Золотой город

Золотой город Иерусалим.

Золотые люди, которые обитают в нем.

Много грязи. много притворщиков.

Много людей, которые пришли сюда с другого конца света, за истиной.

И они не повернут назад.

Сам город тоже любит притвориться тихим захолустьем.

Не верь.

Если ты увидишь потаенный свет золотого города.

То узнаешь Мошиаха, когда встретишь его на улице.

И ты скажешь ему: "Пусть живет и здравствует повелитель наш.

 

Первый извозчик

"Иерусалим, горы окружают тебя!" - говорится в Псалмах А про дороги ничего не написано. В девятнадцатом веке, во второй его половине, в Палестине не было нормальных дорог, по которым машина на колесах, называемая телегой, могла пройти Имелись ослиные тропы, и опытный караванщик мог провести по ним также своих верблюдов, везя ковры и гвозди, рис и пряности в Иерусалим.

Нет, имелась, правда, более-менее сносная дорога из Яфо в Иерусалим, но она то и дело приходила в негодность Поэтому, когда австийский император Франц-Иосиф собирался в 1869 г посетить святой город, ему пришлось предварительно отремонтировать ее от начала и до конца А турецкий султан, во владения которого входила Палестина, приказал построить на этой трассе 36 полицейских станций-крепостей Усатые стражники с кривыми саблями вглядывались вдаль, готовые прийти на помощь путешественникам, если на них нападут разбойники Последние, как и кактусы, водились в этих краях во множестве.

А если не в Яфо хотел ехать ты, а, допустим, в Хеврон или в Тверию? Тогда нанимали погонщика ослов и - вперед, по горным кручам А если путник был с семьей? И это тоже предусмотрено На спину осла или мула водружалась конструкция из двух крытых мешковиной корзин, куда грузился слабый пол и потомство Техника безопасности требовала, чтобы правый и левый ослиный борт были одинакового веса, иначе бедное животное, страдая от дисбаланса, могло съехать с тропы вниз, в глубокие вади. Поэтому в корзину, где ребенок весил меньше, подкладывали камни. Осел трясся, камни тряслись, кости тоже. Надо ли удивляться, что, когда путешествие заканчивалось, то первым делом вынимали детей из корзин и начинали растирать им руки и ноги, похлопывая также по щекам, чтоб пришли в себя наконец.

Были и другие патенты. Например, ставили одну лошадь спереди, другую сзади, а между ними на шестах привязывали нечто вроде паланкина. Но изобретение это не прижилось. Видно, пассажиры, трясясь в паланкине, страдали еще больше, чем в корзине с камнями...

В 1876 г за стенами Старого города выросло пять новых еврейских кварталов Они находились на некотором расстоянии друг от друга и появилась необходимость связать их единой линией транспортных сообщений. Короче, нужен был извозчик

Вот тут один еврей по имени Фишель вспомнил, что когда-то в далекой Польше занимался ремеслом балаголы. Фишель скопил денег и отправился к столярам, кузнецам, скорнякам и другим умельцам в чалмах и фесках, раздавая заказы направо и налево. Он сделал их участниками невиданного проекта: создать в песках и скалах Палестины европейский дилижанс.

Спросили кузнецы, что грели угли в тиглях близ ворот Яфо, как делается колесо. И Фишель открыл им этот секрет, который жрецы-инки, например, держали от простого народа в тайне. Спросили столяры, велика ли будет площадь фургона И ответил первый иерусалимский балагола: да, очень. Четыре скамьи в нем будут, и на каждой должны уместиться по четыре седока. Плюс двое, которые взгромоздятся на козлы рядом с капитаном этой махины. И спросил праздный восточный народ, подпирающий древние стены в поисках спасения от палящего зноя: уж не слонов ли со­брался запрячь хаваджа Фишель в свою исполинскую повозку.

"Нет, - ответил автор проекта. - Всего лишь двух лошадок..."

