Свобода – это, конечно, прекрасно, но где жить? Ленинград исключался полностью. На следующий день после освобождения Ребе газета на идиш «Эмес» («Правда», орган евсекции), вышла с заголовком: «Раввина Шнеерсона – в Соловки или Сибирь!» Не надо было спрашивать, кто стоял за спиной сверх-информированных борзописцев из центральной еврейской газеты. Евсекция и Мессинг!
Пришлось оставить Ленинград и переехать в Малаховку – маленький поселок под Москвой. Но и Малаховка не спасала. Новый арест был предрешен, евсекция через газету «Эмес» открыто взывала к санкциям. «Почему не арестовывают раввина-мракобеса?» – спрашивала одна статейка; «Кто победитель: революция или Шнеерсон?» – вопрошала другая.
Выбора не было: или арест или... уехать навсегда из России? Но возможно ли это? И опять не обойтись без помощи госпожи Пешковой. Впрочем, на этот раз все ее связи в правительственных верхах не могли помочь без поддержки из-за рубежа.
Настало время «тихой дипломатии».
Первая попытка и первый отказ. Заместитель рейхс-канцлера Германии д-р Вайсман приватно встречается с советским послом в Берлине – Крестинским.
– Почему вдруг раввину Шнеерсону понадобилось уезжать из СССР, – пожимает плечами Крестинский. – Из тюрьмы его освободили, не понимаю причин подобной просьбы...
Сконфуженный заместитель рейхс-канцлера встречается с берлинскими раввинами – Гильдсгаймером и Баком. Для прошения о выезде, объясняет д-р Вайсман раввинам, необходим какой-то серьезный аргумент. Пусть формальный, но весомый в глазах советского правительства...
К счастью, это очень просто.
Евреи Франкфурта-на-Майне срочно составляют контракт – приглашение Любавичского Ребе раввином в местную общину. Такой же контракт (причем оба они отнюдь не формальны) готова выслать Рабби Иосифу Ицхаку Шнеерсону еврейская община города Риги.
«Тихая дипломатия» требует специальных посланцев. Из Германии в СССР выезжает уже упоминавшийся депутат Бундестага, д-р Оскар Каган. В его кармане контракт для Ребе и твердая уверенность в быстром решении вопроса о выезде. У д-ра Кагана есть на то основания: он давно, еще с дореволюционных времен, знаком с наркомом иностранных дел СССР Чичериным. А кроме того, имеет личные заслуги перед правительством страны Советов. Когда-то, в пору эмиграции, любимый вождь большевиков попал в немецкую тюрьму. Адвокатом и успешным защитником Ленина был в ту пору д-р Оскар Каган.
Посланцем Риги в Москву выезжает хасид – раввин Мордехай Дубин. У него никаких «заслуг», хуже того – ему отчаянно не по себе в этой поездке. В короткую пору советской власти в Латвии раввин полностью вкусил революционной свободы... из-за тюремной решетки. Его не успокаивает, что он депутат Латвийского сейма, а в бумажнике – сомнительной весомости письмо советского посланника в Латвии с просьбой удовлетворить ходатайство рижской общины.
Единственное, что он может посулить за освобождение Ребе – ускорить подписание торгового договора между Латвией и СССР, поскольку депутат Дубин пользуется значительным влиянием в земледельческой партии – ведущей партии Латвийского парламента. Москва же крайне заинтересована в подписании договора – первого долгожданного дипломатического успеха после разрыва отношений с Англией. Оба посланника приезжают в Москву почти одновременно. Дубин встречается с Доброницким – начальником отдела Прибалтийских стран в наркомате иностранных дел СССР. Доброницкий разговаривает уклончиво – не он решает подобные вопросы, но во время беседы дает понять, что просьба – безнадежна.
Д-р Каган идет к своему старому знакомцу – наркому Чичерину и, при всех своих заслугах «спасителя вождя мировой революции», нарывается на решительный отказ. Личное знакомство ничуть не помогает, Чичерин просто отказывается говорить на эту тему.
Разочарованный и убитый, приходит д-р Каган к Дубину. «Я не понимаю этих людей, не понимаю, в чем дело. Мне больше нечего делать в Москве, и я уезжаю». «Мы обязаны спасти Ребе!» – отвечает Мордехай Дубин и остается.
Рассчитывая на благодарность советского правительства, профессиональный политик, д-р Оскар Каган, был просто наивен. Впрочем, в оправдание ему можно сказать, что в ту пору иллюзий мало кто на Западе понимал незамысловатый принцип «тихой дипломатии»: хищник нехотя разжимает зубы, если предложить ему более лакомый кусок. Д-р Каган приехал в Москву с пустыми руками; договор с Латвией был вожделенно-аппетитен... Советская власть начала торговаться. На следующей встрече депутат Латвийского сейма разговаривает с Доброницким, выражаясь нынешним языком, с позиции силы:
– Насколько мне известно, – говорит Дубин, – вы весьма заинтересованы в торговле с нашей страной. Однако отказываете в нашей скромной просьбе. Боюсь, вы недооцениваете евреев Латвии. Если Любавичский Ребе не приедет в Ригу, вам придется долго ждать подписания договора...
Доброницкий юлит, не отвечает ни да, ни нет, а за спиной переговоров вызывает из Риги советского посла. Надо думать, посол подтвердил слова М. Дубина, потому что Доброницкий внезапно становится добр и покладист. Он готов немедленно вручить выездную визу раввину Шнеерсону, но только ему одному – без семьи.
Прозрачный замысел: мать, жена, дочери и другие члены семьи становятся заложниками. Надежный способ навсегда заткнуть рот опасному свидетелю «коммунистического рая».
Ребе категорически отказывается уезжать без родных и близких.
Доброницкий извивается, как уж на сковороде: он ничего не решает, но должен что-то говорить.
Мордехай Дубин упорно стоит на своем.
В этой истории принимают участие десятки неназванных людей, в том числе, конечно, и госпожа Пешкова. Переговоры тянутся до сентября, пока, наконец, где-то в недрах советского правительства не приходят к выводу – отпустить! (поскольку договор с Латвией дороже).
28 сентября особое совещание наркомата иностранных дел СССР легко подмахивает разрешение на выезд «раввину Шнеерсону и его семье, в сопровождении шести ближайших к нему лиц». Среди подписавшихся – недавно «непреклонные» Чичерин, Литвинов и Доброницкий...
В той стране нет законов, вернее, они действуют до минуты, пока не мешают властям. Так было в трагическом – в истории ареста и освобождения Ребе; и повторилось в комическом – в эпизоде с его библиотекой.
В разрешении на выезд стояло: «с личной библиотекой», а по законам СССР запрещается вывозить из страны какие-либо рукописи или старинные книги без разрешения комитета по делам печати. Совершенно законно, для проверки нескольких тысяч вывозимых книг, на дом к Ребе явился инспектор комитета – весьма образованный и культурный еврей. Увидев библиотеку, с ее манускриптами, книгами прошлых веков и драгоценными рукописями прежних Любавичских Ребе, он только развел руками. Подобные ценности, сказал он твердо, вывозить из Советского Союза запрещено категорически. В жизни не подпишу разрешение на вывоз. Запрещено?!.. Мордехай Дубин отправляется в комитет по делам печати, показывает правительственное постановление о выезде и пометку: «с личной библиотекой». Закон – законом, но как, оказывается, легок обходной маневр! На следующий день приходит другой инспектор комитета, для которого еврейская письменность – полнейшая китайская грамота, и равнодушно описывает загадочные для него книги. Вот это и есть советский закон!