МЕССИАНСКИЕ ДНИ И ГРЯДУЩИЙ МИР
Мечи — на орала?
«Государство исчезнет? — однажды в непринужденной атмосфере спросил Ленин. — Когда такое бывало прежде?». Ленин — не совсем уместная фигура, чтобы начинать с нее главу о еврейском мессианизме; но вопрос этот в его устах был бы ничуть не более уместен. Важнейшая догма марксизма-ленинизма в том и состоит, что вещи, которые не имели места — более того, не могли иметь места — в прошлой истории, произойдут в будущем и что это будущее можно «научно» предсказать: конец борьбы между господствующими и угнетенными классами; возникновение бесклассового общества; исчезновение государства как инструмента подавления господствующими классами классов угнетенных; и, в результате, всеобщий мир для освобожденного человечества.
Многое из того, что с якобы научной определенностью предсказывает марксизм-ленинизм, было предвещено еще две тысячи лет назад пророком Исайей, хотя и на «ненаучной» основе Божественного авторитета:
«... И перекуют они мечи свои на орала, и копья свои — на садовые ножницы; не поднимет народ на народ меча, и не будут учиться воевать». (Исайя 2:4).
Среди язычников в древности такие надежды были неслыханны: мудрейшие из них, греческие философы, описывали историю как цикл событий, в котором ничего радикально нового не происходит и даже не может произойти. И эта мудрость присуща была не только язычникам.
«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». (Екклесиаст 1:9)
Эти слова содержатся не в каком-то языческом тексте, но в Танахе. Более того, хотя традиция приписывает Книгу Екклесиаст, в которой находятся эти слова, царю Соломону, ученые полагают, что она была сложена значительно позже, уже после того, как пророчество Исайи было услышано. Те, кто впервые слышали его, кажется, не поняли его сути. Как автор Екклесиаста, они в ответ говорили только: «Перековать мечи на орала? Когда такое бывало прежде?».
Однако по прошествии тысячелетий те, к кому обращался Исайя, еврейский народ, услышали вновь и вновь его пророчество, поверили в него и продолжали уповать на приход мессианских дней, часто — одни во всем мире и вопреки большинству, если не всем свидетельствам. Что еще важнее, они, ведя себя так, не исчезли, как большинство древних народов. Кто такой еврей? Мы приводили ответ из мидраша — «Тот, кто против идолов». Где-то в источниках должен бы найтись такой мидраш: «Кто еврей? Тот, кто надеется».
Нечто новое, казалось, началось в Сан-Франциско в 1945 г. Ужаснейшая война в истории подошла к концу. Злейший враг человечества был повержен, и победители — и спасители человечества — собрались в этом американском городе, чтобы объединиться. Их действия были настолько сознательны, что, когда спустя несколько лет они построили себе постоянное здание на берегу Ист-Ривер в Нью-Йорке, то написали на одной из стен выше приведенное изречение Исайи.
Другое событие, определенным образом связанное с первым, произошло в 1947 г. Объединенные Нации, победители нацизма, проголосовали за государство для народа, который в первую очередь стал жертвой нацизма. Несчастные жертвы Дахау и Бельзена смогли обрести дом, и не по чьему-то милосердию, но по праву. Рассеянный народ Израиля смог обрести свободу, вернуться в Сион, то самое место, откуда прозвучало пророчество Исайи. Евреи более не одиноки в своих мессианских надеждах. Было и много противоположных свидетельств, но они не разрушали надежду.
Менее чем полвека спустя все выглядит не так, как тогда. Ныне войны стали более частыми и уж, конечно, более разрушительными, чем во все предыдущие столетия вместе взятые; и угроза последней, апокалиптической войны нависает над нашим временем. Это современная история. Что до истории Объединенных Наций, то на ум приходят знаменитые слова Карла фон Клаузевица. Генерал (который также был прославленным военным мыслителем) считал, что «война — это продолжение политики другими средствами». В зале Объединенных Наций политика осуществляется сегодня иными средствами, и главной жертвой этого нового порядка стал тот самый народ, который некогда даровал этой организации свой девиз. Именно государство Израиль подвергается постоянным атакам; сегодня ООН — единственное пользующееся уважением собрание в свободном мире, где можно беспрепятственно нападать на евреев; цитируя Роя Экхарда, этот форум стал «эффективным мировым центром антисемитизма». Неужели в один прекрасный день воздвигнут леса, чтобы сбить эту надпись на стене на берегах Ист-Ривер — не из-за смысла слов, а потому, что они сказаны евреем?
Происхождение мессианской надежды
Именно эта непростая ситуация заставляет нас сегодня пересмотреть мессианскую надежду, во все времена вдохновлявшую еврейский народ. Что вызвало эту надежду к жизни? Это первый вопрос. Историки могут спорить о том, как и когда она возникла. Мы должны спросить себя — почему? Христианская версия этой надежды была заклеймена Карлом Марксом и ему подобными как «вздох угнетенных созданий» и «опиум для народа», как попытка найти иллюзорное убежище от мира, в котором они угнетены и слишком слабы или слишком трусливы, чтобы восстать против этого угнетения. Но что бы кто ни говорил о мессианизме христианском (см. ниже, раздел 4), еврейский мессианизм (который Маркс не удостоил вниманием) вырос из желания не бежать из этого мира, но скорее, полностью осуществить свои надежды в нем. Он вырос из надежды на то, что еще не случилось, но однажды может случиться.
