ИЕГУДА БЕН ШУШАН
Я родился в одной из самых уважаемых еврейских семей марокканского города Мекнеса. Атмосфера, царившая в нашем доме, воспитание, полученное мной, моими братьями и сестрами, были проникнуты еврейской традицией, любовью к ближнему и глубокой верой в Творца. С тех пор как я себя помню, отец, крупный промышленник, каждый день, приходя с работы, несмотря на усталость, учил со мной и моими братьями Тору или Мидраш.
Суббота всегда была посвящена изучению Торы. Во время субботних трапез, на которых присутствовало много гостей, отец проводил беседы на темы недельной главы Пятикнижия, рассказывал истории из Мидраша, что укрепляло нашу веру в Б-га, нашу Б-гобоязненность
Один эпизод сохранился в моей памяти на всю жизнь. Мне было тогда лет 5-6. В ту ночь на пасхальном Сейдере у нас собралось не меньше ста гостей, в большинстве своем родственники, братья и сестры отца с семьями. Отец, как обычно, вел Сейдер в торжественной, возвышенной обстановке. Во время чтения Агоды он подробно и красочно рассказывал историю Ханы и ее семерых сыновей. За столом царила полная тишина, был слышен только взволнованный голос отца. Дойдя до места, где младший из братьев предпочитает сМерть идолопоклонству, отец заплакал (я никогда не видел его плачущим). Заплакали и все участники Сейдера, как дети, так и взрослые.
В последующем, в тяжелые моменты жизни перед моими глазами возникал образ отца, ведущего рассказ о самопожертвовании детей, готовых умереть, но не поклониться, даже внешне, идолу.
Все это я сообщаю для того, чтобы представить, в какой атмосфере прошло мое детство.
Я успешно учился в еврейской школе "Кэтер Тора", программа которой включала и светские науки. Большинство же моих друзей посещало светскую еврейскую школу "Альянс", но отец был против того, чтобы отдать туда своих детей.
Однако в 16 лет я оставил школу и занялся бизнесом в деле отца. Эта деятельность пришлась мне по душе, доставляла удовольствие возможность демонстрировать свои новые способности. Если бы меня попросили как можно короче охарактеризовать мою религиозность в тот период, я бы воспользовался одним словом – "традиционалист".
Через год-два после начала моей коммерческой деятельности в Мекнес прибыл эмиссар Хабад-Любавич раввин Михоэл Липскер. Рабби Михоэл открыл в городе религиозную школу "Талмуд-Тора", разработал учебные программы для подростков на время каникул.
Нового раввина скоро полюбили местные евреи, особенно те, которых, как и моего отца, волновали проблемы еврейского традиционного образования. Рабби Михоэл весьма серьезно занялся еврейским образованием – можно утверждать, что многие выходцы из Мекнеса обязаны ему тем, что остались евреями.
Одна из программ раввина, семинар "Тиферет бахурим", была проектом для юношей, которые, подобно мне, не учились в ешиве, а работали. По вечерам мы приходили на лекции по Шулхан Оруху и Тании. Учение хасидизма произвело на меня неизгладимое впечатление.
Значительная часть программы приходилась на Шабат. В пятницу вечером и в субботу днем мы собирались у рабби Михоэла, изучали еврейский закон и философию хасидизма. Особенно торжественно обставлялась третья субботняя трапеза. На ней присутствовали и студенты ешивы, и слушатели семинара, пели змирот, субботние гимны, и еврейские напевы – мелодии марокканских евреев, любавичские нигуним. На исходе Субботы рабби Михоэл рассказывал нам истории из жизни праведников.
В 24 года я женился, после чего несколько лет прожил в Касабланке, а затем вернулся в Мекнес. Занятый бизнесом, я не поддерживал связи с рабби Михоэлом, а позднее узнал, что он вернулся в Америку.
Мой брак, удачный во всех отношениях, был омрачен одним обстоятельством – у нас не было детей. Естественно, с каждым годом это нас все больше огорчало. Мы обращались к разным врачам, но никто не мог нам помочь. После десяти лет нашей совместной с женой жизни мы потеряли всякую надежду.
Как-то я оказался по делам в Париже и встретился там с коллегой евреем. Приподнятое настроение, в котором я его увидел, объяснялось тем, что у его сына, состоявшего в браке, как и я, десять лет, до сих пор не имевшего детей, в тот день родился мальчик.
