственной? Ведь мы знаем, что можно установить правила ведения войны, законы Женевы, Женевская конвенция. И в армии обороны Израиля тоже есть моральный кодекс, достаточно жесткий. Ответ: да. Есть войны более моральные, есть войны менее моральные, в самом банальном смысле слова «мораль». Меньше страданий, какие-то правила поведения относительно пленных, ограничение сил, считаться с гражданским населением и так далее. Но это не тот вопрос, который задает Левинас. Он дает вопрос: обладает ли мусар абсолютной силой, абсолютным статусом? Он говорит о гораздо более радикальном понимании мира. Поэтому вопрос: а можно ли чуть-чуть исправить? Вопрос: есть ли вообще постоянный консистентный мусар, консистентная мораль? То, что находится в основе вещей, на чем все стоит в своем корне.

Что означает мир в глубоком смысле, мы будем говорить об этом дальше. Но я хочу подождать. И еще продолжить эту идею. Первая мысль Левинаса, первый абзац Левинаса в его книге, потому что это фундаментальные вопросы, о которых Левинас думает, и приглашает нас думать вместе с ним.

Абсолютной морали нет, есть только относительная мораль. Что с этим делать?

Задавали вопрос о Моше. Прекрасный пример того, что нет абсолютной морали. Моше, который встает и убивает. Нет абсолютной морали. Оказывается, этот императив «не убий» не абсолютный. В некоторых ситуациях нужно убить, и это правильно. Кто у нас хотел абсолютной морали, царь Шауль? Сказал: как же так, я буду убивать Агага? Это его проблема. Парадокс.

А врач, который делает операцию. Пациент может умереть. Это не убийство?

А судья, который исполняет приговор, в той ситуации, когда есть смертный приговор и когда он оправдан, это не убийство?

Уже не получается абсолютной морали «не убий».

Левинас говорит, что есть принципиальное противоречие между войной, политикой и моралью. Война делает мораль смешной. Они не могут быть вместе. Политика противоречит морали, так же как философия противоречит наивности, говорит Левинас: не будь наивным, морали нет.

Тот, кто чуть-чуть чувствует философию, понимает, что нет более острого противоречия, чем противоречие между философией и наивностью.

Очень интересно. Философ не может быть наивным. Или он наивный, или он философ.

Философия в самом базовом понимании – это выйти из наивности. Трезвый взгляд на вещи.

Интересное определение философии.

И наш абзац начинает с этого: трезвый, ясный взгляд на вещи. Левинас пытается озвучить глубокое противоречие, которое между войной и моралью. И тогда это ставит нас перед ложью этого искусственного синтеза, между моралью и политикой.

Теперь я понимаю, о каком синтезе идет речь. Попытка «синтезировать» мораль и политику или войну и мир – это не может быть вместе. Вот такая «наивность». Тот, кто говорит, что эти вещи могут идти вместе — это наивность.

Не только есть встроенное противоречие между войной и моралью, или между политикой и моралью, но это противоречие – это закон жизни, закон существования. Закон существования – это закон войны.

Реальный закон – это закон войны. Наша реальность – реальность как мы ее воспринимаем, в которой мы существуем, определяется законом войны.

Левинас и вместе с ним Эли Шейнфельд продолжают бить в одну точку и говорить: жизнь – это война! Тот, кто думает иначе, он наивный! Более того, он отказывается от своей жизни. Он не будет жить, он будет все время уступать. То есть убивать он не будет, но и жить он не будет. Оказаться от войны – это отказаться от жизни. Во многих ситуациях. У меня нет сейчас в голове хорошего примера. Но всегда есть какой-то конфликт. Способность человека понять, что конфликт неизбежен.

Ребе как-то ответил кому-то, кто-то написал Ребе, что всюду политика, и как это ужасно, как у него нет сил. Ребе ответил: Ты хочешь жить без политики? — Поезжай на необитаемый остров! Это трезвый взгляд на вещи. Можем говорить: какой ужас, как они обливают друг друга грязью! Я говорю про политику здесь, в Израиле, или про Америку. Мне говорят: это норма, это как раз норма, это гораздо лучше, чем будут кулачные бои.

То есть вот такой трезвый взгляд на реальность. Ты думаешь, что политика, эти политические дрязги – это ужасно? Это прекрасно! Ты думаешь, что твои конфликты с кем-то, любой человек, который занимается какой-то реальной деятельностью, он находится в конфликте.