Все началось с завета между Богом и Авраамом. Создатель неба и земли, пребывающий превыше неба и земли, отличил одну семью ради будущего всего человечества: он заключил с ней договор, скрепленный обетом. Забытый в течении четырех веков рабства, этот договор был возобновлен с исходом из Египта и выходом евреев на историческую арену. Как всякая история, однако, история евреев была полна конфликтов и бедствий, и они никак не могли кончиться, когда обеты частично исполнились и Израиль пришел в Землю Обетованную. Войны и бедствия не закончились, даже когда обеты, казалось бы, исполнились вполне — с построением Храма Соломонова — места, куда Бог, которго не вмещают небеса небес, сошел и поселился на земле среди Своего народа. Не кончились войны внешние — между Израилем и соседними народами. Не кончились и конфликты внутренние — между Израилем и Богом, с которым он заключил завет. Пророк Осия уподобил этот завет браку:
«И обручу тебя Мне навеки, и обручу тебя Мне правдой и справедливостью, благочестием и милосердием; и обручу тебя Мне верностью, и познаешь ты Господа». (Осия 2:21-22).
(Благочестивый еврей произносит эти слова ежеутренне, надевая филактерии для утренней молитвы). И все же этот брак с самого начала омрачался неладами, и эти нелады продолжаются по сей день. Что до Израиля, то он по-прежнему колеблется между верностью, блудом с чужеземными богами и тшувой. Что до Бога, то псалмопевец говорит, что «навеки милость Его» (Псалмы 118:1) — и что невинный страдалец зря взывает к Нему! То новое, что началось с Авраама, следовательно, остается фрагментарным, хотя бы постольку, поскольку оправдывает усталость и безнадежность Екклесиаста — и включение этой книги в Танах его составителями. Но коли так, не является ли вся история, начиная с исхода Авраама из города Ур (Бытие 12:5), всего лишь длительной ошибкой, за которую пришлось заплатить слишком большую цену?
Именно здесь та неколебимая верность, которую мы сочли самой характерной чертой еврейства (см. гл. 2, раздел 2), приносит свой самый важный плод. В том новом мире, который грядет, когда завет Авраама вполне осуществится, в том мире, где волк будет жить рядом с агнцем и леопард будет лежать с козленком (Исайя 11:6), Божья гора будет принадлежать не одному Израилю, но всем народам, которые придут к ней (Исайя 2:2). Из Сиона выйдет Тора и из Иерусалима — слово Господне (Исайя 2:3). Ничего подобного не произошло ни в наши, ни в прежние времена. Но разве из-за этого рухнула старая еврейская верность? Наоборот, послушаем мессианских пророков. Чего нет сейчас, то придет «в последствии дней» (Исайя 2:2).Ссылки на будущее непосредственно предшествуют фрагменту про Сион и Иерусалим, который в свою очередь непосредственно предшествует тем словам, что стали девизом ООН. Итак, мессианизм зародился в иудаизме. Является ли он (если принять религиозный взгляд) результатом Божественного откровения, или (как полагают секулярные гуманисты) плодом человеческого гения, он оказал колоссальное воздействие не только на еврейскую, но и на мировую историю. И все же он был почти разрушен катастрофой изгнания. При Сауле племена объединились в одно государство. После смерти Соломона (X век до н. э.) государство разделилось надвое. Северная часть государства, со столицей в Самарии, была разрушена в 711 году до н. э. ассирийцами, угнавшими ее население на чужбину. Аналогичная участь постигла и южную часть государства, со столицей в Иерусалиме, в 586 году до н. э. Южные племена вернулись из изгнания, ибо они не могли забыть Иерусалим. Если северные племена «исчезли», это произошло не по причинам, вымышляемым чудаковатыми сектантами. Скорее всего, они ассимилировались, как и рассчитывали завоеватели. Причина этого достаточно очевидна: можно ли представить себе псалом, содержащий слова: «Не забуду тебя, Самария»? На что был бы похож современный мир, если бы все евреи ассимилировались в Вавилоне, трудно себе представить. Очевидно, однако, что он был бы очень непохож на наш нынешний мир, если бы тоска по Иерусалиму и сам еврейский мессианизм не вышли бы невредимыми из вавилонского котла.
Сохранение мессианской надежды в веках
Вавилонское изгнание продолжалось всего полвека. Второе изгнание, начавшееся разрушением Храма в 70 году н. э., длилось до 14 мая 1948 г., а в некоторых отношениях, длится до сих пор. Даже во время первого изгнания вопрос о том, как сохранить мессианскую веру, вставал на повестке дня. Во время второго изгнания вопрос этот стал неизбежен: каков верный путь для еврея, чтобы сохранить верность, не сдаться, не утратить веры в мессианский век? В Талмуде мы читаем:
«Рабби Йошуа бен Леви однажды встретил пророка Илию. Он спросил его: "Когда придет Мессия?" "Пойди спроси его, — ответил Илия. — Он сидит у ворот Рима среди нищих, увечных и убогих. Только если все остальные открывают свои язвы все сразу и сразу их закрывают, он открывает и закрывает их по одной, ибо думает: «как бы меня не задержали и не призвали к ответу»". Йошуа бен Леви сделал, как было велено, нашел Мессию и спросил его: "Когда ты придешь?" "Нынче", — ответил Мессия. Когда день закончился, Йошуа бен Леви вновь пошел к Илье-пророку и сказал: "Мессия обманул меня, он сказал, что придет, день прошел, а его нет". Илья ответил на это: "Ты не дослушал его до конца. Он процитировал Псалом 95:7: "О если бы ныне вы послушались голоса Его!"»