Скоро дилижанс был готов, и первые пассажиры поспешили занять места. Конструкция была столь вознесена над землею, что людям приходилось, задрав полы сюртуков, карабкаться по специальной лестнице. Родные и друзья, пришедшие проводить смельчаков, гадали, сможет ли дилижанс вообще сдвинуться с места. Но вот Фишель щелкнул кнутиком, крикнул что-то крепкое по-польски окаменевшим лошадям. Они сразу поняли, что деваться некуда, и дилижанс тронулся. К тому времени уже спустились сумерки, но Фишель включил в конструкцию дилижанса фонарь, который бросал струйку света в кромешную мглу, внушая пассажирам, что не все потеряно.

Так приехали они в квартал "Эвен Исраэль", сле­зли и отправились все на какое-то совещание Когда оно закончилось, вернулись седоки к дилижансу, который терпеливо дожидался их у стены крайнего дома. Балаголы не было "Фишель! Фишель!"-за­кричали встревоженно евреи. Балагола спал под одной из скамей Очнувшись, он услышал таинст­венные голоса в кромешном мраке и завопил

- Где я? Что со мной?!

Ему объяснили Фишель тут же вскарабкался на козлы и объявил "Господа, спешите занимать ме­ста!" Эта просьба была исполнена быстрее, чем в первый раз Дилижанс покатился, как вдруг извозчик воскликнул:

- Что такое, куда мы заехали? Где "Миграш русим", где "Нахалат шива"? Конечно, заблудились! Тут кто-то из пассажиров, большой талмудист, наверное, спросил:

- Реб Фишель, когда мы приехали сюда, вы успели развернуться? Первый балагола умел признавать свои ошибки.

- Нет, - сказал он - Не успел. Прошу слезать, гос­пода. Риск слишком велик, при повороте дилижанс может опрокинуться.

Эта просьба была немедленно исполнена. Дальше путешествие протекало без приключений, через двадцать минут они были уже у ворот Старого города. Толпа родных дожидалась их. Раздались приветст­венные возгласы.

- Спускайтесь осторожно, господа, - объявил Фи­шель - Не раскачивайте повозку - лошади могут понести.

Но он волновался зря. Лошади давно спали.

На полях

Ах, мама!..

Любимая тема мудрецов Талмуда - острота ума иерусалимских детей. Когда-то страницы святых книг были единственным свидетельством того, что здесь жили евреи, что они, помимо прочего, смеялись... Теперь, несясь в автобусе среди белых домов на холмах, ты можешь увидеть, как мать семейства, надавав тумаков расшалившимся детям, обращается к старшей дочке с увещеванием:

- Как ты думаешь, для чего здесь устроили сиденья? Чтобы сидеть на них смирно... Девица лет шести отвечает, не задумываясь:

- Мама, но для чего же сделали проход? Наверное, чтобы бегать...

Берегущий город

Легко строился прямой гранитный Петербург, где забили в землю вместе со сваями десятки тысяч крепостных рабов и они своими мертвыми руками исправно держат хрустальные пустые дворцы.

Но град Иерусалим - здесь стены невысоких домов золотит солнышко, здесь, чтобы увидеть святость, нужно еще уметь взглянуть.

Мы бережем этот город - мы все, живущие в нем Мы бережем его голосами своих детей и тем, что погружаем кусок хлеба в солонку и говорим - "Благословен Ты..." Здесь нет прямых проспектов - горы не дадут. Здесь улицы стелятся полукружиями, как судьба, как таинственные линии Б-жественных Сефирот Впрочем, что простому человеку над этим голову ломать - все равно ведь не достанешь. Но есть патент забраться вниз, на дно колодца Пустяшные детали отлетят, уличный шум оглохнет и вдруг, в квадрате старых бревен ты увидишь глубину небосвода, сапфир далеких звезд Сапфир - Сефира .

Для нас таким колодцем будет прошлое - не очень уж далекое Тридцатые годы, британский мандат в Палестине На главных улицах нередки автомобили, в гостиницах есть электричество -десятки ламп! Но кварталы Меа Шеарим, как известно, противятся прогрессу и за это наказаны водопровода нет, таскают ведра от колонки А молоко для детей кипятят на керосиновых плитках Кстати, в шхуне "Шаарей хесед", несмотря на близость к полудню, нет еще ни того, ни другого. Я имею в виду молоко и керосин А почему? Гадать не надо, высунь голову в окошко и увидишь, как "газник" (продавец керосина), реб Леви-Ицхак Ледерман, затеял на углу ученую беседу с "милх-геером" (разносчиком молока), которого зовут реб Бецалель.