Вот я, сидя у себя в Бат-Аине, ни с кем не конфликтую, по-видимому, я ничего не делаю реального. Нет конфликта – значит, нет действия.

Комментарий Паши:

— Хотелось добавить по поводу синтеза. Я здесь виду большой камень в огород гегелианства, в котором мы все живем, по большому счету. Это принцип единства и борьбы противоположностей. Есть теза, есть антитеза. В какой-то определенный момент они становятся синтезом и выходят на новый уровень. Это то, что вбито в нашу голову с модерном.

Что рано или поздно будет синтез?

А синтеза все не происходит. Тут об этом речь. Ты надеешься на моральную политику или на политическую мораль? Не надейся! Более того, это воздействие, постоянная смехотворность, политика как насмешка над моралью, которую принижают, уничтожают, это, наоборот, в какой-то степени мотор, постоянный мотор жизни, с этой точки зрения. Нечего надеяться, так будет всегда! Этого не нужно отрицать, с этим нужно как-то уметь жить. А это уже совсем другой разговор. Синтеза не будет. Я это услышал.

— Хорошая идея. Знаешь, на что это похоже? Во-первых, это похоже на Соловейчика, который, по-моему, то же самое говорит: есть постоянная война и совсем не факт, что есть синтез. По-моему, он тоже отрицает идею синтеза. Это первое, о чем я подумал. Второе. А что, идея встречи Иакова и Исава – разве это не идея единства и борьбы противоположностей, или войны, которая закончится миром? Или это эсхатология?

— Это меня относит к эсхатологии. Невозможность преодолеть, невозможность создать этот синтез. Это меня и относит к каким-то последним временам. Все-таки в последних временах будет лев вместе с ягненком?

— В последних, но не сейчас! Если я пытаюсь сейчас жить по этим принципам, я просто умру и ничего не сделаю в своей жизни. Мы как-то говорили об этом, что если почитать хумаш под определенным углом зрения, то бен эсрим шана, в 20 лет, йоце цава беисраэль, выходит на войну. В 20 лет по закону Торы человек должен выйти на войну, это хумаш. Все говорят, что Тора – это Тора мира, «пути ее – пути мирные, все ее дороги – мир». Но Тора говорит: «в 20 лет ты идешь на войну».

— В сегодняшнем отрывке было перечисление племен, перечисление колен, и там все эти от 20 лет, то есть это военные перечисления, это никак не просто людей, это военная сила.

— Более того, если подумать, мы упоминали, что есть два новых имени: новое имя Ашем, которое открывается Моше, и новое имя Цва-от, Б-г воинств. Может это имя, если пофантазировать, это Б-г войны? Всевышний – это Б-г войны. Если не можешь пойти на войну… Почему ты не можешь пойти на войну? Потому что ты посадил виноградник. Потому что ты женился. Потому что ты слаб и мягок сердцем. Ему говорят: не иди на войну, потому что ты будешь только отвлекать тех, кто пошел на войну. Здоровые нормальные люди идут воевать. А то, что ты не находишь в своем сердце силы воевать – это наказание за твои грехи! Это то, что Раши там говорит: что это такой за человек, мягкий сердцем? Он боится за свои грехи, боится погибнуть за свои грехи. Получается, что мягкость сердца, пацифисты, которые призывают к миру – это просто большие грешники или просто психически слабые люди? А мир работает вообще по другим принципам. Вот такой комментарий.

— Звучит страшновато.

— Звучит блестяще. Звучит прекрасно. Звучит музыкой.

— Потом мне очень понравилось этимологическое сравнение – полис и полемос войны. Я никогда об этом не задумывался. По сути дела, корень-то один. Полис и полемос. Странно.

Мы всегда говорим, что Тора не отрицает базовую природу человека или мира. Если базовая природа животного мира – это война, то почему мы должны предполагать, что в человеческом мире это по-другому? Есть эсхатология. Есть мечты о будущем, но… когда человек понимает, что жизнь – это война, он готов к этому! Он готовится к этому! И когда начинается война, он знает, что с этим делать! Но когда человеку пробивают мозги, что мир, мир, мир. Что будет? Он не готов к войне. Как сегодня Запад, который 20 лет облизывал Путина, сократили армии, сократили вооружения и так далее. И сегодня они не готовы к войне.

