ИЗУЧАЯ ТОРУ
Ученый, изучающий Тору, и народ
Согласно освященному веками правилу ученый, изучающий Тору, должен проводить восемь часов во сне, восемь тратить на жизнь и восемь на изучение Торы. (В данном контексте речь идет и о письменной, и об устной Торе [см. гл. 3, раздел 4-6] и главное ударение делается на Талмуде, самой сложной для понимания части Торы.) Правило это пугает: как быть с едой, когда играть со своими детьми, проводить время с женой, не говоря уже об отдыхе, хобби, друзьях? Эти вопросы встают, потому что человек, изучающий Тору, — не монах. Он женат; у него есть дети — и их немало, потому что «плодитесь и размножайтесь» — первая и базовая из всех мицвот. Более того, он обязан жить не в монастыре, а в гуще людей.
Последний факт сразу же привлекает наше внимание. В средневековой Европе евреи в огромном большинстве были бедны и постоянно подвергались юридической дискриминации, а часто — конфискации имущества и изгнанию. И все же они были в тогдашней Европе самым грамотным народом. Среди христиан, как правило, только священники и монахи умели читать и писать. А каждый еврейский ребенок — каким бы скверным учителем ни был его меламед — знал еврейские буквы назубок, в достаточной степени, чтобы читать хотя бы Сидур, даже если он не в силах был перевести то, что он повторял во время молитвы. Поэтому ученый знаток Торы не только жил в гуще людей, но был, в некотором отношении, одним из них. Но к какой разновидности обучения отнесли бы мы — используя слово из идиша — его lernen (учебу)? Точнее — что представляет собой его lernen — ведь если изучение Торы не сохранило в еврейской жизни той роли, которая была у него когда-то, оно не просто выжило: в некоторых кругах, становящихся все шире, оно процветает.
Легко сказать, чем lernen не является, и это тесно связано с нашими прежними размышлениями. Из приведенного выше правила ясно, однако, что, чем бы lernen ни было, оно есть нечто отличное от жизни. Ранние рабби имели профессии — один был сапожником, другой кузнецом и так далее. Рабби Гамлиэль (II в. н. э.) восхвалял тех, кто совмещает изучение Торы с мирской профессией (Авот 2:2), а рабби Цадок (I в. н. э.) возражал против превращения Торы в «корону», которая «увенчивает» человека, или в «лопату, которой роют яму» (Авот 4:7). Последнее предостережение направлено против взимания денег за обучение Торе; в этом отношении древние рабби были солидарны с Сократом, резко порвавшим с софистами, ибо они требовали платы за обучение тому, что они считали философией. Сократ отказывался от платы, потому что он искал правду и учил правде. Рабби тоже ищут правду и учат правде, но при этом их правда священна, настолько священна, что она требует от ученого всего времени, кроме необходимого для удовлетворения двух важнейших потребностей: для сна и для того, чтобы обеспечивать себе пищу и кров. Пищу и кров не только для себя, но, прежде всего, для жены и детей. Какова будет судьба Торы, кто будет учить ее, если не останется еврейских детей? Детей, которые — как можно надеяться и молиться — сами станут однажды учеными знатоками Торы.
Восемь часов на сон, восемь на жизнь, восемь за изучение Торы — это правило предназначено для ученых, которые не только живут среди народа, но и являются, в некотором отношении, его частью. Не в том смысле, однако, что все могут стать учеными и даже попытаться жить по правилам, регламентирующим день ученого. Прежде всего, и в наиболее очевидной форме это относится к женщинам. В нашем веке, когда даже кинематограф празднует победу женщин над традиционной мужской монополией на изучение Торы, эта оговорка может быть воспринята как проявление мужского шовинизма, наличие которого в еврейской традиции мы уже отмечали. То, что это восприятие несправедливо по отношению к традиции, доказывает пример двух женщин — Рахели, жены рабби Акивы, и Брурии, жены рабби Меира. Акива со временем стал крупнейшим знатоком Торы, по мнению многих, крупнейшим из всех. И все же молодость он провел в полной безвестности, служа пастухом у некоего богача, который, естественно, возражал против брака Акивы с его дочерью. Однако Рахель вышла замуж за Акиву, поставив ему условием, что он станет знатоком Торы. Для Акивы это означало начать все с самого начала, для Рахели — годы разлуки. Акива любил жену, как Тору, а Рахель — Тору, как собственного мужа. Акива стал великим рабби, жившим для Торы, и умер за нее мученической смертью. Но героиня этой истории, конечно, Рахель.
