Был на свете генерал, ученый генерал и умный генерал. Он с закрытыми глазами мог сказать, где поставить пушки, и когда двинуть в обход кавалерию» Но его армия состояла из одних трусов и лодырей, поэтому наш генерал ни разу не выиграл сражения и с горя скакал вокруг дома на деревянной лошадке.
Папе больше повезло. За ним двигалась команда из отборных людей» готовых выполнить любой приказ, и не жалуясь на усталость. Правда, в этой команде был всего один человек. Звали его Мама.
Мама была мастером подсчетов. Перед каждой субботой или праздником она могла с аптекарской точностью сказать, сколько штук цыплят, сколько килограммов фруктов и овощей понадобится им к этому дню. Если заранее знать число гостей, это был бы еще не фокус. Но в том-то и дело, что этого никто не знал, даже Папа. В последний момент, возвращаясь из шул, он мог пригласить еще двух, трех, четырех евреев, и их тоже нужно было накормить вкусно и досыта. С другой стороны, если купить еды больше, чем нужно, то она может испортиться, потому что холодильников тогда еще не было. У Мамы был талант покупать ровно такое количество припасов, чтоб гости были сыты и деньги не тратились понапрасну. Как ей это удавалось, никто не знал.
Во-вторых, Мама оживляла экономику. Когда она появлялась на Гестер-стрит, где расставили свои тележки торговцы рыбой, вся улица приходила в волнение. Продавцы знали, что Мама не уйдет отсюда, прежде чем не наполнит две огромные корзины, которые были у нее в руках.
– Миссис Герман! Миссис Герман! Отдайте мне сегодня ваш бизнес! кричали они наперебой.
Только тот, кто плохо знал Маму, мог подумать, что она будет сейчас покупать товар оптом, не вглядываясь в каждую рыбину. Нет! Как опытный эксперт, поднимала она их за хвосты, бросая короткие замечания:
– Эта пахнет керосином. А эта родилась много лет назад...
С ней никто не спорил. Все знали, что Мама специалист.
Когда, наполнив корзины, Мама возвращалась домой, плечи ее сгибались от тяжести. Но она не жаловалась.
Для того, чтобы обслужить двадцать или тридцать гостей, которых Папа приглашал на субботу, Маме приходилось заменять собой несколько поваров, официантов и судомоек. При этом она еще была воспитательницей в детском саду из пятерых детей и нескольких соседских.
Однажды Папа нашел на улице десять долларов и решил потратить их на то, чтобы механизировать мамин труд. Он накупил ей много хитроумных чистилок, скоблилок, терок и прочего добра. Честно говоря, он думал, что, увидев это, Мама придет в восторг. Но она не пришла. Это было все равно, что предложить шерифу, который давно привык обходиться старой лошадью и парой кольтов, пересесть в бронепоезд...
Мама повертела в руках скоблилку для моркови. «Нет, это игрушка для детей, Янкев Йосеф...» Она взяла свой старый нож.
«Бац! Бац!» – морковка была очищена. «Бац! Бац! – за ней другая.
У Папы высоко поднялись брови. Впервые Рухома видела, что у Папы нет слов...
Но самое веселье начиналось в субботу вечером, после гавдолы. Горы грязных горшков, кастрюль и тарелок ждали своего часа. Девочки мыли посуду поменьше, а Мама скребла и чистила большие чугуны. Один был так велик, что Рухома могла укрыться в нем с головой. Было тяжело. Но Мама не зря была дочкой талмид-хохама. За грязной посудой она видела свет мицвы. За струей холодной воды, от которой болели руки, она чувствовала теплоту еврейских сердец, которые им с Папой удалось отогреть в эту субботу. И Мама не жаловалась.
Однажды роскошный черный автомобиль остановился у их двери, и леди, одетая по последней моде, сказала, что хочет видеть Маму. Эту леди звали миссис Голдинг. Она была еврейка. Про нее говорили, что она очень богата и очень помогает беднякам. Но сейчас миссис Голдинг сама приехала за помощью. Она хотела занять немного света от маминой мицвы «гакнасас орхим», помочь ей приготовиться к приему гостей в субботу.
– Каким образом? – с удивлением спросила Мама.
– Я могла бы перемыть вам полы...
– В вашем чудесном платье? Ни за что не позволю!
– Ну тогда я помогу на кухне.
– Давайте сначала попьем чаю...
Бедная миссис Голдинг! Ей так и не удалось добраться до маминых кастрюль. Каждый человек, переступивший порог дома Германов, автоматически делался их гостем и был обязан получить свою долю отдыха и тепла. Даже для миллионерши Мама не могла сделать исключения...
СКОЛЬКО СТОИТ ВАШ ОБЕД?
Как-то в пятницу, когда Мама готовилась к шаббос, в доме появился гость. Он приехал из другой страны, задержался в Нью-Йорке по делам и искал дом, где можно есть, не опасаясь за кошер. Его послали к Германам.
– Простите, – робко сказал гость. – Не мог бы я обедать у вас несколько дней? Я с радостью заплачу, сколько вы скажете...
