Если вы откроете учебник истории Востока, то очень много сможете узнать о великом царе Ашшурбанапапе. Его боевые колесницы были устроены по самому последнему слову техники. Его опытные воины могли захватить и разрушить до основания самый большой и цветущий город. А трупы жителей они вешали на развалинах. А тем, кто оставался в живых, отрубали руки и выкалывали глаза. И все народы, от Вавилона до Египта, трепетали перед могучим ассирийским царем. Кроме того, он был очень образованный. Он собрал огромную библиотеку на разных языках. И текущий отчет о своих военных художествах он тоже аккуратно заносил на глиняные таблички. И вот мы листаем учебник и верим, что культурное чудовище, которое сдирало с живых людей кожу, действительно жило на свете.
Но напрасно вы будете в этом учебнике искать имя Аврагама-авину. Хоть его слуги поили верблюдов из тех же рек, через которые переплывали кони ассирийцев, но занимался он совсем другими делами. На краю пустыни разбивал Аврагам-авину свой шатер и бесплатно кормил и поил там усталых путников. И еще он делился с народами своей мудростью, говоря им о Гашеме и о том, как надо Ему служить. И окрестные народы – египтяне, вавилоняне, канаане понимали, что перед этим человеком не стоит хвастаться дальнобойностью луков или высотой пирамид. Они присвоили ему звание «князя мира», потому что видели, что Аврагам заведует на этой земле добротой, и здесь с ним нельзя тягаться.
И учебник истории для него нужен другой, не могут они с ассирийским царем находиться на соседних страницах. Или – или... Или большое дело разрушать чужие города и тянуть все выше свои собственные, и тогда правильно, что в учебнике ничего нет о нашем отце Аврагаме. Или главное – кормить голодных и помогать слабым, и тогда надо составить учебник человеческой доброты, где кровожадному индюку Ашшурбанапалу просто не будет места...
Иногда зло в мире усиливается, и история Аврагама-авину кажется прекрасной сказкой. Единственный способ доказать, что это не так, состоит в том, чтоб самому разбить на краю пустыни его шатер. Именно это и сделал Папа, когда, наконец, женился на Маме и стал балабосом – главой дома.
Он сделал это в Нью-Йорке, многомиллионном городе, где бродят толпы людей, и где так многие чувствуют себя заброшенно и одиноко. В том числе и евреи. В Торе говорится, что нашему народу приходится скитаться в «пустыне народов». Евреи, которых приглашал в свой дом Папа, не заглядывая в книгу, смогли бы объяснить, как это так: вокруг столько людей и некому подать руки, все чужие...
И вот, вскоре после Папиной свадьбы, среди каменных громад большого города загорается вдруг теплый огонек: суббота в доме Германов. Много евреев, кроме Папы, встречали субботу в Нью-Йорке, но мало кто при этом так широко распахивал двери. Один из его учеников рассказывает, что, придя к Папе в субботний вечер, он застал за столом около 25 человек со всех концов света. Там были американские, польские, сефардские и йеменские евреи. Там были богатые путешественники и местные бедняки. Там были выдающиеся знатоки Торы и люди, которые тяжело сдвигали губы, вспоминая слова молитвы. И всем было хорошо.
Тут можно было бы рассказать одну историю... Однажды началась война, и царский сын гордо скакал на коне во главе большого войска. Но враг встретил их страшным огнем. Свистели пули, рвались ядра, падали убитые солдаты, ржали раненые кони. Принцу стало страшно. Он слез с коня и побежал без оглядки. А чтоб враг его не узнал, сбросил с себя шлем и латы, а остальную одежду выпачкал в грязи. Возвращаться домой ему было стыдно. Несколько дней он бродил по лесу, а потом пришел в деревню и нанялся в пастухи.