И все же можно возразить, что у нее в этой истории была роль сугубо вспомогательная — присматривать за детьми, поддерживать мужа, жертвовать собой, чтобы он мог спокойно заниматься своей ученостью, между тем как его роль была единственно важной, сущностной. Иначе обстояло дело с женой рабби Меира, соперничавшей со своим мужем в благочестии и делившей с ним ученые труды. Было бы несправедливо приводить ее случай (как иногда делают апологеты) в опровержение мужского шовинизма, присущего раввинистическому иудаизму: нельзя отрицать очевидное. И все же рабби восхваляют не только благочестие этой женщины, но и ее ученость. Сочетание этих качеств стало темой следующего анекдота. Однажды рабби Йосе из Галилеи (И век н. э.) встретил Брурию на дороге и спросил ее: «Какой дорогой мне идти, чтобы попасть в Лидду?». Брурия ответила: «Галилейский дурень! Разве не говорят рабби: не говори сверх необходимого с женщинами?» Ты должен был спросить: «Как — в Лидду?». Ученая Брурия имела в виду предостережение рабби Йосе бен Иоханана о том, что не следует много говорить с женщинами, кроме собственной жены (Авот 1:5; в двух ортодоксальных переводах, которые я просматривал, сказано не «говорить», а «болтать» — но это чистой воды апологетика.) Сказала ли Брурия то, что сказала, не разжимая губ? Этого мы знать не можем.
Женщины — первое и самое очевидное исключение из правила, предписывающего посвящать восемь часов в день изучению Торы. Другое исключение — бедняки: те, кто беден настолько, что должен тратить больше восьми часов в день, чтобы прокормить себя. Если очень бедные люди учиться не могут, очень богатые — богатые по меркам данной эпохи — учиться не хотят: они слишком заняты поддержанием или преумножением своего богатства и составляют третье исключение из этого правила. И все же, несмотря на эти (и другие) исключения, ученые знатоки Торы не являются группой, отделенной от всех остальных. Бедняки почитают их, даже если не понимают существа их учености. Что до богатых, то, не желая, да и не имея возможности при нынешних обстоятельствах посвятить себя изучению Торы, они считают своим долгом поддерживать других в их ученых штудиях. Эта поддержка — далеко не простая благотворительность. В гетто Восточной Европы, где нищета была нормой и любого мало-мальски состоятельного еврея называли Ротшильдом, традиционный шадхан (профессиональный сват), естественно, пытался найти «богатого» жениха для девушки, чьи родители сами были «богаты». Но один тип жениха ценился еще выше, хотя бы он был беднее бедного: блестящий студент, обещающий стать прославленным знатоком Торы.
В Восточной Европе изучение Торы прервалось после совместного удара, нанесенного коммунизмом и нацизмом. В других странах — не считая помянутых выше кругов, в которых оно процветает — оно увяло, если не вовсе сошло на нет, под воздействием секуляризма и ассимиляции. Если все еще остается надежда, что прежняя практика сохранится, пусть даже в новом обличье, — это потому, что сохраняется, хотя и в новом обличье, прежнее уважение к учению. Может быть, раввин больше не является желанным зятем. Но врач или юрист — конечно, являются, ведь они и учены, и состоятельны. А в нынешней Северной Америке даже профессор колледжа, которого трудно отнести к состоятельным людям, постепенно входит в круг «желаемых».
Изучение Торы и академическая ученость
В западных и особенно североамериканских университетах сейчас есть профессора иудаики, предмета, который удостоился ныне уважения и престижа, о которых несколько десятилетий назад не приходилось и мечтать. Феномен этот важен не только для евреев, но и для иудаизма. Его роль для иудаизма еще предстоит осознать. Для нас этот вопрос возникает постольку, поскольку академическая иудаика является наследницей или заменой традиционных занятий Торы — или по крайней мере имеет к ним отношение.