– Ну, конечно, вы будете у нас обедать, завтракать и ужинать, – любезно сказала Мама. – И не беспокойтесь о плате. Перед отъездом мы обсудим этот вопрос.
Последний раз этот человек ел у них во вторник утром. Прощаясь, он достал бумажник и сказал:
– Миссис Герман, я очень благодарен за гостеприимство и вкусный стол. Скажите, сколько я должен вам?
– Неужели вы думаете, что я продам мицву за деньги?! – удивилась Мама.
– Но миссис Герман! Вы же сами сказали, что мы обсудим этот вопрос о плате!
– Я сказала это для того, чтоб вы кушали без стеснения...
МАМА ИДЕТ В КИНО
Папа не любил пускать в кино своих дочек. Спору нет, очень здорово вместе с героем фильма мчаться на верном мустанге по горящему мосту, имея за спиной толпу вредных индейцев, которые метают тебе вслед лассо и томагавки.
Но Папа с некоторым основанием считал, что его дочерей ждут в будущем совсем другие приключения. Имея за спиной ватагу малышей, которые то и дело просятся на горшок и хлюпают носом, еврейская женщина должна летать по дому, подметая и достирывая, выпекая и накрывая, чтобы вовремя зажечь субботние свечи и спокойно, с улыбкой, как будто и не было никакой суеты, встретить мужа, который возвращается из синагоги...
И тут кино ничем не могло помочь. Тут главным инструктором была Мама.
Ах! Мама!.. Когда в годы депрессии их семья потеряла кучу денег, знакомые спрашивали у миссис Герман, как она переносит потерю богатства, Мама отвечала:
– Нет никакой разницы. Когда мой муж был богат, он давал мне десять долларов в неделю на домашние расходы, и теперь я получаю столько же...
Каждое утро она готовила завтраки в школу. Однажды Рухома забыла свой сверток дома. На перемене ее вызвали в дирекцию. Там ее дожидалась Мама.
– Рухома, ты забыла завтрак. Я принесла его тебе. Потом Рухома узнала, что несколько миль до школы и обратно Мама проделала пешком, потому что папин бизнес переживал трудные времена, и она не хотела тратить деньги на транспорт. Но и без завтрака дочь не должна остаться.
Да, это была Мама... И даже если мы выложим это слово из самых больших букв, они все равно окажутся маленькими. Кстати, надо ли удивляться, что Мама никак не могла выбрать время, чтобы пойти в кино – посмотреть, что это такое. Рухома очень переживала за нее.
– Сходи, Мама, сходи! Тебе понравится, – повторяла она снова и снова,
И вот однажды Мама объявила, что днем отправляется в кино. Рухома с трудом досидела до конца уроков и тут же бросилась домой. Мама уже вернулась.
– Какое кино ты смотрела? – горя от нетерпения, спросила Рухома.
– Я видела ковбоя... Он скакал на лошади по пыльной дороге.
– Ну а что же дальше?
~ Видишь ли, в зале было так прохладно и уютно, что я заснула, а когда проснулась, увидела, что ковбой скачет обратно. Это был конец фильма.
Рухома раскрыла рот от удивления.
Папа был рядом. Он сказал:
– Адель, когда у тебя будет свободное время, ты можешь ходить в кино. Тебе это полезно...
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ КУРИЦЫ
В романах, которые Рухома иногда читала, не спросясь у Папы, ничего не говорилось о кошеровании кур. Их героини влюблялись, страдали от разлуки или получали наследство, и переживания, связанные с этими событиями, занимали много страниц. Но нигде не были описаны муки еврейской женщины, которой из одной курочки нужно было приготовить бульон и второе, чтоб накормить семью из десяти человек, причем имеется по меньшей мере пять претендентов на куриную ножку, а их у курицы только две.
Роман об этой проблеме молчал. Да и сама Рухома не могла представить, что кошеровка кур – это такое трудное, рискованное и увлекательное занятие.
Ну, вообще-то она знала, что после шхиты куру надо общипать, опалить на огне, разрезать вдоль, вынуть внутренности, проверить, чтоб сердце, печенка и прочие органы не были больными, иначе курица окажется треф – негодной в пищу, и вся работа пойдет насмарку. Бывает еще, что хозяйка сама не может разобраться, можно ли куру о такими внутренностями считать трефной или кошерной. Тогда она идет к раввину делать шайлу, то есть задать ему об этом вопрос.
Собственно, в этом и состоит задача раввина – помогать членам общины решать трудные вопросы, связанные с законами кашрута, субботы, семьи. Раввин – это судья, знаток законов Торы. А служить Гашему своей молитвой должен уметь каждый еврей. Сказано, что все мы – народ священников...
А стол еврея сравнивают с мизбеахом, жертвенником, который стоял во дворе Храма, и куда могли попасть только те животные, у которых не было ни одного изъяна. Вот и получается, что в самой бедной еврейской семье курицу готовят к столу с большими предосторожностями, чем в самом дорогом ресторане.
