РАББИ НАХМАН БЕРНХАРД, Йоханнесбург
Моя первая аудиенция у Ребе состоялась в 1964 году между Рош а-Шона и Йом Кипур, за несколько дней до кончины матери Ребе. Я собирался ехать в Южно-Африканскую Республику, где мне предстояло принять должность раввина. В мои планы входило продолжение занятий в Америке, а эту поездку я рассматривал как предварительную с целью осмотреть место будущей службы.
Аудиенция продолжалась час и двадцать минут. В беседе со мной Ребе упомянул несколько случаев из моей жизни, о которых никто не мог знать... Все происходило так, как если бы весь мир вокруг нас исчез и остались только Ребе и я.
За год до этого я оставил должность раввина и Ортодоксальный Союз, чтобы посвятить себя изучению наук. Моя жена не одобрила моих действий. Однако, чувствуя, что Б-г наделил меня способностью преподавать, и желая использовать свой потенциал именно в этой сфере, я вознамерился заняться преподавательской деятельностью в ешиве, дающей среднее образование еврейским юношам. Для получение дополнительного заработка мне приходилось проводить послеполуденные занятия по Талмуду и Торе с учащимися средней школы. Через спортивные игры мне удавалось оказывать положительное влияние на мальчиков, что способствовало более глубокому изучению ими еврейской традиции.
В беседе со мной Ребе с тревогой отметил, что еврейская жизнь подвергается опустошению, как бы охвачена пожаром, и необходимо делать все, чтобы этот пожар потушить. Он указал на меня пальцем:
– У вас нет права сидеть на одном месте, стремиться стать Талмид Хохомом.
Признаюсь, мне было приятно услышать, что из меня может получиться ТалмидХохом. Я предположил, что могу исполнить свой долг, если буду давать уроки. Но Ребе со мной не согласился:
– На сколько человек вы сможете повлиять, на 20-30? Я рассказал Ребе, что мне предложена должность руководителя колледжа "Тора Умесора". Он опять возразил:
– В большой школе вы сможете влиять на 200 или 400 мальчиков. Всевышний наградил вас даром и силой, достаточными для руководства целой общиной.
Ребе побуждал меня использовать мой потенциал как можно полнее. Было ясно, что он хотел бы видеть меня раввином одной из общин. Мне же казалось, что я еще не возделал "мой собственный виноградник". Ребе снова возразил мне:
– Но это ваш виноградник. Я еще пытался сопротивляться:
– Мне уже пришлось отказаться от важной должности ради воспитания своих детей. Что будет с ними в Южно-Африканской Республике?
К тому времени у меня были три дочери. Я напомнил Ребе, что Хасам Софер был обеспокоен из-за связанных с воспитанием его детей проблем, возникших вследствие его занятости делами общины. Правда, мудрецы того поколения заверили Хасама, что его заслуги в области служения общине защитят его детей от бед.
Ребе подтвердил, что такого рода защита распространяется не только на Хасама Софера, но и на каждого еврея, который посвящает себя служению общине.
Эта первая аудиенция у Ребе дала направление всей моей жизни. На протяжении последующих десяти лет она непрерывно придавала мне силы. С течением времени я все больше понимал значение того, что услышал на той аудиенции.
Ребе не сказал мне прямо "поезжай", но снял мой страх относительно Южно-Африканской Республики. По окончании беседы я чувствовал себя если еще не любавичским хасидом, то хасидом Ребе несомненно.
Перед тем как принять окончательное решение, мы с женой выехали в Южно-Африканскую Республику. Руководство одной Рош-Ешивы советовало мне помнить о своих детях и "видеть все глазами своих детей". Узнав, что я подписал соглашение с общиной, предусматривавшее открытие новой религиозной школы, оно сочло мое решение правильным.
В первое время я не посылал отчетов Ребе, и он в письме ко мне посетовал, что не имеет от меня вестей. В дальнейшем я регулярно поддерживал связь с Ребе, главным образом по телефону – через раввина Вайнберга или непосредственно через раввина Ходакова.
