Эли Шейнфельд. Лекции по Левинасу (4.1). «Человек это страсть к запредельному». 6 июня 2022

https://youtu.be/ecaz8E_liy8

 

…В религиозном аспекте как сделать так, чтобы религия не задавила это базовое человеческое в человеке? Совсем непростой вопрос.

Мы закончили третий урок, насколько мы его поняли. Мы поняли, что речь идет о какой-то запредельной морали. Я надеюсь, что мы сейчас хорошо описали, что это такое на самом деле.

Феноменология страсти. Четвертый урок Эли Шейнфельда

Урок частичный, запись частичная.

Это Эли Шейнфельд, лекции по книге «Тотальность и бесконечность». Четвертая лекция.

Я хочу начать сегодня наше чтение «Тотальности и бесконечности».

До сих пор мы читали предисловие, а теперь саму книгу.

Две предыдущие встречи мы посвятили предисловию, прифейсу. Мы видели, что Левинас указывает на очень широкий горизонт в предисловии. И он говорит, что есть эсхатология мира, мессианского мира, и онтология войны. Или наоборот, онтология войны против эсхатологии мессианского мира.

На прошлой неделе я сказал, что эта книга не будет возвращаться к этим темам, не будет заниматься этими вопросами. Это не вопросы «Тотальности и бесконечности». Когда мы завершим эту книгу, нам нужно будет понять, какая связь между этим текстом -ретроспективным, написано в конце написания «Тотальности и бесконечности», и между тем процессом, который формулирует Левинас, развивает, формулирует собственно в книге.

Надо будет понять, как мессианское предисловие связано с содержанием самой книги.

Сегодня я хочу начать читать эту книгу, первая часть которой называется «Тождественный и другой». Книга разделена на четыре части. «Тождественный и другой» — это первая часть, более теоретическая часть, это еще не феноменология до конца. Потихоньку продвигаясь, мы поймем, что это в точности. Хотя, по-видимому, Левинас всегда феноменолог. Но его феноменология отношения между «я» и «другой» — это тема второй и третьей части книги. Каждая из них разбирает какую-то другую сторону отношения.

Вторая часть посвящена тому, что он называет «подобный». И это «Внутренность и экономика».

Третья называется «Другой», и это называется «Внутреннее и внешнее».

Есть еще четвертая часть, о которой я говорил на прошлой неделе, которая называется «За пределами лица». И потом идет итоговая глава.

Сегодня мы начнем первый параграф первой части, подпункт первый. Тут есть очень много разделов и подразделов, мы назовем только заголовки этих разделов.

Первый параграф первой части называется «Метафизика и трансцендентность». Книга начинается с размышления о тшука, о желании. Желание, страсть, жажда к невидимому. Я хотел бы, чтобы каждый урок мы проходили параграф, пронумерованные параграфы. Может быть, мы не успеем каждый урок целый параграф, но чтобы мы двигались в каком-то нормальном темпе, посмотрим, правильно ли это.

Кто хочет и продолжит читать дальше, это возможно, но я не предполагаю, что вы это делаете. Пусть каждый решает сам.

Начнем с чтения. Я немножко изменяю текст (он его берет с французского) и вы увидите изменения, связанные с тем, что мне не нравятся все переводы, которые здесь были сделаны.

«Настоящая жизнь отсутствует, жизни нет. Вместе с этим, мы находимся в мире». Метафизика находится внутри этого алиби. Она обращается к чему-то «там», другому, непостижимому.

В наиболее общей форме как это облачилось в истории мысли, метафизика означает выйти за пределы известного мне мира. Неважно, что это за неведомые страны, которые окружают его, или он скрывает, внутри которого мы живем. (непонятно). Стремление человека выйти за пределы себя, выйти к чему-то чужому, к чему-то другому.

Основное движение жизни – выйти из тюрьмы. Базовое стремление человека – стремиться к чему-то запредельному. Уйди из своей страны. Куда? — Неизвестно. Это какое-то базовое движение человека. Как это связано с первой фразой, что настоящая жизнь отсутствует? Не знаю, наверное, цитата откуда-то.

Цель этого движения – к другому месту, к чужому, к личности. Это называется «другой» в высоком смысле. Никакой переход, никакое изменение климата или обстановки не могут утолить эту жажду к «другому». Этот другой, к которому человек стремится метафизическим образом, это не как хлеб, который я кушаю, не как земля, на которой я живу, не как пейзаж, на который я смотрю.

Эти реальности, они насыщают меня, удовлетворяют меня, как будто бы их не доставало мне. И тогда эта их инаковость становится частью моей личности как мыслящего, как обладателя чего-то.

