https://www.youtube.com/watch?v=dqDYw6upMIk
Эмануэль Левинас. Лицо другого (2). 8 мая 2022
Был ролик, который мы смотрели на прошлой неделе. Я думаю продолжить с ним, он дает хорошую вводную по Левинасу.
Тема безумно интересная: «Объект и Субъект». "Б-г – это не объект", так он говорит.
У Гешеля тоже все крутится вокруг этого. Теория познания. Мы привыкли видеть вокруг себя мир объектов, и смотреть на себя, как на объекты, и тем более, смотреть на других, как на объекты. И поэтому безумно интересно, но при этом совершенно не понятно, как можно иначе смотреть на вещи. Но, может, получится научиться.
Собственно, у Розенцвейга, по-моему, тоже в эту сторону, что классическая философия видит объекты. Наверно, нужно двигаться параллельно по ним всем..
Итак, Б-г – это не объект. Здесь примерно мы закончили.
В еврейской традиции Всевышний никогда не был супер объектом, большим объектом, или какой-то идеальной метафизической сущностью, которую можно тем или иным образом - как икона, картина, или понятие - нарисовать.
То есть, это не какой-то глобальный объект, который можно нарисовать с помощью картины или иконы или понятия, в принципе, то же самое.
Он весь выражается в речи, в своих словах. Он весь находится внутри своих собственных слов.
Очень похоже на классическое толкование стиха «Я Всевышний Б-г твой». Мидраш говорит: «Я – это первая буква фразы: "Я сам написал и дал"». То есть, Всевышний выражает себя полностью в своей речи.
По-моему, это связано с тем, что говорилось раньше, что если ты смотришь на человека, и видишь цвет его глаз, то ты видишь объект. А как увидеть человека? Может быть, это ответ: что человека ты видишь в разговоре, слышишь в разговоре. Может быть так, похоже на это. То есть, другой раскрывается в речи, возможно.
Еще раз: Всевышний – это не икона, которую можно нарисовать, физически или вербально, а Всевышний раскрывается в речи, весь находится в собственной речи.
Это все понятия чисто религиозные, понятия иудаизма. И Левинас берет и переводит эти религиозные понятия на язык этики. При этом он это не упоминает.
Это классические еврейские понятия, что Б-г скрывается в речи, и он переводит это на язык этики, но, правда, об этом умалчивает.
Тот, кто слышит этот философский текст… он слышит, как в этом философском тексте слышно эхо танахического текста.
По-видимому, так же как Гешель пытается перевести традицию на тот язык, который ему близок. То же самое делает и Левинас, он тоже как бы переводит традицию на язык философии.
«Я знаю, что я верю. Кто это знает? (голос Жака Деррида). - Кто может заявить, что "я верю"? А Кто может сказать: «Я – атеист»? Я верю, что настоящие верующие знают это лучше других. Они не чувствуют атеизм постоянно. Я знаю, что величайшие мистики переживают это. Они переживают, ощущают смерть Б-га или сокрытие Б-га. Они обращаются к нему как к Ничто».
Интересное объяснение. То, что мистики говорят про Б-га, что он Ничто, это выражает их чувства.
«Я молюсь к кому-то, кто не существует. Даже Левинас говорит, что в каком-то смысле он атеист. Потому что он не воспринимает Б-га как некую сущность, некий объект. Б-г – это не Абсолютное Существо.
*
У Левинаса, который далек от мистики… Есть Б-г, которого нет.
Интересная фраза, это собственно, заглавие всего этого ролика
Б-га нет. Но он оставляет свои следы на лице другого человека.
Другими словами, чтобы встретить Всевышнего, то должен встретить другого человека, интересная мысль.
Ситуация, когда Б-г приходит в голову, это не чудо. Это вообще не связано с идеей Творения. Это не является следствием идеи Творения. Идея Творения появляются, когда пытаются объяснить объяснения.
Нарушение порядка того, что я могу схватить, воспринять, превратить в мою собственность. Это другой. В моей формулировке это лицо другого человека.
То есть, есть Б-г, которым я хочу обладать, и тогда я говорю, что он Абсолютный Объект. И тогда я говорю, что мир доказывает существование Б-га и так далее. Это как бы, объективный Б-г. Но здесь он говорит, что есть субъективный Б-г. И этот субъективный Б-г раскрывается в лице другого человека.
*
Лицо, слово «паним» (лицо), даже есть в нем также смысл «пния» (обращение, поворот), и он объясняет, в чем состоит это обращение.