— Но тогда он не готов будет и к жизни в полисе. Потому что, по аналогии, он не способен жить в обществе реально. Он может жить в выдуманном обществе каком-то или в своих мечтах.

— Да, и считать себя исключительно всеблагородным гражданином. Очень интересно.

Я режу всех священных коров… С одной стороны, говорим: да, есть стыдливость, застенчивость и все. Вопрос: до какой степени?

Эли Шейнфельд говорит: жизнь – это война, и чем быстрее ты это поймешь… Ну, в 58 лет не поздно ли это понимать? Поздно…

Комментарий Татьяны:

— Я в войне не очень понимаю, но перекладываю весь смысл на нашу жизнь. Война для меня синоним убеждения человека в жизни. И получается, что действительно ты находишься в постоянной войне. Как бы ты не стремился к миру, это не получается. Есть люди совершенно других убеждений, которые с тобой действительно воюют натуральным образом. Она неизбежна, эта война. И от нас зависит в этом смысле только то, чтобы не опуститься совершенно на низкие формы этой войны. А получается, что действительно, если я отстаиваю божьи убеждения, то получается… И вообще ж в писании написано, что это война. Если вы верующий человек, то с другим полисом неверующих людей это война. Я слушаю в этом ракурсе и убеждаюсь, что это так.

— Но есть же какой-то стих у Иисуса, что «я принес не мир, но меч».

— Да, так и получается, что это Б-г войны, как бы это не парадоксально, ну а как по-другому? Люди не принимают это, у них свои убеждения, и это действительно столкновение, сопротивление. Мирно не получается, синтеза не получается.

У меня когда-то, в середине моего хабадского развития, в свое я время я пришел к выводу, что то, что Тания рассказывает про войну ецер ара с ецер аатов, это неправда. Несколько лет у меня было глубокое убеждение, что нет никаких ецарим. Я даже опирался на какую-то фразу из Рамбама, который говорит, что душа человека едина. Я утверждал устно и письменно, можно найти даже в Фейсбуке, что никаких ецеров нет. Нет дурного начала и нет доброго начала и все это ерунда. А потом я пришел к выводу, что есть.

Другое дело, что, это «та же самая девушка, только она оделась в другое платье». Что является ецер ара и что является ецер атов, это очень сильно меняется. И самая большая мечта ецер ара, дурного начала, это убедить человека, что дурного начала нет. Если ецер ара тебя убедил, что дурного начала нет — все, ты уже на лопатках! И оно будет поддерживать тебя в этой иллюзии. Пока в какой-то момент что-то происходит, срабатывает какой-то триггер и говорит: есть и большая война. Много лет я провел в иллюзии, что войны нет.

Что такое ецер ара, что такое ецер атов? У хасидов есть очень много всяких выражений на эту тему. Если кто-то думает, что ецер ара или Эйсав – это какой-то казак, перепоясанный кушаком и с топором за поясом, так это нет. Ецер ара тоже может быть очень изящный, красивый. Все, что мешает человеку реализовать свой шлихут, свою миссию в мире, действовать в мире – это ецер ара. Говорят: ецер ара – это покушать трейф. Ецер ара – это сказать хаму, что он хам. Ецер ара – это когда я не перевел старушку через дорожку. Ецер ара – когда я пожалел дать бомжу 5 шекелей.  Это не ецер ара! Ецер ара – это когда я вообще не вижу, что я должен делать в своей жизни. Это когда я вообще не исполняю свою миссию! Это когда я живу вполнакала, это ецер ара.

У Ребе есть письмо и у Рава есть интересный ворд. Письмо Ребе говорит, что ецер ара называется большим профессионалом в своей работе, это известное выражение Хазаль. И Ребе объясняет, что значит уман бимлахто. Он говорит: ецер ара тебе никогда не врет, ецер ара всегда говорит тебе правду. Что оно делает? Оно берет недостаток, маленький, и раздувает его до невероятных размеров. С другой стороны, он берет достоинство, большое, и заметает его под ковер так, что вообще не знаешь, что у тебя это достоинство существует. Вот это ецер ара.