Для меня вопрос встал вскоре после того, как я поступил в берлинскую Hochschule в 1935 г. Полное название школы звучало так: «Hochschule fur Wissenschaft des Judentum.» Точный, хотя и не буквальный перевод этого названия — «Академическое изучение иудаизма». Основателями этой дисциплины в Германии в XIX веке были такие выдающиеся ученые, как Леопольд Цунц (1794— 1886) и Мориц Штайншнайдер (1816—1907); и основали они его в эпоху, когда германская академическая ученость пользовалась всемирной, заслуженной славой. Сама Hochschule была основана в 1872 году Авраамом Гейгером (1810—1874), тоже выдающимся ученым; целью учреждения было объявлено сколько возможно более доскональное и объективное изучение фактов еврейского прошлого, не каким его хотели бы видеть приверженцы той или иной идеологии, но «каким оно действительно было». (Такова знаменитая формулировка Леопольда Ранке, великого историка той поры). Поэтому, по крайней мере теоретически, институт мог принимать в число студентов не только еврееев, но и неевреев, а среди евреев — ортодоксов, либералов, секулярных и вовсе неверующих. В конце концов, факты, поскольку они изучаются объективными методами, были одинаковы для всех них. И, кстати, так оно и было.
И все-таки это не до конца было так, хотя бы потому, что во главе Hochschule стояли либеральные раввины. После 1933 г. это еще в меньшей степени соответствовало действительности. Большинство студентов, поступивших тогда в Hochschule, меньше беспокоились о еврейском прошлом, чем о еврейском будущем, а в прошлом их интересовали поиски не столько фактов, сколько истины. Что касается меня, то я хотел узнать — с наивностью, за которую я даже не считаю нужным извиняться — не только то, чему учили Маймонид и другие великие мыслители, но и истинно ли их ученье. Однако такие вопросы не были достаточно объективны, чтобы стать предметом Wissenschaft des Judentum. И все же я и мои друзья продолжали эти вопросы задавать.
Среди предметов, которые мы изучали в Hochschule, главным был, конечно, Талмуд. Ни один человек, изучавший этот предмет в Hochschule в одиночку, не мог и надеяться глубоко проникнуть в этот огромный, многотомный труд — тем более, что это был лишь один из десяти предметов, а обучение продолжалось шесть лет. Что до меня, у меня было еще меньше возможностей, чем у других, так как моя учеба внезапно оборвалась спустя три с половиной года, во время Хрустальной ночи, когда я был арестован гестапо и отправлен в Заксенхаузен. И все же мы с друзьями решили, что полученные нами уроки в этой области недостаточны и что мы нуждаемся в дополнительных занятиях по Талмуду. Поэтому двое из нас набрались смелости явиться в Берлине в 1937 г. к ультраортодоксальному раввину и попросить его немного поучить нас Талмуду. Хотя он и знал о нашем «еретическом» либерализме, он принял нас очень тепло, согласился учить нас два раза в неделю и с мягкой улыбкой отклонил плату. Не могу сказать, что за два месяца занятий с ним я изучил так уж много. Но две вещи я понял — и не забыл до сих пор. Традиционное lernen Талмуда — занятие, не менее дисциплинированное, методичное и интеллектуальное, чем научные штудии в современных западных академических институтах. Таков был первый усвоенный мной урок. Второй заключался в том, что lernen — занятие совершенно иное, нежели то, что практикуется в современных университетах. Оно ближе к молитве.
У раввина было много сыновей. Однажды я спросил его о планах относительно их будущего. Он удивился. «Ну, конечно же, они будут изучать Талмуд», — ответил он. «А жить они чем будут?» — спросил я. Он ответил: «Изучать Тору — наш долг. А пропитание наше в руках Божьих». На самом деле пропитание его немалой семьи, конечно же, обеспечивал Бог, но орудием Его служил один богатый и щедрый коммерсант.
Я часто думал о том, что случилось с семьей раввина — продолжал ли Бог помогать ему обеспечивать свое существование, хотя бы спас ли Он их жизни. Не знаю. Я даже не помню имени этого раввина.