Но Рухома знала, что все эти трудности – ерунда, когда за дело бралась Мама. Ой, что было в ночь на Гошано Рабо, в конце праздника Сукос! По обычаю, мужчины проводят эту ночь без сна, погруженные в учебу. И Папа был в синагоге, а Мама тоже не спала, потому что к полуночи она уже откошеровала 24 куры, и еще шесть дожидались своего часа.
Завтра ожидалось много гостей.
После того, как из куры вынули внутренности, ее вымачивают в воде, а потом высаливают, чтобы соль выгнала остатки крови, которая запрещена нам в пищу. Мамины пальцы мелькали быстро-быстро, сыпя соль во все куриные уголки и складки. 24 куры торжественно лежали на мясных досках, будто облитые серебром. Вдруг одна медленно полетела по комнате. За ней вторая...
– Иди спать, Рухома, – раздался мамин голос. – Ты достаточно помогла сегодня.
Эту команду было приятно исполнить. Но не успела Рухома провалиться в долгожданный сон, как почувствовала толчок и настойчивую просьбу:
– Вставай, Рухома, вставай! Это было почти невозможно.
– Который час? – спросила она сонно.
– Сейчас середина ночи, – ответила Мама.
– Что?! – Рухома вскочила с постели» – Что случилось?
– Я стала убирать желудки кошерованных кур и вдруг увидела, что один из них нуждается в шайле. – Тут Мама тихо всхлипнула. – Но внутренности кур были перемешаны, и я понятия не имею, какой курице он принадлежал...
Сон ушел от Рухомы. Слова Мамы означали следующее: если желудок будет признан треф, подозрение в некошере ляжет на всех птиц, И двадцать четыре курицы отправятся на помойку...
Рухома побежала на кухню и взяла в руку сомнительный желудок. С одной стороны там была небольшая опухоль.
– Мама, что же нам делать?
– Беги за Папой и скажи, чтоб он немедленно отправился к рабби Скиндеру и сделал шайлу. Скажи, что я не знаю, от какой он куры...
Рухома положила желудок в пакет и помчалась по темной улице. Синагога встретила ее светом и тихой волной голосов. Множество людей шептали слова Торы. Папа кинул на нее удивленный взгляд и Рухома на одном дыхании изложила ему мамину просьбу. Папа схватил шляпу и они отправились в путь. В доме раввина в эту ночь тоже горел свет. Папа постучался. Рабби Скиндер открыл им дверь и тепло пожал Папе руку,
– Шолом алейхем, реб Яаков Йосеф. Что случилось?
– Моя жена кошеровала курицу и у ней шайла об этом желудке, – сказал Папа безразличным тоном.
Рухома чуть не подпрыгнула на месте. «Курицу»? Двадцать четыре курицы! Она отлично знала, что когда дело связано с большим ущербом, закон разрешает идти на послабление. Рухома уже открыла рот, чтоб восстановить истину, но Папа молча взглянул на нее, и рот сам собой закрылся.
А рабби Скиндер придирчиво и не спеша вертел и щупал бедный куриный желудок, за который некому было заступиться. Рухома стояла, ни жива, ни мертва. Мамино усталое лицо было у нее перед глазами.
Она оглянулась на Папу. Высокий и стройный, он стоял молча, как солдат, ожидающий приказа генерала. Казалось, испытание длилось вечность. Наконец раввин поднял глаза и произнес:
– Кошер, кошер.
В ушах Рухомы эти слова прозвучали хрустальными колокольчиками. Наверно, отлегло на душе и у Папы, потому что, прощаясь с хозяином, он сказал:
Рабби, если б желудок оказался треф, нам пришлось бы выкинуть двадцать четыре курицы. Жена не знала, какой из них принадлежал этот желудок.
Рабби Скиндер с укором посмотрел на него.
– Реб Яаков Йосеф, почему же вы раньше не сказали мне об этом? Когда замешан большой ущерб, шайлу полагается решать менее строго...
– Я никогда не искал послаблений, – ответил Папа.
Он сказал эту фразу, будто поставил печать, и в разговор двух мужчин уже ничего нельзя было добавить. Но зато оставался разговор двух женщин! Папа вернулся в шул, а Рухома изо всех сил мчалась к дому. Когда она влетела в парадное, то потеряла контроль над собой и завопила:
– Мама! Мама! Желудок – кошер! Он кошерный! Миссис Фридман, соседка с первого этажа, приоткрыла дверь и сказала строго:
– Рухома, что с тобой? Почему ты подняла такой шум посреди ночи? Рухома могла ответить только одно:
– Желудок кошерный! Понимаете?
На крик сбежались остальные соседи и услышали волнующий рассказ о курином желудке.
Спустилась Мама. Рухома обняла ее, причитая:
– Все в порядке, мама... Он кошерный на сто процентов!
И тут Мама расплакалась.
А Рухома потом подумала о том, что Мама смогла бы написать увлекательный роман о кошеровке куриц. Но, наверно, у ней никогда не будет на это времени.