Тусклая лампочка, толстая обогревательная труба вдоль камеры, духота, железо и камень. Железные койки, железный, вбитый в стену, стол, железные решетки, цепи на окнах, за крошечным, в ладонь, окном мощные железные балки, чтобы ограничить обзор и контакт с соседними камерами, железные двери и каменные глухие стены. И невозможная теснота, когда любое движение беспокоит соседа. В камеру-одиночку, сконструированную заведомо без излишеств, втиснуты четверо[29]. Большевики еще не построили новых тюрем в Ленинграде, а старинные, царской поры – не рассчитаны на массовые аресты лета 1927 года.
Трое старожилов камеры номер 160 встретили Ребе приветливо, в дальнейшем относились с уважением и помогали, чем могли. Мы не знаем, кто были эти люди, за что попали в тюрьму и какова их дальнейшая участь, но, судя по некоторым упоминаниям Ребе, они были смертники – как и он. Не случайно на просьбу одного из них «добавить кипяточку», надзиратель бросает: «Нечего тебе обжираться, все равно скоро расстреляют!»
Эти люди (двое евреи, третий русский) были смертельно запуганы, боялись охранников, как огня, о чем можно судить, например, по записанным Ребе колоритным воспоминаниям заключенного С. Но что удивительного, если внезапно отворялся, например, волчок, и тюремщик каркал: «Сегодня ночью укокошили тридцать душ!» Правда или нет – проверить невозможно, но так похоже на правду, что несчастные холодеют.
На Ребе эти запугивания не действовали. В первое же утро он потребовал встречи с начальником отделения.
– В чем дело? – спросил спустя несколько часов начальник.
– Я хочу получить свои тефиллин, – сказал Ребе. – А также прошу срочной медицинской помощи. У меня открытая рана-Начальник посчитал, загибая пальцы, и констатировал, что раньше понедельника о враче и думать нечего. А коль помрешь до той поры, добавил он, так и врачу заботы меньше.
– А тефиллин? – переспросил Ребе.
– Вышиби этот дурман из башки, – огрызнулся начальник. – Скорее сдохнешь, чем получишь...– В таком случае, – сказал Ребе, – у меня не остается иного выхода, как объявить голодовку. И я ее объявляю. О чем и ставлю вас в известность. Мои сокамерники будут свидетелями: я не притронусь к еде и воде, пока мне не возвратят тефиллин.
Начальник равнодушно пожал плечами. Но явно сообщил о голодовке следователям, потому что Ребе два дня не вызывали на допрос. Простой расчет: ослабевший от голода, болезни и боли в открытой ране, непокорный раввин станет покладистее. Но надежды следователей не оправдались. Первый допрос закончился безрезультатно, Ребе твердо стоял на своем.
– Пока не вернете тефиллин, – повторял он в ответ на любые вопросы, – я не буду с вами разговаривать.
Присутствовавший на допросе Лулов бесновался и орал на Ребе. Этот развязный хулиган, типичный представитель молодцов «евсекции», вел себя, разговаривая с Ребе, по-хамски. Вспыльчивый, злой, да еще и заика, с явным комплексом неполноценности, Лулов с юных лет приблудился в ЧК, которая стала его кумиром. Чем он там занимался первые годы – трудно сказать, однако, можно и догадываться, коли выбился со временем в следователи. Лулов хорошо знал идиш и поэтому всякий раз участвовал в допросах арестованных евреев, но никакого еврейского образования не получил и был дремуче невежествен в вопросах религии. Он, как мы знаем, происходил из семьи хасидов, но тем не менее всякий раз изумлял Ребе глупейшими вопросами и наскоками на хасидизм.
Вел он себя вызывающе, но совершенно по-мальчишески: «Видишь мою руку? – кричал на Ребе щупленький Лулов. – С четырнадцати лет она знает одну-единственную святую работу – отправлять на тот свет мракобесов! Таких, как ты! Всех прикончим, до единого...»
Не обращая на него внимания, Ребе опять и опять повторял свою просьбу.
– Тефиллин тебе нужны?! – заорал, наконец, Лулов. – Нету их уже. На помойку их выбросили...
Услышав слова о помойке, Ребе единственный раз не сдержался, стукнул кулаком по столу и бросил Лулову: «Подлец!»
Когда меня вызвали на допрос, вспоминает Ребе[30] , я заявил, что не буду отвечать ни на какие вопросы, пока не возвратят мне тефиллин. И мне их возвратили, причем в необычное время, уже после отбоя, примерно в одиннадцать вечера. Это была большая победа, но я решил оставаться непреклонным до конца, хотя такое поведение стоило мне огромного физического напряжения.