Ох, реб Бецалель! Ой, реб Бецалель... Сколько ученых мужей краснели и каялись потом из-за того, что приняли тебя поначалу за обычного "баал мелуха", то есть "а простер менч", работягу... Обитатели "Шаарей хесед" помнят, как проезжал мимо их шхуны в автомобиле (!) ученый муж, гаон рабби Аарон Котляр. Кто-то из почтенных лиц, сопровождавших его, указал рукояткой трости в окошко:

"Пусть рабби обратит внимание на здешнего молочника. Он-таки умеет заглянуть в книгу..."

Что-то в душу у гаона стукнуло. Он попросил остановить машину и вышел взглянуть на ука­занного молочника. Его глазам предстал худой сутулый еврей с морщинами, бежавшими от носа круто вниз и прятавшимися в спасительной бороде. На нем было невообразимой расцветки зимнее пальто с брызгами молока и этим же молоком насквозь пропитанное. Он толкал тележку с тяжелыми бидонами. Гаон вежливо обратился к нему:

- Можно ли мне спросить у вашей чести что-нибудь из Торы?

- А что именно? - поинтересовался реб Бецалель, и в его глазах с приспущенными веками пробежал огонек.

- Назовите сами то, что вы учили недавно, или то, что вам запомнилось...

- Нет никакой разницы! - нетерпеливо воскликнул молочник и взялся за ручки тележки. Но ее колеса не двинулись с места. В течение пары добрых часов беседовали гаон и молочник, не замечая, что солнце давно рассталось с зенитом, а хозяйки квартала, почтительно стоя у дверей и окон, уже почти расстались с надеждой, что будет у них молоко сегодня.

В коллективной памяти квартала хранится предание, что в ту встречу молочник и гаон по­вторили и обсудили все комментарии "баалей Тосафот" к большому сложному трактату "Евамот".

Молоко они потом все-таки получили, подкисшее, правда, так что пришлось делать из него прос­токвашу или творог.

Однажды несколько ученых и уважаемых евреев подступили к молочнику и сказали ему с укоризной:

- Ах, рабби Бецалель, не пора ли поменять вам вашу шляпу? Она уже совсем обветшала, да и запах от нее...

Он пожал плечами:

- Я ведь продаю молоко не только у нас, но и в Рехавии. А там женщины взяли моду выбегать ко мне за молоком в халатах, не совсем чтобы очень скромных... Тогда я обмакнул свою шляпу в бочку с жиром, и это помогло. Теперь они вы­ставят бидончики на улицы, а сами сидят по до­мам, носа не кажут...

Он спал с веревкой, привязанной к ноге, конец которой свисал за окошко. Незадолго до рассвета его товарищ по учебе, ребЛеви-Ицхак, "газовщик", подходил к окну, дергал за веревку, и наш молочник просыпался. Так было условлено между ними, чтобы не будить детей. Однажды реб Бецалель устал больше обычного и не проснулся,пока то­варищ, отчаявшись, не рванул веревку изо всех сил, так что молочник прокатился по полу до самого окошка...

Ни в коем случае Бецалель Гольдштейн не был чудаком. Но он и не старался держать себя в струне, а потому все время выпирал из общего ряда. Один ешиботник, столкнувшись с ним на перекрестке, крикнул в шутку: "Ну, что вы можете мне сказать о таком-то и таком-то месте в Талмуде?.." Реб Бецалель поставил тележку с бидо­нами на обочине, взял юно­шу под руку и повел его во­круг шхуны, читая нужную страницу на память, словно она лежала раскрытая пе­ред ним, и объясняя,как комментировал это строки один мудрец, что возражал ему другой. И так один круг; другой и третий. Колодец познаний молочника, похо­же, не имел дна. Он гово­рил о себе: "Во мне сгорел шкаф с книгами..." Намек был на то, что в былые вре­мена он помнил гораздо больше.

В семье реб Бецалеля было немало горя, болез­ней и нищеты, а они, как известно, ломают ячейки памяти. И что тут можно сделать? Реб Бецалель знал, что. Он заходил в синагогу, подходил к шкафу, где хранились свитки Торы, и плакал, пока не вспоминал забытое.

