Во мраке Российской ночи

 

(из книги воспоминаний раввина Аарона Хазана)

В 60-е годы в Москве я познакомился с реб Ароном Хазаном. Сегодня ему 89 лет. Он живет в Бней-Браке. Уже в Израиле мы с ним, в 80-е годы, исколесили почти всю страну. И о чем бы он ни говорил – о праздниках, о заповедях, об истории, о традиции, – р. Арон своей простотой, ясностью завораживал слушателей-олим. Дай Б-г ему много лет жизни!

Мало известно о подробностях другой Катастрофы, постигшей еврейство на территории СССР, начиная с двадцатых годов прошлого века, Катастрофы, в ходе которой миллионы евреев были уничтожены духовно, а тех, чей дух не удалось сломить, истребляли в прямом смысле этого слова. Коммунисты объявили войну Самому Всевышнему – и, конечно же, – сынам избранного Им народа, сохранившим Ему верность и выполнявшим Его заповеди. Тех, кто пережил эту Катастрофу, продолжая в те годы исполнять законы Торы и в том же духе воспитав своих детей, осталось очень немного. К их числу относится и автор публикуемых воспоминаний.

В Талмуде сказано, что, вынуждая еврея согрешить, дьявол наносит ему еще больший вред, чем если бы он попросту уничтожил его физически, поскольку убийца лишает человека только этого мира, а совратитель – двух миров: и этого, и грядущего. Ибо чего стоит жизнь в нашем мире без служения Создателю?

Удивителен тот характерный для Катастрофы евреев СССР, о которой идет речь, факт, что первые их палачи сами были евреями. Наиболее злейшим и беспощадным врагом религиозного еврейства стала печально знаменитая Евсекция – еврейская секция ВКП(б). Уже два тысячелетия хорошо известен тип еврея-выкреста, еврея-антисемита, патологически ненавидящего свой собственный народ. Однако после революции в Российской империи произошло беспрецедентное в еврейской истории событие: религиозно-общинная жизнь сынов Израиля была упразднена усилиями внуков великих европейских раввинов. Один русский коммунист писал в двадцатые годы: «Я бы хотел, чтобы русские врывались в церкви с таким же рвением, как наши еврейские товарищи врываются в синагоги в Судный день!».

Впрочем, в совершенно абсурдной и ирреальной советской действительности времен сталинщины Всевышний не раз проявлял Себя в качестве мстителя: палачи очень скоро разделяли участь своих жертв. В тридцатые годы Евсекция была ликвидирована, а ее члены были либо расстреляны, либо сгинули в лагерях.

В самые первые годы террора жертвами большевиков стали, прежде всего, руководители йешив, раввины, меламеды и главы еврейских общин. Евсекция добивалась их ареста по ложным обвинениям во всевозможных преступлениях, и на суде их участь была решена. Некоторые из этих людей были брошены в тюрьму, где скончались от пыток, других высылали в Сибирь, откуда никаких известий о них больше не поступало. Все еврейские общины жили в постоянном страхе.

Родителей, отказывавшихся посылать своих детей в государственные школы, сперва штрафовали. Если же они проявляли упорство, их судили и приговаривали к тяжким наказаниям. В конце концов почти все были вынуждены смириться. Повсеместно открывались новые школы с преподаванием на идише (точнее на его новой, выхолощенной версии, изобретенной большевиками), задача которых заключалась в прививании еврейским детям марксистской идеологии. Однако многие религиозные евреи предпочитали отправлять своих сыновей и дочерей в русские и украинские школы, где основной мишенью для нападок и издевательств было христианство, а не иудаизм.

Установив полный контроль над системой просвещения, власти промывкой мозгов добились своего. Дело дошло до того, что дети из религиозных еврейских семей доносили властям на своих родителей. Среди прочих новшеств, введенных правительством, был новый календарь. Неделя состояла теперь не из семи, а из шести дне&— Предприятия и школы пять дней работали, а в шестой закрывались. Учащиеся таким образом, были вынуждены нарушать пять суббот из шести. Впрочем, даже выходные дни отводились для добровольно-принудительных работ, в которых участвовали и дети, и взрослые. Называлось это – «субботник».