Б-г – это нарушение имманентного порядка, нарушение порядка того, что я могу схватить, что я могу превратить в свою собственность. Это другой, лицо другого. «Паним», лицо, это поворот. Смысл этого обращения он формулирует танахической фразой: «Не убий».
То есть другой просит у тебя: «Не убивай меня».
Лицо обращается с просьбой: «Отнесись ко мне с уважением»!. И это обращение, срочное, создает мое внутреннее лицо, внутреннее содержание. Создает то, что у меня внутри.
Лицо, которое обращается, создает мое внутреннее содержание. Опять же, здесь игра слов «паним» - лицо, и «пнимьют» - внутренности.
Лицо того, кто обращается ко мне, создает то, что у меня внутри. Кто я? Я – это не то, что я идентичен самому себе.
«Я – это что я отдаю ответ просьбе, которая идет от лица другого человека».
То есть мое Я – это ответ на просьбу другого.
То есть лицо – это не феномен. Это что-то более глубокое, чем феномен. Отсюда, если говорить религиозными словами, которых Левинас не избегает, откровение приходит от лица.
*
Левинас повторяет снова и снова, можно сказать, декламирует. Все великие философы декламируют и рассказывают одну и ту же историю: случайная встреча с лицом другого. Таким образом, изначально этика не находится там, где мы ее обычно ищем.
То есть этика – не просто правила приличия, это моральное приключение, очень похожее на любовь.
Фраза «Несмотря на себя и ради другого», которая, в глазах Левинаса определяет этику. Эта фраза: "вопреки себе и ради другого", она стоит против целой интеллектуальной традиции, которая говорит, что ни один человек не добр по своей свободной воле.
Так, что у него есть добрая воля, чтобы он мог выбрать добро.
Левинас переворачивает эту традицию, и говорит, что никто не добр по доброй воле. По нашей природе мы хотим проглотить весь мир. Но мы сталкиваемся с запретом, который ставит перед нами лицо другого.
Этика Левинаса не создает запрета. Она рассказывает нам о моменте, когда лицо выражает запрет.
Этика – это оптика. Это видение без подобия. Нет намерения превращения в объект, обобщения, которое характерно для взгляда.
Левинас, подобно Хайдеггеру, учит нас, как правильно видеть. Здесь входит оптика. Видеть лицо не как что-то, то есть как объект. Но как событие, как встречу. Лицо – это в точности вектор обращения или движение обращения. Слово «пния» - на иврите интересное слово (означает обращение, поворот). «Пина» означает угол (место, которое обходят). Тут есть какое-то движение. Но, с другой стороны, это какое-то пространство, часть которого недоступна нам.
Кто-то обратился ко мне, откуда он обратился? Из какого-то места, к которому я не имею доступа. Левинас называет это «хуц» (снаружи, вовне). И это внешнее будет тем не-местом, не- пространством, которое находится между нами.
То есть, с одной стороны тут есть обращение. С другой стороны, здесь есть какое-то сокрытие. Все не может открыться. Лицо это обращение, но при этом сокрытие.
*
Есть сущность в той абсолютной пустоте, которую можно себе вообразить перед творением мира. Есть. Нет ничего. Но про это невозможно сказать, что это ничто. Событие, которое не бытие и не ничто.
Вся моя работа – это моя попытка выйти из этого "есть", из этой объективной сущности.
*
Я встретил Левинаса в университете Левен, Бельгия. Он приехал туда читать лекции, это был последний его курс «Время и смерть», примерно 80-й год.
В наших фильмах мы пытаемся, уже в самой идее фильма, в сценарии и, конечно, в съемках, достичь состояния «лицом к лицу». Лицом к лицу между двумя образами, между двумя людьми.
Проблема не в том, что зритель любит или не любит этот фильм, но в том, чтобы фильм полюбил зрителя.
Выражаясь словами Левинаса, зритель может чувствовать, что фильм его выбрал, что фильм обращается к нему.
Я не пытаюсь здесь объяснить философию Левинаса, но мое отношение к ней. Я говорю также от имени своего брата, потому что мы работаем вместе - я думаю, что урок, который нужно выучить у Левинаса - это остерегаться силы и пластичности творческих творений, особенно в том, что касается кино и театра.
Он научил меня остерегаться возможности колдовства, подозревать ритм, пластичность. Остерегаться подобия картины самой себе.
Когда ты работаешь с актером, нужно попытаться не впадать в клише. Попытаться выбрать лицо, которое может уйти от клише. Добавлять грим или нет. Двигаться так или иначе. Поставить камеру таким образом, чтобы это давало чувство банальности и нейтральности. Без большой риторики. Остаться в ежедневном разговоре.