В этом плаче ощущалась твердая вера, что каждый из нас до последней клеточки мозга замкнут на огромную, больше этого мира, си­стему, имя которой - Б-г. Он плакал - и вспоминал.

Со своей огромной эрудицией и во всегдашнем замызганном пальто он, вместе с другими евреями, явился с визитом к новому главе рав­винского суда Иерусалима раву Бангису. Пока раздавались взаимные при­ветствия, молочник взял ка­кую-то серьезную книгу, пе-релистал ее и заметил:

- Сюда закралась ошибка. Или печатник виноват, или сам составитель.

- Ого! - воскликнул рав Бангис. - Да вы знаете, кто эту книгу написал?! Креп­кую спину нужно иметь, что­бы обвинять такого чело­века...

Молочник протянул ему раскрытую книгу. Раввин взглянул и увидел,что стран­ный гость прав. Потом, ос­тавшись с близкими знако­мыми, глава раввинского суда дал волю чувствам:

- Как, как могу я занимать свой пост, если в этом городе каждый молочник - светоч Торы?!

Он преувеличивал. Реб Бецалель не был каждым. Он, с его острым умом и познаниями, мог бы преподавать в еши-вах или занимать еще более важный пост. Но он предпочитал быть молочником. Рабби Авраам Карелиц, известный под псевдонимом "Хазон иш", сказал как-то:

- Мне известно, что в шхуне "Шаарей хесед" живет один "ламед-вавник", скрытый праведник... Люди начали гадать: кто бы?.. Многие пока­зывали на реб Бецалеля. Другие возражали: "Ламед-вавник" должен скрываться, а наш молочник делает все в откры­тую.. "

Кто из них прав, мы не знаем Скажу одно - если молочник не был "ламед-вавником", тогда его работа по обузданию себя, его искренность стоят больше.

Во время войны за Независимость пушки Арабского легиона обстреливали еврейские кварталы. Реб Бецалель сидел в бомбоубежище и учился, забыв про все В нескольких сотнях метров от него бойцы Хаганы, распластавшись на камнях, ждали, когда броневики легиона сунутся в еврейский район города, чтобы встретить их бутылками с зажигательной смесью и оче­редями пулемета. Эта встреча состоялась быстрей, чем они предполагали Несколько машин за­горелись, арабы повернули обратно. Все в мире связано. Есть связь между учебой реб Бецалеля и тремя перевернутыми броневиками.

Победителей арабов встречали криками "ура". Реб Бецалель, никем особо не примеченный, толкал и толкал свою тележку с молоком Он грезил наяву, как ночью, когда все заснут, он на цыпочках подойдет к столу и раскроет книгу .

Бунт в пролетке

Эту историю рассказывал хахам Менаше Хабо из иерусалимского квартала Катамон

В старые времена не было здесь всех этих лакированных автомобилей, да и дорог хороших не было. Но народ здешний заполняет базары спозаранку, и торговец -если он хороший торговец - должен приложить все силы, чтобы у него на прилавке лежал новый и добротный товар.

Как делали? Нанимали извозчика и ближе к вечеру катили на нем к морю, в порт Яфо. А потом, купив на складах нужные вещи и припасы, загружали ими пролетку и отправлялись ночью в обратный путь, в Иерусалим, чтобы поутру начать торговлю.

С одним купцом приключилась странная история. Он переживал, что потратил много денег, волновался, хорошо ли пойдет новый товар. От всего этого беспокойства он задремал на рассвете, придерживая рукой мешки с покупками. Извозчик тоже устал и тоже хотел вздремнуть - но кто же тогда будет щелкать кнутом и тянуть за вожжи? С горя зашевелились в его голове глупые, ни на что не похожие мысли.

"Сколько можно все это терпеть? - думал извозчик. - Купец, этот бездельник, храпит на мешках с добром в своем шелковом халате, а я должен трястись на козлах, любуясь хвостами лошадей... И так всю жизнь? Нет и нет! Держитесь, богачи!.."

Извозчик сказал "тпр-ру" лошадям, вытащил купца из пролетки и взял его за горло.