Каждый день в школах выделялось особое время для идеологической обработки подрастающего поколения. Учитель, обращаясь к классу, говорил: «Ну-ка, все вместе скажем: «Б-же, пошли нам конфет!»». Дети послушно повторяли эти слова. «Ну что, – спрашивал педагог, – кто-нибудь получил конфетку?» – «Нет!» – «Так есть Б-г или нет?». Все хором отвечали: «Нет!». Тогда учитель призывал: «А теперь все дружно скажем: «Ленин, дай нам конфет!»». Класс повторял это, и тут же открывалась дверь и вносили пакет с конфетами.

За короткое время религиозных евреев практически не осталось. К концу тридцатых годов уже почти никто не соблюдал законы субботы, семейной жизни, кашрута, перестали делать обрезание новорожденным. Евреи, особенно молодые, боялись принимать участие в общественных молитвах. Молодежь не пыталась сопротивляться режиму и в конце концов вливалась в ряды его сторонников. Именно об этом говорил Рамбам: «Человек по своей природе следует за окружением. Поначалу его грехи являются вынужденными, но впоследствии он уже грешит сознательно».

Когда мне исполнилось девятнадцать лет, я стал лихорадочно искать работу. Без работы мои шансы остаться на свободе были минимальными: меня либо посадили бы в тюрьму как тунеядца, «паразита», либо выслали в Сибирь. Но всюду, куда я обращался по поводу трудоустройства, мне неизменно отказывали. В конце концов мне подыскали место на кирпичном заводе. Работа была необычайно тяжелой, технология – примитивной, зарплата – мизерной. Поскольку никто больше в городе не хотел этим заниматься, меня туда взяли.

Теперь я мог ощутить на собственном опыте, насколько горькой была доля наших предков, трудившихся в Египте днем и ночью над лепкой кирпичей из глины. С детства родители внушали мне, что я принадлежу к роду раввинов и мое будущее – изучение Талмуда и кодекса законов «Шулхан арух». Вместо этого я был вынужден заниматься тяжелым физическим трудом ради куска хлеба и слабого шанса остаться на свободе. И еще ради возможности соблюдать субботу, что было страшным преступлением в глазах большевиков.

Большинство жителей города, в особенности мои ровесники, считали меня сумасшедшим. Частенько приходилось мне выслушивать примерно следующее: «Мы желаем тебе добра, а ты сам себя губишь! Ведь всю жизнь так и будешь делать кирпичи! А в конце концов тебя и в субботу заставят работать. Не лучше ли тебе поступить в университет, приобрести престижную профессию, как это делают все сыновья раввинов?».

Мне нечего было на это возразить, поскольку доброжелатели были правы. Один раз я встретил своего друга детства, Боруха. Он сказал мне:

– Оглянись вокруг! Ведь кроме тебя практически никто уже не соблюдает заповеди, особенно наши сверстники. Ты думаешь, что тебе позволят остаться единственным религиозным евреем в этой стране? Посмотри, на что только не идут люди, чтобы иметь приличную работу! О чем думаешь ты?

– Но ведь были революционеры, которые пожертвовали жизнью ради победы коммунизма, – ответил я Боруху. – Почему бы мне не отдать свою жизнь ради Торы?

– Они-то, по крайней мере, войдут в историю, – сказал он.

