Высокое напряжение

Герои детективов скучны, уж больно много у них мускулов. Сюжеты повторяются. Как ни крути, а ведь именно герцог укокошил свою тетеньку, поскольку она догадалась, что закопано в садовой клумбе (другая тетя).

Но Всевышний неповторим, еврейские души неповторимы. И поэтому сюжеты судеб ошеломляют, их ни выдумать, ни предугадать нельзя. Герои рядом. Иногда без мускулов, но герои. Они по-настоящему умеют побеждать. И мы у них чуточку поучимся.

Там, где правил эмир

(драма в письмах)

Во второй половине XIX века войска русского царя, глотая пыль и мучаясь от жажды, завоевали Среднюю Азию. В результате возник управляемый военной администрацией Туркестанский край и новый вассал России — Бухарское ханство. Русский медведь оказался в парадоксальной ситуации Евреи, которых он меньше всего жаловал, оказались той группой населения, которая больше всего радовалась новой власти. Там, где простиралась власть «белого царя», они были уравнены в правах с мусульманами и уже не должны были, склонив голову, принимать две уве­систые пощечины, которыми сопровождалась уплата «джи-зы», подушного налога. Но там, где правил эмир… Вот отрывок из письма бухарской еврейки Ай-Бипши Якубовой военному губернатору Сыр-дарьинской области: «Вам, ваше превосходительство, может быть, незнакомы роковые для евреев слова «слава Б-гу, я мусульманин…» Этих слов страшится в Бухаре каждый еврей, в чем-либо провинившийся, если присутствующие мусульмане усмотрят малейшее, по их мнению, оскорбление их религии. Тогда один исход — или ведут к «кушбеги», и он, по засвидетельствованию трех присутству­ющих мусульман, приступает к немедленному повешению, или собравшаяся толпа пред­лагает в ее присутствии произнести «слава Б-гу, я мусульманин» и тем «искупить» свою вину. По принятии таким порядком мусуль­манства вся семья «новообращенного» объ­является также принявшей мусульманство и передается мулле для наставления в вере и обрядах…» Чернильные строки старых писем давно выцвели, но между ними по-прежнему про­ступают слезы и кровь. Вот какая история приключилась сто лет назад в благословенной Бухаре…

Двое евреев, нарушив предупреждение Галахи, отправляются пировать в компании нескольких мусульман. На пиру присутствовала некая танцовщица. Был ли у бедолаг с ней близкий контакт или нет — история умалчивает. Но стражники бухарского эмира, которые вор­вались в дом (кто же их позвал?), не разбирались долго. Правоверные сотрапезники получили дежурную порцию палок и назавтра оказались на свободе. А евреям предъявили обвинение в прелюбодеянии с мусульманкой.

За это полагалось расстаться с головой… Или, скажи, что торговец из Мекки — он твой пророк. Один из евреев так и сделал, а другой, Давид Исхаков, отказался. Великодушный эмир заменил ему смертную казнь пожизненным заключением в подземной тюрьме. Жена Исхакова, Мирьям, по счастью, является до­черью российского подданного, купца первой гильдии Абдуррахмана Колонтора, — и она пишет туркестанскому генерал-губернатору душераздирающее письмо, где просит помочь освободить ее мужа, который находится в зиндане уже восемь лет.

Губернатор тронут. Он просит политического агента в Бухаре действительного статского советника Игнатьева разобраться в этом деле. Приходит бесстрастный ответ, что факты соответствуют истине и что указанная Мирьям уже не раз обращалась к нему с прошениями, однако политическое агентство «не считало удобным вмешиваться в это щекотливое дело…»

Ответ достоин русского чиновника, мысль которого парила высоко, между императорской короной и собственным весьма приличным жалованием. И где уж помнить о судьбе маленького человека! Тем более иноверца, который даже на принят в российское граждан­ство…

Но… Велик еврейский Б-г! В его руках сердца народов, и если что отмолено Наверху, то внизу исполняется. Губернатор Туркестанского края А.Вревский наложил на письме Игнатьева следующую резолюцию:

«Шариат не ограничивает власть эмира оказанием милости преступникам… Вось­милетнее заключение в зиндане Исхакова можно считать достаточным за совершенный им проступок. Такую твердость можно лишь отнести к его прекрасным нравственным качес­твам…»

Шестеренки власти закрутились, нажимая одна на другую, и в результате эмир кивнул чалмою, а Давид, глотая свежий воздух и ослепительный нормальный свет, вновь увидел свою Мирьям…

Приятно рассказывать истории с хорошим концом. Были, наверное, и другие. Лучше нам не помнить о них.