Касательно via contemplativa
Благодаря Божественной щедрости (и щедрости того коммерсанта, который был орудием Бога), берлинский раввин мог проводить за изучением Торы не одну, а две трети дня, преподавая ее, конечно, бесплатно. Это напоминает современному разуму, стремящемуся понять изучение Торы, один из великих идеалов западного духа, via contemplativa, «путь» созерцания как высший путь человеческой жизни. Идеал созерцательной жизни высказывался во многих местах во многие времена. На Западе, зародившись в греческой философии, он проник в средневековые христианские монастыри, ставившие себе целью созерцательное благочестие. Иудаизм, конечно, не знает монастырей: как мы уже многократно повторяли, знаток Торы живет в общине, принадлежит к общине, он — муж и отец семейства. И все же никто не скажет, что Израиль в течение всей своей истории был равнодушен к «греческим» материям. Согласно еврейской легенде — конечно, ложной, но не лишенной поэтической правды — Платон учился вместе с Моисеем. Давайте разберемся в сущности via contemplativa, как мы можем почерпнуть ее у греков. Что отличает человека от низших животных? Разум, или способность к мышлению. Но что такое высшие мысли? Как метко сказал современный философ-платоник А. Н. Уайтхед, это не те мысли, которыми Улисс делился с лисами, а те, которыми Платон делился с богами. (Улисс и лисы способны придумать хитрые уловки, чтобы достичь своих целей; общая цель Платона и богов — в сущности, их единственная цель — это истина). Что есть высшая истина? На этот вопрос Сократ, Платон, Аристотель и их наследники давали — могли дать — только один ответ: высшая истина — это Божество, и высшая цель, которая может быть у человека — его созерцание. Via contemplativa, следовательно, находит свое высочайшее выражение не в изучении книг, не в стремлении к знанию и даже не в обладании им. Это — осуществление высочайшего знания — познание Бога, хотя и редкое и лишь урывками возможное. Согласно Аристотелю, Бог — это чистая жизнь разума, вечное созерцание во имя Бога высшей реальности, то есть себя самого. Если это так, личность, достигающая созерцания Божества — может быть, в редких случаях, но именно в тех случаях, когда это должно произойти — живет, «насколько это возможно», в «воплощениях» Бога.
То, что via contemplativa всегда была важнейшей целью, к которой стремился еврейский разум, доказывает, в частности, пример еврейских математиков. Альберта Эйнштейна (1879—1955) однажды спросили, какая невосполнимая ценность исчезла бы в космосе, если бы человечество перестало существовать. Он ответил, что никто не мог бы больше слушать музыку Моцарта. (Этот анекдот настолько хорош, что мы еще вернемся к нему и обсудим его в следующей главе). Другой раз он дал квази-мидрашистское толкование тому потрясающему факту, что тайны вселенной могут быть постигнуты математической мыслью (в той мере, в какой они вообще могут быть постигнуты человеком). Он заметил, что Бог хитроумен, но не коварен. Следовательно, исчезновение человечества из космоса означало бы, что некому больше слушать Моцарта, но это не конец математической мысли: для Эйнштейна сам Бог — математик.
Но может ли человеческая мысль созерцать Бога Израилева, если даже Моисей отказался лицезреть Его лицо, ибо не может человек лицезреть Его и остаться в живых? (Исход 33:20). Христианские богословы, любившие своего Аристотеля и все же желавшие созерцать Бога Израилева, часто помещали созерцание Бога в жизнь будущую: вечное блаженство состоит в лицезрении Господа. Евреи тоже были в числе поклонников Аристотеля. Однако они обычно меньше, чем христиане, говорили о жизни будущей (см. ниже, гл. 13, 14).
Среди евреев-поклонников Аристотеля был Маймонид: он — величайший из них. Величайшее, что он создал — «Путеводитель колеблющихся», самая авторитетная книга по еврейской философии, когда-либо написанная. Она заслуживает названия «еврейская философия», так как объединяет две традиции — иудаизм и философскую мысль;
потому что она обращена к «колеблющимся», не сумевшим определиться в этих двух традициях; и потому, что она разрешает эти противоречия средствами не лукавой апологетики, но глубокой и искренней мысли.
Чтобы достичь этой цели, Маймониду пришлось подвергнуть испытанию не только претензии Аристотеля на созерцательное познание Бога, но и via contemplativa в целом. Что это за истинный «путь», который человек может отыскать? Может быть, это, как говорил пророк Михей и как указал в своем кратком изложении иудаизма рабби Симлай (см. гл. 1, раздел 1) — справедливость, милосердие, смиренная покорность Богу Израилеву? Маймонида — скорее, так, а не «Рамбам», стоит называть его в данном случае, поскольку речь идет о греческих по своему происхождению материях — этот вопрос измучил, и в конце своей книги он прямо задает его себе. С учетом человеческих возможностей — что может быть выше, чем подняться над вещами земными и человеческими, дабы достичь вещей вечных и Божественных? Маймонид зашел так далеко, что приводит в поддержку греческих идеалов отрывок из Танаха («Хвалящийся хвались тем, что разумеет и знает Меня», Иеремия 9:23). И все же Маймонид кончает свою книгу как Рамбам. Подобно философу Аристотеля, его еврей «уподобляется» Богу. Однако он делает это не для созерцания Бога, который, со Своей стороны, погружен в самосозерцание. Бог Рамбама «наслаждается» благожелательностью, правосудием и справедливостью; и человек может уподобиться Ему, только следуя путем справедливости и добра, дабы возвыситься духом в земной жизни. В иудаизме последнее слово — не за созерцанием, а за действием.