Коллега, приняв мои искренние поздравления, рассказал, что это чудесное событие произошло благодаря Любавичскому Ребе. Год назад друг сына посоветовал ему написать Ребе и попросить у него благословения, и вотброха принесла плоды.
Я не мог сдержать слез. Приятель, который знал о нашем несчастье, предложил и мне обратиться за помощью к Ребе:
– Иегуда, я ведь не хасид и даже не религиозный человек, но советую тебе попросить благословения у Ребе.
Я сразу же ответил, что Ребе не "чужой" мне и что у меня давно есть связь с любавичами, мне известно, что Ребе святой человек, и сам удивляюсь, почему до сих пор не попросил у него благословения. Я сегодня же напишу Ребе. Сын приятеля посоветовал мне передать письмо хабадскому эмиссару в Париже раввину Шмуэлю Азимову, а он уже найдет способ вручить его Ребе.
В тот же вечер мы с приятелем отправились к раввину Азимову. Когда мы пришли, он проводил занятие, и я с удовольствием прослушал его лекцию, с некоторой ностальгией вспомнив уроки рабби Михоэла. Я был представлен раввину и рассказал ему о своем деле. Рабби Шмуэль объяснил, что, обращаясь с письмом к Ребе, следует приготовиться к строгому выполнению его советов и указаний. При этом необходимо начать более серьезно относиться к еврейским законам и заповедям.
Через неделю раввин Азимов позвонил мне: Ребе просил назвать ему имя моей матери.
Прошло несколько месяцев, я почти забыл о происшедшем. В один прекрасный день жена сообщила мне, что "есть новости". Примерно через год после того как мы получили святое благословение Ребе, у нас родилась дочь, мы назвали ее Мазл-Батя (в переводе с иврита: судьба –дочь Б-га).
С самого рождения дочь заполнила всю нашу жизнь. Все мысли, мои и жены, были о ней. Вместе с ней мы ползали на четвереньках... вместе начали ходить... вместе стали произносить первые слова -^-мама, папа...
Ведь у нас не было больше детей, кроме этого долгожданного ребенка. Если в соседний магазин привозили новую игрушку, в тот же день она появлялась у нашей дочери. Все свободное время мы посвящали ее воспитанию.
Когда девочке исполнилось три года, мы наконец приняли решение уехать в Эрец Исроэл. К тому времени еврейская община Марокко уже не процветала, как в пору моего детства, и большинство евреев покинуло эту страну. Да и атмосфера в ней после войны Судного дня была достаточно напряженной. Кроме того, большая часть членов нашей семьи, мои братья и сестры, уже переехала в Израиль. А главное, мы считали, что начиная с детского сада нашей дочери лучше воспитываться на Святой Земле.
Для меня переезд в Израиль был сопряжен со значительными трудностями. Связанный бизнесом в Марокко, я не мог рассчитывать на то, что удастся вывезти все имущество отсюда. А больше всего меня беспокоило, смогу ли я устроиться на новом месте так, как мне хотелось бы. Основанием для тревог служили трудности, с которыми пришлось столкнуться двум моим братьям и трем сестрам.
Мы решили не спешить и серьезно подготовиться к переезду. Свернув свой бизнес и переправив большую часть денег в Израиль, я наладил связи в Париже с коммерсантами, ведущими дела в Израиле. Таким образом, "фундамент" был готов. В канун праздника Суккос 5735 (1974) года мы оказались на Земле Обетованной.
Разумеется, у нас с женой были какие-то трудности, связанные с абсорбцией, но дочь их нисколько не ощутила. Она быстро нашла себе новых друзей, и уже через несколько месяцев ее трудно было отличить от "сабров"–детей, родившихся в Израиле.
Спустя год после приезда в Израиль мы решили переехать из Явне на север страны. Я стал главным импортером чистящих средств из Франции. Были у меня и другие контракты с французскими фирмами. Моя жена, которая на первых порах с трудом привыкала к новому окружению и менталитету, в конце концов справилась со своими проблемами. Но главное – мы не могли нарадоваться нашей Мазл-Батей. Когда она в первый раз пришла из школы с ранцем за плечами, мы не сдержали слез радости и возблагодарили Всевышнего за то, что Он послал нам решение поселиться в Израиле.