Как другие нищие в воротах Рима, Мессия был увечен и болен, но в отличие от них вел себя так, чтобы в любую минуту быть готовым к зову. Почему он слаб и болен? Потому что не может придти, пока люди не приготовятся. Почему он будет готов в нужный момент? Потому что человеческие деяния не обязательно должны быть частью мирового исторического процесса, который разворачивается тысячелетиями. Если (так учат рабби) все евреи однажды полностью и в совершенстве исполнят Шаббат, Мессия придет сразу же. Как же может в этом случае еврей сохранять свою мессианскую надежду? Он должен молиться и делать дела любви и милосердия так, словно от этого напрямую зависит приход Мессии.
Все евреи полностью и в совершенстве исполнят Шаббат! Такой взгляд, может заметить скептик, несколько, идеалистичен, но тем не менее неуязвим: проверка невозможна. Чтобы все евреи в совершенстве исполнили Шаббат, они должны обрести «новое сердце», которое, по Иеремии, свойственно мессианскому веку (Иеремия 31:31-34). Следовательно, приход Мессии не может зависеть только от человеческих действий — это ведет к парадоксу, к неразрешимому противоречию.
Рабби знали об этом. Смотри следующий раввинистический текст:
«Раббан Гамлиэль говорит: «В то время, когда сын Давидов придет, школы станут домами разврата; Галилея будет разрушена, и жители ее будут скитаться из града в град, но не найдут приюта, и мудрость ученых мужей будет тщетна. Богобоязненные будут презрены. Народ этого поколения будет презрен, как псы. Истина будет скудна, и убегающий зла будет приносить себя в жертву».
Другие раввинистические тексты еще более экстремальны. Один такой: «Когда увидишь, что страдание течет, как поток, тогда надейся!» Согласно другому, у семи ворот Иерусалима в эти дни будет одно общее — никто не убежит ни через одни из них. Неудивительно, что один из рабби сказал, что не хотел бы присутствовать в последние времена. Как же может еврей упорствовать в своей мессианской надежде? Конечно, он должен молиться и творить добрые дела, но ему не следует верить, что это может ускорить приход Мессии. Конец будет сопровождаться катастрофой и зависит от воли Божьей.
Историки, которых интересует «где», «когда» и «чьими силами», могут возразить, что две только что выраженные точки зрения, диаметрально противоположные, выражают позицию двух различных школ — «прогрессистов» и «апокалиптиков»; вполне возможно, что они правы. Однако, чтобы ответить на еще один вопрос — «почему» — мы должны изучить раввинистический разум в целом, а также, что еще важнее, сознание амха, веками живших раввинистическими учениями. Как может еврей ждать Мессианского Избавления? Он должен и полагаться на себя, и молиться, как если бы все зависело от Бога. Долгими столетиями изгнания амха верили, что Мессия придет, когда мы будем достаточно хороши, чтобы это было возможно, или достаточно дурны, чтобы это стало необходимо.
Христианство: мессианство без человека
Таково напряжение, которое еврейский народ пронес через столетия. С этой точки зрения, многое в христианстве может быть понято как преждевременное мессианство, как попытка раз и навсегда избавиться от «предмессианского» напряжения иудаизма. В Евангелии от Иоанна 16:33 Иисус говорит своим последователям, что хотя в мире они будут страдать, он, Иисус, победил мир.
В иудаизме мессианская эра — плод совместного труда Бога и человека: в христианстве спасение — дело рук одного Бога. Это мессианство без человека, или, скорее, мессианство только человеческое, поскольку он — «Сын Человеческий». Больше не будет ожидания, потому что Он уже явился, и есть различие только между теми, кто понял и принял этот факт, и теми, кто по-прежнему пребывает в неведении. Более того, Его приход не был и не мог быть подготовлен человеческими усилиями, ибо Сын Человеческий есть единственный сын Бога, посланный людям Богом в дар, как проявление чистой, никак не заслуженной милости.
Но разве мечи перекованы на орала? Разве ужасы войны исчезли из мира? На взгляд евреев, все это доказывает преждевременность христианского мессианства. Возможный ответ христиан на эти вопросы — предоставить не спасенный мир своей участи и искать Избавления только в царстве духа, в мире ином, или в каком-то их сочетании. Чем дальше продвигаются христиане в этом направлении, тем больше пропасть между иудаизмом и христианством. Никогда, однако, не была она больше, чем в те дни, когда Мартин Лютер проповедовал христианам свое учение о свободе; он осуждал крепостных крестьян за их попытки освободиться от власти своих господ, потому что их стремление к свободе — такое мирское; и он зашел так далеко, что объявил все попытки «искать помощи от рук человеческих» (включая добрые дела) — идолопоклонством. Может быть, не случайно Лютер в конце концов стал ярым антисемитом.