Если так мы посмотрим на вещи, то мы поймем, что идет страшнейшая война внутри человека между его мнимыми недостатками и настоящими, между его мнимыми достоинствами и настоящими. И это действительно война не на жизнь, а на смерть. Потому что если ты будешь слушать ецер ара, ты потеряешь себя. И это очень не просто. Ребе говорит, что это самое главное правило ецер ара. Маленький недостаток превращается в нечто огромное.

Смешной пример. Все помнят истории про Штейнзальца? Все они сопровождаются кушанием шоколада. Это как раз на эту тему. Что говорит Рав Штейнзальц, кушая шоколад? Лучше я пойду навстречу своему ецер ара в чем-то малом, но в глобальном я как раз буду стоять на стреме. Может, это пример, как относиться к ецер ара, как уметь расшифровывать настоящий ецер ара от мнимого ецер ара. А что, если так?

Все знают, что Черчилль любил и выпить, и закусить, и все такое – и он спас мир. А Гитлер был вегетарианец, ну и что? Задача: разделить между настоящим ецер ара и мнимым ецер ара. И, как говорит Средний Ребе, раньше это разделение было как сухая смесь. Типа как смешать гречневую кашу с другой кашей, то их можно перебрать и разделить. А если это смешано в жидкости, то разделить очень трудно.

Раньше ецер ара был такой, что можно было перебрать и разделить, а сейчас это настолько смешано. Как говорит Раби Нахман, которого мы любим цитировать, в каждом добром деле есть обязательно какое-то огромное количество зла. И человек может посмотреть на какое-то огромное количество зла и сказать: я лучше не буду делать ничего хорошего. Раби Нахман наоборот говорит: каждая молитва, в которой нет дурных мыслей – это не молитва!

Комментарий Паши:

— Хотел добавить. Я сегодня утром процитировал Гудмана. И Гудман сам же цитирует Рава Кука, совершенно поразительная вещь. Он говорит: человек слышит голос внутри себя и уверен, что он что-то делает ради небес, во имя небес. Одновременно с этим он берет Тору и видит, что Тора говорит, что во имя небес нужно делать что-то другое. А какой критерий, говорит Рав Кук? Если во имя небес, которое ты вычитываешь в Торе, принижает тебя, опускает тебя на более низкий уровень, не поднимает тебя, не развивает тебя, тогда слушай свою совесть.

То есть, ецер ара может не врать, может даже цитировать Библию, скажем так, забить тебя самыми правильными цитатами, самыми великими учителями веры. Для чего это? Для того чтобы ты не развился, говорит Рав Кук. Для того чтобы ты не поднялся ни на каплю. Да, ецер ара – это реальность.

— Мне понравилась одна фраза в твоих словах. Это развитие. Ключевое слово, кажется, развитие. Закон жизни – это развитие. Без войны нет развития. Ты хочешь отказаться от войны, например, какая война? Мы все мирные люди, какая война у меня, например? Учить философию или не учить философию. А может, я лучше буду читать кошерные книжки и не напрягать свои мозги всякими еретическими мыслями?

Это война, в этой войне есть опасность. Но ключевое слово — «расти». Мы сейчас создадим свою философию… Главный приказ человечества – это расти! Мазаль, который бьет тебя и говорит: расти! В этом смысле самый большой грех – это когда человек отказывается от роста. И это война: или ты вырастешь или останешься маленьким ребенком, сидящим в штетле и дрожащим от шуршания листа.

Если ты не видишь войны, значит ты просто еще в детском саду.

(Рома): Или тебя просто нет…

Это развитие. Рав Ицхак Гинзбург как-то сказал, что если бы не было грешников, мир бы не развивался. Почему? Потому что грешники разрушают мир и тогда начинается новое развитие. Закон жизни – это закон развития. А без войны не может быть развития. Помните, мы говорили: «все дни мои я жил среди мудрецов» как объясняет это рабби Нахман. Война, которая, конечно, в мозгах, но это война, это развитие.

Гетто в этом смысле – это замкнуться, уйти в себя, перестать развиваться, перестать контактировать с внешним миром. И это хуже всего. Рав Кук об этом много говорит.

Мы пришли к выводу, что то, что в Израиле сейчас все борются со всеми. Одни говорят: не дадим харедим денег, другие говорят: не дадим арабам денег, третьи говорят еще что-то. Оказывается, это норма. Интересная мысль. Надо об этом подумать.

Опять же, получается, есть Тора для детей и Тора для взрослых.