Исповедь арийца

Генерал-майор Хеннинг фон-Тресков обладал всеми качествами настоящего арийца: хладнокровный, смелый, упорный в достижении цели. Однако сама цель эта была, мягко говоря, непроста: фон-Тресков собирался уничтожить Гитлера Он принял участие в заговоре Штауфенберга в 1944 году. Когда покушение на фюрера провалилось, генерал-майор понял, что счет идет на дни, если не на часы: его имя неизбежно всплывет во время допросов. И тогда…

Машина генерала мчалась к линии фронта. Пыль, июльская жара. Окопы русских виднеются на склоне. Оставив сопровождающих, фон-Тресков с доверенным адъютантом выходят за линию немецких траншей, на ничейную землю. Священника нет, генерал исповедуется перед адъютантом:

— Они скоро узнают про меня и постараются вырвать из меня имена наших товарищей. Чтобы предупредить их, я должен пожертвовать жизнью… Я предстану перед Б-гом и буду отвечать за все свои поступки и проступки. С чистой совестью могу сказать, что боролся против Гитлера… Б-г однажды обещал Аврааму пощадить Сдом, если там найдется хотя бы десяток праведников. Надеюсь, что наша борьба убедит Его пощадить и сохранить Германию… Мы не жалуемся. Тот, кто присоединился к Сопротивлению, поставил на карту свою судьбу. Достоинство человека в том, готов ли он пожертвовать жизнью ради того, во что верит…

Генерал фон-Тресков подорвал себя ручной гранатой. Слова его исповеди с течением времени стали известны почти каждому немцу. Кто-то считает фон-Трескова трусом или предателем. Кто-то верит, что он отмолил у Б-га свою грешную страну.

Четыре патрона

С фотографий на нас смотрит еврейский юноша с совершенно лицейским выражением лица: много устремлений, мало жизненного опыта. Саша Городницкий, будущий ученый, будущий песенный бард. Все мы помним это: «На материк, на материк ушел последний караван. ..»Об ту пору Саша полу­чил повышение — он стал начальником геофизической партии, искавшей руду в районе Игарки. Тайга, ветра, песни у костра, зеки после лагеря.. А дальше вот что.

«Неподалеку от нас, ниже по течению реки Сухарихи, стояла большая производственная разведочная партия Красноярского геолого-управления, в которой было около десятка геологов и шесть десятков буровиков, большей частью из бывших зеков, людей пьющих и от­чаянных. Женщин у них в партии не было совсем, и поэтому, бывая у нас по-соседски в гостях, они, и прежде всего, бригадир буровиков — огромного роста детина, которого все звали просто Федя, положили глаз на нашу лаборантку Нину Козлову, отличавшуюся высокой грудью, кокетливой улыбкой и пышными светлыми кудрями

В конце августа во всех геологических партиях в те поры шумно и пьяно отмечали Всесоюзный день шахтера — собственного дня тогда у геологов еще не было. Как раз накануне основной отряд геофизиков из нашей партии отбыл на соседнюю речку Гравийку, чтобы начинать там новый полигон В старом лагере кроме меня остались только старик-повар, один молоденький практикант и Нина Козлова, занимавшаяся вычерчиванием какой-то отчетной карты. Мы не знали, что к нашим соседям по случаю праздника завезли самолетом из Игарки десять ящиков спирта.

