Кострома – большой промышленный город, а евреев – наперечет. Меньше ста семей, капля в русском море. Люди, в основном, простые, ремесленники, рабочие, и единственная на весь город маленькая синагога. Достаточно просторная в былое время, она стала тесной после 5-го Тамуза – дня приезда Ребе, когда каждый считал своим долгом услышать или, хотя бы, увидеть его во время молитвы.
В городе, как и во всех других городах России той поры, очень плохо с жильем; реб Михоэл Дворкин нигде не мог отыскать свободную комнату для Ребе. Пришлось потеснить местного шойхета[48], у которого и остался приехавший в ночь с понедельника на вторник совершенно больной и измученный дорогой Рабби Иосиф Ицхак Шнеерсон.
Наутро началась его ссылка – с визита в Костромской горотдел ГПУ. Начальник, мрачный верзила, забрал у Ребе документы, переписал их по своим реестрам и сказал:
– Вы – преступник против советской власти. Без моего разрешения из города ни шагу. Хотите поменять жилье – предупредите заранее. Раз в неделю отмечаться и никаких болезней в этот день. Предупреждаю, органы ГПУ будут знать каждый ваш шаг и сегодня, и завтра, и через три года...
Но кто из нас может знать, что произойдет назавтра, а тем более через три года!.. Загнав неудобного раввина в захолустье, советская власть успокоилась и, возможно, рассчитывала, что так же быстро уляжется шум, вызванный арестом любавичского лидера. Но не тут-то было. Евреи России и других стран мира продолжали сражаться за его свободу.
В тот самый день, когда Ребе беседовал с угрюмым начальником костромского ГПУ, московский Комитет принял решение: направить ходатайство о полном помиловании на имя генерального прокурора Советского Союза Крыленко. Этому решению предшествовали жаркие споры осторожных с решительными.
– Нужно выждать какое-то время, – твердили осторожные. – Ленинградское ГПУ скандально оконфузилось с делом Ребе. Пусть теперь успокаиваются месяцев пять или шесть, Б-г даст, позабудут, да и ситуация в стране переменится. А сейчас... Да они на стены полезут от злобы: Ребе еще до ссылки не доехал, а тут, нате вам – помилование...
– Не только через полгода, – отвечали решительные, – но даже и завтра может быть поздно. Сегодня арест Ребе у всех на устах – и у нас в стране, и за рубежом. Пройдут месяцы, люди обо всем позабудут и отмахнутся от наших просьб... Да и кто поверит, что железное сердце способно подобреть!.. Победили решительные.
Конечно, нечего было надеяться на положительный ответ Крыленко без помощи, без могущественных связей Екатерины Павловны Пешковой. Ее доброе расположение к Ребе оставалось неизменным, но такие вопросы, сказала она, никогда не решаются без участия периферийной власти. Той, что арестовала и осудила. Вначале нужно выяснить мнение председателя ленинградского ГПУ Мессинга.
Не откладывая дело в долгий ящик, госпожа Пешкова тут же отправила в Ленинград своего заместителя по «Политическому Красному Кресту» – переговорить с Мессингом. Как и следовало ожидать, Мессинг побелел от злобы.
– Полностью исключается, – бросил он, что называется, с порога.
– Почему?
– Да хотя бы потому, что освобождение Любавичского Ребе вызовет вспышку антисемитизма в стране.
– Вы, конечно, знаете, – пояснил Мессинг, – что в тюрьмах и ссылке сколько угодно служителей культа: попов и пасторов, ксендзов, мулл... Но их не выпускают. Представьте теперь, что начнется, если освободят раввина. Из каждой щели завопят черносотенцы: «Ага, что мы говорили! Это жидовская власть!»
– Хочу вас заранее предупредить, – закончил Мессинг короткую беседу. – Если даже Москва выпустит Ребе, мы немедленно найдем повод снова упрятать его за решетку. Прощайте...
Пришлось махнуть на антисемита рукой: Б-г не выдаст, Мессинг не съест – и действовать через его голову... Никто не знает, каких усилий стоила Екатерине Павловне Пешковой эта борьба. Можно только догадываться, и каждый, у кого есть советский опыт, снимет шляпу и низко склонится перед этой благородной женщиной. Ей удалось невероятное, Крыленко подписал помилование!..
Первая отметка в ГПУ совпала с 12-го Тамуза – днем рождения, днем 47-летия дорогого нам ссыльного. Но при виде Ребе угрюмая физиономия костромского чекиста внезапно расцвела улыбкой.
– Рад вас видеть, – говорит он милостиво, – и рад сообщить: пришло распоряжение о полном вашем освобождении... А документики завтра.
Есть новости, которые разлетаются неправдоподобно быстро. Когда Ребе вернулся домой, его уже поздравляли хозяева квартиры. Один за другим появляются радостно-возбужденные люди. Реб Михоэл Дворкин с бутылкой запрещенной водки в руках танцует вокруг домика, распевая во все горло: «Нет, нет никого, кроме Б-га одного!» Люди смеются, и плачут, и веселятся. А сын хозяина дома вскочил на забор и выражает свою радость каскадом акробатических фигур.[49]
В этот вечер в русском городе Костроме впервые праздновали 12-е Тамуза - Юд- Бейт Тамуз, праздник Освобождения. Истины ради следует добавить, что несколько позже к евреям Костромы присоединились родные и друзья в Ленинграде, извещенные о случившемся по телефону...
Примечания
[48] Шойхет – резник скота и птицы.
[49] Из выступления нашего Ребе – Рабби Менахем Мендела Шнеерсона, 12-го Тамуза 5725 года (1965 г.) в день праздника Освобождения.