Это то, что на нас очень повлияло у Левинаса: постараться сделать так, чтобы лицо - он, конечно, не имеет в виду лицо на съемке - лицо в ежедневной жизни. Позволить лицу пробить пластичность самого себя.
*
(рав Даниэль Эпштейн)
Почему запрещено делать изображение?
Есть большая новость в подходе Левинаса. Запрет на представление – запрет на изображение это по сути, запрет на представление - это запрет запереть человека в определенном смысле, в какой-то коробке, которую мы назовем тело. Как он выглядит, профессия и так далее.
Выйти за пределы этого, открыться чему-то за пределами этого. Сделать изображение – это помещать человека или Всевышнего в какую-то коробку, в какую-то систему.
Переход, который так характерен для еврейской культуры, от картины к словам, к слышанию, это переход между тем, что я могу схватить (=понять), и тем, что там на самом деле находится.
И то, что находится там - нет никакого определения, никакого описания, никакой картины, которая может это выразить.
Здесь есть встреча с бесконечностью.
Другой – это бесконечность, и то, как лицо его обращено к тебе, но большей частью эта бесконечность сокрыта от тебя.
Когда ты имеешь дело с человеком, ты имеешь дело с бесконечностью.
Это религиозный смысл отношений между людьми.
И запрет делать изображения – это не просто какой-то внешний запрет, или один из запретов Торы. Но он выражает очень существенным образом борьбу между видимым и тем, что за пределами видимого. Этика всегда находится с этой стороны.
Как это выглядит внешне, вид, это всегда закрывает, помещает в тюрьму. А этика освобождает нас от внешнего вида. И вносит в эту видимость метафизическое, бесконечное измерение.
*
(Иосиф Садик, философ)
Идея, которая приходит от иудаизма обязывает нас, мусульман. Запрет делать изображение, хотя мудрецы ислама не признают это. В Коране повторяются 10 заповедей. Заповедь «не делай себе изображение», которая сущностна для иудаизма, не находится в Коране и заменяется на "если вы говорите что-то, говорите честно".
Изображение содержится в речи. Речь должна быть честной. И это нужно понять по-левинасски. Речь не идет только во внешнем восприятии изображения, но также симулякры лжи и несправедливости. Понятия тоже могут быть идолами.
Есть текст пророка, я не уверен, что он правильный. Он говорит, что все идолы запрещены и также сам Коран. Нельзя, чтобы понятия превращались в идола.
*
Михаэль Левинас, пианист
Волшебство – это когда что-то схватывает нас, прежде чем логика, мысль, понятие. Это похоже на опьянение, но это также сущность искусства.
Вся моя работа несет на себе печать Хейдеггерианского вируса, который отец передал мне. Мой отец говорил, что он ничего не понимает в музыке, это неправда, он говорил, что он умеет играть только на стуле рядом с пианино».
Хотите, чтоб я сыграл вам на стуле? Я родился в атмосфере йешивы и одновременно в доме моя мама играла на пианино.
Это случилось, когда мой отец болел, в 1970 году. Я думал, что он умрет, у него была "известная болезнь" легких. Потом выяснилось, что это ошибочный диагноз, но это заставило меня бороться со смертью и также с одиночеством. Я услышал, как мой отец кашляет, и пригласил своих друзей, я записал его кашель и мы вокруг него создали импровизацию. Этот кашель создал способность внимать дыхание больного. Из этого кашля я услышал, как рождается сущность мелодии. Потом это превратилось в эстетический и философский диспут с моим отцом о том, что за пределами звука. Звук, который выходит за пределы своей материальности и находится в области эстетического обсуждения. Есть техника – это искусство, технология – это звук. Смерть звука – это только его смерть. Музыка – это дыхание. Моменты музыки существуют, только чтобы умереть. Искаженный, фальшивый звук – это тот, который отказывается умереть.
Эмануэль Левинас
Моя смерть – это, безусловно, моя проблема, но смерть другого должна быть важнее, чем моя собственная смерть. Смерть другого важнее, чем моя собственная, и это называется святостью.
Я думаю, что Танах хочет определить человечность, как святость. В этом смысле «Не убий» - это начало понимания и мира.
Зачастую я цитирую фразу из Достоевского: «Мы все несем ответственность перед всеми и за все, а я больше, чем все остальные».
Я отвечаю за другого, не ожидая взаимности.