– Ну так и я войду в историю как последний религиозный еврей в стране Советов! – заявил я и уже серьезно добавил: – Но я верю, что, с Б-жьей помощью, еще тысячи евреев останутся верными Всевышнему. Потому что такое уже не раз происходило с нашим народом. Мой отец как-то привел объяснение одного стиха из книги пророка Михи от имени ребе Йоэля из Звиля. Там говорится: «…из Шитима в Гильгаль, и увидишь ты милостивые деяния Всевышнего». Возникает вопрос: почему эти два места, Шитим и Гильгаль, упомянуты рядом? Шитим был местом нравственного падения евреев, которые стали грешить там с мидьянитянками. В Гильгале же евреи, напротив, достигли духовной вершины: именно в этом месте они вошли в Эрец-Исраэль и обновили союз со Всевышним. Ответ таков: взлеты и падения повторяются на протяжении всей нашей истории. Даже из самых глубин скверны мы можем выкарабкаться и воспарить к духовным высотам. Да удостоит нас Б-г вновь увидеть наше возрождение!

Борух выслушал все это, мрачно глядя в сторону. Но при прощании я уловил в его глазах понимание и скрытое сочувствие. Он, кстати, выжил во всех потрясениях двадцатого века и ныне соблюдает заповеди.

В 1932 году большевики стали закрывать синагоги. В нашем городе это было поручено партийцу по имени Леня. В канун месяца адар десять религиозных евреев постились, умоляя Всевышнего расстроить планы властей. Вскоре после этого Леня собрал всех прихожан в синагоге, где обратился к ним с пламенной речью о необходимости переоборудовать дом молитвы в театр. Предложение было поставлено на голосование и поддержано подавляющим большинством голосов. Нолсак велика была щниарадость, когда буквально на еле -дуЯЩии день агенты ГПУ арестовали Леню по какому-то обвинению и, усадив на телегу, выставили на всеобщее обозрение на базарной площади! После этого публичного позорища его куда-то увезли, и мы никогда больше не слышали о нем. Никто не спрашивал, почему удача вдруг улыбнулась нам хотя бы на мгновение. Но по чистой случайности мне стала известна подоплека случившегося.

Начну с того, что иногда я приходил на могилу своего деда, чтобы излить там все слезы, скопившиеся во мне. Однажды я нашел на его могиле кирпич, на котором были выцарапаны слова, которые невозможно было разобрать. Кто же это побывал на могиле деда, и зачем он оставил там этот кирпич? Немного позднее я рассказал о своей находке раби Моше Манятинеру, одному из старых хасидов Трискер Ребе.

– Да ведь это мой кирпич! – воскликнул он и поведал мне вот какую историю: – До революции я жил в Манятине, в трех километрах от Красностава. Земля, на которой стояло местечко, принадлежало одной помещице, графине. Эта женщина ненавидела меня и буквально травила. В какой-то момент я нонял, что больше не могу терпеть ее издевательства, поехал к Ребе и попросил его помолиться Б-гу, чтобы Он избавил мнея от преследований злой помещицы. Ребе ответил мне: «Сделай то, что я тебе скажу, но так, чтобы никто об этом не знал. Возьми кирпич и нацарапай на нем гвоздем имя графини и ее матери. В четверг вечером, когда будешь печь субботние халы, положи этот кирпич в печку и мысленно сосредоточься на словах Кабалы. И Всевышний тебе поможет». После этого Ребе сказал мне, какие именно отрывки из книги «Зогар» надо при этом вспоминать. Я в точности исполнил его указания. Пока жена месила тесто, я, стоя у печи, мысленно произнес указанные мистические фразы. Вдруг раздался громкий стук в дверь. Это был слуга графини. «Мошка, графиня заболела. Дай мне уксуса, чтобы сделать ей массаж». Я дал ему уксуса, л он сразу же ушел. На следующее утро графиня умерла. Сейчас мне пришло в голову проделать то же самое с этим негодяем Леней. Я взял кирпич, написал на нем имена его и его матери и… остальное тебе известно.

Он добавил, что Трискер Ребе велел ему не выбрасывать кирпич, а отнести его на кладбище и положить на могилу какого-нибудь знаменитого праведника или мудреца. Так и поступил реб Моше и в первый раз, и во второй, избрав теперь могилу моего деда, благословенна память о нем.

