31

Как религиозный еврей, и как сионист, я предполагал, что найду общий язык с религиозными сионистами в Израиле. Но мессианское значение, которое они приписывали возрождению Израиля не пробудила во мне большей солидарности, чем милитанский отказ ультра ортодоксов видеть в этом хоть какое то духовное значение. Меня не убедили взгляды религиозных сионистов, которые обнаруживали волю Провидения в исторических и политических процессах, и еще менее – их объяснения светско-сионисткой революции. Пример тому – утверждение, что подобно тому, как Вс-вышний использовал народы мира, чтобы построить первый храм, так в наши дни он использует светскую алию в качестве солдат в движении навстречу мессианскому избавлению. Высокомерное отношение к светским евреям как к «инструментам», обеспечивающим, вопреки их собственным убеждениям, религиозную победу — не пробуждает во мне воодушевления, и также не способствует в моих глазах единству еврейского народа, несмотря на добрые намерения многих из тех, кто использует эту преступную апологетику.

* Наверное, это самое важное. Б-г требует от человека ответственности и самостоятельности а не беспрекословного подчинения В результате я создал теологию, основанную на идее союза, в которой отношения между Вс-вышним и народом Израиля воспринимаются как интимные отношения и сотрудничество. В этой модели союза, не только Вс-вышний «разрешает» еврейскому народу брать на себя ответственность за все большие измерения нашей жизни, как индивидуальной, так и общественной, и придает значение и цель всем областям человеческой деятельности и опыта, но он также требует этого и радуется этому.

В рамках этой теологии союза можно понять сионизм не как восстание против традиции, но как новый, удивительный этап ответственности в союзе. Творческий потенциал галахической системы способен реализовать нравственный заряд заповедей Торы в любой историческо-социальной реальности, в которую попадают иудеи. (Это галахическое творчество) придаст статус заповедей множеству социальных и политических задач, из которых галаха была устранена в течение 2000 лет изгнания и блужданий. Эти новые области обновленной ответственности потребуют от галахической системы новых ответов, но это динамическое развитие будет реализацией сознания союза. … Тора уже не только не на небесах, после того, как она дана на Синае и передана людям, как учат мудрецы. Но направление истории также сегодня включен в область человеческой ответственности. Вместо того, чтобы ожидать прихода Мошиаха, который соберет изгнанников, светский сионизм произрастил новое понимание возрождения Израиля в рамках союза.

Как я могу оправдать верность традиции иудаизма, там, где она требует, чтобы я осквернил то, что я знаю и чувствую интуитивно, что это истина? Какое место занимает (и занимает ли) человеческое сознание, моя субъективность в галахической системе – не только в качестве абстракции но для человека, пытающегося жить день за днем внутри этой системы? …что означает верность традиции в моей духовной борьбе, когда я вижу столкновение между моралью и галахой? Что она означает для человека, обнаруживающего что драгоценные нравственные ценности вырываются с корнем посредством той самой традиции, которая в других областях способна рождать любовь, верность и веру? Что означает традиция для человека, который сохраняет ей верность, но вместе с тем знает то, что он знает, и не готов быть чем то иным, чем он есть?

* Завет, другими словами означает свободу. * Рамбам говорит совершенно однозначно, что «личную природу людей Вс-вышний никогда не изменяет с помощью чуда» (Морэ невухим 3, 32). Он подчеркивает, что не имеется в виду, что Вс-вышний не способен это сделать, или это ему трудно, но просто «не хотел совершенно делать это, и никогда не сделает это, в соответствии с законами Торы». Если не так, говорит Рамбам, не было бы никакого смысла в Даровании Торы (то есть, в союзе) и в посылании пророков, призывающих народ вернуться в тшуве. Другими словами, Синайское откровение предполагает, что история не управляется односторонним образом посредством Б-жественной силы. Дарование Торы доказывает, что всемогущий Господин Истории не «программирует» человека, и не превращает его в робота, способного лишь подчиняться его воле. Обещание вечности завета-заповеди означает обещание Вс-вышнего уважать свободу человека как нечто, что невозможно нарушить

Замечательное наблюдение Давида Гартмана, что союз с Ноем, по сути, не отличается от союза со «всей живностью на земле» Получается, что Ноах это как бы еще не совсем «человек». Это на тему «семи заповедей сыновей Ноаха»

«С Богом ходил Ноах». Раби Йуда говорит: пример царя, у которого было двое сыновей, один взрослый, другой маленький. Сказал маленькому «иди со мной». А взрослому «иди передо мной». Ноах был слаб, поэтому ему сказано «с Богом шел Ноах»

«Завет» означает ответственность за другого. Удостаивается завета с Б-гом лишь тот, чье сердце отвечает на потребности людей в обществе, экономике и политике.