Есть вещи, которыми можно обладать, как хлеб, как земля, как пейзаж, они насыщают. Они другие, но они насыщают.

Но метафизическая жажда, метафизическая страсть – это совершенно другое, абсолютно другое, абсолютно другой.

Обычные желания несправедливы к этому особенному стремлению. Обычно желания связаны с потребностями, как будто бы страсть, желание указывает на какое-то творение, которому чего-то не хватает, которое упало со своей ступени. Как человек, который что-то потерял и стремится это вернуть – это обычное желание. Но это желание вернуть пропажу, оно даже не приближается к настоящему иному.

Иное – это не пропажа, которую я себе пытаюсь вернуть. За пропажи у нас отвечает Рабби Нахман…. Пропажа – это вернуться на свою землю после 2000 лет изгнания. Но он говорит: есть совершенно другая жажда, есть совершенно другое запредельное, к которому человек стремится, поскольку он человек.

Эта метафизическая страсть, она не стремится вернуться, поскольку это желание направлено на землю, в которой мы не родились. На землю, которая чужда всякой природе, которая не была нашей родиной, и мы никогда не станем ее гражданами. Это метафизическое желание не предполагает какой-то предварительной близости. Это желание, которое невозможно удовлетворить. Мы можем легко говорить о желаниях, которые удовлетворимы, физиологические желания, потребности морали или религии. Сама любовь воспринимается как утоление голода, возвышенного голода, потому что большинство наших желаний не чисты, так же и любовь.

Эти желания обычные, они не похожи на метафизическое желание, только разочарованием, невозможностью удовлетворить их полностью. И чувство неудовлетворенности, которое в них есть, это само по себе наслаждение неудовлетворенности.

Метафизическое желание – это что-то совсем другое. Это стремление к чему-то запредельному относительно всего, что можно удовлетворить. Это как благость, какое-то абсолютное благо, которое не наполняет, а только углубляет жажду.

Это начало книги «Тотальность и бесконечность». На русском книга есть. Если кто-то хочет, могу выставить на телеграме, сравнить этот текст с тем, что написано по-русски. Дальше то, что интересно.

Так или иначе, мы услышали, что человека делает человеком желание к чему-то запредельному. Не желание удовлетворить чувство голода, не желание удовлетворить свои сексуальные потребности, а страсть к чему-то абсолютно иному.

Дальше комментарии Эли Шейнфельда.

Интересно, конечно, задуматься о своих молодых годах, было ли там какое-то желание к абсолютно иному, куда оно делось. Был ли там когда-то журавль в небесах? Когда этот журавль превратился в синицу?

Хороший вопрос. У молодежи часто есть желание перевернуть мир. На иврите есть замечательная песня: «Я и ты изменим мир». Наверное, это желание к запредельному. Может быть, это и есть божественная искра в человеке, о которой мы говорим. А дальше потихонечку она гаснет, естественно.

Это начало Левинасовской «Тотальности и бесконечности». Это разбор, анализ того, что называется желание. «Тотальность и бесконечность» начинается размышлением о том, что есть желание. В иврите в определенных контекстах переводится как ивуй, желание, страсть.

Мы будем пользоваться этим переводом.

Все-таки стоит посмотреть, как это по-русски.

Мы будем переводить тшука, то есть страсть.

На этом этапе Левинас как будто бы дает нам все с самого начала. Он дает нам с самого начала образ человека. Хотите знать, кто такой человек? Спросите себя, к чему вы стремитесь. То, что определяет человека – это то, к чему он стремится.

Не знаю, может «когито», с которым мы когда-то пытались разобраться, это жажда знания, которая тоже очень человеческая, очень определяющая человека. Естественно, если у человека, у которого есть мозги, который пытается постичь, жажда знания, возможно, определяет человека, жажда познания. А потом он приходит к религии, а ему говорят: все уже разобрали, все уже познали, Б-г есть, верь в этом, а то, что ты не веришь, тебя будут жарить за это на медленном огне в Гейноме. И все, человек гаснет, ему погасили его жажду знаний, которая, на мой взгляд, есть хорошее приближение к тому, о чем здесь говорится.

Здесь Левинас описывает движение. Это страсть, это страсть с запредельному. На профессиональном языке это называется трансценденция.

Трансценденция, оказывается, — это стремление к чему-то запредельному, стремление к абсолютно иному.

Это желание, оно за пределами существующего, за пределами себя, за пределами мира. И так, в самом первом абзаце Левинас цитирует Артура Рембо, французского поэта: «Настоящей жизни нет, и все же мы в мире».