Прошло три с половиной года. Однажды, в канун Ту Бишват, дочь, придя из школы, пожаловалась на боль в голове. Полагая, что это обычная головная боль, вызванная скорее всего вчерашней длительной прогулкой, жена дала ей таблетку. Но боль не прекращалась, а только усиливалась. Через два дня мы вынуждены были обратиться к нашему семейному врачу. Осмотрев дочь, он прописал ей антибиотик, и боль успокоилась. Возобновилась она примерно через неделю и на этот раз была значительно сильнее. После тщательных проверок и подробного выяснения симптомов один из самых известных израильских врачей посоветовал нам срочно поместить дочь на обследование в иерусалимскую больницу "Адаса". Вскоре уже из Иерусалима позвонил наш врач и попросил меня срочно приехать. Я был в замешательстве, возникли тревожные предчувствия.
При встрече с врачом я увидел, что он весьма обеспокоен. Стараясь не смотреть мне в глаза и с трудом выговаривая слова, он сказал, что у дочери обнаружена опухоль в голове, судя по всему, злокачественная.
Мне показалось, что стены больницы смыкаются вокруг меня. Как под наркозом, я услышал собственный голос, задающий врачу вопрос, что делать. Он ответил, что, по всей вероятности, надежды мало, но если какие-то шансы есть, их надо искать в США–только там могут чем-то помочь.
По дороге домой я решил пока ничего не рассказывать жене: она не справится с этой страшной новостью. Я сказал ей, что у дочери развился воспалительный процесс и врач советует отвезти ее для лечения в Америку.
В тот же вечер я отправился в свой офис позвонить крупному парижскому врачу, выходцу из Марокко, с которым меня связывала давняя дружба. Услышав его голос, я долго не мог говорить из-за душивших меня слез. Когда я наконец изложил суть дела, он попросил дать ему номер телефона нашего врача, чтобы получить от него подробное описание снимков (факсов тогда еще не было). Через двадцать минут он перезвонил мне и сообщил, что согласен с нашим врачом: надо ехать в Америку. Меня немного успокоило то, что он, в отличие от израильского коллеги, не исключал благоприятного исхода. (Лишь много лет спустя он признался мне, что был абсолютно уверен в безнадежности положения и позвонил мне, чтобы ободрить и поддержать.)
Он обещал устроить дочь в бостонский госпиталь, где у него были знакомые врачи, и даже предложил сопровождать нас.
Поместив девочку в госпиталь, мы, моя жена, парижский друг и я, расположились в близлежащей гостинице. Через несколько дней меня с моим другом пригласил для беседы заведующий отделением. Он и его коллеги разошлись во мнении относительно целесообразности операции. Каждый из вариантов содержал и преимущества, и противопоказания. Операционное вмешательство представлялось части врачей малоперспективным, а последствия операции – необратимыми. Я поинтересовался, каковы шансы безоперационного лечения. Врачи переглянулись. Заведующий отделением сказал:
– Максимум полгода.
Узнав о сомнениях врачей, жена неожиданно твердо заявила:
– Ты должен поехать к Ребе. Это он дал нам дочь, и только он может ее спасти.
Я позвонил кузену жены в Нью-Йорк и попросил его срочно позаботиться для меня об аудиенции у Ребе. В тот же вечер он уведомил меня, что аудиенция состоится послезавтра в двенадцать часов ночи.
Я был очень взволнован, когда прибыл в резиденцию Ребе. Его секретарь раввин Гронер сказал мне, что через полчаса я смогу войти в кабинет Ребе. В ожидании своей очереди я читал Псалмы Давида, слезы застилали мои глаза, я находился в полуобморочном состоянии.
Первое, что я увидел, войдя в кабинет, это чистые, проницательные глаза Ребе. Он предложил мне сесть, но я не воспользовался предложением. Передав ему заранее подготовленную записку, не в силах сдерживаться, я зарыдал, как ребенок.
И вдруг я обнаружил, что Ребе... широко улыбается.
– Наш закон велит с приходом месяца Адар увеличивать в веселье и радости. А вы поступаете наоборот, – упрекнул он меня. – Разве вы попросили у меня на это разрешение?