Но у христиан есть и другой ответ. Приход Христа был лишь первым; мечи будут перекованы на орала после второго Его пришествия. Пока оно не настало, христианин, так же как еврей, должен ждать второго пришествия, молиться о нем и в то же время трудиться, чтобы его приблизить. Разницу между иудаизмом и христианством хорошо передает израильская шутка. Мессия приходит в Иерусалим. Еврей и христианин, старые друзья, приходят к нему, надеясь, что он разрешит их спор. «Простите, господин Мессия, — спрашивают они, — вы бывали здесь прежде?» Ответ Мессии не приводится. Но сама притча показывает, что каков бы ни был ответ на вопрос, оба остаются сами собой — и тем не менее дружат.
Современное поклонение прогрессу: мессианство без Бога
Традиционный ханукальный гимн возносит Богу хвалу за избавление, но ничего не говорит о высочайшем, Мессианском Избавлении. Египетское рабство, вавилонское изгнание, угрозы, исходившие от Амана, от сирийцев во времена Маккавеев; спасение от всех этих напастей только временное, то есть находящееся внутри истории; это не конечное Избавление от истории и всех ее напастей. Напротив, последняя строфа американского Единого Молитвенника звучит так:
Дети племени страдальцев, в путах ли, вольны ли, Песню славную пропойте, где бы вы ни жили! Весть счастливую несем — близок час желанный, Когда будет волен мир, сгинут все тираны!
Этот молитвенник использовался до 1975 г., когда он был заменен «Новым молитвенником». В последнем (что простительно) «дети племени страдальцев» заменены на «детей гордых Маккавеев». В остальном текст не претерпел изменений. Даже в конце мрачного XX века кажется, что мессианский век становится ближе, и дело идет так гладко, что ни Богу, ни людям не требуется ничего делать — тираны сами по себе «сгинут».
Реформистский иудаизм стремится всячески приспособить себя к современности и часто достигает этой цели. Но в данном конкретном случае ортодоксальный Сидур Бирнбаума оказывается ближе к ней. В нем есть строфа, призывающая Бога приблизить день спасения, отомстить за кровь Своих слуг, пролитую в злодейских царствах — все это потому, что время идет, а злу все нет конца. Возможно, эта строфа была сложена в дни Холокоста. Может быть, она сложена советскими узниками Сиона. Может быть, Бирнбаум не рискнул открыто дополнить традицию собственным текстом; в своем примечании он говорит о последней строфе лишь как об «относительно поздней вставке». Но, будучи очень поздней или всего лишь «относительно поздней», эта строфа в любом случае сложена в наш век. Наоборот, поклонявшиеся прогрессу люди XIX века верили, что «тираны сгинут» сами по себе.
Даже в те блаженные дни всеобщего поклонения прогрессу никакая форма иудаизма не обращалась к мессианству без Бога. Мессианизм без Бога — это не значит, что роль Бога была просто сведена к минимуму или что вопрос о ней оставлен открытым. Людвиг Фейербах (1804—
1872), мыслитель, с которого все и началось, заменил теологию антропологией. Безумец в знаменитой притче Фридриха Ницше (1844—1900) объявляет, что Бог умер, восклицая «да живет Сверхчеловек!». А Карл Маркс (1818— 1883) отвел роль Бога революционному пролетариату, возглавляемому Коммунистической Партией. Ницше, самый глубокий из них, показал эту глубину тем, что оплакал смерть Бога и вложил свои слова в уста безумца. Наибольшее влияние имели, однако, взгляды Маркса. Разумеется, великое множество тех, кто сегодня именует себя марксистами, интересуются лишь тем или иным аспектом мыслей Маркса — и совершенно равнодушны к его мессианизму. Другие принимают его из циничного политического расчета, сами не веря. Однако есть люди, верящие в марксистское мессианство по сей день.
Не знаю, верил ли в него Леонид Брежнев или принадлежал к числу циников, когда на XXV съезде Коммунистической Партии он объявил, что советский коммунизм создал «Нового человека». Я знаю только то, что мы с Розой видели собственными глазами. Вскоре после того, как Брежнев произнес только что процитированные слова, во время нашего посещения советских отказников мы гуляли по улицам Риги, Минска и Ленинграда. Иногда мы заходили в магазины и рестораны. Нигде и никогда мы не видели людей, настолько отчужденных от своего труда. В своих различных формах марксизм имел все возможности создать мессианский век. Ему не удалось даже приблизить его. Многие могут сказать, что он даже отдалил его. Тем не менее, существуют сектантские теории, которые утверждают, что то или иное марксистское течение еще воплотит мессианскую идею без Бога, которую до сих пор осуществить не удавалось. Но тот, кто внимательно изучит эти теории, только с большим уважением отнесется к реализму рабби, утверждавших, что Мессия придет, когда люди станут достаточно хороши, чтобы это стало возможным, или достаточно дурны, чтобы это стало необходимым.
Мессианство и Холокост
Пришло время, когда оба условия осуществились, но он не пришел.