Иисус в своей Нагорной Проповеди открывает Тору для детей. Но он открывает ее кому? Человечеству, находящемуся на определенной ступени развития. И это безусловно эсхатология.

Никто не отрицает эсхатологию, но нужно просто понять, что это не применимо на практике. Может быть, можно сказать так, что есть какие-то люди, которые называются служители Храма, и вот они должны себя вести по таким законам. Возможно. Цадиким и так далее. Тоже они не должны изображать из себя ничего. Но весь мир, закон жизни, закон бытия – это закон войны. Очень важно. Потому что в нас вбивали с детства не драться. Особенно еврейские родители, еврейское воспитание – не драться, не спорить, не конфликтовать. Главным идеалом нашей жизни является бесконфликтность, не только в еврейской среде, везде.

Приходит Левинас и говорит: поймите, что это самообман. В конечно счете эта бесконфликтность приводит к войне без правил.

Когда я был шалиахом в Брянске, я все время чувствовал себя обиженным, что «русским» шалиахам платят меньше. И был еще один шалиах, тоже русский, в Волгограде. Мы с ним встречались, общались. И вот он говорит: я приезжаю к Берл Лазару, выбиваю, борюсь с ним за каждую копейку! Я ему говорю: как же так, Лазар такой святой, такой праведный, и как можно с ним вообще драться за копейку? В результате я уехал, а он остался.

Следующий вопрос: нужно ли было уехать, не нужно было уехать… Конечно, нужно было. Но  если ты отказываешься от войны – тебя съедят, вот и все.

Это на тему, конечно, Украины. Кто-то говорит: а почему Украина просто не сдалась? И не было бы войны, не было бы кровопролития, не было бы жестокости. Можете им ответить, что Зеленский прочитал Левинаса. Прочитал, может, только первый абзац, может, на иврите, может, с комментариями Эли Шейнфельда, и понял, что сдаваться – это никогда не выход. Да, есть кровь. Да, есть страдания. Да, есть эти страшные фотографии, которые сейчас есть по всей сети, детей без ног и т.д. Но отказаться от войны – это еще хуже, вот в чем идея. Так что это совсем не тривиально для наших дней.

Это была логика евреев в гетто во время нацизма: мы откажемся от войны, мы унизимся еще, и нас оставят в покое. Ответ: нет. Вас съедят.

Реал религия, интересно. Мы читаем «религию для взрослых», где говорится, что главный принцип – принцип ответственности. Я не говорю, что это неправильно. Правильно. Но здесь говорится, что главный закон существования, закон бытия – это закон войны. Удивительно.

У этого текста есть еще какое-то измерение. Чуть-чуть глубже. Это очень важно для Левинасовской мысли. Читаем начало второго абзаца.

В Левинасовский текст надо вгрызаться. Потихонечку, потихонечку раскрывается, что он содержит.

«Нет нужды с помощью туманных фрагментов Гераклита доказывать, что бытие предстает перед философским мышлением как война. Что война воздействует на бытие не только наиболее очевидным образом, но как очевидность или истинная реальность. Бытие – это война. В условиях войны реальность отбрасывает слова и образы, т.е. снимает все маски, которые ее скрывают, чтобы предстать во всей своей обнаженности и жестокости».

Война – это реальность без маски.

Война – это жестокая реальность. Это жестокий урок, преподанный вещами, который осуществляется, как чистый опыт чистого бытия.

Интересная фраза: чистый опыт чистого бытия. Реальность, настоящая реальность.

Как вспышка молнии, сжигающей все покровы иллюзий. Как онтологическое событие, вырисовывающееся в этой разреженной мгле. Как движение существ, до сих пор скрепленных своей идентичностью. Как приведение в действие абсолютов. Все это повинуется объективному закону, которого нельзя избежать.

Война снимает маски. Не только реальность есть война. Но наше желание не видеть этого в реальности – это маска, которая срывается.

Опять же Украина. А что, не предупреждали, что Путин нападет? Предупреждали. А что, не знали это 2 года назад или 5 лет назад или 10 лет назад? Знали. Почему не готовились? Во-первых, готовились, все-таки создали армию. И, в конце концов, были не готовы. Потому что человек покрывает это все множеством покрытий, иллюзорных покрытий: а вдруг этого не будет.