С самого начала мы встречаем, мы сталкиваемся с этим напряжением, с этой напряженностью, с этой неудовлетворенностью, с этим беспокойством. Чувство, что это не может быть только это, что должно быть что-то за пределами нашей жизни.

Слушайте, когда-то мы были молодыми и чувствовали, наверное, что-то в этом духе. Стремление все понять, стремление все узнать, жажда справедливости, что угодно. На самом деле это жажда к запредельному, которую потом мы удовлетворяем теми или иными способами или делаем вид, что мы ее удовлетворили.

Это первичная двигающая сила философии. Это то, что приводит в движение мысль. Поиск запредельного, ощущение беспокойства от того, что есть здесь и сейчас.

То есть то, что у меня есть сейчас, уже неинтересно.

Пока я так чувствую, значит, я живу.

Парадоксально. Пока я чувствую, что то, что у меня есть, ничего не стоит, это значит я еще живой человек. Интересно.

Это желание, страсть человека – это также желание, страсть философии. Философия в своем источнике – это стремление к запредельному.

Мне нравится этот текст.

Вы знаете смысл слова «философия»? Это связано с любовью, со страстью.

Тшука – это страсть.

Эрос. Есть философский эрос. Точнее, философия – это тоже эрос. Фило – это значит любовь, любовь к мудрости. Левинас говорит нам, что перед мудростью, это объект любви. Сократ, у него эротическое чувство к мудрости. Он субъект, у которого есть это желание.

Философ – это тот, у кого есть желание. Желание к чему? Желание к запредельному. И поэтому философия по определению — метафизика, она должна быть метафизикой. То есть, сколько ее стремление, базовое стремление философа – к запредельному. И поэтому, когда философия верна этому своему первичному движению, она превращается в метафизику, то есть занятие тем, что за пределами физического.

Как вам этот текст?

В человеке заложено стремление к запредельному. И это то, что делает его человеком. Философия и стремление к запредельному – это стремление к познанию. Может быть, это то, что Йегуда Ифрах в свое время определял как сакранут, любопытство. Основное качество ребенка, это я слышал в свое время от Ифраха, это любопытство. То есть стремление к запредельному. Естественно, взрослые стоят на стреме и всячески гасят в человеке это любопытство. Но некоторые выживают.

Был недавно какой-то текст про рава Штейнзальца, который очень хорошо описывал, насколько он остался любопытным, как ребенок, даже уже в возрасте 70-ти с хвостиком. Прекрасный текст, может быть, мы его почитаем в ближайших уроках. Любопытство, интересно, стремление к запредельному – это то, что делает нас людьми. Может быть, это связано с тем, о чем мы говорили на первой части урока. Запредельное, от которого нет никакой выгоды и нет никакого «что мне за это будет». Может быть, что это одно и то же качество, просто разные его проявления. Где осталось наше стремление к запредельному?

Из русского перевода:

Подлинная жизнь отсутствует. Однако мы существуем в мире. Метафизика возникает, держится на этом алиби. Она обращена к другому месту, на другое, к другому, в самой общей форме, той, которую она понимает в истории мышления. Метафизика действительно возникает от движений, идущих от привычного нам мира, какими бы ни были еще непознанные земли, окружающие его, уводящие от этого «у себя», в котором мы живем, к чуждому нам «вне себя» и к «там».

На самом деле, кажется, самый простой пример и самое базовое движение к «иному», скажем так, мальчиков 10-11 лет, как правило, не интересуют девочки, девочек тоже до этого возраста не интересуют мальчики. И вдруг пробуждается желание к иному, и мальчики начинают смотреть на девочек, девочки начинают смотреть на мальчиков. И дальше начинается самое интересное. А что произойдет, если мальчикам сказать не смотреть на девочек, а девочкам сказать не смотреть на мальчиков? А что произойдет, если делать раздельные классы? То, что принято в последнее время в израильских школах, начиная с очень раннего возраста. Происходит очень простое – ребенок перестает развиваться. Он остается в детстве. Развитие заканчивается до 10-11-12 лет. Почему? Потому что им не дали посмотреть на другого.

Или, например, человек учит Тору. Как только он чуть-чуть подрос, у него возникает желание посмотреть на что-то другое. Другой взгляд на Тору, другой взгляд на религию, взгляд на философию, на науку. Ему говорят: нельзя, не смотри, некошерно. Что происходит? Развитие останавливается в тот момент, когда человеку скажут: другой – это плохо, другой – это враг. Оказывается, очень глубоко внутри человеке сидит этот другой.

Безусловно, женщина, которую приводят к Адаму, в известном смысле абсолютно другой, и именно поэтому они находят друг друга.