Когда мне предлагали престижные места в других регионах, я обращался за советом к Ребе, и он всегда настаивал на том, что Южно-Африканская Республика является самым подходящим для меня местом.
Прошло три года после моего приезда в Южно-Африканскую Республику, когда правительство сочло нужным выслать меня из страны. Причиной этому послужила моя оппозиция режиму апартеида. Я хотел публично выступать по этому вопросу, показать молодым людям, как иудаизм относится к современным событиям. Мне разрешили выступить, но посоветовали руководствоваться здравым смыслом. В моих выступлениях не было призывов к открытому протесту. Я говорил только о еврейском сердце и совести, о том, что мы должны способствовать изменениям в обществе законным путем и в рамках существующей системы. Тем не менее власти были полны решимости выслать меня из страны.
Такая перспектива нисколько не огорчала меня. Я находился здесь, потому что так хотел Ребе. Если это неугодно правительству ЮАР, я готов незамедлительно совершить алию в Израиль. Но Ребе, к которому я обратился за советом, сказал, чтобы я продолжал работать в Южно-Африканской Республике, и добился того, что правительство оставило меня в покое...
Я всегда стремился в Израиль. В 1967 году моя мать поселилась в Хайфе, недалеко от другого ее сына. В 1972 году, когда у матери случился сердечный приступ, я отправился к ней, но она умерла за несколько минут до моего приезда в больницу. В Израиле мне предложили несколько должностей в системе просвещения. Однако Ребе по-прежнему считал, что я должен работать в ЮАР.
После десяти лет пребывания в этой стране я все еще строил планы о переезде в Израиль и надеялся, что им суждено осуществиться, и даже наметил срок выезда. Летом 1974 года я собирался обсудить их с Ребе и получить его согласие на мою алию. Мы с женой, наши дети (пять дочерей и сын) буквально считали дни до намеченного отъезда.
Одна из моих дочерей, которой было тринадцать лет, выразила беспокойство по поводу того, что произойдет, если мы подготовимся к отъезду в Израиль, устроим все свои дела, а Ребе не разрешит нам оставить общину в Южно-Африканской Республике. Дочь заявила, что хотела бы написать письмо Ребе... Я не мог запретить ей это сделать.
За день или два до моей поездки в Нью-Йорк дочь вручила мне свое письмо, в котором излагалась просьба к Ребе разрешить нам покинуть ЮАР. Я пожелал, чтобы она сделала приписку к письму о том, что писала его не по моему указанию.
На этот раз моя аудиенция у Ребе продолжалась полтора часа. Ребе говорил мне, как много я должен сделать в Южно-Африканской Республике, не в Израиле, а в ЮАР. Объяснил, что это обусловлено политическим климатом страны, ситуацией, сложившейся в ней. В заключение настоятельно рекомендовал мне оставаться на месте. Я глубоко вздохнул... Ребе спросил, в чем мои трудности. Пришлось признаться, что меня огорчает крушение наших надежд на переезд в Израиль. Ребе посоветовал мне регулярно посещать Израиль. Эти поездки дороги? Ребе улыбнулся, обещал оплачивать стоимость моих билетов и продолжал уговаривать меня остаться в Южно-Африканской Республике.
Я снова вздохнул...
– Почему вы вздыхаете?–удивился Ребе.– Вы же выполняете миссию, угодную Небесам! Сотни тысяч евреев, на которых вы можете оказать влияние, доставят Всевышнему так много удовлетворения!
– Но в чем заключается моя задача – уточнял я.
– Застроить Йоханнесбург, а через него – всю Южную Африку, – объяснял Ребе. – Не только ЮАР, но и всю южную часть Африки.
Я обратил внимание Ребе на то, что это задача главного раввина, а не раввина одной из синагог. Ребе возразил мне, что в Шулхан Орухе не упоминается титул главного раввина, что для осуществления перемен вовсе не надо им быть. И еще он сказал о самом себе:
– Я тоже хочу быть в Израиле, в Святой Земле, но на нас лежит ответственность...
