Радости и тревоги
Жить со временем
Это было в 5651 году, когда читают главу Торы «Лех Леха», после молитвы я утром зашел в комнату отца и нашел его сидящим за столом в приподнятом состоянии духа. Он только что прочел главу, и слезы лились из его глаз. Я стоял потрясенный, не понимая, как две противоположные вещи, приподнятое состояние духа и слезы, могут существовать вместе. Спросить его об этом я не решился.
Как обычно, отец закончил молиться поздно, по заведенному порядку сделал кидуш сразу после молитвы, помолился Минху и перед самым заходом солнца омыл руки перед субботней трапезой.
Тогда, как это было заведено в короткие дни, на исходе Субботы отец опрашивал меня, что я учил в течение недели, главы Мишны, которые успел выучить наизусть. Если отец был доволен результатами экзамена, он делал мне подарок в виде рассказа, подчеркивая и объясняя мораль, вытекающую из него, или давал мне запись хасидского исследования своего сочинения.
Мне очень хотелось узнать, почему же утром отец, пребывая в приподнятом состоянии духа, плакал.
Почувствовав мои страдания, отец спросил меня, не хочу ли я ему что-то сказать, и я отважился, спросил его. Он ответил мне:
– Это слезы радости, – и добавил: – В первые годы своего руководства Алтер Ребе публично сказал: «Нужно жить со временем». Молодые хасиды попросили старых хасидов объяснить им смысл слов Алтер Ребе, и те затруднились это сделать. И только брат Ребе, известный своими выдающимися способностями и праведностью, р. Иегуда-Лейб прокомментировал высказывание таким образом: «Нужно жить со временем – значит жить, следуя недельной главе Торы, каждый день с дневным отрывком из главы».
В те годы хасиды учили дневную главу с комментариями Раши. Но Ребе сказал, что недостаточно только учить недельную главу, а необходимо также жить с ее временем.
– Каждую неделю, – объяснил мне отец, – и каждый день нужно жить с главой Хумаша, которая соответствует этому дню. Глава «Брейшис» – это глава радостная, так как Всевышний, создавая миры и творения, был доволен, как написано: «Это хорошо». Хотя конец главы не очень «сладкий», глава в целом радостная, и в Субботу – это Суббота «Брейшис», во всех общинах Израиля радость и ликование от того, что снова начали изучение Торы. Глава «Ноах» рассказывает о потопе, и неделя эта грустная, но конец ее веселый – родился Авраам, наш праотец. Неделя радостная по-настоящему соответствует главе «Лех Леха», когда каждый день мы живем с нашим праотцем Авраамом, первым, кто пожертвовал собой, чтобы раскрыть Б-жественность в мире, самопожертвование ради Торы и заповедей передал наш праотец Авраам в наследство всему Израилю.
«Сверху и снизу»
Зимой 5651 года я учу третий «Зман» (курс) с реб Нисаном. Для своего уровня я весьма успеваю в учебе, нравится отцу и мое поведение, он делает мне подарок на Хануку и Пурим.
Хуже обстояло с чтением и толкованием слов, особенно с грамматикой, например с движением «сверху» и «снизу». Пришлось нанять реб Ицхока-Гершона, хазана и чтеца Торы, для занятий со мной по одному часу в день чтением и грамматикой.
За две недели я справился с толкованием слов, а вот в грамматике успехов не сделал. Особые трудности вызывали у меня обозначения «сверху» и «снизу», звонкое и глухое. Во время занятий грамматикой с реб Ицхоком я проявлял большое усердие, но ничто не удерживалось в моей памяти.
В конце концов я пришел к отцу и с глазами, полными слез, излил ему всю свою горечь. Я готов был выслушать нравоучение, но отец отнесся к этому иначе. Он объяснил мне:
– Сверху (верх) и снизу (низ) – это земля и небо. Сверху Тора и заповеди, заповеди «делай» и заповеди «не делай» Снизу – разрешенное (то, что не запрещено и не заповедано). Сверху произношение должно быть твердое, с силой, всякое ударение удваивает букву и удваивает силу произношения. Снизу оно должно быть безударное, даже если что-то разрешено, оно не обязательно и должно быть слабее, только то, что необходимо и не более того.
Такое объяснение, когда ребенок слышит его от отца, и есть указания о воспитании, коренящиеся в поколениях.
Знание Мишны наизусть
Грамматика и чтение таамим (интонационных знаков) давались мне нелегко. Однако «Пророки» мне очень нравились, и я проштудировал их несколько раз, разумеется, в часы, свободные от учебы в хедере, а по урокам правописания я очень скучал.
Пристрастие к «Пророкам» шло в ущерб изучению наизусть Мишны, что было моей ежедневной обязанностью.
За несколько дней до праздника Пейсах отец, проэкзаменовав меня и обнаружив недостатки в знании Мишны, спросил меня о причине случившегося. Пришлось признаться, что были дни, когда вместо того, чтобы повторять Мишну, я учил «Пророков».