Цель движения – «другое место», «иное» называется «другим» весьма важным значением этого слова. Никакое путешествие, никакое изменение климата, перемена обстановки не могут удовлетворить это желание, которое нас туда влечет.

С одной стороны, он говорит о каком-то абсолютно ином. Но с другой стороны, мне кажется, что все остальные инаковости, к которым мы стремимся, если нас не пугают наши родители и воспитатели, то это все следствие, отражение этой абсолютной инаковости. Я, конечно, понимаю, что, в конечном счете, иным является только Всевышний, как мы уже где-то читали — в Талмудических чтениях. Но с другой стороны, мне кажется, любая инаковость каким-то образом отражает эту абсолютную инаковость. И это то, что делает нас людьми. Если мы останавливаемся с этом процессе, мы перестаем быть людьми.

3 года назад, когда я оказался в Алма-Ате, Андрей Софин меня позвал на какую-то встречу с «Казахфильмом». Я тогда — сказать, что боялся христианства, это ничего не сказать. У меня был панический страх ортодоксального еврея заглянуть в эту клипу. Я не хочу сказать, что он полностью рассеялся, он еще остался… Но большая заслуга Андрея Софина в том, что он сумел немножко пробить этот барьер и мы начали обсуждать, начали делать эти встречи еженедельно. Потом мы начали общаться с Алексом. И все равно это пока что нетривиально и не самое очевидное. Но он говорит: это стремление к иному.

Если я – религиозный еврей, мое иное – это христианство. Во мне заложено это желание говорить с христианами. То, что в христианах заложено желание говорить с евреями, в этом я убеждаюсь каждый день. Это их другое, это их запредельное, это то, что делает их взрослыми людьми, можно так сказать. Еще будучи в Хабаде, меня всегда изумляло, что вязаные кипы идут в Хабад только так. Релсионы так называемые идут учить Хасидут только так. Хабадники — чтобы пошли учить Рав Кука? Не дай Б-г! Здесь то же самое. Человек достиг какого-то своего уровня развития, как мы сказали, 10-11 лет, и мальчиков начинают интересовать девочки, и это нормально. А в Хабаде говорят: не-не, не смотри туда, только у нас все правильно, мы делаем только со своими свои дела. Извиняюсь за грубый намек. То есть они остаются в детстве, они остаются детьми.

Сначала человек может искать другое в рамках своей религии, потом он может искать другое в философии. И опять же, если мы почитаем религиозные книги, там будет много написано о том, что философия – это плохо, что философия – это зло, философия – это то, философия – это се. К чему это приводит? Человек остается в детстве.

Мы говорили о том, что «всю свою жизнь я рос среди мудрецов». «Среди мудрецов» означает «когда ты слышишь разные мнения». Мне кажется, что это та же самая идея. Расти между мудрецов значит слушать новые мнения, слушать новые взгляды, открывать новых иных и находить с ними общий язык.

Означает ли это — это была наша утренняя тема, что мы готовы разговаривать с «нациками»? Нет. С убийцами? Нет. Пока что, пока они не сделают тшуву. С убийцами, насильника? Нет, не готовы разговаривать. С Амалеком? Амалека надо уничтожать. Это наш разговор с ним. Наш разговор с Амалеком с помощью джавелинов. Вот так можно сказать. Это язык, который они понимают. Наш разговор с арабами тоже должен быть с помощью джавелинов. Это язык, который они понимают. Когда они потихонечку выучат другой язык, то мы будем разговаривать на другом языке.

Вопрос: что такое иное?

— Левинас говорит об абсолютно ином, о запредельном ином, которое, скорей всего, означает Абсолют, Б-г и т.д. Но я говорю, что на самом деле в жизни мы это тоже можем встретить. Весь рост человека – это стремление познакомиться с иным. Мы же не можем сразу прийти к Б-гу, мы должны пройти какие-то ступени.

Вопрос: Значит подсознательно человек должен чувствовать что это существует?

 Человек может ничего не понимать, потому что это абсолютно иное – оно абсолютно недостижимо сознанием. Желание, но человек не знает, чего он желает.

Один из переводов, которые он здесь предлагает – это трансценденция. Что такое стремление к иному? – Трансценденция, выйти за пределы себя. Возможно, что самоотверженность – отдать жизнь за веру, отдать жизнь за другого – это тоже трансценденция. Стремление к знанию – это тоже трансценденция. Я просто пытаюсь это все приземлить и сказать, что наши обыденные дела тоже все направлены на то, чтобы трансцендировать нас. А устаканившаяся религия направлена как раз наоборот.