– Учтите, я по-прежнему отказываюсь есть тюремную пищу, – заявил я чиновнику, принесшему мне тефиллин, – а буду есть только то, что принесут мне из дома, хотя бы это был один сухой хлеб. И кипяток для питья буду брать при условии, если его j вскипятят в специальном баке для воды. « Чиновник, а он был еврей, вскипел.
– Ты что, собираешься выдать свидетельство qj кошерности тюремной кухне?! ]
– Я не выдаю свидетельств о кошерности... А ваша обязанность – передать мое требование... Когда меня привели на допрос, я сказал:
– Впервые вхожу в помещение, где собравшиеся даже не считают нужным привстать в знак уважения... Кто-то из них спросил – знаю ли я, где нахожусь.
– Конечно, знаю, – ответил я. – В помещении, где по закону не следует устанавливать мезузу. Впрочем, есть и другие помещения подобного рода, например, конюшня или туалет.
Я разговаривал с ними исключительно на идиш, который понимали и переводили остальным арестовавшие меня еврейские молодчики. Особой наглостью выделялся Лулов: он лез из шкуры вон» пытаясь перещеголять других...
На допросах Ребе постоянно присутствовали трое: начальник следственного отдела ленинградского ГПУ Дегтярев, какой-то русский следователь и заика-Лулов. Обвинения, предъявленные Ребе, были многочисленны и серьезны. Вот их перечень в той последовательности, в какой называл их Дегтярев:
– Ты обвиняешься в поддержке реакции в СССР;
– Ты обвиняешься в контрреволюции;
– Религиозные евреи СССР видят в тебе высший авторитет и находятся под твоим влиянием;
– Твое влияние распространяется и на часть еврейской интеллигенции Советского Союза;
– Ты пользуешься огромным влиянием среди американской буржуазии;
– Ты – лидер мракобесов;
– Нам известно, что, использовав свое зловредное влияние, ты организовал по всему Советскому Союзу сеть Хедеров, Иешив и прочих религиозных учреждений;
– Под твоим руководством ведется интенсивная переписка с заграницей. К тебе и твоим друзьям поступают тысячи писем из десятков стран мира;
– Под твоим руководством составляется тайная корреспонденция о происходящих в СССР событиях и поступает к нашим врагам через иностранные посольства;
– Из-за рубежа к тебе и твоим друзьям поступают огромные суммы денег, которые вы используете на поддержание и распространение религии в Советском Союзе, а также на борьбу против советского правительства...
В предъявленных обвинениях – обычных газетных клише той поры – для Ребе не было ничего неожиданного. Спокойно выслушав Дегтярева, он ответил:[31]
– Не буду спорить, евреи действительно видят во мне авторитет, но я никогда не использовал его в антисоветских целях. Кроме того, не забывайте, это авторитет чисто нравственный, моральный. Я никого не принуждал и не принуждаю, никто из евреев не находится в какой-то зависимости от меня. По вашим представлениям, я властвую над людьми, но это и неверно, и невозможно. Власть и принуждение противоречат самой сути учения Хабад. Главенство у хасидов – означает духовное величие, означает первенство в стремлении достичь моральной Цельности, в стремлении усовершенствовать себя настолько, чтобы и другие следовали тем же путем. Нетрудно понять, что подобного авторитета нельзя добиться принуждением и силой власти хотя бы потому, что каждый хасид волен учиться либо не учиться у своего руководителя – Ребе. Примерно так разъяснял Ребе суть хасидизма. Русские следователи, не понимавшие ни слова по-идиш, все время его останавливали и требовали точного перевода от Дулова – полного невежды в еврейской религии и нравственных устоях хасидизма.
... Колесо истории совершило очередной оборот. Сто тридцать лет назад Алтер Ребе – прапрапрадед Рабби Иосифа Ицхака Шнеерсона – был взят в тюрьму и принужден разъяснять суть хасидизма министрам царя Павла 1.
Восемьдесят семь лет назад Цемах-Цедек – прадед Рабби Иосифа Ицхака Шнеерсона – был вынужден объяснять сущность хасидизма министрам царя Николая Первого.
Сегодня их внуку приходится пояснять суть хасидизма следователям ГПУ. Единственная разница, что в старые времена чиновники царей были вполне лояльны к еврейской религии и расследовали исключительно соблюдение законов Российской империи. И заключенный в тюрьму Алтер Ребе, и просто вызванный в Петербург для допросов Цемах-Цедек – после долгих бесед были отпущены домой на свободу. Их не приговаривали за верность Идишкайт[32] к тюрьме, а тем более к расстрелу!..