Отец не стал меня ругать, но на следующий день сообщил, что пригласит специального человека, в присутствии которого я буду учить Мишну не менее полутора часов в день. И выученное я должен буду произносить внятно, отчетливо.
Этот человек появился в день, когда я завершил изучение раздела «Праздники», звали его реб Мойше-Биньемин. Мои занятия с меламедом начались в этот же день.
Отец выучил со мной порядок приношения пасхальной жертвы по Сидуру, после чего сказал мне:
– Сегодняшней ночью пророк Элиягу посетит каждый еврейский дом. Большие праведники удостаиваются увидеть его. Душа перед приходом в этот мир видит все. Облаченная в тело, она не видит ничего. С другой стороны, она может чувствовать. Мишна – это буквы слова «душа». С этого момента и до начала Сейдера повтори восемь раз мишну трактата «Псохим», а после трапезы, когда пойдешь открывать дверь, чтобы встретить пророка Элиягу, повтори ее девятый раз.
Мой экзаменатор Реб Мойше-Биньемин
Реб Мойше-Биньемин, Б-гобоязненный человек лет сорока, знаток Агоды и книг Мусара (морали). Он любит говорить на святом языке в стиле Танаха с влиянием Геморы, изъясняется ясно и быстро. В первые два дня праздника и в Субботу, после изучения Мишны, он рассказал мне много интересного на иврите и произвел на меня большое и приятное впечатление.
На второй день будней праздника меламед принес мне тетрадку с собственными рассказами, написанными для детей моего возраста под названием «Усердные и ленивые». По окончании моих занятий Мишной он дал мне их почитать, и я получил большое удовольствие.
На третий день Хол Амоэд отец проверил меня по Мишне, я без ошибок прочел наизусть главу «Зроим» (в течение часа с четвертью) и «Моед» (за час и двадцать пять минут). Отец остался мной доволен, что меня очень обрадовало.
В этот же вечер я поведал отцу, что реб Мойше-Биньемин хорошо знает Агоду, и показал ему тетрадь рассказов «Усердные и ленивые». Отец полистал тетрадь, рассказы ему понравились. Тогда я набрался мужества и спросил его, нельзя ли, чтобы реб Мойше-Биньемин занялся со мной письмом.
– Но ты ведь умеешь писать, – удивился отец.
– Я умею рисовать буквы, но именно знания языка мне не хватает, я даже не знаю ни одного выражения, – пожаловался я.
– Учи больше Гемору и Мидраш, тогда ты научишься писать, – посоветовал отец.
Я не посмел спорить с ним, но сердце мое сжалось, и слезы потекли из глаз.
– Почему ты плачешь? – спросил отец.
– Мне очень хочется научиться писать, – ответил я.
– Тебе надо усердно учиться, и, я тебе обещаю, когда ты подрастешь, сможешь отлично писать.
Расписание на лето
В первый день недели, 25 Нисана 5651 года, после дневной трапезы отец позвал меня в свою комнату и вручил распорядок дня на лето. Встать мне полагалось в семь утра, дальше указывалось, когда и чем заниматься. В семь тридцать вечера – повтор Мишны и с девяти тридцати до десяти – письмо.
Со вторника в добрый и счастливый час я стал жить по новому распорядку дня. За несколько минут до семи тридцати вечера с разрешения учителя реб Нисана я оставил хедер и отправился домой, где меня уже ожидал реб Мойше-Биньемин. Я добросовестно учился и до праздника Швуэса я успел написать две тетради рассказов. Реб Мойше-Биньемин рассказывал мне на святом языке, а я записывал, после Швуэса он изменил порядок учебы – его рассказы на идише я переводил и записывал на святом языке.
Большинство книг отца хранилось в трех шкафах в его комнате. Во время послеобеденного отдыха и по субботам я с большим интересом читаю предисловия к книгам, многие из них написаны на святом языке, мне удается многое узнать и, кроме того, помогает в учебе письму.
Благодаря занятиям с реб Мойше-Биньемином и чтению предисловий к отцовским книгам я за летние месяцы приобрел навыки литературного труда.
Молитва за здоровье отца
Зимой 5651 года года отец примерно с конца Кислева около двух месяцев болел, особенно тяжелыми были первые две недели, потом ему стало легче, но и тогда большую часть дня ему приходилось проводить в постели, а еще в течение месяца ему была запрещена всякая требующая напряжения работа.
Пока отец болел, я мало учился, больше сидел в своей комнате, читал Теилим и плакал. Болезнь была не очень тяжелой, но меня охватил страх, даже ужас. Как же, Владыка мира, отец болен, ведь я только полтора года чувствую его рядом с собой, до этого он редко, с большими перерывами на считанные дни приезжал домой, я уже и забыл, что такое отец, а сейчас он болен...
В день, когда мы ждали перелома в болезни, рано утром, было еще темно, я побежал к реб Залману Либлсу и попросил его пойти со мной на могилу дедушек Ребе Цемаха Цедека и Ребе Шмуэля, взяв с него обещание никому об этом не говорить.