Безграничным было не только число злодеев, но и степень их злодейств. Прежний еврейский опыт говорил: злодеи пытают еврейских мучеников — и тем прославляют их мученичество. Они убивают евреев-борцов и тем воздают славу их героизму. Пьяные толпы устраивают погромы, убивают еврейских женщин и детей, но когда они протрезвеют, их жажда еврейской крови утихнет. Новые злодеи были трезвы, обладали холодным рассудком — и их жажда еврейской крови была неутолима. Их действия не воздавали славу еврейскому мученичеству и героизму — они не давали возможности проявиться ни тому, ни другому. Для них евреи не были просто низшей, но все же человеческой расой. Они были не людьми, а «дьяволами», которых надо подвергнуть мукам, «микробами», которых надо извести. И у них, этих злодеев, не было задачи более святой, чем осуществить — осуществить до конца — эту часть их Weltanschauung. Они могли довести евреев голодом до такого состояния, чтобы брат воровал хлеб у брата; они могли запретить евреям под угрозой смерти рождать детей, чтобы матери убивали новорожденных младенцев: так евреев, по мере возможности, превращали в дьяволов. По мере возможности их можно было превратить и в микробов: с точки зрения злодеев, лучшей кончиной для еврея было медленно умереть от голода, предварительно превратившись в грязное, завшивевшее существо. Следовательно, в дни Холокоста человеческое злодейство сделало приход Мессии необходимым. Но он не пришел.
Он не пришел, хотя, в то же самое время, человеческая святость сделала его приход возможным. Можно вспомнить о неевреях, которые с беспрецедентным мужеством спасали евреев. Можно вспомнить о жертвах, которые выбирали, как именно им умереть, хотя в любом случае у них не было другого выбора, кроме смерти. О тех, кто сражались с палками и револьверами против огнеметов и танков. О евреях: мужчинах, женщинах и детях, пытавшихся сохранить остатки человечности, когда делалось все, чтобы вытравить их. Подумаешь обо всех этих людях — и понимаешь, что всерьез об этом еще не думал. По-настоящему глубокие и серьезные мысли сходят с уст выживших, когда они вспоминают о кадошим — о «святых». Так называют всех жертв, мучеников и борцов, мужчин и женщин, взрослых и детей, верующих и неверующих, праведников и грешников. Все они — «святые», ибо в том «преступлении», за которое они были «наказаны», все они одинаково невиновны. Может ли быть человеческое существо святым? Если такие есть, то это человек, который и отвергает грех, и делает для этого всеобщую тшуву. Но рождение еврея, как и любое человеческое рождение, безгрешно, а кадошим Холокоста подвергались мукам и убийствам именно за это. В ад, как представляет его религиозное воображение, без вины не попадают. В мире Холокоста, превзошедшем любой ад, страдали только невинные. Их невинное мученичество сделало возможным приход Мессии. Но он не пришел. Вместо этого — поскольку это касается мессианской надежды — раздались самые страшные слова, которые когда-либо слышали еврейские уши. Польский поэт Тадеуш Боровский не был евреем, но он перенес то же, что евреи, и выжил. Впоследствии он задавал себе вопрос, почему он сам и его товарищи не забили до смерти одного из своих палачей, чтобы неизбежно сотнями найти смерть от вражеских орудий; или, если бы им не представилось даже такого случая, почему они не прервали свои муки, просто перерезав себе жилы и глотки? Он отвечает так:
«Именно надежда... удерживала людей от восстания, парализовала их в немом бессилии... Именно из-за надежды они цеплялись за каждый день жизни, ведь это может быть день освобождения... Никогда она [надежда]... не приносила столько вреда, как в эту войну, в концентрационных лагерях. Нас никогда не учили обходиться без надежды — потому-то мы и гибли сейчас в газовых камерах».
Боровский выжил — и покончил с собой в 1951 г., спустя шесть лет после освобождения.
Государство Израиль и еврейский мессианизм сегодня
«Га-Тиква» («Надежда»): так называется национальный гимн еврейского государства, провозглашенного 14 мая 1948 г. В тексте, который пелся сионистами до создания государства, эта надежда описывалась как «вековая», и надежда эта — «возвращение на землю наших отцов, к Сиону и Иерусалиму». Сейчас эти слова изменены: надежда именуется «двухтысячелетней», и это — надежда стать «свободным народом». Возвращение — больше не надежда, а свершившийся факт, а надежда остается только на то, чтобы быть «свободным народом», и, конечно, как необходимое условие этого — выжить.
Надо признать, что в то время, когда новая редакция гимна прозвучала впервые, не было особых оснований беспокоиться из-за этого второго условия. Что до будущего, то кто мог предположить, что спустя два поколения после своего основания государство, основанное в 1948 г., все еще будет подвергаться осаде со стороны соседних стран или что в зале организации, которая санкционировала его создание, будут раздаваться «антисионистские» выпады? Что касается недавнего прошлого, то, хотя выжившие готовы были рассказать о нем, мало кто готов был их слушать; и, как мы видели, даже далеко не наивные еврейские лидеры верили в искренность человечества. Двумя поколениями позже ужас Холокоста начал доходить до людей, как и то, что на сознательность человечества, какова она сейчас, надежд мало. «Одиночество евреев», «Евреи были не нужны»: книги с такими названиями не существовали два поколения назад. Сейчас они есть, и они посвящены не преступникам и их преступлениям, но тому, почему их враги — те, кто определял мировое общественное мнение — остались к этим преступлениям равнодушны. Как изменилось с той поры мировое общественное мнение? Не настолько, чтобы обеспечить выживание государства Израиль. Государство могло быть уничтожено, и — это было кошмаром всех евреев в течение нескольких недель накануне Шестидневной Войны — в июне 1967 г. это почти произошло.