Оставшись без принца, армия отступила. Придворные сбились с ног, разыскивая пропавшего повелителя. Наконец кому-то почудилось, что он признал знакомые черты в грязном пастухе, который гнал по проселочной дороге стадо. Но на все вопросы этот парень тупо мотал головой и бормотал корявые слова, которым научился в деревне. Но был среди посланцев один вельможа, то ли старше других, а может быть, умнее, который приказал доставить пастуха в замок, одеть в шелк и бархат, посадить во главе роскошного стола и обращаться с ним, как с царской особой. Так и сделали. Пастух плевал во все стороны и лил соус на платья придворных дам, а они кланялись и называли его «ваше величество». Потом ему надоело плеваться. А когда по знаку вельможи за окном ударил военный оркестр, пастух расплакался, сел на коня и поскакал назад к своему войску.
Эта история не про Папу. Это история про его гостей. Про тех из них, кому показалось, что быть евреем в этом мире слишком трудно. Ты словно прицепился к маятнику и тебя бьет то об одну, то об другую стену. В царской России все за тобой следят. В Америке никому до тебя нет дела. В России ты можешь справлять шаббос и остальные шесть дней бродить в поисках работы. Здесь работать нужно круглые сутки, а если заикнешься о субботе, то хозяин возьмет на твое место другого парня. Но есть выход. Надо только сыграть в игру «я – не я». Убрать пейсы. Смело заговорить по-английски. Притворяться, что обожаешь футбол и пиво. И хозяин будет подыгрывать тебе, потому что ему нравится парень, который из кожи лезет вон, чтоб сойти за сносного американца и не болтает ни о каком седьмом небе.
Папа играл в другую игру. В обратную. Под названием «я – это ты». «Гахнасас орхим» по-еврейски означает «вводить гостей». То есть надо разыскать ореаха, гостя, и пригласить его, и ввести с почетом в свое жилище, и усадить на лучшее место, и принимать так, как принимали фальшивого пастуха в нашей сказке. Ведь говорится в Торе, что все евреи – царские сыновья. Ну, а если кто-то упорствовал, пытаясь доказать, что его призвание подгонять свиней, а не стоять во главе отборного войска, то с Папой было трудно тягаться в терпении. Однажды, когда он поставил перед гостем тарелку горячего чолнта, тот схватил ее и выплеснул на папин новый сюртук, крикнув: «Не желаю есть это!»
Остальные гости взревели от такой наглости. Испугавшись, этот человек выскочил за дверь. Папа бросился следом и через несколько минут привел его назад, держа за руку и говоря: «Я дам другое блюдо, оно тебе понравится...»
Потом один из близких сказал Папе:
– Вам требуется столько терпения… Папа ответил:
– Если есть рахмонес, не надо терпения...
Слово «рахмонес» нельзя перевести ни на какой другой язык. «Хесед» – это доброта. Мы проявляем ее к тому, кого считаем достойным. «Гвура» – строгость. Плохой человек никакого добра от нас не дождется. Но если смотришь на него, как на свое дитя, то, даже если он плох, если недостоин, все равно помогаешь ему, с риском получить назад тарелку чолнта. Это и называется – иметь рахмонес...
ЭСТЕР ВСТУПАЕТ В БИЗНЕС
Мама стала рожать Папе детей. Сначала двух дочерей, Эстер и Фрейду, потом сына, которого назвали Нохум Довид, потом опять двух дочерей, Бесси и Рухому.
Эстер, которая была самая старшая, приходилось больше других помогать Маме, и свободного времени у нее было не так уж много. Вместе с Мамой она готовила обед, прибиралась в доме, следила за младшими детьми. И, конечно, помогала принимать гостей в субботу, и в другие дни, когда Папа находил одинокого еврея и приводил его к себе, чтобы накормить, обогреть и приласкать.
А в Нью-Йорке было много таких евреев. И работы у Эстер с Мамой тоже было много.
Поэтому в свои 10 лет Эстер была очень занятой женщиной. Для того, чтоб попрыгать на улице через скакалочку, ей нужно было искать свободную минуту, а она не всегда находилась.
Поэтому, какова же была ее радость, когда Мама сказала ей, что сегодня они поедут в порт, провожать маминого брата Янкев Лейба, который на большом корабле уплывал в Европу.
Эстер сразу представила всю картину:
Волны у пристани.
Дым из огромных труб.
Матросы лезут по высоким мачтам.
Толпа отъезжающих и провожающих, черные котелки, белые зонтики, чемоданы, тросточки, сигары.