Реб Залман увидел, как я обеспокоен, знал он и то, что состояние здоровья отца требует милосердия свыше, что несколько раз бабушка и мама были на Оэле. Мы пошли...
За городом было очень холодно, навалило много снега, ветер толкал меня в спину. Реб Залман, человек пожилой, невысокого роста, в отличие от меня, шагал уверенно, я же почти на каждом шагу проваливался в снег и с большим трудом добрался до Оэля.
Когда мы дошли, мое маленькое сердце расчувствовалось, и потоки слез полились из моих глаз. Святые могилы были покрыты снегом, стояла оглушающая тишина, и в ней звучит благословение на мертвых. Меня охватывает дрожь, я не в состоянии произнести пасуки из Теилим и только плачу. Болен отец...
Я рассказываю спящим в прахе, что отец болен, отец... хасид и праведник, он лежит больной, у него один сын и только полтора года, как он полностью с ним... Теперь он болен, помолитесь, пожалуйста, Всевышнему, попросите милости Его, чтобы отец мой выздоровел скорее.
Реб Залман велел мне зажечь свечу и произнести принятые молитвы из «Маане лошн».
– Проси милосердия у твоих праведных и святых дедушек, чтобы они попросили милости за больного отца, чтобы он остался жить, – сказал он мне.
Услышав эти слова, я закричал с горечью в голосе:
– Дедушки мои, праведные и святые, отец болен, попросите Всевышнего, чтобы он выздоровел, и наставлял меня быть хорошим евреем.
Я горько-горько заплакал. С каждой минутой переживания моего разбитого сердца все усиливались, в конце концов реб Залман, сам плачущий, взял меня за руку и повел домой.
Реб Залман идет быстро, я, несмотря на мою усталость, бегу изо всех сил, весь мокрый, спешу узнать, как чувствует себя отец. Приблизившись к нашей улице, мы издали увидели мясника реб Хаима-Меира, благословенной памяти, и с ним реб Аврома-Дана, благословенной памяти, которые кричали нам:
– Слава Б-гу, мы идем со «двора», только что прошел кризис. Появились врачи, доктор Брода, еврей из окрестностей Харькова и поляк Богородский из учеников известного доктора Эйвенталя, и оба говорят, что прошел кризис, слава Б-гу!
Бегу домой, а там уже царит радость, никто не знает, где я был, и никто меня не искал. Мама у отца, а в других комнатах много людей, членов нашей семьи, там и бабушка, дяди Залман-Арон и Менахем-Мендл, тети Двора-Лея, Бася и Хая-Мушка.
Мне хочется зайти в комнату отца, которого не видел около двух недель, посмотреть на его лицо, но мне не разрешают. Я вижу среди присутствующих в доме своего учителя реб Нисана и думаю, не рассказать ли ему, что был на Оэле, и спросить его, как помочь отцу, что сделать для улучшения его здоровья.
Я подошел к учителю и шепотом все ему рассказал.
– Ты поступил хорошо, – одобрил он меня и спросил: – А пил ли ты чай?
– Нет, – ответил я.
– Если так, – продолжил он, – не пей и не ешь до конца дня, постись сегодня. Теперь пойди помолись в миньяне, а потом я скажу тебе, как поступать дальше.
Я попросил реб Нисана никому не открывать моего секрета и провел день так, как он мне сказал.
Ясно, что моя молитва на Оэле возымела действие, и вызвала доброту и милосердие Всевышнего, я готов пойти еще раз и сообщить им, что уже наступил перелом, и просить милости, чтобы ускорил Всевышний и послал полное выздоровление отцу, но боюсь сказать об этом.
В пять часов вечера собрался консилиум врачей, я к тому времени уже помолился в миньяне, но еще не ел. Около шести часов врачи с сияющими лицами вышли из комнаты отца и сообщили, что день прошел очень хорошо, болезнь миновала, жар полностью спал и теперь больному требуется полный покой.
Доктор Богородский меня очень любил, когда мне было пять лет, еще до поездки в Ялту, я тяжело болел, он меня лечил, а я точно выполнял все его предписания, чем умилостивил сердце старого эскулапа.
– Ты почему такой печальный? – спросил доктор Богородский. – Слава Б-гу, отец твой поправляется и через несколько дней будет совсем здоров.
Повернувшись к своему коллеге, доктору Броде, он сказал:
– Нам нужно подготовить рекомендации больному по еде, питью и отдыху.
– Я страшно скучаю по отцу, – обратился я к обоим, – мне хочется посмотреть на него, я почти две недели не видел его, мне не разрешают зайти к нему, а я очень хочу.
Доктор Брода уважал всю нашу семью, уважал и любил моего отца, несколько раз посещал его, беседовал с ним на различные темы. Доктор немного постоял, потом направился к отцу, оставался там несколько минут, вернулся и сел пить чай со старым доктором Богородским, который предпочитал чай с молоком и медом. Они пили чай и разговаривали со светящимися радостью членами нашей семьи.