Поэтому Йом га-Ацмаут не может праздноваться так, как столетиями евреи праздновали Песах, Пурим и Хануку. Каждый из этих праздников посвящен спасению, которое пришло вовремя — пусть даже в последний момент — и подразумевает, что спасение, которое всегда приходило к евреям, всегда будет приходить в будущем, вплоть до явления Мессии. Йом га-Ацмаут ничего подобного не подразумевает. В наше время спасение, хотя и слишком поздно, пришло; хотя оно пришло, оно пришло слишком поздно. Это (см. гл. 1, раздел 4) важнейшая характеристика еврейской религиозной ситуации сегодня. Именно поэтому (см. гл. 10, раздел 5) мы все еще не знаем, как отмечать и Йом га-Шоа, и Йом га-Ацмаут. Мы знаем только, что это надо делать.
Именно в свете этой ситуации надо, думается мне, понимать молитву, сложенную главным раввинатом Израиля вскоре после основания государства и повторяемую во многих синагогах в Израиле и по всему миру. Она говорит о создании государства как о «начале плода избавления» еврейского народа. Многие, читающие эту молитву, понимают ее таким образом, что мессианский век, хотя и медленно, уже начинается и что государство Израиль, гарантировавшее свое существование, — его первый знак. Спорить с этой верой нельзя. Девятая браха Амиды звучит так:
«Слушайте великий шофар вашей свободы; поднимите знамя, дабы собрать изгнанников воедино, и созвать их со всех четырех концов земли. Благословен Ты, Господь, собирающий рассеянный народ свой Израиль».
Можно рассматривать историю Израиля с момента основания государства как исполнение этого пророчества: кажется, что Тот, кто, да будет Он благословен, соберет рассеянных Израиля воедино, уже начал это в наши дни. Однако я не могу понимать молитву главного раввината в этом тысячелетнем смысле, и кажется по меньшей мере сомнительным, что именно этот смысл придавали молитве сложившие ее люди. Критики молитвы рассматривают процитированную фразу как торопливую смесь двух традиционных образов — «начало Избавления» и «плод Избавления». Но среди авторов этой молитвы был III. Й. Агнон, величайший ивритский стилист. Вероятно, молитва обращена в неопределенное будущее, обеспеченное только одним значением мессианского масштаба — выживанием государства как такового.
Но если все мессианские политики находятся в плену опасных иллюзий, разве в нынешней ситуации эти иллюзии не являются особенно опасными? Если спасение однажды пришло слишком поздно, оно может слишком поздно придти снова, а в следующий раз оно придет слишком поздно для государства. Но говоря именно об этой молитве раввината, я, по крайней мере, понимаю ее, чувствую ее подлинное значение. Государство может быть разрушено, но этого не должно случиться: это понимает каждый еврей, остающийся в нем, каждый еврей, приезжающий в него, и огромное большинство евреев во всем мире. Их долг — делать все, что можно, чтобы то, что может случиться, не случилось. Однако они были бы совершенно неспособны выполнить этот завет или взять на себя этот долг без одного великого качества, присущего мессианскому сознанию, а именно — без надежды.
Никогда надежда не принесла столько вреда, как во время Холокоста; и никогда она не была так необходима евреям, как после него. По меньшей мере, это так, если еврейский народ продолжает жить. Нет, может быть, более ясного свидетельства всем народам о том, что евреи сохраняют волю к жизни, чем их преданность государству Израиль, и если спасение не будет для государства слишком поздним, надежда, которою эта преданность сопровождается, может иметь мессианское значение. Мессианская надежда умерла в дни Холокоста. Возникшее после Холокоста государство Израиль возродило ее.
Но не только государство. После недавней лекции в одном из американских университетов одна из слушательниц спросила меня, что делать таким, как она, искренне преданным иудаизму, но не собирающимся отправляться в Израиль. Я подумал минуту. Я подумал о евреях, для которых спасение было слишком поздним, и о том, что спасение может быть слишком поздним вновь. Я думал о надежде, о еврейской надежде, возникшей после Холокоста, и о мире, нуждающемся в еврейском свидетельстве. И я ответил этой молодой женщине: «Родите на одного ребенка больше, чем собирались».
Мир, который грядет
Рабби Йосе бен Ханина сказал: «Моисей учит: «Карающий за вину отцов детей до третьего и четвертого рода; (Исход 20:5, 37:7; Второзаконие 5:9). Иезекииль отменил эти слова, сказав: «Душа согрешающая - она умрет» (Иезекииль 18:4)
Изумительный отрывок! Можно представить себе нашего современника, цитирующего его в подтверждение своей мысли о том, что пророческая этика «выше» этики Моисея, представляет собой следующую ступень эволюции. Ну а что говорят раввины? Один из семи принципов Рамбама заключается в том, что Моисей — «глава пророков», которого никто никогда не превзошел (см. выше, гл. 1, раздел 2). В данном случае он просто выразил неколебимое убеждение всех раввинов. Позднейший пророк мог лишь интерпретировать учение Моисея. Он мог что-то к нему добавить. Но как мог он отменить нечто, сказанное Моисеем, и заменить его чем-то другим? У рабби, жившего в III веке, должна была найтись какая-то особенно важная причина, чтобы сказать то, что он сказал.
Такая причина была. Авраам умер удовлетворенным, зная, что Исаак жив. Моисей мог учить тому, чему он учил об отцах и детях, потому что речь для него шла об истории, о человеке вообще, в широком смысле слова. А если сама история полна несправедливых страданий — в мессианский век все будет исправлено. Так обстоит дело для человека в широком смысле. Но как быть с человеком в узком смысле, с каждым в отдельности? Что поправят для него мессианские дни, если он не доживет до них? Этот вопрос занимал рабби еще со времен фарисеев, и пророком, который больше, чем другие, заставлял их об этом задуматься, был Иезекииль.