Капитан на капитанском мостике ходит взад-вперед, мечтая поскорей вывести корабль в море.
И она, Эстер, в своем субботнем платье, почти такая же красивая, как Мама.
Ох...
И вот она надела платье, которое носила только по субботам, и на цыпочках, чтоб не увязались младшие, направилась к двери. Она подождет Маму на улице, а потом они вместе поедут в порт. И она снова представила: волны, мачты, зонтики, красавицу Эстер...
Дверь сама раскрылась ей навстречу.
На пороге стоял Папа.
– Приготовься, – строго сказал он. – Сейчас придет гость!
Глаза у Папы блестели особым блеском. В этом блеске чувствовалась радость, азарт, предчувствие удачи.
У Папы блестели глаза так, когда ему удавалось выполнить мицву. Особенно его любимую – «гахнасас орхим», введение в дом гостя...
И вот, подчиняясь этому блеску, Мама отложила сумочку и стала накрывать на стол. А Эстер стало очень-очень грустно. Как-будто кто-то мокрой тряпкой стер с доски весь ее чудесный план: волны, пристань, белые зонтики и черные котелки...
Эстер боялась, что она скажет сейчас Папе что-то очень противное и злое. Поэтому она молча пошла в спальню и там зарыдала. В комнату кто-то зашел. Это был Папа. Он сказал:
– Эстер, сейчас не время для слез. Мама нуждается в твоей помощи. Мы поговорим потом.
И действительно, когда гость был накормлен и покинул дом, Папа отвел Эстер в дальнюю комнату и сказал, мягко взяв ее за руку:
– Слушай, дочка, я сейчас объясню, почему не надо было плакать. Говоря по правде, ты была сегодня самой счастливой девочкой на свете, а мы являемся самой богатой семьей в Америке. Посмотри на наших знакомых: часто ли бедняки едят у них дома? Они выполняют много других мицвос, но мицва «гакнасас орхим» забыта почти всеми. Выходит, мы захватили рынок!
Эстер была поражена. Да, она знала, что в деловом мире люди стараются вложить деньги в предприятие, выпускающее дефицитный товар, чтоб получить на этом большую прибыль. Выходит, принимать гостей ~ это тоже бизнес? Она видела, как родители вкладывают в него средства: покупают много еды на шаббос, одалживают деньги беднякам, дают ночлег тем, у кого нет своего дома. Но ведь за это они не получают ни цента. Откуда же возьмется прибыль? Кто расплатится за всех гостей?
Эстер не могла этого понять. Но она вдруг увидела, что вся обида прошла. Ни с того, ни с сего Эстер действительно почувствовала себя самой счастливой девочкой на свете...
ВОСЕМЬ СТАКАНОВ
Папа всегда говорил детям, что с гостями надо обращаться так, как будто это члены их семьи. Рухома очень старалась, но это было трудно. Например, один из орхим, реб Берл, очень любил горячий чай. В конце сэуды он поворачивался к девочке и говорил:
– Рухома, пожалуйста, стакан чая...
Она наливала. Он в несколько глотков выпивал его. И снова:
– Рухома, стакан чая...
Она наливала. Он выпивал. И опять:
– Рухома...
Однажды Рухома подсчитала, сколько стаканов может захотеть реб Берл субботним вечером. Получалось семь или восемь. И вот однажды, когда ей надо было спешить к подругам, Рухома разом наполнила восемь стаканов чаем, поставила их на поднос и отнесла реб Берлу со словами:
– Скорей, реб Берл, пейте, а то остынет!
И выскользнула из комнаты.
На следующий шаббос реб Берл шутливо погрозил ей пальцем:
– Рухома, не волнуйся, я буду наливать сам...
Рухома помнила об этом, когда у нее уже были собственные внуки того же возраста.
«ПОМНИ И БЕРЕГИ»...
Супермена рисуют с большим количеством мускулов.
Супермен мог летать, поднимать океанские корабли и совершать другие невиданные вещи. Но вряд ли он смог бы поститься каждый день, как это делал Папа. Кроме суббот и праздников, когда еврей обязан наслаждаться пищей, Папа не ел и не пил от восхода солнца и до заката. Он прикасался к пище только после вечерней молитвы, и то не сразу, а после того, как давал в шул ежедневный урок Торы.