Милость Всевышнего по улучшению здоровья отца отражалась и на лицах всех, кто находился в доме, в том числе, слуг, даже у старого Йосефа-Мордехая исчезло с лица постоянное для него выражение гнева.
Слуга Йосеф-Мордехай
Стоило посвятить отдельную главу этому простому, но своеобразному и преданному человеку, который долго жил в Любавиче, служил еще у прадедушки – Ребе Цемаха Цедека до рождения дедушки Ребе Шмуэля.
Если посчитать, выходит, что Йосеф-Мордехай провел в доме Ребе 67 лет. Обладавший большим количеством недостатков, он тем не менее владел несомненным богатством – услышанным и увиденным за эти годы.
У него была феноменальная память. Рассказывал он о том, чему являлся свидетелем, со всеми подробностями, упоминая, где и когда происходило событие, кто в нем участвовал, и все настолько точно, будто это было сегодня. В его обязанности входило топить печи и убирать в комнатах, и это позволяло ему заходить в любые из них без приглашения и когда угодно, видеть все и все слышать.
Я немало претерпел от Йосефа-Мордехая за последние два «горьких» года, но и много от него узнал. Его непридуманные рассказы, абсолютно точные, засели у меня в мозгу, и я весьма сожалею, что нет места и времени их воспроизвести. Надеюсь когда-нибудь это сделать.
Уважение отца в посте и чистоте сердца
Неожиданно вошел слуга Мендл и позвал меня к отцу. Я немного растерялся, но быстро успокоился и пошел с большой радостью.
Я стоял без слов у постели отца, его лицо было бледное, белое, вид усталый и слабый, все это произвело на меня удручающее впечатление, пока я не услышал его слабый голос:
– Йосеф-Ицхок, что ты делаешь, что выучил за это время, продолжал ли ты молиться в миньяне?
– Каждый день, – поспешил я с ответом, – я молился в миньяне три раза в день, учился, но старался говорить поменьше, как мне советовали, чтобы не мешать твоему покою. Все это время мне не разрешали входить к тебе, и, боюсь, мне опять скоро скажут выйти отсюда.
Легкая улыбка тронула губы отца.
– С этого дня тебе не помешают больше входить ко мне. Ты пил чай? – спросил он.
Я оказался в затруднительном положении: сказать неправду я не только не
хотел, но и боялся, ведь отец, хасид и цадик, конечно, все знает, как же мне
солгать ему в лицо: сказать правду тоже не хотелось, а возможно, в вещах,
касающихся их самих, праведникам этого не открывают.
Я вспомнил историю из
Торы о продаже братьями Йосефа в рабство и то, что Ицхак знал об этом, но скрыл
от сына, Яакова.
Я медлил, не зная, как мне быть. Но тут в комнату вошла мама со стаканом молока для отца, врачи велели ему выпить три стакана на ночь перед сном.
– Хорошо, – сказал отец, и поставил стакан, – сколько смогу, выпью, Йосеф-Ицхок подаст мне, когда молоко чуть-чуть остынет.
Услышав это, я исцелился от своих «болезней», наслаждение и удовольствие прошли по всему моему телу. Я, который только одиннадцать часов назад бежал к Оэлю, плакал, просил у Всевышнего милосердия и сейчас удостоился видеть, как Он принял молитву единственного сына, я, любящий отца безграничной любовью, смогу ему послужить!
В душе своей я ощущаю удовлетворение, оттого что еще не притрагивался к пище и служу отцу в посте. Только пугает и волнует меня, что отец снова может спросить, пил ли я чай, но хорошее настроение от сознания, что я служу ему, прогоняет страх прочь.
Я рад, что служу отцу в посте. И если даже Эйсав, злодей, намеревавшийся убить своего непорочного брата, когда служил отцу, надел дорогие одежды, охрану которых не доверял никому, кроме своей матери, уж тем более я, сын хасида и праведника, достоин этой ступени – служить отцу в посте и чистоте сердца своего.
С этого дня состояние здоровья отца стало заметно улучшаться, его силы прибывали, и в конце недели ему было разрешено сидеть в кресле. Большую часть дня я провожу возле него, что доставляет мне большую радость.
24 Тевеса, в йорцайт Алтер Ребе, доктор Брода позволил ему выйти в другую комнату произнести Кадиш. В этот день он также написал работу, начинающуюся словами «Песнь на субботний день».
Признаки моего взросления
С этого времени у меня все больше проявляются признаки взросления. Постепенно я перестаю интересоваться детскими забавами, играми и дружбой с сыновьями тети Двойры-Леи, и приближаюсь к реб Ханоху-Генделю, которого очень любит и уважает отец за его качества, основанные на принципах хасидизма.
Этот человек – один из хасидов, достойных отдельного описания в летописи нашей семьи как со стороны его личных достоинств, так и со стороны близости к нашему дому. Почти сорок лет он был во главе всего, что имело отношение к нам.