Касательно via activa
Что же такое изучение Торы? Современное академическое изучение иудаизма не заняло ее места. Оно не может быть сведено к старой, постепенной via contemplativa. Оба эти факта, причем первый из них — как будто силою вдохновенного предчувствия, отметил еще рабби Ханина бен Досса (I век н. э.):
«Те, чей страх греха предшествует мудрости, сохранят свою мудрость; те же, чья мудрость предшествует страху греха, мудрости своей не сохранят. Те, чьи деяния превыше мудрости, мудрость свою сохранят; те же, чья мудрость превыше дел, не сохранят своей мудрости». (Авот 3:11, 12)
Академические штудии, посвященные иудаизму, не могут рассматриваться ни как истинное, ни как ложное изучение Торы, поскольку им не предшествует страх греха — и они не предшествуют ему. Понятия греха и страха иррелевантны их цели. Что касается via contemplativa, то изучение Торы может быть сведено к ней; но в этом случае это будет мудрость, превышающая деяние, и потому недостойная прославления. Была ли именно такой мудрость берлинского раввина, чье имя я не могу вспомнить? Но ведь он был учителем, а не только ученым, а обучение других — одно из величайших деяний. Более того, если его уделом было учить и учиться, то удел других — другие, самые разнообразные деяния, а что выше в глазах Бога — кто знает? Величайшие знатоки Торы — и то не скажут. В Талмуде мы читаем:
«Так любил говорить рабби из Явне: я есмь создание Божие, и сосед мой также Его создание. Мои труды в городе, а его в поле. Я рано встаю для моих трудов, и он рано встает для своих. Если ему не дано преуспеть в моих трудах, то и мне в его трудах не дано преуспеть. Но отчего-то вы говорите, что я делаю великие дела, а он малые. Мы знаем, однако, что нет различия, велик человек или мал, если он устремил свое сердце к небесам».
Трудно найти более сильные слова, чтобы выразить величайшее интеллектуальное смирение, или тот факт, что изучение Торы и жизнь народа тесно взаимосвязаны.
И все же споры о том, что выше — изучение Торы или ее «исполнение», наполняют многие раввинские тексты и разрешаются в характерной раввинистическои манере: изучение Торы выше — но лишь потому, что оно ведет к ее исполнению. Однако это вовсе не обязательно так (см. раздел 5 настоящей главы).
На самом деле действия в иудаизме важнее. Значит ли это, что изучение Торы, в конечном счете, просто средство для определенных действий, и иудаизм в целом может быть истолкован как одно из воплощений другого великого идеала западной цивилизации — via activa? Говоря о мицвот, мы уже видели, что глубоко понять, «зачем» и «почему» их следует исполнять, для всех невозможно. Однако если изучение Торы — это простое средство достичь определенного практического поведения, сделаем следующий шаг: для всех изучать Тору не только невозможно, но и не нужно. Но если по-настоящему судить об истине могут лишь немногие, нужна ли такая истина? Израиль, заключивший Завет с Богом Израиля и получивший Тору на горе Синай, в этом случае разделится на большинство, которому предписывают, что делать (время от времени урывками сообщая мотивы), и говорливое меньшинство, обладающее монополией на толкование Торы. Короче говоря, иудаизм примет интеллектуально-элитарный характер.
Такого рода элитаризм возник в Средние Века, когда простых прихожан, неспособных прочесть Библию, лишили возможности даже слушать ее чтение. Еврей, наоборот, обязан прослушать чтение каждого фрагмента Торы один раз в течение года, даже если он не может прочесть ее сам. Христианский элитаризм получил удар — двойной удар! — когда Мартин Лютер перевел Библию на немецкий, чтобы научить свой христианский народ читать слово Божие, с одной стороны, и читать вообще, с другой. И все равно, с еврейской точки зрения протестантизм порвал с католическим интеллектуальным элитаризмом только для того, чтобы заменить его элитаризмом духовным. В протестантских церквях христианская Библия читается в извлечениях, и тот, кто отбирает тексты и произносит проповеди, основанные на этих текстах, есть пастор, пастырь, пасущий свое стадо. Образ заимствован из 33 Псалма, самого знаменитого и широко цитируемого из всех. Но в псалме этом пастух — это Бог, а паства — это все люди, включая раввинов и ученых. Более того, никто не осмелится выбирать что-то из Торы: она читается целиком. Современный либеральный иудаизм грешит не тем, что старается сократить еженедельные чтения; они в самом деле длинноваты, и по этой причине ортодоксальные чтецы часто торопятся произнести их скороговоркой и в результате искажают текст. Но либералы неправы, пытаясь внедрить никогда не существовавший принцип избирательного чтения Торы: желаемая цель может быть достигнута, если заменить годичный цикл чтения Торы трехлетним. Тот принцип, что весь народ регулярно должен слушать всю Тору, слишком важен для тех, кто всерьез относится и к Торе, и к этому народу. Конечно, этот принцип вполне совместим с существованием элиты из ученых людей. Но он абсолютно враждебен элитаризму, основанному на знании Торы, практикуется он интеллектуальным «клиром», или «пастором», вдохновенным свыше, или комитетом раввинов, решающих, что из Книги может быть донесено до народа, а что нет.