Левинас говорит про абсолютное трансцендентное, а я говорю, что эта трансценденция встречается в нашем мире на каждом шагу. Когда я готов разговаривать с кем-то, кто не такой, как я, и чем больше наше различие, тем интересней с ним разговаривать, это значит, что я включаюсь в какой-то основной мировой процесс, если хотите. Пока я разговариваю только с себе подобными, это старшая группа детского сада.

Комментарий Паши:

— Я вспомнил физиологию развития ребенка. Грудной ребенок, так учит современная психология, не производит различий между собой и матерью, то есть трансцендентного для него нет. Когда возникает это ощущение? Именно в тот момент, когда он начинает воспринимать свою мать как другую, отличную от него. Если хотите, это улыбка неожиданная. Если хотите, шлепок по попе. Любое действие, которое не подвластно самому ребенку, с которым он больше не может себя идентифицировать.

С этой точки зрения человек – это даже не детский сад, человек, который не ищет другого – это не детский сад, это грудничок, то есть реально на каком-то таком уровне находится. И естественно, на этом уровне единственное желание ребенка – это поесть, припасть к груди, чтобы ему было тепло, хорошо, чтобы живот не болел. Человек, который ищет, переходит на какой-то другой уровень. Другой – также значит независящий от него, трансцендентный, преодолевает.

— Хороший пример. Наблюдая здесь за детьми, которые бегают по нашему поселку, начиная с какого-то возраста для ребенка суперважны друзья, товарищи. Он все свое время проводит с товарищами. И через это он растет. А иначе он остается, как ты говоришь, грудным ребенком.

Вопрос: как взрослеть?

— Не знаю, у меня пока только ответ: ходить по пустыне и кушать манну. Я согласен с вами в том, что мы все где-то застряли в детстве, если это то, что вы хотите сказать. Безусловно. Мы все ищем выход, готовых ответов… Раньше были большие цадики, к которым можно было прийти и получить направление на ускоренное взросление. Сегодня — не знаю, может, Арестович? У него открывается какой-то курс за 1500 гривен. Я думаю, записаться или нет. Но курс будет в субботу, если кто-то запишется, расскажите.

Сегодня вместо религии есть психология, совершенно ясно.

Комментарий Паши:

— Вопрос, который прозвучал, вернул меня к грудничкам и спартанцам заодно. Там же о грудничках шла речь. Ну, лежит он в люльке, его пинают, появляется непредвиденный фактор, трансцендентный фактор, причем он доминирующий. Когда я маленький, я бегу к маме, потому что я ищу защиты и стабильности. Любой ребенок, который упал на улице, ободрал коленки, побежит к родителям. Но это только до определенного уровня, пока не начнет сам разрешать проблему своих ободранных коленок. Как взрослеть в таком случае, это поразительно – надо перестать бегать к родителям, в какой-то степени. Не знаю, можно назвать деконструктивизмом, можно назвать анархизмом. Но самый плодотворный период в жизни ребенка или подростка – это момент, когда возникает противостояние с родителями обычно. Именно в этот период определяется личность человека, как он это переживает, как он это проходит.

— Хорошо, разве это не атеизм? Пока ребенок маленький, он бежит к маминой юбке. Может бежать к Б-гу, то же самое.

— Естественно. Поэтому если религия – это бегать к Б-гу, к божественной юбке и цепляться за нее, то, наверное, это хорошо.

­- Хорошо для определенного возраста. А дальше нужно повзрослеть и открыть книжку Левинаса.

— Да, именно. Тогда в ситуации войны, то есть в ситуации, когда мне нужно принимать, переступать через какие-то решения логические, я буду действовать уже по-другому. У меня не будет желания ухватиться за юбку. Я буду знать, что я сам это решаю. А тут уже совершенно другие процессы включаются. То есть, если исключить возможность ухватиться за юбку, божественную, или набить карманы маном даже в субботу, мало ли что там будет, мало ли что случится, а вдруг этого не будет. Конструируя какую-то систему соцбезопасности для самого себя, для своей души, я сам себя разрушаю в какой-то степени.

Вопрос про наставника.

— Я не говорю, что наставник не нужен, наставник нужен. Я просто говорю, что это что-то архетипическое, выход от зависимости, выход за пределы, на каждом уровне он свой. Безусловно, чтобы выходить из Египта, нужен Моше Рабейну, это не вопрос. Но Моше Рабейну должен в какой-то момент сказать, через 38 лет: «Ребята, хватит, пошли вперед».

Когда человек чувствует, что он перерос своего наставника, тогда он должен найти другого наставника. Беседер, почему нет? Или тогда он должен пойти сам. Беседер, почему нет?

Такой получился интересный разговор.