Положение в нашем доме было таково: бабушка, дядя Залман-Арон, отец, дядя Менахем-Мендл, все столовались у бабушки, но жил каждый отдельно, притом что расходы у них были общими, а карманы пусты, поскольку все дела их пришли в упадок и дяди были в больших долгах, лишенные каких-либо средств.
Только гости, родственники, заезжавшие к нам, не подозревали о материальных трудностях, безраздельно господствовавших в нашем доме. Этот дом был всегда гостеприимно открыт, родственники приезжали и уезжали, но постоянно живущие в нем имели полное представление о наших трудностях.
Даже я понял, что положение в нашей семье тяжелое. Отец обычно давал мне пять копеек за изученную наизусть главу Мишны, и мама привыкла каждый день давать мне пять копеек, но вот уже длительное время я перестал их получать. Это послужило знаком того, что положение в доме изменилось.
С тех пор как отец выздоровел, для меня был установлен новый распорядок в учебе. Каждый четверг отец приходил в хедер, и в присутствии реб Нисана около полутора часов проверял, что я выучил за неделю. Ежедневно вечером я должен был повторить перед ним новую главу, которую выучил в хедере, заодно я повторял ему то, что хорошо знал наизусть.
Соревнование в изучении Мишны наизусть
Мне нравилось учить Мишну наизусть, и те разделы, которые я усваивал, повторял с удовольствием и с большой скоростью, четко выговаривая буквы.
Вспоминаю, как однажды у меня было соревнование с хасидом реб Абой Парсоном, благословенной памяти, блестящим знатоком Мишны и Тании.
Реб Аба сказал мне, что Ребе Цемах Цедек на первой аудиенции сказал ему:
Учи Мишну наизусть, Мишна – буквы слова «душа» (нешома), повторением Мишны душа освещает тело и оно больше светит.
Я помню, это было в начале Адара, в хедере горела свеча, мы учили Шулхан Орух Алтер Ребе, законы Пейсаха, и вдруг пришел служка Мендл, который сказал, что меня зовет отец.
Я побежал домой, в кресле напротив него сидел реб Аба.
– Йосеф-Ицхок, – обратился ко мне отец, за какое время ты сможешь повторить раздел «Зроим»?
Я, не будучи в курсе дела, растерялся и не знал, что сказать, – больше, чем требуется мне в действительности или меньше, и ответил:
– Мне кажется, за час с лишним смогу повторить раздел.
Реб Аба высказался более определенно:
– Я повторяю раздел «Зроим» за час двадцать минут, можно сократить минут на пять, самое большее на десять.
Отец предложил проверить на деле. Он достал часы, посмотрел на них, взял маленькую Мишну и велел мне повторить раздел «Зроим». Я повторил весь раздел за 58 минут.
Это был первый раз, когда я удостоился увидеть на лице отца явное удовлетворение, только потом он сказал, что опасается, как бы из-за большой скорости у меня не испортилась речь, и поэтому он думает обучить меня грамматике и чтению кантилляционных знаков. Тогда-то мне взяли учителя реб Ицхока-Гершона, который стал заниматься со мной два раза в неделю по одному часу (об этом я рассказывал выше).
За успехи в Мишне отец подарил мне священную книгу рукописей дедушки Цемаха Цедека, часть его «ответов», которую он получил в подарок от своего отца Ребе Шмуэля.
Добрые дела важнее цдоки
В тот же Пурим со мной случилась неприятность, как мне казалось тогда, очень большая неприятность. До этого я наметил себе купить несколько книг в хорошем переплете и позолоченную цепочку с часами. Наличных денег с теми, которые причитались мне за долги, было достаточно, чтобы реализовать мой план. Однако в связи с бедственным положением в доме я понимал, что не должен рассчитывать на деньги за долги, и поэтому взвешивал, решал сам с собой, что купить раньше – книги, которые я могу заимствовать у других, или часы, их ни у кого не позаимствуешь, а как велика польза от них.
Чаша весов склонилась в сторону часов. Сколько мыслей роилось у меня в голове, и сколько картин возникало в моем воображении. Будут у меня часы, не только каждый час будет мной отмерен, использован для высшей цели, но и каждая минута будет сохранена, особенно если это будут часы, отмеряющие минуты, каждая из них будет мне говорить, что в нее делать.
Утром часы разбудят меня в восемь, прикажут попить чего-нибудь горячего, в восемь тридцать скомандуют идти молиться, в десять – сесть за учебу и т.д.
Сердце мое наполняли надежды на то, что с часами все в моей жизни изменится к лучшему, я буду большим юношей с часами. Я уже сообщил о своем намерении маме, и она согласилась со мной. Мне предстояло собрать деньги, которые давал в долг разным людям.
В первый раз, когда у меня собралась большая сумма, один рубль, отец сказал мне, что достойно делать доброе дело и посоветовал дать в долг мои сбережения реб Саадье, габаю «Малбиш арумим», благословенной памяти. В течение двух месяцев мое состояние возросло до трех рублей. Через некоторое время денег стало еще больше, и по совету отца я отдал их взаймы реб Герцу Мейтину, габаю «Лехем леэвьоним», благословенной памяти.