Обращение к другому человеку, сделать что-то, что никто другой не может сделать вместо него. Как будто бы я избран быть единственным, незаменимым, единственным, который может сделать то, что я делаю относительно другого.
Я говорю об ответственности как о сущностной и первичной структуре субъективности. Ты никогда не свободен от обязанности относительно другого. Совершенно буржуазная мораль, которая позволяет закрыть дверь. Обращаются ко мне, как будто бы я единственный, кто может это сделать. Предложить это заменить, это как будто бы отказаться. Поменяться в моральном действии – это значит отказаться от морального действия.
Это то, что говорит Сартр?
Я не думаю, что это то, что говорит Сартр. Восстание студентов 1968 года, университет Нантр под Парижем. Левинас только начал преподавать там. В отличие от философа, его современника Сартра, который также приверженец философии Гуссерля и Хайдеггера, и он принял активное участие в этом движении протеста, Левинас удаляется от насилия и воинственных заявлений демонстрантов. Он предпочитает остаться в стороне.
Он воспринимается как писатель тяжелый, отталкивающий. Все его уважали, но не читали на самом деле. В университете у него не было последователей. Его не замечали. У него не было никакой стратегии силы или как использовать средства массовой информации. Он целиком был погружен в свои идеи, как Сезанн был погружен в свои картины. И вдруг он превратился в известного обществу писателя, уже потом, когда он ушел из Сорбонны.
*
Философия Левинаса сначала была принята среди христианских католических кругов. С этой точки зрения Левинас помог мне в том, что он был иудей и одновременно рационалист. Он был совершенно иудей и создал общечеловеческую философию.
Это было для меня методологическим примером, что нет противоречия между философией, которая исходит из традиции, в которой ты находишься, одной из многих традиций, даже если она пытается быть универсальной, в занятием философией, которая по определению рациональна и универсальна.
Левинас показал, что нет противоречий между этими двумя приверженностями. Его источник – это иудаизм, и при этом он формулирует какие-то универсальные идеи.
Было большим облегчением для меня, и для католических интеллектуалов, которые в 20 веке все были шизофреники. С одной стороны они религиозные, с другой стороны они делают все, что делают все. Левинас показал, что можно выйти из этой шизофренической ситуации. Для меня это было спасением. Левинас показал рационализм танахического события, это большой вклад, мы получили урок.
*
Катрин Шалья, философ
Левинас говорил, что то, что написано в душе, вначале уже написано в книгах. Левинас позволили многим евреям, которые не придавали значения слову «еврей», начать думать о слове «еврей» в контексте текстов, и традиций, и узнать, что там есть великая философия, которую стоит учить.
Я думаю, что он учил этому всю свою жизнь, что в еврейской традиции есть глубина, которая может быть актуальна для современности.
В своих уроках, которые он проводил по субботам утром в школе альянса еврейских интеллектуалов во Франции, в своих книгах он предстал новой личностью. Слово личность, мне не нравится, есть в нем что-то закрытое. Что-то, указывающее на сущность. Я не думаю, что то, что Левинас пытался делать.
По поводу Израиля. Он действительно писало красивые тексты про Израиль, когда возникло государство. В 50-е годы годы он пишет о том, что пришло время создать образцовое творение. Он надеялся, что Израиль создаст справедливое государство. Что возможность, которая дана евреям, чтобы у них была своя страна, которая будет выглядеть, как писали об этом пророки, это может осуществиться политически. Получилось ли это или нет – это следующий вопрос. Но он был внимателен к тому, что происходит в Израиле. Он не хотел туда ехать жить.
Эмануэль Левинас
Государство Израиль – это единственная реальная форма, в которой Израиль может выжить. Насчет выживания Израиля я думаю, что это тот способ, которым надо читать Танах.
- То, как сейчас существует Израиль, это проблема в твоих глазах?
- Есть многие вещи, которые я не могу сказать, потому что я не нахожусь в Израиле. Я запрещаю себе говорить об Израиле без того, чтобы находиться там, без того, чтобы принять участие в этом приключении, в этой опасности.
По крайне мере, это не тривиально, давайте искать, есть еще его какие-то тексты на русском, если кто владеет английским, таких текстов гораздо больше. Давайте искать. Мне кажется, что он предлагает что-то, какой-то прорыв в обыденности нашего религиозного бытия и вообще нашего бытия.
Как смотреть за пределы каких-то совершенно внешних вещей. Современная цивилизация – это смотреть на вещи чисто внешним образом, ничего нового я вам не открываю, смотрим на себя внешним образом, смотрим на других внешним образом. Это попытка увидеть вещи каким-то более внутренним образом.