Если следовать иронической логике, интеллектуальный элитаризм абсолютизируется, когда абсолютизируются претензии via activa. Никто в наше время не делал это радикальнее и бескомпромисснее, чем Карл Маркс и его последователи. «Философы только объясняли мир. Наша задача — изменить его» — таково одно из самых знаменитых и характерных высказываний Маркса. Так одним ударом уничтожается все существующее знание о Боге, мире и человеке, знание ради самой истины, и на место его приходит знание, которое избавляется от Бога и изменяет мир и человека. Задача изменить мир и человека возлагается на многих; однако пути ее достижения знают немногие, и это дает им монополию на власть. Несогласных «перевоспитывают» или уничтожают каким-то иным способом. Что же до непросвещенного большинства — то это «массы». Разумеется, образованное меньшинство действует (или делает вид, что действует) в интересах этой массы. И все же масса не может разделить с ними власть, не имеет даже права совещательного голоса; и более снисходительного, высокомерного термина для описания человеческих существ, чем «массы», трудно себе представить.
Можно не сомневаться, что для самого Маркса мысль о том, что практика важнее теории, оставалась чистой воды теорией, и так же обстояло дело для всех марксистов, наследовавших ему — и для сектантов, и для не столь склонных к сектантству. Трудно, однако, припомнить ортодоксальный марксизм, пришедший к власти, для которого очерченная выше картина не была хотя бы отчасти справедливой.
Слово гамон означает «массы» в современном иврите, потому что, существуя в современном мире, язык не может не быть его частью. Но в Танахе это слово означает «возбужденная толпа», и только в этом случае оно применимо к множеству людей. Нет в Библии слова «массы». Для книги, которая открывается описанием творения человека по образу и подобию Божию, это понятие не может существовать.
Что же все это тогда — изучение Торы, народ, отношения между двумя людьми? Это все — воплощение на практике мицвот. Все могут осознать в определенной мере, зачем и почему они исполняют эти заповеди. Если изучение Торы без дел «не сохранит мудрости», это относится и к делам вовсе без изучения Торы — делам, которые могут превратить исполняющего их в нечто меньшее, чем человек. Выше мы касались суровой мысли о том, что невежда не может быть благочестив. Мы увидели, что многое в иудаизме протестует против такой точки зрения. Сейчас мы хотели бы обратить внимание на ее позитивный смысл. Изучение Торы — не дело элиты народа Завета. В той или иной степени оно — долг всех евреев.
Порча
Восемь часов в день на жизнь, восемь на сон, восемь на изучение Торы? Такая суровая программа невозможна для всех — но возможна ли она для кого-то? Мы видели, что рабби описывают пять типов дурных испорченных фарисеев и лишь два типа праведных: фарисей, который, как Иов, боится Бога, или, как Авраам, любит Его. И хотя в течение столетий изучение Торы сохранялось в неизменности и даже интенсифицировалось — часто это было результатом столкновения прежней веры с какими-то препятствиями — все же в него попадала все новая «порча». Знаток Торы должен быть скромен, но высокомерие ученых — явление всемирное. Пути Торы — пути мира, но среди знатоков Торы было немало воинственных людей. Сердце знатока Торы должно быть устремлено к небесам, и все же многие из них опустились до сухого умничанья, научились вести долгие споры, приводя пункт за пунктом в подтверждение своих мыслей и опровержение чужих, и оставили всякие мысли о небе. Разумеется, поскольку изучение Торы с каждым следующим шагом становится все труднее, последняя разновидность порчи является наиболее распространенной; она неизбежна всякий раз, когда забывается или недооценивается то, что мы подчеркивали в самом начале нашей книги: в иудаизме деятельность комментатора и комментатора комментариев должна быть сбалансирована деятельностью ученого, суммирующего и упрощающего Тору. Он нужен не только в качестве учителя для язычника, пришедшего к Гилелю, и погонщика ослов, обратившегося к рабби Акиве, но для того, чтобы напомнить ученым людям: иудаизм, конечно, сложен, но в то же время прост, как все великое.