Я не понимал, что от меня требуется. Мне даже показалось, что Ребе "потешается" над моим горем. Я воскликнул:
– Ребе! Речь идет о жизни моего единственного ребенка! И опять заплакал. Ребе снова взглянул на меня и решительно сказал:
– Вы надеетесь спасти свою дочь тем, что в Адар приносите мне в комнату слезы и отчаяние?!
Я понял, что Ребе не шутит, и выразил готовность немедленно стать веселым. Но как? Ребе объяснил:
– Веселиться в Адар следует не потому, что не надо обращать внимание на неприятности, а потому, что неприятности переворачиваются. Всё переворачивается!
Произнося последние слова, Ребе сделал сильное движение обеими руками слева направо и повторил, почти прокричал по-французски:
– Переворачивается! Всё переворачивается!!! Он окинул меня еще раз своим необыкновенным взглядом и добавил:
–Да услышим мы хорошие новости.
Не помню, вышел ли я сам, или секретарь открыл мне дверь, или Ребе попрощался со мной. Помню только, что оказался в приемной в состоянии полной прострации. И вдруг я осознал, что не выяснил главного у Ребе–делать ли операцию дочери. Я стал истерично кричать, что должен срочно войти к Ребе еще раз. Секретарь заявил, что это невозможно и если мне нужно задать дополнительный вопрос, я могу написать записку, и он занесет ее Ребе. Я так и сделал.
На следующий день, в Бостоне, мне сообщили, что меня разыскивает "раббай Гронер". Я позвонил ему в Нью-Йорк и узнал, что на моей записке Ребе написал: "Я четко ответил ему на все вопросы вчера вечером".
У меня, совершенно растерянного, не было уверенности, что Ребе ответил на мой вопрос. Я снова позвонил раввину Гронеру и спросил его, не имеет ли Ребе в виду свои слова "Всё перевернется". Он думал, что это возможно. Тем не менее я попросил его справиться у Ребе еще раз.
Утром раввин Гронер опять позвонил мне и передал слова Ребе: "Если он все-таки спрашивает, пусть посоветуется с третьим врачом, врачом-другом, и сделает, как тот скажет".
Я не понимал, что означает "если он все-таки спрашивает". Раввин Гронер высказал предположение, что не надо было спрашивать во второй раз.
Я обсудил целесообразность операции с третьим врачом, моим другом из Лиона, он полагал, что она нужна.
Операция должна была состояться через пять дней, через день после праздника Пурим. Нам оставалось только ждать и молиться.
Тем временем врачи еще и еще возвращались к снимкам, анализировали данные обследования. В разговорах с нами они, с одной стороны, пытались ободрить нас, а с другой, не скрывали опасности, связанной с операционным вмешательством.
В конце концов наступил день операции. В 8.30 утра дочь легла на операционный стол. Мы разместились в комнате ожидания, имея при себе только сердечные капли и Теплим.
Как медленно передвигаются стрелки часов! Прошло полчаса, еще пятнадцать минут, еще час... Неожиданно в комнате появился врач в сопровождении двух медсестер. Мы решили, что случилось самое страшное, жена стала терять сознание. Я не сразу понял, что говорит нам врач.
–Происходит что-то невероятное. Мы открыли череп, но там не обнаружили никакой опухоли!
Когда мы немного успокоились, нас пригласили в операционную. Там собрался консилиум: лечащий врач, хирург и еще несколько врачей.
– Мы не знаем, как это объяснить, – твердили они в один голос взволнованно.
– Я могу объяснить,–осенило меня. – Святой Ребе сказал, что в этом месяце всё переворачивается!
Нам сказали, что через несколько часов дочь должна прийти в себя после наркоза и мы сможем ее увидеть.
Нельзя передать словами радость, овладевшую нами. Но мы не могли предположить, что еще ждет нас впереди!
Наступил вечер. Нам говорили, что Мазл-Батя все еще не пришла в себя. Уже под утро хирург признался, что они не могут привести ее в сознание.
– Это последствие операции?
– Скорее всего.
– И сколько это может длиться?
Врач посмотрел на меня и осторожно ответил:
– Может быть, день или два, но не исключено, что последствия необратимы.
– Я первым же самолетом вылетаю к Ребе,–заявил я жене.
И вот я опять в секретариате Ребе и прошу об аудиенции.
Секретарь снова посоветовал мне написать записку.
Я написал Ребе, что у нас нет больше сил ждать. Он совершил чудо, почему же испытания продолжаются?