В списке предъявленных Ребе обвинений было одно – совершенно анекдотическое. Выложив на стол пачку писем, Дегтярев сказал:
– Вот письма, которые раскрыли нам твой истинный облик. Они полны мистики, они необычны и весьма подозрительны... Какие у тебя контрреволюционные связи с профессором Барченко?
Ребе рассмеялся.
... По поводу обмена «мистическими» и подозрительными письмами с профессором Барченко, вспоминает позднее Ребе, я рассказал им следующее:
– Профессор Барченко давно изучает каббалу[33]. По его словам, он мечтает проникнуть в таинство Маген-Давида[34], потому что верит в его сверхъестественную силу. Профессор убежден, что разгадавший эту тайну способен выстроить и разрушить бесконечное количество миров... Он пришел ко мне впервые три года назад, сразу после моего переезда в Ленинград, рассчитывая на мою эрудицию в области каббалы, и просил открыть ему «тайну Маген-Давида». Я терпеливо объяснил профессору Барченко, что он в плену иллюзий. Хасидизму ничего неизвестно о каких-либо тайнах и магической силе Маген-Давида.
В тот вечер, как мне показалось, профессор Барченко прислушался к моим объяснениям. Однако в дальнейшем он снова вернулся к этой навязчивой идее и продолжал засыпать меня письмами с прежней нелепой просьбой, на которые я вынужденно, из обычной человеческой вежливости, время от времени отвечал... Вот и вся «мистика» моей переписки с профессором Барченко.[35]
На грозные обвинения в контрреволюции Ребе ответил следующим образом:
– Мне кажется, вы хотите создать новое дело Бейлиса?! Но едва ли вам это по силам. При Николае Втором ваши предшественники потерпели поражение, хотя им помогали фабриковать «кровавый навет» профессора и ученые. Так и козни, которые вы тут строите, обречены на провал. Я отлично знаю, что делаете вы и ваши друзья, когда хотите арестовать несчастного меламеда: подбрасываете ему контрабандный товар или бутылку запрещенной водки[36], потом арестовываете и ссылаете в далекий край. То же самое вы хотите проделать и со мной – запятнать меня, обвинить в преступлениях, которые от начала и до конца лживы. Но запомните – этому не бывать! Все, что я делал и о чем говорил, всегда было открытым для всех и каждого. Мои дела общеизвестны. Я не скрываю ни единого шага и не делаю ничего, противоречащего советскому закону.
– В советской конституции и кодексе законов нет запрета Хедерам и Иешивам. «Никогда СССР не выносил письменных постановлений о запрете религиозных воспитательных учреждений», – заверил меня в свое время генеральный прокурор Советского Союза Крыленко. Так кого же мне, спрашивается, слушать – Крыленко или Лулова? Все мои выступления и поступки не противоречат букве закона СССР. Если слова мои о нашей обязанности учить Тору находят отклик, евреи сами создают Иешивы и Хедеры. Но все это полностью в рамках советского закона...
– В жизни своей не налагал я на людей дань и не занимался поборами. А если родственники наших евреев, живущие в Соединенных Штатах Америки, считают нужным помогать своим близким исключительно ради их детей – чтобы и дети евреев России имели возможность изучать Тору – в этом никак нельзя усмотреть вреда советскому государству. Наоборот, в государственную казну поступает иностранная валюта, в чем, мне кажется, вы весьма заинтересованы...– Вы хотите доказать, что я враг евреев и враг Советского Союза. Но это неправда, я не враг страны. Хотя я и далек от ваших воззрений, но поддерживаю все ваши добрые начинания. Свидетельство тому – упомянутые вами письма о сельскохозяйственных еврейских поселениях.
– Три года назад я действительно написал письмо в Америку. И в этом письме, как вам хорошо известно, призвал еврейскую общественность Соединенных Штатов Америки поддержать евреев СССР в их благополучном переселении на новые места[37]. Но разве это не было и вашим проектом?..
– Да, – подтвердил Дегтярев, – нам известно твое письмо в Америку и твое положительное отношение к сельскохозяйственным поселениям. Мы это ценим...
В этом месте допрос перебил случайно зашедший в комнату Нахмансон. Увидев Ребе, он засмеялся.
– Как встречу его, – сказал Нахмансон коллегам, – не могу удержаться от смеха... Мои родители, видите ли, были хасиды и долгое время оставались бездетными. Лишь когда отец поехал к Любавичскому Ребе и получил от него благословение, Б-г вспомнил о моей матери, и она родила сына. Этот сын и стоит сейчас перед вами...