Я тружусь, и мое состояние, богатство растет. Проходит неделя, полгода, год, и с помощью дяди Залмана-Арона я посчитал, что оно достигло 15 рублей. Через два месяца у меня возникло желание поменять все накопленное мной на полный империал.
Однажды, когда я забавлялся своей золотой монетой, в нашем доме появился реб Копл, который сообщил отцу, что нуждается в помощи и просил дать ему в долг 28 рублей. У отца денег не было, но реб Копл успел бросить взгляд на мою монету и сказал, что 15 рублей ему мало, однако, что делать, в час нужды и такая помощь хороша.
Услышав слова реб Копла, я похолодел, изнутри меня охватила дрожь. На губах у отца появилась легкая улыбка, я вижу ясные глаза на желтом лице и целиком предаюсь внутренней борьбе.
В считанные минуты в моем мозгу проносятся противоречивые мысли, я без слов прячу свою монету и мою руки, чтобы отправиться обедать.
После ухода Реб Копл отец замечает:
– Добрые дела, в частности, давать взаймы, выше цдоки, так как они и для богатых, и для бедных, а когда не хотят и все-таки их делают, это еще лучше. Даем, скажем, деньги в долг на неделю, получаем их обратно и зарабатываем большую мицву.
Мне было трудно расстаться со своим сокровищем, золотой монетой даже на короткое время. Отец же говорит, что добрые дела важнее цдоки, у меня нет сил противиться ему, и после обеда я бегу к реб Коплу. Я пришел и нашел его в магазине, принадлежащем ему. Он сидел в ожидании покупателей. Видно, что он глубоко переживает. Я смотрю по сторонам и молчу, сердце мое сжалось. Молюсь, чтоб реб Копл сказал мне, что уже вышел из положения и ему не нужна моя золотая монета. Тогда я удостоюсь двойной награды – золота, которое останется у меня, и заслуги от выполнения мицвы.
Я постоял еще несколько секунд и услышал вздох, который исходил из сердца реб Копла:
– Мне очень нужны деньги, ночью привезут товар, а денег у меня нет.
Я вижу, что моя молитва не достигла цели, вздох и тирада направлены на мое имущество, через минуту мне предстоит расстаться со всем моим богатством. Но отец сказал, что добрые дела важнее цдоки, а отец мне очень дорог, слава Б-гу, что он выздоровел, и я обязан исполнить сказанное им. С разбитым сердцем я достаю «ношу души моей» и передаю ее в руки реб Копла, который обещает через неделю вернуть ее мне.
– Только на одну неделю мне нужны деньги, – говорит реб Копл.
Чувствуя, что не могу больше стоять, чтобы не расплакаться, со слезами, которыми уже полны были мои глаза, я побежал в хедер. Там мои товарищи уже учились, реб Нисан бросил в мою сторону гневный взгляд, я слышу, что он говорит, но сердце мое в другом месте.
Прошли неделя, две, три, я все время верчусь возле реб Копла, он же не говорит мне ничего, даже в мою сторону не смотрит.
В Пурим, когда каждый человек может выйти из своих ограничений, я решил выйти из своих, укрепился сердцем и спросил реб Копла, что стало с «помощью».
– Помощь? – переспросил реб Копл, – это уже старая история, кто думает о такой помощи. Даже если даст Б-г и будет товар, и дела пойдут лучше, даже тогда я не подумаю об этой помощи.
На минуту исчезло мое понимание, какая разница между этой и другой «помощью», мне достаточно было услышать от него, что это старая история и он не собирается возвращать мне деньги. Мой праздник превратился в печаль, я вышел из магазина реб Копла и горько заплакал.
Праздники
Приближается Пейсах, и с Б-жьей помощью я уже знаю наизусть многие законы праздника, места, где они располагаются в Шулхан Орухе, ко времени выпечки мацы шмуры я был уже специалистом в этой работе, и мое участие в ней доставило отцу удовольствие.
За три дня до праздника на меня свалилась бессонница, все мысли мои направлены на предстоящий набор «ночевавшей» воды и поиск хомеца, еще мне надо выучить наизусть трактат «Мегила», закончить чтение «Корбан Пейсах», выпечь мацойс-мицво (заповедную мацу).
Как и в прошлом году, отец взял меня с собой черпать «ночевавшую» воду, присутствовать во время благословения на поиск хомеца, затем помочь ему в проверке комнат дома и утром 14 Нисана слушать завершение трактата «Звохим».
В прошлом году я только ходил набирать «ночевавшую» воду и не знал, в чем смысл этого, стоял при благословении на поиск хомеца и не понимал его значения, слушал завершение трактата и не имел понятия, к чему это, что такое большая и малая бима, пигуль и ночующее мясо. Я помню, как удивлялся, что отец за короткое время, с 19 Кислева до 14 Нисана, выучил 120 листов Геморы с комментариями Раши и тойсфойс.