Мы перечисляли разновидности «порчи», существовавшие веками. Новую разновидность принесло создание еврейского государства. Государство, у которого есть враги, стремящиеся его уничтожить, не выказывает никаких признаков слабости. Оно существует по сей день только потому, что его солдаты готовы отдать за него жизнь — и многие уже отдали. Многие из людей, посвятивших себя изучению Торы, живут в этом государстве только потому, что оно существует. Понимая это, многие из них участвуют в защите государства и даже добиваются права служить в армии. И все же многие предоставляют рисковать жизнью другим, поскольку они, люди ученые, должны трудиться в мире и покое. Никто не знает, что сказал бы об этих людях рабби Цадок, поскольку ситуация беспрецедентна. Думаю, он отнес бы их к тем, кто использует Тору как лопату и копает ею яму.
Изучение Торы
Однажды один из наших друзей пригласил нас с Розой в одну большую иешиву в Тель-Авив. Он и рассказал нам эту историю. У одного из восточно-европейских раввинов вся семья погибла во время Холокоста. Ему самому удалось бежать в Шанхай. Тогда он дал обет, что если Бог поможет ему добраться до Святой Земли, он построит иешиву в Его честь. Так и вышло.
Эта история ставит перед нами серьезные вопросы, на которые мы не сможем ответить вплоть до последней главы этой книги. Они встали перед нами еще тогда, когда мы находились в той иешиве. В большом зале находились сотни студентов, по двое у каждого стола; а если они сталкивались с проблемой, которую не могли разрешить сами, один из них шел к раввину, сидевшему у стола впереди. Зал заполнял тихий, благоговейный шепот, подтверждая впечатление, которое у меня сложилось во время обучения у того берлинского раввина: изучение Торы ближе к молитве.
Таково ясное и единодушное учение рабби. Рабби Ха-нания бен Традион (II век н. э.) учил, что везде, где двое сидят вместе, между ними слова Торы и Шехина (Авот 3:3). Его современник Шимон бар Иохай считал, что если трое за обеденным столом говорят о Торе — это все равно, как если бы они ели за столом у Того, кто вездесущ (Авот 3:4). Рабби Халафта бен Доса, почти современник обоих, говорит об этом еще яснее. Приводя для каждого случая слова из Писания, он доказывает, что Шехина присутствует там, где десять человек изучают Тору, и то же относится к пяти, к трем и даже к одному (Авот 3:7). Его высказывание особенно интересно по двум причинам. Он подчеркивает, что Шехина — вопрос не количества людей, изучающих Тору, а их благочестия. Ведь когда Тору изучает один человек, возникает определенная проблема. Шехина является между изучающих Тору; в тель-авивской иешиве (и других, подобных ей) студенты разделены на группы по двое и учатся вместе. Как нехорошо человеку быть одному, так нехорошо одному изучать Тору. Как же Шехина может посетить даже одного человека? Может быть, он остался один. Может быть, у его одиночества есть другие уважительные причины. Бог, который дал Тору (если основываться на учении Халафты), не отвергает таких людей за их одиночество. В подтверждение этого взгляда Халафта цитирует Исход 20:21: «На всяком месте, где положу Я память имени Моего, Я приду к тебе и благословлю тебя».
Что такое Шехина, и что такое га-Маком, т. е. Бог, охарактеризованный как вездесущий? Эти термины означают присутствие Бога. Мы уже касались этого фундаментального убеждения еврея. Сейчас мы вновь к нему обратимся. Оно порождает много вопросов, может быть, ярче всего проявляющихся в том факте, что еврей в одной из своих молитв обращается к Богу и как к Риббоно шел олам (Повелителю Вселенной) и как к Авину ше-ба-шамаим (Отцу Небесному). Как может он, пребывающий на небесах, в заоблачных высях, быть в то же время отцом таких ничтожных существ, как мы? На этот вопрос мы до самого конца книги так и не ответим. А сейчас уясним следующее: га-Маком — это тот, кто присутствует, когда Тору изучают всерьез; Шехина «населяет» то, что, для лучшего понимания, можно уподобить Духу Божьему между изучающими Тору, побуждающему их обратить сердца к Небу. Здесь — глубиннейший секрет изучения Торы, источник его жизни.