Следователи весело заржали.
Объективности ради, следует отметить, что, в отличие от Лулова, Нахмансон был человеком образованным и неплохо разбирался в еврейской религии. Неизвестно, почему Лулов, а не он, постоянно принимал участие в следствии. Возможно, ответ лежит в наблюдении Ребе: стоило Нахмансону на минуту забыть о своих обязанностях чекиста, как его обращение становилось вполне человечным.
В ответ на шуточку Нахмансона, Ребе рассказал историю спора его прадеда Цемах-Цедека с ученым атеистом. Никакие аргументы не могли убедить безбожника. «Ты пересмотришь свои взгляды, сказал Цемах-Цедек, когда придет к тебе час мучений!» Так оно и произошло.
Нахмансон выслушал нравоучение молча и ничего не ответил, а Лулов, мало что разобрав в услышанной притче, кроме одного – она осаживает его дружка, ставит на место, – немедленно начал орать:
– А ну, заткнись! – и не зная к чему придраться, потребовал: – Снимай немедленно свой талит-катан[38]! Слышишь, что тебе говорят?!.. Снимай немедленно!
– Вы можете снять его только силой, – ответил Ребе. – Но предупреждаю: если вы его действительно снимете, я перестану отвечать на ваши вопросы...
Заикаясь и брызгая слюной, мальчишка выкрикнул:
– Через двадцать четыре часа тебя расстреляют! На этом допрос оборвался, и Ребе увели обратно в камеру.
Примечания
[29] В набросках к «Запискам об аресте» сохранилось и описание камеры №160.
[30] Сборник «Книга выступлений 5703 года», стр. 81-83, Изд. Бруклин, Нью-Йорк, 770 Истерн Парквей, 1973 г.
[31] Воспоминания Ребе, приводимые без ссылки на источник, взяты из книги Авраам-Ханоха Глиценштейна «Книга биографий»,издания 5732 года (1972 г.), «Биография Любавичского Ребе Иосифа Ицхака Шнеерсона», том 3.
[32] Идишкайт – еврейство. Все, что связано с еврейской религией, традицией и обычаями.
[33] Каббала – «Учение, получаемое по преданию», трактующее о таинствах Торы и тайнах мироздания, и передаваемое из поколения в поколение учеными-каббалистами.
[34] Маген-Давид – шестиконечная звезда, так называемый «Щит Давида».
[35] История встреч и переписки Ребе с профессором Барченко описана в 1964 году на страницах журнала «Ди идише хейм» №4 (19). В библиографическо-исследовательском очерке «Ребе Менахем М. Шнеерсон - седьмой духовный руководитель Движения Хабад», автор очерка Н.Б. Еханан пересказывает со слов матери нашего Ребе любопытный эпизод этих «мистических» переговоров.
В 1924 году, по приезде в Ленинград, Рабби Иосиф Ицхак Шнеерсон познакомился с профессором Барченко. Увлеченный мистикой, профессор мечтал с помощью астрологии и каббалы проникнуть в тайн} шестиконечной звезды Маген-Давид. В конце их встречи, отчаявшись переубедить упрямого профессора, Ребе сказал:
– Хорошо, тогда я приглашу моего министра просвещения! – и вызвал своего будущего зятя. В ту пору Рабби Менахем Мендел жил в Екатеринославе на Украине вместе со своим отцом – раввином города. (Рабби Леви Ицхак Шнеерсон, видный каббалист и ученый, арестован в 1939 году, отправлен в ссылку и умер в 1944 году в городе Алма-Ата).
Покойная Ребецен Хана Шнеерсон (скончалась в сентябре 1964 г. в Бруклине, Нью-Йорк) рассказывала автору очерка, как сын ее несколько раз выезжал в Ленинград, где провел в общей сложности около трех месяцев, работая над объемистым трудом, излагающим смысл Маген-Давида в свете талмудического учения и каббалы, а также связь этого учения с астрологией и современной астрономией. С материнской любовью и благоговением вспоминала Ребецен, что письменный стол ее сына был завален рукописями с математическими выкладками, а готовый труд из-за множества расчетов и формул походил на математический трактат.
[36] Видимо, речь идет о самогоне.
[37] В середине 20-х годов на средства «Джойнт» в Крыму было основано несколько сельскохозяйственных еврейских поселений. (Согласно некоторым источникам, американские евреи пожертвовали на эти поселения около 16 миллионов долларов). Со своей стороны, Ребе помогал создавать в этих поселениях синагоги, хедеры, миквы и т.д.
[38] Талит-катан – малый талит, носимый евреями постоянно с трехлетнего возраста.