Вечером того же дня до нас донеслись бес­порядочная ружейная пальба, рев тракторов, и в небо над лесом одна за другой взлетело нес­колько ракет. «Гуляют ребята,» — равнодушно, хо­тя и не без зависти, произнес старик-повар и, постукивая деревянной ногой, на которую сменил свою на каком-то лесоповале, отправился спать Посреди ночи я неожиданно проснулся в своей маленькой холодной палатке от явственного рокота трактора. Выйдя из палатки и поеживаясь от предутреннего холода, я заметил в рассветных сумерках приближающийся трактор, к которому были прицеплены большие тракторные сани. На санях размахивала руками и орала что-то бессвязное пья­ная орава. Увидев меня, все об­радовались и радостно засви­стели «Саня, — заорал появив­шийся из кабины трактора Федя, — ты не бойся нас, мы тебя не тронем. Только Нинку нам выдай — и все. А то мужички мои без баб сильно оголодали».

И тут, как назло, из-за моего плеча вынырнула неизвестно откуда возникшая Нинка. До нее явно дошел смысл сказанного. Она побледнела и затряслась. «Беги ты в лес куда-нибудь,» -с досадой шепнул я ей, хотя, сказать по правде, и не уверен был, что от той оравы удастся убежать. Трактор тем временем опять неторопливо двинулся к нам. Что было делать? Выдать ее, а потом повеситься?

Я кинулся в свою палатку, где у меня валялся около спальника старый трехлинейный карабин, и, схватив его, судорожно запихнул в пустой магазин случившуюся неполную обойму с четырьмя патронами. Другой обоймы нигде об­наружить не удалось. Махнув рукой, я выскочил из палатки навстречу приближающемуся трак­торному гулу.

Трактор и сани были уже метрах в ста пятидесяти. Увидев меня с карабином, Федя вновь остановил трактор и крикнул: «Ты смотри, не балуй, а то мы тебя самого, жидяра, враз пришьем. А Нинка все одно наша будет» Трактор опять затарахтел и двинулся в мою сторону. Тогда, ошалев от страха, но вспомнив неожиданно давние уроки во­енного дела, я залег прямо перед палаткой и дрожащими пальцами поставил планку прицела на 150 метров, наведя ходившую ходу­ном мушку на лобовое стекло тракторной кабины Что теперь делать, неужели стрелять? И тут опять некстати появилась Нин­ка. Ее зареванный вид с рас­текшейся от ресниц тушью был ужасен. Обезумев от страха, она кинулась ко мне и, обхватив ру­ками, громко стала кричать, ме­шая целиться. Бабахнул выст­рел, и пуля пошла куда-то вверх. Трактор тем не менее остановил­ся. «Ах, ты так, гад? — крикнул снова вылезший Федя — Ну по­годи! Пошли, ребята!» И вся ва­тага, человек пятнадцать, покинув сани, уверенно направилась в нашу сторону. «Беги,» — яростно зашипел я на Нинку, и она, уви­дев вдруг мое перекошенное от страха лицо, ойкнув, скрылась куда-то.

Я залег снова «Стой, стрелять буду,» — каким-то чужим казенным голосом неуверенно крикнул я идущим. «Только попробуй, сука,» — широко осклабясь, ухмыльнулся Федя. И тут, когда до идущих, а шли они плотной кучей, нисколько меня не боясь, оставалось уже метров пятьдесят — не больше, я, вдруг успокоив­шись, старательно прицелил­ся прямо в широкую федину голову чуть пониже его не­изменной, несмотря на лето, ушанки и, задержав дыхание, как учили, плавно нажал на спуск Федя упал. Я даже по­началу думал, что убил его, но, как оказалось потом, пуля только чуть оцарапала кожу на голове и сбила ушанку, а упал он от испуга. Тут же залегли и все остальные и, громко матерясь, начали от­ползать к саням. Они-то ведь не знали, что у меня осталось только два патрона! «Ну, пого­ди! — заорал уже оправившийся Федя — Мы сейчас к себе в лагерь за ружьями смотаемся и тебя, падла, изрешетим. А Нинка все одно наша будет!»

В редеющих уже утренних сумерках затарахтел отъезжающий трактор, волоча за собой сани с матерящимися хмельными пассажирами. Конец этой истории вполне мирный Буровики очухались, опохмелились и приехали под вечер мириться. У Саши Городницкого, может, приба­вилась морщина на лбу. Может, вырос седой волос. С той поры он написал кучу песен, в частности, такие душераздирательные стро­ки:

Не нужны теперь другие бабы,

Всю мне душу Африка сожгла.