Ребе убедил меня. Я твердо знал, что должен вернуться в ЮАР. Но Ребе не был полностью удовлетворен, ему надо было знать, что я согласен с его решением и буду счастлив от этого.
Мы еще поговорили о политической ситуации в ЮАР. За несколько месяцев до нашей встречи Ребе посетила женщина из этой страны, которая считала, что там пока все спокойно.
– Что вы имеете в виду, когда говорите "пока"? – поинтересовался Ребе. – Там будет спокойно до прихода Мошиаха.
Я хотел услышать это заверение от самого Ребе и спросил его, действительно ли он считает, что обстановка в Южно-Африканской Республике останется стабильной.
–Да, пока не придет Мошиах, – подтвердил Ребе. В то время Америка оказывала давление на Израиль, рекомендуя ему оставить Синайский полуостров. Когда я спросил Ребе,
должны ли израильтяне твердо стоять на своем, он сделался очень серьезным, опустил голову и в свою очередь спросил:
– С точки зрения политической перспективы? Я ответил утвердительно. И он продолжил:
– Они будут держаться. Но Израиль никогда не страдал так от отсутствия независимости, как сегодня. И не думайте, что это сделали Киссинджер или Садат. Они сами попали в это трудное положение.
Во время беседы с Ребе я увидел на его столе письмо моей дочери – я узнал его по штемпелю – и поспешил заверить Ребе, что не просил ее писать ему. Ребе улыбнулся и рассказал мне, о чем писала моя дочь.
Встречи с Ребе имели для меня огромное значение. Есть много талантливых людей, которые не знают, какая роль им предназначена. На любой должности они чувствуют, что могут сделать что-то еще. Но когда такой человек, как Ребе, говорит вам: "Это ваш долг", вы принимаете его слова с полным душевным спокойствием. По крайней мере, я знал, что нахожусь на нужном месте.
В беседах со мной Ребе мало касался проблемы апартеида. Как-то он заметил, что в этой системе нет ничего хорошего и нет оправданий ее существованию. Ему было известно, что я выступал публично против апартеида и основал при синагоге просветительный центр для помощи чернокожим. Сам он не однажды обращался к правительству ЮАР с советом отменить апартеид. По инициативе Ребе я вместе с раввином Липскером посетил бывшего премьер-министра страны Форстера, начавшего проведение некоторых реформ, касающихся апартеида. Спустя несколько месяцев шеф полиции передал нам приглашение премьера прийти к нему еще раз. Это было незадолго до нашего отъезда в Германию на встречу с Киссинджером. В канцелярии премьера хотели знать, "что говорит теперь этот джентльмен в Нью-Йорке". Мы сказали, что он продолжает поощрять прогрессивные перемены в ЮАР. Многие жители страны, евреи и неевреи, даже правительственные служащие, окрепли духом благодаря уверенности Ребе в том, что обстановка здесь будет спокойной до прихода Мошиаха.
Однажды, после Юд Шват, при раздаче доллара на благотворительность я получил от Ребе еще и широкую улыбку. Он попросил меня вернуться, вручил мне дополнительный доллар–для Южно-Африканской Республики и сказал:
– Они должны иметь душевное спокойствие.
Ребе знал, как важно было людям услышать эти слова
"НЕ НАВЯЗЫВАЙТЕ, ТОЛЬКО ПРЕДЛАГАЙТЕ"
Прошло пятнадцать лет, прежде чем я стал "официальным" любавичским хасидом. До этого я только изучал хасидизм и работал для Любавичского Фонда. Но я не перенял любавичских обычаев и манеры молиться.
В 1980 году, находясь в Нью-Йорке, я написал Ребе, что ощущаю себя гибридом геборенер (рожденного) и геворенер (ставшего) хасидов. Ребе обвел в моем письме слово "геворенер''и приписал, что все великие хасиды первого поколения были "геворене".
Я назвал в письме несколько отсутствующих в сидуре Хабад молитв из сидуровнусах сфард, которые хотел бы читать, и спрашивал, не исключил ли их Алтер Ребе из молитвенника, считая неправильными (ошибочными) или просто необязательными. Ребе ответил мне, что я могу читать их в местах, где разрешено прервать последовательность молитвы.