…После свадьбы мы с женой переехали в Одессу. Шел тридцать седьмой год. На новом месте я тоже никак не мог поначалу найти работу – мне везде отказывали, ибо кадровики сразу же распознавали во мне религиозного еврея. Наконец, я решил научиться переплетному делу. Работая переплетчиком, можно было соблюдать субботу. Поскольку ни одно учреждение не могло обеспечить переплетчика постоянной загрузкой, один мастер обслуживал сразу несколько учреждений. Таким образом у переплетчиков был свободный график работы, и потому многие евреи, соблюдавшие заповеди, избирали эту профессию. Вскоре и я ее освоил.

В один прекрасный день в подвал конторы, где я работал, вдруг явилось мое начальство в полном составе: пятнадцать человек, и все – евреи.

– Зачем ты носишь бороду и пейсы? – набросились они на меня. -Ты что, не знаешь, что сейчас сажают врагов народа, а среди них полно религиозных евреев? Товарищ Сталин ясно сказал: «Кто не с нами, тот против нас!».

Один из них достал ножницы и потребовал, чтобы я немедленно состриг бороду.

– Да, я верю в Б-га, – ответил я им, – но не занимаюсь политикой и не бунтую против властей. Я простой человек, зарабатываю на жизнь честным трудом. Никогда в жизни я не стриг бороду и не собираюсь делать это сейчас.

Остричь меня силой начальники все же не решились,..

В том году сталинские чистки приобрели особый размах. Карательные органы под руководством Ежова свирепствовали по всей стране. Люди жили в постоянном страхе, каждую ночь ожидая стука в дверь, но особенно уязвимыми чувствовали себя религиозные евреи. Обвинения были стандартными: террористы, враги народа, троцкисты, сионисты, контрреволюционеры, вражеские лазутчики.

Среди тех, кого власти считали особо опасными врагами, оказались, по иронии судьбы, члены Евсекции. Они разделили участь своих жертв, погубленных ими десятилетием раньше. Одним из них предъявляли обвинения в сионизме, другим – в шпионаже в пользу Германии. В очередной раз подтвердилась мудрость сказанного в Талмуде, в трактате Сота: «Тот, кто льстит злодею, рано или поздно станет его добычей».

Однажды я возвращался домой с работы в автобусе. Всю дорогу с меня не спускал глаз какой-то мужчина средних лет с орденом Красной Звезды на груди. Он вышел из автобуса на той же остановке, что и я, остановил меня и спросил:

– Ты что, веришь в Б-га?

– Да, – ответил я.

– Фашист! – заорал он. – Ты же произносишь в своей молитве «посылающий спасение царям»! Ты хочешь, чтобы в России снова был царь?!

Вокруг нас собралась толпа.

– Что вам надо от меня? – пробормотал я, дрожа от страха. – Оставьте меня в покое.

Я повернулся и пошел, ожидая, что он сейчас схватил меня и сдаст энкаведешникам. К счастью, он не стал меня преследовать.

В феврале тридцать восьмого года мы узнали, что в Бердичеве арестовали Шолома, брата моей жены. Через несколько недель была посажена в тюрьму группа одесских раввинов, среди которых был другой ее брат, Авром.

На следующий день я услышал разговор двух рабочих:

– Ты слышал, что произошло этой ночью? Всех раввинов в городе пересажали!

– За что?

– За контрреволюцию. Прикидывались святыми, а сами шпионили в пользу Англии, Теперь получат по заслугам!

Я не стал вмешиваться в их разговор. Но в сердце своем воззвал: «Властелин мира! Прости меня, что я не сказал ни слова в защиту этих праведников!». И до, и после этого мне часто приходилось выслушивать самую грязную клевету в адрес религиозных евреев. Но я никогда и рта не открыл в наше оправдание – молчание было нашей платой за свою свободу, которую так легко было потерять.