Через пять минут (!) секретарь вынес мне ответ, который я храню до сих пор: Буду молиться о полном выздоровлении. Да исполнится обещание "Этот месяц перевернется из горечи в радость... И приняли написанное Мордехаем".
Перед тем как отправиться в аэропорт, я позвонил жене в госпиталь. Ее не было в комнате, и для того, чтобы ее найти, потребовалось некоторое время. Прежде чем я успел что-то сказать ей, она со слезами в голосе сообщила мне:
– Мазл-Батя пришла в себя! Приезжай скорее...
Чудо произошло, но не полное. Дочь пришла в себя не до конца. У нее обнаружились провалы памяти, затрудненность речи. Врачи делали все возможное. А я совершил очередную ошибку.
Будь я настоящий хасид, мне следовало бы забрать девочку домой и ждать исполнения "всё перевернется". Но... Врачи хотели убедиться в отсутствии у дочери опухоли, в том, что она абсолютно здорова. Так прошли еще две недели. Бесчисленные процедуры, вероятно, мешали Мазл-Бате прийти в себя окончательно.
За неделю до праздника Пейсах мы уехали из Бостона. Врачи уверяли нас, что есть надежда, время сделает свое и дочь полностью выздоровеет. Конечно, потребуется еще много времени. Но что поделаешь?
Праздник мы решили провести во Флэтбуше, у двоюродной сестры жены. Еще в Марокко я знал, что в Хабаде особенно торжественно празднуют последний пасхальный день–проводят "трапезу Мошиаха". Я выразил желание пойти на эту трапезу к Ребе, и наш гостеприимный хозяин вызвался проводить меня туда.
Ребе говорил на идише, которого я не знаю. Время от времени беседа прерывалась хасидскими песнями. Многие из них были мне знакомы с юности, и я пел вместе со всеми. Как и другие присутствующие на трапезе, я сказал Ребе "лехаим", и он кивнул мне.
Вдруг, в один из перерывов, я почувствовал, что все смотрят на меня. Хасид, стоявший рядом, сказал, что Ребе просит меня подойти. Я получил от Ребе две пластины мацы, он что-то сказал мне, но из-за переполнявшего меня волнения я не понял ни одного слова. Не знаю, откуда появилась у меня такая смелость, – я попросил Ребе повторить. Он сказал мне громче примерно следующее:
– Маца – это хлеб веры и хлеб выздоровления. Одну пластину дайте дочери, пусть маца станет для нее хлебом выздоровления. А вторую съешьте сами, и пусть она станет для вас хлебом веры. Дочь не должна страдать из-за вашей недостаточно глубокой веры.
Можно себе представить мое состояние! Окружающие спрашивали, что сказал мне Ребе? Почему вручил мацу?
К счастью, Ребе вернулся к беседе, и я был избавлен от необходимости отвечать на многочисленные вопросы.
После трапезы я увидел, что все подходят к Ребе и он наливает им немного вина. Это "кос шель броха", стакан благословения, объяснили мне. Когда я подошел к Ребе за благословенным вином, он широко улыбнулся и сказал:
– Сегодня марокканские евреи отмечают а-мимуну – день веры, а на следующей неделе начинается месяц Ияр, месяц выздоровления, потому что Ияр это Ани Гашем Ройфэахо – Я Б-г, твой исцелитель. Так пусть же у вас укрепится вера, а ваша дочь полностью исцелится. Но я уже сказал, что выздоровление вашей дочери не должно задерживаться из-за того, что ваша вера недостаточно глубока. Пусть "всё перевернется" – сначала наступит выздоровление (месяц Ияр), а потом укрепится вера (месяц Нисан).
Не знаю, что пришло раньше, моя вера или исцеление дочери. Но в тот вечер, вернувшись домой, я увидел дочь такой, какой она была до болезни.
Сейчас Мазл-Батя замужем, мне уже 62 года, я трижды дед. Моего первого внука зовут Менахем-Мендл (как же иначе?). И каждый год последний день Пейсах мы отмечаем как день Исцеления и Веры.
Вся наша семья верит в приход Мошиаха, верит в силу Ребе, верит, что вот-вот снова увидит того, кто дал нам и еще многим евреям благословение, спасение, исцеление, а главное, глубокую ВЕРУ.
Я верю полной верой, и несмотря на то, что он задержался, я каждый день жду его прихода.