Результатом этих раздумий был напряженный конфликт между ними и их консервативными оппонентами, саддукеями. Последние, строго следуя Танаху, не находили или почти не находили текстуальных подтверждений тому, что смерть не является концом для человеческой личности. Однако победу одержала фарисейская доктрина. Она ярко выражена во второй брахе Амиды:
«Ты ободряешь живых добротой Своей и оживляешь мертвых великим милосердием Своим... Ты воистину оживляешь мертвых. Благословен Ты, Господь, оживляющий мертвых».
Смерть — это не конец; это начало
Рабби Яков сказал: «Сей мир лишь преддверие мира грядущего; приуготовь себя в преддверии, чтобы войти в залу» (Авот 4:21)
Почему рабби в конце концов признали загробную жизнь, понятно: из веры в Божественную справедливость следует, что Бог справедлив и к отдельному человеку, но в условиях нашего мира это утверждение неправдоподобно, и Саадия Гаон (X в. н. э.) зашел так далеко, что уже одно это считал достаточным основанием для веры в грядущую жизнь. Но как могли рабби, такие «ортодоксальные», как фарисеи, признать эту веру, когда для нее нет или почти нет оснований в Библии? В раввинистических ответах твердость сочетается с глубиной. «В Торе нет ни одной главы, — говорит один текст, — где не говорилось бы о воскрешении мертвых; только мы не в силах понять этого». «Пророки пророчествовали только о мессианских днях, — говорит другой, — но ни одни глаза не видели мира, который грядет». Мир, который грядет, так важен, что о нем должна идти речь в каждой главе Торы; а если мы не можем найти там этих упоминаний, то это потому, что эти таинственные слова, по эту сторону вечности, непроницаемы. Рабби заходят так далеко, что утверждают, что праведники всех народов получат свою долю в мире, который грядет; но редко они шли дальше. Они безусловно верили в воскрешение мертвых — но, словно по своей природе, эта вера сочеталась с почти что тотальным агностицизмом.
Это как нельзя далеко от школьных дебатов о том, почему, если 51 процента добрых дел достаточно, чтобы человек попал на небо, он должен стремиться к 100 процентам; от трехступенчатого космоса с раем «наверху» и адом «внизу»; от веры в то, что совершенное в последнюю минуту обращение может привести Эйхмана в рай, тогда как его жертвы не могут быть туда допущены; и от фантазий, компенсирующих страдание на земле блаженством в раю, с обильной едой, выпивкой и красивыми девушками. Имея в виду подобные взгляды, можно поддержать тех, кто, в самом либеральном из молитвенников, во второй брахе Амиды заменил слова «кто воскрешает мертвых» на «кто дает жизнь всему». Приведенный взгляд на Эйхмана и замученных им детей просто революционен. Он рассматривает Бога как буквоеда, формалиста, для которого добрые и злые дела не значат ничего. И хотя концепция трехступенчатого мира по меньшей мере вышла в наш научный век из моды, фантазии, компенсирующие земные унижения в иной жизни, остаются излюбленной мишенью для марксистской и фрейдистской критики. Коль скоро эти унижения есть лишь невроз нищеты, они находят компенсацию в полете воображения, уносящемся из этого мира в мир иной.
Но что же такое этот «агностицизм изнутри веры», свойственный рабби? В науке нет ничего такого, что опровергло бы непроницаемую тайну. Что касается эскапизма, те же рабби, которых мы цитировали, чтобы подчеркнуть, что этот мир — всего лишь преддверие мира будущего, в то же время говорили следующее:
«Лучше один час тшувы и добрых деяний в этом мире, чем целая жизнь в мире, который грядет; и лучше один час благословения в мире, который грядет, чем целая жизнь в этом мире». (Авот 4:22).
Это парадоксальное утверждение содержится не в каком-нибудь эзотерическом трактате, но в «Сказаниях отцов» — произведении, которое столетиями изучали простые евреи. Более глубокого утверждения на эту тему, возможно, не отыскать во всей еврейской литературе; но, выходит, рядовые евреи в состоянии были понять его.
Что такое время с точки зрения вечности?
«Ибо тысяча лет в глазах Твоих, как день вчерашний, когда минул он, и как стража ночная... Ани нашей жизни — семьдесят лет, а если сильны — восемьдесят лет, и надменность их — суета и ложь, ибо быстро мелькают они, и умираем мы». (Псалмы 90:4, 10).
Потому, если возможен мир, который грядет, и если человек может получить в нем свою долю, — лучше «час» в этом мире, чем вся жизнь в нашем.
И все же час тшувы и добрых дел в нашем мире лучше, чем целая жизнь в мире грядущем. Сознательно идя на парадокс, рабби Яков подчеркивает значение этого одного часа даже с точки зрения вечности — ибо он уникален. Он уникален, потому что каждый человек уникален, а уникален он благодаря часу, когда, как если бы сама вечность задержала дыхание, он сам себя делает уникальным. Раввинистическое представление о мире, который грядет, основано не на эскапизме, а на чем-то прямо противоположном. Уж если кто-то виновен в грехе эскапизма, то это те современно мыслящие люди, которые растворяют человеческую жизнь в «Жизни» вообще, отрицая уникальность каждой человеческой жизни и тем самым позволяя себе без шока воспринимать уникальность каждой человеческой смерти. Наоборот, раввинистическая вера в мир, который грядет, основана на унаследованном от Иезекииля представлении об уникальности каждой человеческой жизни — а следовательно, и смерти — в этом мире.