Крокодилы, пальмы, баобабы

И жена французского  посла..

О том, как заступался в скучной тайге за женскую честь, Саша не написал Слишком сильное пережи­вание.

Ребе прогоняет колдунов

Юноша по имени Михаэль рос в обычной еврейской семье — небедной, надо полагать, проживавшей в одном из пригородов Парижа Как большинство парней в его возрасте, он примерял на себя разные «одежки» Попробовал быть хабадником, но родным это не понравилось. Тогда Михаэль сделал реверс в другую сторону подружился с ребятами, которые терлись на улице и мечтали о силе и могуществе. Карманных денег из папиного кошелька ему явно не хватало Его приятель выдвинул сумасшедшую идею’ надо стать колдуном. Они знают, как притянуть к себе деньги, как побеждать врагов В одной из бывших французских колоний в Африке есть племя, которое обучает таким вещам — за недорогую плату.

Михаэль загорелся этой идеей, тем более, что она была связана с экзотикой, путешествием и уходом из-под родительской власти. Бешеной собаке сто верст — не конец.. Он наскреб денег, поехал в Африку и провел там несколько лет, время от времени приезжая навестить родных. Членам клана колдунов он понравился, и обучение шло полным ходом. За это время Михаэль «удостоился» второй ступени посвящения На этом этапе железо потеряло над ним власть — ни пуля, ни нож, ни бампер грузовика не могли его коснуться. Михаэль готовился к экзаменам на третью ступень. Достигнув ее, он мог бы ста­новиться невидимкой Это означало: войти в любое место и взять любую вещь .

Но тут он почувствовал, что стоит на краю бездны. Способности и знания, которые он получил, могли помочь ему сделаться законченным злодеем и погубить душу навсегда Юноше захотелось открутить все назад как будто и не было нескольких лет, которые он провел под тропическим солнцем среди таинственных людей. Но — мешало одно «но». Когда Михаэль первый раз появился в племени, его предупредили: в наш круг можно войти, но выйти из него — никогда Михаэль помнил хорошо историю с одним парнем, который учился так же, как и он. Этот человек решил «завязать» Через какое-то время он сгорел в собственной постели, причем никаких следов огня и гари на другой мебели не было. Михаэль находился в состоянии глубокого душевного кризиса. Про­должать путь колдуна он не хотел, а оставить его боялся.

Ему посоветовали обратиться к знатоку Каббалы, в дверь которого стучались многие. Произошла сцена, которая взбудоражила юношу еще больше. Едва он сказал несколько слов, как хозяин дома с лицом, перекошенным от страха, закричал, чтобы домочадцы окружили его и не размыкали круг, пока Михаэль не покинет их дом…

«Поезжай к Любавичскому ребе,» — посоветовал кто-то из знакомых. Михаэль так и сделал. Ока­завшись в Нью-Йорке, он передал секретарю Ребе письмо с описанием своей проблемы и вскоре получил от­вет: обратиться к одному из раввинов в Париже. Наш юно­ша, веря и надеясь, пришел к рабби Гилелю Певзнеру. Тот развел руками:

— Юноша, я никогда не имел дела с колдовством…

— Но Ребе сказал «раввин в Париже». Вы раввин и вы живе­те в столице…

Рав Певзнер задумался. Он вспомнил, как Алтер Ребе, автор Тании, спас одного молодого еврея от колдовского сглаза, вызвав его к Торе, когда читался отрывок «Нет колдовства у Яакова и нет чародейства в Изра­иле…» Рав Певзнер написал эти строки на куске пергамента и наказал Михаэлю никогда с ним не расставаться.

В ту пору Михаэль вдруг почувствовал, что способность защищаться от железа вдруг покинула его. Он мастерски ездил на мотоцикле, но в один прекрасный день руль сам скакнул влево, и юноша врезался в тендер, проезжавший рядом. У Михаэля оказалась сломана рука. Он понял, что это «привет» от членов клана.