В 1944 году, где венгерские евреи, когда немцы вошли в Венгрию, уже 3 года продолжается Катастрофа. Уже есть свидетельства. Уже говорят об этом. И все равно продолжают уговаривать себя, что все будет хорошо. Война, говорит, — это жестокий урок, преподанный вещами… То есть война – это есть настоящая реальность. Это жестокий урок, преподанный вещами. Когда человек ставится перед ситуацией, что он должен бороться за жизнь, это есть чистый опыт чистого бытия.

Когда человек оказывается в какой-то трудной ситуации, когда он должен выживать в экономическом смысле, в любом смысле, он воспринимается как чистый опыт чистого бытия. Он воюет.

Комментарий Паши:

— Мне кажется, там еще одно слово прозвучало, очень серьезное. Проявление Абсолюта. То есть все эти покровы, которые падают, падают вместе с тем и покровы такого типа: ну мы же одинаковые, все люди братья. Там, где релятивизм, в какой-то степени релятивизм, он пропадает. Моя жизнь становится абсолютной на самом деле. Точно так же как жизнь моего врага становится абсолютной на самом деле. Нет фиктивных связей. Пропадают фиктивные связи. Это очень жестко.

— Когда человек ставится на грань выживания или целый народ ставится на грань выживания, то раскрывается второе дыхание. И в этом большой плюс войны. Необязательно войны с оружием, любой войны, войны за парносу, за все.

Война ставит человека лицом к лицу с реальностью и тогда, собственно он начинает существовать. До того он не существовал. Он существовал — в детском саду, в иллюзии. Каждый раз мы сбрасываем еще один и еще один покров иллюзий, очень точно.

Когда человек стоит перед выбором между жизнью и смертью, в этот момент он начинает жить, и тогда покровы иллюзий начинают слетать.

Испытание силы есть испытание реальности. Однако насилие состоит не столько в том, чтобы ранить, уничтожать, сколько в разъединении связанных друг с другом людей.

Похоже, что Левинас не в таком восторге от войны, в каком я… Он видит в войне самый большой ужас, кажется. А я смакую каждую фразу, которая говорит про войну.

Которых принуждают играть чуждые им роли, отказываются от обязательств и даже от собственной субстанции.

Война заставляет человека играть чуждую ему роль. Отказываться от обязательств и от собственной субстанции, совершать акты, которые разрушали бы саму возможность что-то делать.

Это тоже как бы война в войне. Когда человек принуждается играть по определенным правилам, отказаться от своего «я». Когда община, в которой он находится, навязывает какие-то правила. Необязательно это может быть вербально, это может быть  атмосфера. Это то же самое, это такая же война. Война сохранить свою субстанцию.

«Современная война, как любая война, ведется с помощью оружия, которое оборачивается против тех, кто держит его в руках. Война создает такой порядок, который полностью поглощает человеческую личность. Отныне ничто не может быть вовне, война не допускает никакой экстериорности, не дает возможности иному существовать как иному, она же разрушает идентичность тождественного».

(Эли Шейнфельд): К кому обращается Левинас этими словами? С кем он здесь говорит? С кем он дискутирует? С тем, кто пытался доказать с помощью темных фрагментов Гераклита, что бытие есть война, то есть Мартин Хайдеггер.

Оказывается, я повторяю сегодня Мартина Хайдеггера. Когда я сейчас пою гимн войне, я повторяю музыку Мартина Хайдеггера. А Левинас говорит наоборот!

Это очень характерно для Левинаса. Это писание мудреца, того, кто не обязан говорить все открытым текстом.

Он спорит здесь с Хайдеггером. Хайдеггер говорит, что бытие – это война. А на этом уроке это говорит Ройтман. Дух Хайдеггера, по-видимому, в меня вселился. А в кого вселился дух Левинаса, пока неясно.

И поэтому он говорит намеком. Он не говорит, о ком идет речь. Это не то, что Левинас скрывает эту дискуссию с Хайдеггером в своей книге. Наоборот.

Но подождите, я так убедительно доказал, что мир – это война. Потом оказалось, что это Хайдеггер. И что мне теперь с этим делать? Но Хайдеггер прав!

Пока что Левинас подыгрывает Хайдеггеру? Фактически он говорит то же самое? Где же спор?