С 5650 по 5679 год (кроме 5661 года, когда отец уезжал в Верисаапьен, и 5667 года, он тогда был в Любавиче, а я в Вирцбурге) в каждый канун Пейсаха отец звал меня произнести вместе с ним «Пасхальную жертву». В большой черной шляпе и праздничной одежде, подпоясанный кушаком, он читал, стоя сияющим лицом на юг, уточнял произношение каждой буквы и каждого слова, говорил о законах праздника, в 5646 году и далее освещал какое-либо место в свете хасидизма, а с 5668 года и в свете каббалы.
Но в этом году, в 5651-м, я уже знаю о черпании «ночевавшей» воды, точном его времени, о поиске хомеца и «Сиюме». Каждую ночь я не спал из-за сильного волнения, но я знал, как будет доволен отец, когда я буду читать при нем последнюю страницу и объясню законы чтения Торы, благословения на нее, поднятие и свертывание Торы, расскажу, каким образом это надо сделать.
Еще не рассвело, а я уже омыл руки, оделся и ходил по комнате взад и вперед, мне оставалось еще более часа, отец обычно вставал накануне Пейсаха в пять утра.
День прошел «с миром» и очень успешно, от меня была большая польза при выпечке заповедной мацы, я стоял у печи и менял шесты, помогал отрезать тесто, оказывался в местах, где требовалась другая помощь.
При произнесении «Пасхальной жертвы» я, как и в прошлом году, стоял справа от отца, но теперь я уже знал все законы и порядок приношения жертвы из первоисточников, из мишны «Псохим», которую я выучил наизусть.
Синагога вся освещена, большую новую лампу подарил один из молящихся, который обычно живет в Петербурге и Москве, где служит у известного еврейского предпринимателя Полякова, и приезжает домой на праздники Тишрея и Пейсах. В этом году он и привез в дар синагоге лампу, висящую на позолоченной цепи.
В синагоге стены побелены и оконные стекла вычищены до блеска, вымыты скамьи, на столе для чтения Торы лежит красная шелковая скатерть, арон а-койдеш покрыт красно-зеленой занавеской, амуд – маленькой красной вышитой шелком скатертью, произведением моей матери, на ней в центре изображена Стена плача, а в четырех углах – могилы Рахели, пророка Шмуэля, царей династии Давида и Шимона бар Йохая (Рашби), в кольцо рядом с входной дверью продето белое полотенце.
Возвышенный дух витает в каждом уголке Г-споднего дома, лица прихожан освещены особым светом. В северном углу сидит старый реб Залман-Лейб, который делится воспоминаниями минувших дней, неподалеку реб Ицхок-Шоул рассказывает о событиях времен войны с турками, рядом со столом для чтения Торы ведут беседу шамеш Бере и хазан Ицхок-Гершон, вокруг них собралась группа людей, любящих еврейские напевы, и реб Ицхок-Гершон с гордостью сообщает им, что даже Нисан Белзер был поражен красотой его голоса.
У южной стены сидит реб Залман-Мункаш и реб Йешайогу Кастиер. Реб Залман рассказывает о величии своего отца в медицине, а реб Йешайогу – о величии своего прадеда, отца бабушки, великолепно владевшего навыками счета, умевшего на пальцах быстро сосчитать до десятков тысяч, что приводит в изумление стоящих рядом с ними Залмана Бешеса и Залмана «глухого».
В юго-западном углу возле старых часов сидят хасиды реб Ханох-Гендель и реб Шмуэл-Хаим «поляк», рассуждающие об идеях хасидизма, о святости этой ночи. Тут же стоят реб Залман, которого называют дер фетер Лейблс, резник реб Шломо-Хаим и еще несколько человек, сидит и молчит старый хасид реб Аба, слушает и молчит, время от времени возводя глаза к небесам.
Реб Абе, ему определено не меньше восьмидесяти лет, родом из Часника, в молодости был меламедом в нашем городе. Еще ребенком он дважды видел Миттлер Ребе, играл важную роль в Страшелевском споре 5595–5600 годов и явился одним из его победителей, известен как знаток хасидизма, книг Алтер Ребе и Миттлер Ребе, Ликутей Тойро. Когда жив был Ребе Цемах-Цедек, реб Абе приезжал в Любавич раз в два года, а в 5635 году, оставив должность меламеда, поселился в нем. Он и сам писал комментарии, запретил себе говорить, весь день сидел в синагоге, молился, учился и писал.
У восточной стены реб Довид, реб Мешулам, меламеды реб Нисан и реб Шолом говорят о смысле этого дня, обсуждают обычаи Пейсаха. Если бы не усталость, я бы принял участие в их беседе, но чувствую, что сон смыкает мне глаза, и меня пробирает мелкая дрожь, как бы не случилась беда – заснуть в такой день! Но вот заполняется часть зала у юго-восточной стены, пришли дядя Залман-Арон и дядя Менахем-Мендл, приближается время молитвы, наконец появляется отец.