Тот, кто ощущает неизбежность подчинения буквальному смыслу, и остается зависим от откровения – остается на духовной ступени сынов Ноя, и он лишь «идет с Богом». В своих творческих интерпретациях и мидрашах мудрецы идут «перед Богом», подобно Аврааму.

Вольтер ошибался, когда думал, что все образцы Просвещения, которые светятся во тьме, — классические Афины, ренессансная Флоренция, Франция grand siècle3 и его собственного века — одинаковы в своих ценностях и идеалах4. Рима, который представлял себе Макиавелли, тоже никогда не было. Для Вико есть много цивилизаций, и у каждой свой уникальный образ (он объединил их в повторяющиеся циклы, но это сейчас неважно). Макиавелли пришел к идее двух несовместимых воззрений, а у Вико каждая из множества культур сформирована уникальными ценностями. Культуры различаются не средствами, а целями, самыми главными из целей; различаются не во всем — ведь все они человеческие, — но в самых глубоких, неустранимых основаниях, которые нельзя сочетать ни в каком финальном синтезе.

«У утопий есть своя ценность — ничто другое не расширяет с такой чудесной силой воображаемые горизонты человеческих возможностей, — но как руководство к действию они в буквальном смысле слова фатальны» Таково теоретическое возражение, на мой взгляд — убийственное, против идеи о том, что основная цель нашей деятельности — совершенное государство. Есть и еще одно препятствие — практическое, социально-психологическое. Его должны бы принять в расчет те, чья простая вера, которой так долго питалось человечество, глуха к любым философским аргументам. Да, и в жизни людей, и в жизни обществ некоторые проблемы можно решить, некоторые болезни — вылечить. Мы можем избавить людей от голода, бедности или несправедливости, можем спасти их от рабства или плена—и сотворим благо, потому что все люди, к какой бы культуре они ни принадлежали, имеют одно и то же основное представление о добре и зле. Но любое социальное исследование показывает, что всякое практическое решение создает новую ситуацию, которая рождает собственные проблемы, требования и потребности. Дети получили то, что хотели получить их родители и пращуры, — у них больше свободы, они материально благополучнее. Они живут, наконец, в более справедливом обществе; но старые болезни забыты, и дети сталкиваются с новыми проблемами, а те, даже если их можно решить, создают новые ситуации, новые задачи, и так далее. От этого не уйдешь и этого не предскажешь.

Если ошибочна вечная вера в возможность реализовать гармонию; если верны взгляды мыслителей, к которым я обращался — Макиавелли, Вико, Гердера, Герцена; если мы допустим, что великие блага могут сталкиваться друг с другом и некоторые из них не могут ужиться; если ни в принципе, ни на практике нельзя иметь все; если человеческая деятельность зависит от разных и несовместимых актов выбора; если все это так — то, как когда-то спрашивали Чернышевский и Ленин, «что делать»? Как можем мы выбирать? Чем можем мы жертвовать, и ради чего? У меня нет простого ответа. Столкновений избежать нельзя, но их можно смягчить. Можно сбалансировать требования, достигнуть компромисса. В конкретных ситуациях не каждое требование имеет одинаковую силу: столько-то свободы, например, и столько-то равенства; столько-то морального осуждения и столько-то понимания; столько-то закона в его полной силе и столько-то милосердия, еды для голодных, одежды для обездоленных, крова для бездомных. Приоритеты, хоть и не окончательные, не абсолютные, установить надо.

В конце концов, речь идет не о чисто субъективных суждениях. Их диктуют самые формы жизни в обществе, к которому мы принадлежим. Наши ценности, сталкиваются они или нет, мы разделяем с большей частью человечества и с большей частью его записанной истории. Существует если не универсальный набор ценностей, то их необходимый минимум, без которого общества едва ли могут жить. Мало кто сегодня станет защищать рабство или ритуальные убийства, или нацистские газовые камеры, или пытки ради удовольствия, выгоды, даже политического блага, или обязанность детей доносить на родителей (чего требовали и французская, и русская революции), или бессмысленные убийства. Комп-