Они также слали ему письма из далекой Африки. Рав Певзнер распорядился рвать их, не читая. Но одно письмо, которое француз-почтальон принес после начала субботы, порвать не смогли и положили на балконе. Когда Михаэль пришел домой после синагоги, он вдруг почув­ствовал себя очень скверно. Он шептал колдовские мантры или кричал родителям:

— Голос Африки силен, я обязан вернуться туда! Сразу же после конца субботы надо заказать билет на самолет…

Рав Певзнер, которому на другой день сообщили о случи­вшемся, велел бросить письмо в воду, где колдовство теряет силу. Но предварительно нужно снять с него копию. Это было исполнено. Вот отрывок из этого письма:

«Ты недавно получил привет от нас и долго потом корчился от боли. Мы очень гневаемся на тебя, во-первых, за то, что ты остался должен несколько сотен франков, а также за то, что ты решился оставить наш путь. Знай, что скоро соберутся все старейшины, и мы поднимем тебя на зеркала. У тебя осталось совсем немного времени, чтобы одуматься. Если ты это понял — приезжай не­медленно!»

Михаэль объяснил раву Певзнеру, что есть особый вид колдовства, когда в зеркале видно, что делает тот, о ком думает колдун в данную минуту. Того, кто виден в зеркале, можно избить, ранить, даже убить, не дай Б-г…

Рав Певзнер воскликнул:

— Тебе не нужно ехать в Африку! Ты должен снова полететь к Ребе! Михаэль вздохнул:

— По вашему, если человек соблюдает заповеди Торы, колдуны не могут повредить ему?.. И получил ответ:

— По-твоему, у Ребе не хватит сил справиться с ними?!

После долгих уговоров юноша согласился зака­зать билет в Нью-Йорк. Он думал, что вылетит прямо завтра, но прошла неделя, а Михаэль ни­как не мог расстаться с Парижем. То отменяли рейс, то агент, которому заказали билет, не мог связаться с ним, и так день за днем. «Это колдуны, это колдуны,» — шептал несчастный парень. Рав Певзнер понял, что дело непростое. Он позвонил в Америку, в секретариат Ребе, и попросил, чтобы Ребе дал благословение на благополучную поездку. Оно было получено, и Михаэль, изму­ченный и терзаемый страхами, наконец оказался на «Севен севенти». Длинная очередь течет к Ребе, чтобы получить доллар и благословение. Когда Михаэль оказался перед главой ХАБАДа, секретарь, рав Гронер, сказал: «Это тот молодой человек, о котором рав Певзнер просил напом­нить…»

Глядя на Михаэля, Ребе начал говорить на идиш, а потом перешел на французский:

— Забыть все, что было! Всевышний будет хранить тебя всюду, куда бы ты ни пошел. Потом Ребе добавил:

— Большого успеха тебе, и пусть мы скоро ус­лышим о тебе добрые вести. Мазл тов!

Михаэль поклонился и хотел уйти, но Ребе остановил его и пожелал:

— Пусть у тебя будет кашерный и веселый Песах!

Вскоре Михаэль получил от Ребе записку, где были такие строки:

«Тора обещала: Всевышний будет хранить тебя при выходе и при возвращении с сегодняшнего дня и навек (последние три слова были подчер­кнуты). Необходимо прибавить в строгости и кра­соте соблюдения заповедей…»

Знающие люди говорили, что редкий человек удостаивался такого внимания Ребе и такого ко­личества добрых пожеланий. Или Михаэль ему понравился, или проблема была серьезной…

Михаэль вернулся во Францию. Члены клана колдунов еще какое-то время посылали ему письма и даже слали гонцов, но каждый раз встречали решительное «нет». Через год они замолкли, насовсем.

Вот и вся история. Лишь одна загадка мешает нам поставить последнюю точку: почему Ребе не дал эти благословения сразу? Зачем он заставил Михаэля столько мучиться?

Ответ на этот вопрос дал Аарон, парень из Одессы, который учится сейчас в иерусалимской религиозной школе. Он сказал, растягивая слова:

— Так бы этот Михаэль вдруг еще мог захотеть вернуться к этим колдунам. Шутка ли — можно стать невидимым или тебя пуля не берет. А когда помаешься, то умнеешь. И уже понимаешь, что главное- не это…

Вот теперь можно ставить точку.