Так длилось двадцать пять лет.
Папа никому не говорил, почему он взял на себя это бремя. Но он ничего не делал просто так, и домашние поняли, что, значит, на это есть серьезная причина.
Папа хотел поститься, но не хотел быть слабым. Поэтому он посоветовался с врачом, из чего должна состоять пища, которую он будет есть после захода. В рацион, который прописал врач, входила груша. Однажды на улице была снежная буря. И вдруг Мама вспомнила, что груши в доме кончились, а Папа вот-вот вернется из шул. Мама надела пальто, повязалась большим платком и сказала:
– Дети, я скоро буду. Мне нужно кое-что купить. Она вернулась, облепленная снегом, бережно развернула бумажный кулек, и достала большую зеленую грушу, и предупредила:
– Не говорите Папе, что я выходила в метель из дома...
И вот два этих сильных человека, Папа и Мама, сберегли для многих людей право выполнить заповедь субботы. «Зхор вэ-шмор» сказано об этом дне – еврей должен помнить о нем и беречь его. Помнить – то есть наслаждаться чистотой и святостью этого дня. Беречь – то есть хранить субботу от нарушений. Сказано, что две эти заповеди, «помнить и беречь» сказал Гашем «бедибур эход», в одном слове. Как это возможно, наш разум не может вместить, мы в это верим.
Но, раздвоившись на страницах книги, в жизни еврея эти слова вновь соединяются. Тот, кто отмечал субботу в доме Германов, получал от них в наследство этот дар.
Зейлиг Геллер по профессии был стекольщик. Однажды, когда он сидел в синагоге, склонившись над книгой, к нему подошел совершенно незнакомый человек и сказал:
– Скоро начинается суббота. Я хочу, чтоб вы были моим гостем. Зейлиг был поражен. Он думал, что никому нет до него дела.
О том, что было дальше, он вспоминает так:
«В доме реб Яакова Йосефа я впервые понял, что такое «гакнасас орхим» и святость субботы. С того момента, как он сделал кидуш и начал петь змирос и говорить «двар Тора», я почувствовал, что нахожусь в Ган Эден. Его жена, Адель, была поистине удивительная женщина. Она обращалась с каждым гостем так тепло, что у меня было ощущение, что я справляю шаббос у себя дома. Я наслаждался каждой минутой в этом доме и хотел, чтоб суббота никогда не кончалась...»
Но кроме «зхор» было и «шмор». У Папы был знакомый американец, который под его руководством сделал гийюр – принял еврейство. Он получил имя Аврагам, и продолжал зарабатывать на жизнь, управляя большим грузовиком. Однажды в пятницу после обеда он попал в пробку на Таймс-сквер. Аврагам взглянул на часы. Потом в календарь, где было отмечено время начала субботы. Он понял, что если немедленно не оставит грузовик, то рискует осквернить шаббос запрещенной работой.
Ни за что.
Но бросать грузовой автомобиль на оживленной площади противоречит всем правилам. Он может лишиться водительской лицензии, потерять кусок хлеба.
Шаббос! Теплое мерцание свечей, рубиновый блеск вина в серебряном стакане, быстрые руки миссис Герман, которая кладет чолнт в пятую, пятнадцатую, двадцать пятую тарелку. И голос ребе Янкев Йосефа. Тот голос, который объяснил ему основы Торы и то, что это значит – взять на себя еврейство.
И он взял.
Аврагам оставил в кармане бумажник и другие вещи, захлопнул за собой дверцу машины и, не оглядываясь, отправился в сторону Ист Сайд, к дому Германов. Все уже волновались, ожидая его. Он не стал вдаваться в подробности и просто оказал, что попал в транспортную пробку.
Только следующим вечером, после гавдолы, он вновь оказался рядом со своей машиной. К ветровому стеклу уже было прикреплено несколько предупреждений из полиции. Дело о грубом нарушении правил движения слушалось в суде. Судья был строг и сказал, что за такие фокусы надо лишить Аврагама водительских прав. Это же надо – бросить огромный грузовик на узкой улице, в деловом районе города, так что миллионерам и другим серьезным людям приходилось тратить столько нервов, чтобы объехать его! А если в грузовик сядут бандиты и, догнав почтовый поезд, ограбят его? А если он заведется сам собой?