После окончания все обращаются к юго-восточной стене с благословением «хорошего праздника» и со светящимися лицами направляются к выходу. Примерно час спустя мы уже сидим в доме бабушки за пасхальным Сейдером.
Ощущение подготовки к «четырем вопросам» и ясный свет на лице моего святого отца отогнали от моих глаз сон, милостью Всевышнего они не закрылись, и я, как большой, делаю все, что полагается, и все правильно, закрываю мацу, открываю ее, поднимаю бокал и пою «То, что защищало нас...» Все это дает мне силы противостоять сну. Слава Б-гу, я сумел продержаться до ликующего «В будущем году в Иерусалиме!» и была светлая надежда, что через несколько мгновений усну, усну в радости и в веселье сердца.
Быстро пролетели дни праздника, начались будни, но не оставляли меня впечатления от праздника и близости отца, с еще большим усердием принялся я за учебу.
Так прошло шесть недель до праздника Швуэс, первый в моей жизни, когда я не спал всю ночь, произносил «Тикун Швуэс» и рано утром вместе со всеми шел в микву. Не искажу, что в седьмую ночь Пейсаха я не желал бодрствовать всю ночь, однако сон пересилил меня. Но в ночь Швуэса я сумел победить сон.
Из-за стесненного материального положения отец не смог никуда поехать для поправки здоровья и отправился на неделю в город Мезинкас, на этом настоял врач Богородский.
Распорядок дня
Тем летом отец ездил раза три в Мезинкас, где останавливался у реб Шмуэля Гурвица. Он отправлялся из Любавича в воскресенье и возвращался в четверг.
Я тогда с двумя товарищами учился у меламеда реб Нисана. Мы изучали Гемору «Бава Мециа» с комментариями Раши и тойсфойс, Шулхан Орух «Орех Хаим» Алтер Ребе, Мишну наизусть, я уже выучил разделы «Зроим» и «Моэд» с комментариями Бертанура, Хумаш с комментариями Раши. Раз в неделю отец учил со мной главу из Тании и два раза в неделю параграф из недельного раздела Ликутей Тойро.
***
Как-то отец спросил меламеда реб Нисана, нельзя ли ему взять меня с собой в Мезинкас. Реб Нисан был против этого, поскольку из-за поездок пропадет целая неделя занятий, что внесет общее послабление в учебу.
Я был еще ребенком, даже немного шаловлив, и все же образ моего воспитания, условия жизни с седьмого по десятый год исключили всякую изнеженность и стремления к излишествам единственного сына. Вместе с тем перемены, наступившие с лета 5649 года, вернули мне убежденность, что я действительно единственный сын, а главное, что у меня есть любящие отец и мать.
Я тогда понял, что эта поездка, которая не состоялась, имела дополнительную цель – вывезти меня на природу.
Отец и сын в истинном понимании отождествляются и объединяются в полном единстве, что их невозможно разделить, доставить удовольствие отцу – это Тора жизни для сына, и хороший сын удваивает годы жизни отца.
***
Отец отложил поездку до понедельника, и у меня оставалась надежда, что я поеду с ним. Но мне ничего не говорили, а я не посмел попросить, чтобы он взял меня с собой, тем более, что реб Нисан считал поездку на несколько дней вредной для моей учебы.
В понедельник отец уехал в Мезинкас без меня. Помню, какие страдания я испытал, в душе я обвинял меламеда, временами каялся в этом – ведь для моего же блага он старался, и как замечательно, с каким старанием я учился на той неделе.
В течение двух недель, пока отец был в Мезинкасе, реб Нисан учил со мной главу из Тании в пятницу, Ликутей Тойро в субботу перед Минхой и в воскресенье с трех до четырех часов.
***
В субботу отец молился очень долго. Он молился в будни и в субботу в синагоге, приходил в субботу примерно в девять тридцать утра, к началу молитвы, и после того как миньян заканчивал молитву, около одиннадцати тридцати, бывало, начинал «Борух Шэомар» и заканчивал его в три, а иногда в четыре часа.
По заведенному порядку после молитвы в миньяне даже те, кто обычно задерживался в синагоге, уходили домой, кроме реб Ханоха-Генделя, который продолжал молиться, но уже в малом молельном зале, а в большом оставался один только отец.
После молитвы в миньяне я шел домой и любил заходить на полчаса к бабушке посмотреть, как члены миньяна делают кидуш, послушать их. Потом я возвращался в синагогу слушать «песнь и молитву» отца.
Вот уже два года, как я хожу в синагогу каждую субботу слушать молитву, выходящую из сердца великого праведника, моего отца. К сожалению, в будни я не имею этой возможности, поскольку в это время я нахожусь в хедере.
Мой распорядок дня таков. Встаю я в восемь часов, в восемь тридцать – молитва в миньяне в синагоге. В девять тридцать – «утренний хлеб». С десяти до двух – учеба, с двух до трех – обед. С трех до четырех – занятия письмом. С четырех до восьми – учеба. После этого – свободное время, которое я провожу в своей комнате.