Я признаюсь, что не способен был понять — а тем более разделить — отказ современных либеральных евреев от раввинистической веры в мир, который грядет. Кто, как ни либералы, должен бы солидаризоваться со словами Рабби Йосе бен Ханина о том, что Иезекииль «отменил» учение Моисея об отцах и сынах и заменил его принципом индивидуальной ответственности. Конечно, можно усмотреть «прогресс» в точке зрения, рассматривающей человека как личность, обладающую правами, а не только как звено в цепи поколений. Конечно, современный секуляризм делает затруднительным упование на жизнь в каком-то ином мире, кроме того, который сейчас населен нами и известен нашему сознанию; но существование прогресса, с религиозной точки зрения, по меньшей мере, сомнительно. Одно для меня очевидно: каждый из нас в высочайшей мере осознает значение человеческой личности, когда он переживает то, что многим доводилось пережить — потерю близких. Сегодня дорогой нам человек здесь, завтра его нет, и потеря невосполнима.
Мир, который грядет, и Холокост
Был случай, — хотя я и не в силах припомнить точной даты, — когда я поневоле усомнился в мире, который грядет. И если бы вера со временем не вернулась ко мне, эта глава, а может быть, и вся эта книга, никогда не была бы написана. Это было после Шестидневной Войны. Три недели перед войной, глядя в глаза второму Холокосту, евреи всего мира должны были, как я считал, снова задуматься о первом. Вскоре после этого произошла конференция. Один из ее участников встал и сказал: «С детьми в Освенциме ничего страшного не произошло. Они счастливы с Богом в раю». Он был так любезен, что прибавил, что если бы он не верил в это, он бы застрелился, и я уверен, что он говорил всерьез.
«Дорогой Бог, — сказал я про себя и продолжал говорить годами, — неужели марксисты, фрейдисты и им подобные правы, говоря, что вера в загробную жизнь — это просто эскапизм». — Будь все так, в этом не следует участвовать. В этом мире нет благопристойного убежища. Нет благопристойного способа забыть крики детей, которых живьем швыряли в огонь. Их крики, по словам того поляка, свидетельствовавшего на Нюрнбергском процессе, были слышны в лагере. Они слышны по сей день — вновь и вновь.
Вернемся к рабби Якову и его парадоксальному утверждению: один час тшувы и добрых дел лучше вечности, потому что именно им человек обязан своим бытием в вечности. Но дети Освенцима были лишены этого часа. «Создай тшуву в некий день прежде своей смерти» — так сказано в другом источнике. Но этого дня лишены не только дети, но и те, кто погиб прежде, чем понял, что происходит, и в особенности те мужчины и женщины из плоти и крови, умершие духом прежде, чем их грязные, завшивленные тела обрушились на землю. Человеческий дух никогда не достигнет большей высоты, чем осознав, что личность уникальна, что опавшие листья не вернуть на ветки. Как сказал философ Теодор Адорно: «Лагеря — это не то место, где гибнут индивидуальности; индивидуальности превращаются там в экземпляры».
Как после этого можно верить в грядущий мир? С годами я пришел к такой мысли: только разделив страдания жертв, мы можем осмелиться поверить в их воскресение. Только тогда мы можем осмелиться поверить в воскрешение кого бы то ни было. Если мира, который грядет, нет для них — его нет для кого бы то ни было.
ЭПИЛОГ
Существует один странный мидраш о мире, который грядет. Задается вопрос: будут ли в этом мире отмечаться праздники? Шаббат? Тогда каждый день будет Шаббат. Песах? Тогда свобода будет всеобщей и полной. Шавуот? Тора войдет во все и станет частью всего. Суккот? Тогда и памяти не останется о странствиях, как и о кущах — таких хрупких, что они в любой момент готовы обрушиться. Рош га-Шана и Йом Кипур? Всякий суд уже совершится, и примирение будет полным. Значит, все праздники исчезнут. Не все. Останется Пурим, только Пурим. Странный мидраш, конечно.
В этом мире Пурим всегда имеет кафкианский оттенок. Празднуют поражение Амана, тогда как другие Аманы, посильнее и поудачливей того, возникают в мире. Кафкианский аспект заметен и в том, что во время торжества кричат «ура Мордехаю!» вперемешку с «долой Амана!». Ни один еврей не смешает эти крики, если он не пьян. В Пурим, и только в Пурим еврею полагается быть пьяным. В мире, который грядет, не будет опьянения. Но знание того, что что-то с этим миром не так, каким-то образом сохранится.
Никогда этот мидраш о Пуриме не был так важен для евреев, как в наши дни. Если достоверно существует мир грядущий, зачем тогда нужен этот мир с его страданиями? Может быть, и в мире, который грядет, мы не получим ответа на этот вопрос. Может быть, потому мы и будем по-прежнему праздновать Пурим. Может быть, поэтому даже в те дни мы будем поминать жертв другого Амана, которому удалось сотворить задуманное.