Но Аврагам был в зале суда не один. Рядом с ним стоял Папа. И если судья видел мир раздробленным на кусочки, то Папа представлял его себе, как единое целое: шесть дней Творения, и шаббос, время покоя. Все подчиняется единой Воле. Брошенный грузовик не причинит никому вреда, если он брошен ради того, чтобы еврей мог отпраздновать субботу.
Папа говорил, а судья слушал. Сдвинутые брови его раздвинулись и приподнялись от удивления. И дело закончилось хорошо. Когда Аврагам покидал суд, права по-прежнему лежали у него в кармане.
Папа столько сил отдавал Торе и мицвос, и вдобавок постился... Однажды, встречая его у входа, Мама сказала с громким вздохом:
– Смотри, какой ты бледный, Янкев Йосеф... В ответ Папа согнул руку. Под тонкой кожей набухли мускулы.
– А ну-ка троньте меня! – пригласил Папа. Никто не рискнул.
В одном Папа был похож на супермена: его нельзя было сдвинуть с позиции, которую ему назначил Босс.
В одном супермен не был похож на Папу: супермена выдумал художник в утешение слабым людям, а Папа жил на самом деле, и помогал другим стать сильнее...
СТАРАЯ КУШЕТКА
В этом споре Мама была права на сто процентов. Она хотела купить в комнату для гостей новую кушетку. Старая была обита тонкой потрескавшейся кожей и пружины грозились вот-вот вырваться наружу. Папа обследовал кушетку и решил, что она еще годна к службе. Вопрос повис в воздухе.
В это время их постоянный субботний, гость, рабби Крейзер сказал, что на этот шаббос его пригласили в одну богатую семью, жившую в аристократическом районе. В субботу вечером, после гавдолы, рабби вернулся. Он поставил на пол саквояж, вбежал в комнату для гостей, скинул ботинки и с наслаждением улегся на ту самую кушетку. И потом сказал:
– Миссис Герман, вы не представляете, как я тосковал по вашему дому! Правда, там, где я был сейчас, лежат ковры во всех комнатах, а диваны такие роскошные, что остается только глядеть на них издали. Тарелки из китайского фарфора, даже трогать не хочется, чтобы не разбить. Все, о чем я мечтал, это скорей сюда вернуться... Ваша кушетка – Ган Эден...
И с этими словами рабби Крейзер заснул.
БОЛЕЗНЬ ЭСТЕР
Эстер заболела. Пришел доктор, осмотрел ее и покачал головой:
– Реб Яаков Йосеф, состояние вашей дочки очень серьезно. У нее дифтерия. Ее нужно немедленно везти в больницу...
И вот Эстер в больничной папате. Мама день и ночь рядом с ней – ухаживает, молится, читает Тгилим. Папа собрал миньян, и, как принято в случаях, когда болезнь грозит плохим исходом, Эстер дали второе имя – «Хая», что означает «живая», «живущая»... Все родные и близкие тоже были рядом. Они помогали, кто как мог, и молились, чтоб Эстер жила,
Но вот настал четверг. Папа сказал Маме:
– Адель, я хочу, чтоб ты пошла домой и готовилась к приему орхим, как мы делаем каждый шаббос. Все должно быть, как прежде. Я надеюсь, что в заслугу нашей субботы Босс ответит нашим молитвам, и Хая Эстер поправится . . .
Мама не спорила. Она поднялась, бросив последний долгий взгляд на свою дочь, которая лежала без сознания, между жизнью и смертью.
Наступила суббота. Дом был полон гостей. В их тарелках дымилась горячая пища. Папа пел субботние песни – «эмирос» и говорил слова Торы. Он никак не позволил себе обнаружить волнение. Он знал, что надежда лечит.