Комментарий Татьяны:

— А что если это перенести в плоскость войны, которая внутри человека происходит? Вот тогда действительно будет наверное разъединять и приносить ущерб. Может, надо с собой воевать и выигрывать? А тогда будет вокруг тебя все трансформироваться в лучшую сторону.

Комментарий Паши:

— А мне все-таки кажется, что он говорит, что мы даже не будем доказывать Гераклита. Гераклит говорил все время: война, война, везде война. Мы даже не будем это доказывать, это очевидность. Вот к чему он хочет прийти, я не знаю. Хайдеггер останавливается только на этом и не делает шаг дальше. А Левинас, я надеюсь, делает шаг дальше. По всей видимости, об этом идет речь.

— Да. За этот урок мы так убедительно доказали, что мир – это война, со ссылкой на все возможные источники, что, по-моему, на данный момент времени говорить обратное невозможно. Пацифист если зайдет к нам на урок, то он будет изгнан с позором.

Левинас не скрывает свой конфликт с Хайдеггером, наоборот. Но здесь он не упоминает его, не хочет. Но каждый, у кого есть немножко философской культуры… а читатели Левинаса, книги которого вышли в самом главном издательстве по феноменологии, они немножко разбираются в философской культуре.  Мы в бейт-мидраше, поэтому я не обязан предполагать, что у вас есть философская культура. По мнению Левинаса, он самый главный философ XX века. Он самый главный «грек» XX века, грек, который говорит: полис – это полемос.

Дальше мы будем говорить о содержании его мысли, когда это нужно будет в контексте Левинаса. Но сейчас важно знать драматический биографический факт, что Хайдеггер в 1933-м году, когда Гитлер пришел к власти, присоединился к нацистской партии и был назначен ректором университета в Фрайбурге, столице феноменологии. И это присоединение великого философа к самой насильственной идеологии эпохи, самой милитантистской идеологии эпохи, самой фанатичной с политической точки зрения.

В 1933-м году еще невозможно было предположить, что произойдет дальше, когда эта идеология превратится в варварство, самое жестокое варварство, которое вообще было на Западе.

Это не только личная драма с точки зрения Левинаса, который учился несколько семестров у Хайдеггера и считал его важнейшим философом. Но это также симптом, момент открытия связи между философией и войной.

То, что политика – это война, мы уже сказали. То, что бытие – это война, мы сказали. Теперь мы говорим: философия – это война?

Хайдеггер выражает, символизирует некошерную свадьбу между Западом и ужасами войны.

Оказывается, еще одну формулу мы вывели: философия – это война.

Для того чтобы понять этот абзац про Гераклита, нужно добавить еще один момент. Когда Хайдеггер был назначен ректором, он произнес известную речь, в которой он прославляет рейх, прославляет Гитлера и объясняет связь между университетом и возрождением немецкого народа и так далее. Очень интересный текст, несмотря на природное отвращение, которое он пробуждает, особенно в нас. Называется «Ректорская речь». И это непосредственный контекст этого отрывка.

Когда он говорит: разве мораль – это не обман, это говорит Левинас или это говорит Хайдеггер? Пока неясно. Мы продолжим. Но пока мы с Хайдеггером, по-видимому, тоже нельзя прыгать через ступень. Человек не может прийти к настоящему миру, если он не прошел через войну. Как во внутренней войне, о которой говорит Татьяна, так и во внешней войне.

Вот такие у меня идеи и будем читать дальше.

 

Резюме

Войны – это факт существования. Как мы знаем, сам Левинас участвовал в одной из самых тяжелых войн в истории Запада. Хотя его книга «Тотальность и бесконечность» написана в 1961 году, прошло уже какое-то количество лет после окончания войны, но память о ней еще свежая. И у Левинаса это останется свежей памятью до последнего дня его жизни. Не просто война, мировая война, целый мир, находящийся в войне. И в таком состоянии, в таком положении он спрашивает: разве это не смешно, говорить сегодня о каких-то безусловных абсолютных императивах? Кого мы хотим обмануть? Мы же знаем, что каждую секунду мы стоим перед испытанием, перед испытанием войны. И мы можем не выдержать испытания. Получается, что мораль нас обманывает. Так для чего мы рассказываем друг другу сказки?

Смогли ли мы доказать релевантность морали? Можно ли говорить о какой-то абсолютной морали? За всеми этими вопросами слышен еще один вопрос: кто такие мы, которые смогли доказать релевантность морали?