Стоит привести несколько иллюстраций. Могу ли я, в сложных галахических диспутах всего лишь любитель, выбрать их достойные образцы? Не думаю, и если я все же решаюсь на это, то потому, что имею в виду ограниченность не только моих собственных познаний, но и познаний амха, которые, как я от души надеюсь, будут среди читателей этой книги. А при мысли об амха на память приходит именно Агада — небольшая книга, которую читают не только ученые мужи, но и каждая семья во время Седера, который справляют в первый вечер пасхальных праздников (это в Израиле; в диаспоре Седер справляют два вечера подряд). Из этой книги мы узнаем о рабби Элиезере, Йегошуа, Элазаре бен Азарии, Акиве и Тарфоне, живших во II веке н. э., которые однажды пробеседовали всю ночь Седера, обсуждая великое событие, которому посвящен этот праздник — Исход из Египта. Может показаться, что даже сверхученые и сверхблагочестивые люди не могут повторить этот марафон. Однако даже амха проводит несколько часов этой ночью в изучении Торы, в соответствии с пасхальной Агадой. Комментарии эти включают несколько важных высказываний. Во-первых, каждый еврей должен чувствовать себя так, словно это он вышел из Египта (и амха столетиями так себя и чувствовали). Другое — что, поскольку в каждом поколении вырастают люди, желающие уничтожить еврейский народ, Всевышний вновь и вновь спасает его. Для амха все это было живо во все времена. А вот может ли еврей делать все это в наши времена — это стало проблемой.
Но те, кто отчаялся в этом, могут припомнить семью Гинзбергов. Это отказники из Ленинграда, которых мы с Розой посетили в 1977 г. Уже тогда они ждали разрешения на выезд из Ленинграда и, насколько мы знаем, ждут до сих пор. Мы провели вечер Шаббата в их маленькой квартирке, которую по случаю нашего визита заполнили другие евреи, их единомышленники. Не могу припомнить, о чем шел разговор. Но никогда мне не забыть листка с текстом, висевшего на стене, и, я уверен, висящего там до сих пор. Это было еще одно монументальное высказывание, содержащееся в Агаде: «Да будет благословен Он, кто крепок в своем обете Израилю».
Массовое воображение рождает самые разнообразные истории о конце времен. В одной из песен, любимых амха, задается вопрос: что будет, когда Мессия, которого так долго ждали, наконец-то придет? Конечно, будет пир, но на нем будут не только есть и пить. Великие фигуры прошлого восстанут, чтобы помочь празднику. Какие музыканты нам сыграют? Давид — на арфе, и Мирьям — на тамбурине! А кто — это главное — будет учить нас Торе? Ну конечно, сам Моисей, наш учитель! Сейчас не все могут учить Тору подобающим образом, а многие вовсе не могут ее учить. А когда учителем будет сам Моисей, Тора будет равно принадлежать всему народу. Так будет в конце времен.
ЭПИЛОГ
На вершине горы Скопус в Иерусалиме стоит здание. Это — Институт Современного Еврейства, являющийся частью Еврейского Университета. Он обладает заслуженной академической репутацией, там работают прославленные на весь мир ученые. Предмет их исследований — древняя и современная история — дает немало искушений скатиться в политику, идеологию и даже пропаганду. Репутация института основана на том, что его сотрудники выдержали эти искушения. Они разделяют тезис Ранке о том, что ученые должны изучать прошлое, которое было на самом деле.
У входа в здание сидит охранник. Угроза терроризма — неизбежная составляющая современности. Обязанность этого человека — охранять профессоров, их и их исследования. Охранник — человек действия, им он и должен быть. Он должен желать действия, быть способным к действию, действовать быстро, решительно, без всяких интеллигентских «если» и «но». Но работа оставляет ему немало свободного времени. Он проводит его, изучая книги Торы. Я часто входил в это здание. Редко я видел, чтобы он делал что-то другое.
Без сомнения, этот человек с величайшим уважением относится к профессорам, которых он охраняет. Большая часть израильского народа — тоже. Однажды, когда я проходил мимо него, меня посетила странная мысль. Что, если роли поменялись бы? Большинство профессоров в Израиле умеют носить оружие. Что, если кому-то из них пришлось бы стоять на часах, пока этот охранник учит Торе остальных? Рабби советуют нам быть готовыми к учебе у любого человека. В наше время этот древний совет получает новый смысл.