- Живо снимай свой халат и надевай мою мешковину! Теперь ты извозчик, а я купец! А скажешь нет - тут же столкну тебя с обрыва!

Бедный купец залез на козлы и стал править лошадьми. А сияющий бывший извозчик развалился на заднем сиденьи и бормотал, прикрыв глаза.

"Как жаль, что я раньше не догадался уст­роить такой переворот! Ну ничего. Теперь буду сидеть в кофейне целыми днями с та­кими же богачами, как я сам, и обсуждать, что сказал султан английскому королю и что тот ему ответил."

Под эти сладкие мысли бывший извозчик задремал, а когда проснулся, то увидел, что пролетка стоит у до­ма судьи, а бывший ку­пец зовет стражников:

- Эй, спасите, помо­гите! Этот человек отнял у меня одежду и товар!

Дожевывая завтрак, выбежали стражники и поставили обоих перед судьею. Бывший купец рассказал, как было де­ло Но бывший извозчик не растерялся.

- Ничего подобного! -крикнул он так, что задрожали стены - Это я, я настоящий купец! Видите, шелковый халат сидит на мне как раз впору, словно я в нем родился! А ты, мошенник, ступай к своим лошадям!

Тамошний судья был умен. Поэтому он сказал:

- Некогда мне вникать сейчас в ваши скло­ки. Сидите здесь и ждите Когда надо, я по­зову.

Бывший купец и бывший извозчик уселись рядом и от усталости вскоре задремали. Когда судья заметил это, он вдруг заорал:

- Эй, извозчик!

Сколько можно тебя ждать!

- Я здесь, господин! - воскликнул человек в шелковом халате, вы­рывая у своего соседа кнут - Повезу вас хоть на край света!

- Меня везти не на­до, - нахмурил брови судья - А вот этого куп­ца ты отвезешь туда, куда он скажет! Только перед этим верни ему его одежду и товары.

Извозчик повесил го­лову. Так закончился бунт в пролетке.

Снег на улицах

Рабби Арье Левин был известен всему Иерусалиму. Не своей ученостью - кого этим удивишь в Святом городе, - а тем, что готов был прийти на помощь любому человеку, по­павшему в беду. Даже нерелигиозным. Даже еврейским под­польщикам, сидящим в английской тюрьме.

Однажды к нему пришел еврей, который срочно нуждался в денежной ссуде. Рав Левин должен был получить зарплату вечером, а его знакомый просил о помощи утром. Что делать? Отправился рабби к одному лавочнику, торговавшему на рын­ке "Махане Егуда", и спросил у него 50 лир до вечера, и "сдел­ка" состоялась.

В тот же день, вещь нечастая, в Иерусалиме выпал глубокий снег. Калош у рабби не было, валенок, как вы понимаете, то­же. Сказал он жене.

- Ну что я пойду отдавать долг в такую даль и наверняка промочу ноги. Отдам деньги завтра, когда снег растает, а?

Это самое "а?" испортило все дело. Жена рабби Арье, такая же строгая к себе женщина, как ее муж, отвечала:

- Нет! Человек должен всегда держать свое слово. Если ты обещал вернуть долг сегодня, значит, отправляйся в путь...

И рав Левин подчинился. Долго шел он по крутым и извилистым здешним улочкам, поскальзываясь и останавливаясь пере­дохнуть. Когда добрел он наконец до дома лавочника, то ус­лышал, как из-за неприкрытой двери раздаются голоса...

Супруга лавочника: С чего взбрело тебе одалживать эти пятьдесят лир, которые нам позарез нужны сегодня?! Тем бо­лее, в наши времена, когда у всех в карманах шаром покати...

Сам лавочник: Не шуми! Всем известно, что рав Арье всегда выполняет свои обещания!.

В эту минуту предмет разговора постучался в дверь. Супруга лавочника встретила его смущенными улыбками и запричитала.

- Ах, рав Левин, рав Левин¹ Ну для чего вам нужно было мо­чить ноги, добираясь в такую даль? Разве нельзя было отдать деньги завтра?

Рав Левин пожал плечами, вернул деньги и шагнул назад, в темноту, мочить ноги дальше.