Но другие родственники не разделяли его уверенности. Сестра Папы, тетя Молли, дежурила у входа на случай печальной вести. Она хотела перехватить ее и постараться подготовить остальных. И это случилось. Почтальон принес телеграмму, в которой говорилось, что Эстер умерла. Тетя Молли зарыдала и бросилась к соседям. Они стали плакать вместе с ней и сквозь слезы решили ничего не говорить Папе и Маме до конца субботы.
И вот суббота кончилась. Папа сделал гавдолу, отделение субботы от будней, тетя Молли уже была готова произнести слова, которые застревали у нее в горле, но в это время почтальон опять принес телеграмму. В ней говорилось: «ЭСТЕР ГЕРМАН ЖИВА И ВНЕ ОПАСНОСТИ».
А первая телеграмма? Оказалось, что работники больницы ошиблись. Умерла другая девочка, которая была соседкой Эстер по папате...
Когда Папа услышал об этих происшествиях, он сказал Маме:
– Адель, ты видишь, как суббота и наши гости сохраняют нас от несчастья.
Теперь это было видно не только Маме.
СУББОТА КАК СУББОТА
Однажды в пятницу вечером, когда в доме Папы народ сидел за субботним столом, в дверь постучался полицейский.
– Мистер Герман, я получил известие, что ваш магазин горит. Пожарники уже приехали и пытаются погасить пламя. Наверно, вам тоже надо быть там как можно быстрее...
Папа покачал головой:
– Спасибо, но у нас началась суббота, и я не смогу появиться там раньше завтрашнего вечера.
Полисмен взглянул на него с изумлением:
– Мистер Герман, ваш магазин превращается в пепел, и вы даже не хотите взглянуть, что творится?!
Это было именно так. В течение всего дня Папа не обнаружил никаких признаков волнения. Он пел субботние песни, говорил за столом слова Торы, и не торопился сделать гавдолу, даже когда наступило дозволенное время.
Давно уже стемнело, когда Папа приехал на Седьмую авеню, где был его магазин, ожидая увидеть развалины. Но оказалось, что полисмен ошибся. Пожар был в соседнем магазине.
РЕЛИКВИЯ
Мамин брат Исроэль Иссер покупал новую мебель для своей столовой. Старый гарнитур он обещал подарить Маме. Вы только представьте: огромный стол, шесть стульев, два кресла. И все в отличном состоянии. Мама была очень рада и поспешила сообщить новость Папе. Он подумал и сказал:
– Адель, я не согласен.
– Но это не будет стоить нам ни гроша! Я уверена, что Исроэль Иссер оплатит даже перевозку...
Разговор происходил в столовой, рядом с древним столом, покрытым царапинами, и стульями, которые давно нуждались в ремонте. Папа медленно пошел вокруг, нежно касаясь каждой спинки.
– Нет, Адель, дело не в деньгах. Ты. только подумай, каких людей мы принимали за этим столом! Здесь сидел реб Борух Бер, здесь реб Лезер Юдель Финкель, здесь реб Моше Мордехай Эпстейн, здесь реб Аврагам Калманович, здесь реб Реувен Грозовский... Как же мы сможем расстаться с таким сокровищем?
Имена мудрецов Торы оказали на Маму магическое действие. Она поняла, что их стол – реликвия, которая дороже всех новых гарнитуров на свете. И с каждым новым мудрецом, который сидя за ним, погружает хлеб в соль, стоимость его возрастает».
В ОДНОМ СТРОЮ
Однажды в пятницу вечером Папа пришел из синагоги вместе с молодым человеком, у которого кожа была темнее ночи. Этот молодой негр хотел сделать гийюр, принять еврейство. Папа взял его под свою опеку. Он посадил юношу рядом с собой, во главе стола, и переводил для него на английский то, о чем другие толковали на идише.
Этот негр учил у него Тору и старался проводить вместе с Папой каждую субботу. Мама и Рухома проявляли особую заботу о нем. Черный юноша понял истину, которую народы мира не могут переваривать многие сотни лет: евреем может стать каждый, ни происхождение, ни цвет кожи тут не помеха. Хочешь вместе служить Гашему, занимай место в нашем строю. Не хочешь – не кричи, что евреи считают себя выше других. Просто наш дом – это дом Торы. Двери открыты. Если можешь – входи.