Я спрашивал также, как мне быть с членами моей семьи, которые питают хорошие чувства к Любавичскому Движению, но не являются такими его горячими приверженцами, как я. Могу ли я навязать им любавичские обычаи, в частности дополнительные ограничения на Пейсах?
Ребе отвечал мне:
– Не навязывайте, только предлагайте.
Он позволил мне стать "официальным" любавичским хасидом, но не принимать тех ограничений, которые могут явиться помехой шолом байис – миру между супругами.
Моя жена так высоко оценила ответ Ребе, что приняла мои "предложения", включая дополнительные пасхальные ограничения.
"НЕ ПРИНИМАЙТЕ ЭТО К СЕРДЦУ!"
Во время посещения Ребе в доме 770 моя жена получила от него лишний доллар:
– Это для вашего мужа, – сказал он ей. – У него было достаточно огорчений.
Узнав об этом, я испытал безграничную радость. Кончено. Теперь все мои горести позади! Отныне и впредь все будет у меня хорошо, не произойдет ничего такого, что вызывает беспокойство...
К сожалению, очень скоро я вступил в трудный период своей жизни, столкнулся с огромным числом проблем. Казалось, печальная действительность противоречит словам Ребе!
Я отправил Ребе длинное письмо, в котором изливал свою душу и жаловался на обстоятельства, приносящие мне много неприятностей. В своем ответе он писал: Немт дос нит цум гарцн!" – не принимайте это к сердцу! Ребе и не полагал, что со мной никогда ничего не произойдет. Мир остается таким, какой он был, но настало время изменить свое отношение к нему. Я не должен позволять обстоятельствам одерживать верх надо мной. Слова Ребе помогли мне легче переносить трудности, вселили в меня оптимизм.
Как-то Ребе признался кому-то, что сам он далеко не оптимист. Если это действительно так, то Ребе может служить всем нам примером, как сохранять оптимизм даже тогда, когда природные наклонности побуждают нас к пессимизму.
БУДУЩЕЕ ЮЖНО-АФРИКАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
Я родился в Южно-Африканском Союзе, и мои первые воспоминания связаны с восстанием в Шарпвилле в начале 60-х годов. Нашей стране предсказывали лишь мрак и гибель. Для белых жизнь в Южной Африке была "слишком хороша, чтобы быть правдой". Все ожидали дня, когда "эта химера лопнет" и погубит нас.
"Эмиграция" была тем словом, которое я услышал еще ребенком. Никто не видел альтернативы. Это было почти равносильно тому, что нажать на кнопку сигнала тревоги и смотреть, кто будет ждать до последней опасной секунды, прежде чем бежать, спасая свою жизнь!
Ребе начал посылать шлухим в Южно-Африканскую Республику в конце 70-х. Мне и всем другим, охваченным страхом, пришло в голову, что неприятности в нашей стране могут быть благополучно разрешены. Цадик, у которого были блестящий ум и Б-жественный дар предвидения, действительно посылал молодых людей из Америки и других "свободных" стран в нашу, чтобы они жили среди местного населения и вселяли в него уверенность в безопасном существовании.
Ребе пошел и дальше, убеждая евреев в том, что за Южно-Африканской Республикой будущее. Он терпеливо убеждал нас в том, что жизнь евреев в ЮАР будет неуклонно улучшаться.
Это было время, когда напряжение в стране нарастало, а расовые волнения, забастовки и марши протеста приобретали все больший размах. В то же время в любавичской общине царила тишина. Только у нас не было бессонных ночей, только мы не собирались эмигрировать. Окружающие были заинтригованы нашим спокойствием и спрашивали, на чем оно основано.
Этому, по-видимому, не было логического объяснения. Ребе сказал нам, что все будет хорошо, и нам этого было достаточно. Люди спрашивали:
– Ребе все еще думает, что здесь можно оставаться?
Когда 27 апреля 1994 года мы наконец пришли на избирательные участки, спокойствие любавичской общины передалось всем гражданам страны. Это был день, о приходе которого никто и не мечтал...