Шимъон помедлил, устремив глаза вдаль, на голубые холмы Иудеи. Его большие руки то сжимались в кулаки, то снова разжимались, а морщины, избороздившие его лицо, казалось, сделались глубже. Он не рассказывал мне, он выбрасывал из себя слова.
- Да, - продолжал он, - нас было двое свободных людей, но не мы пробудили Израиль от глубокого, как бездна, отчаяния, в которое он погрузился после поражения.
Нет, это сделал дух Иегуды, дух Маккавея - человека, которому не было равных на земле и никогда не будет. И постепенно страна начала подыматься. Те, кому была дорога свобода, пересекали Иордан и приходили к нам, и обнимали нас, и целовали нас, ибо мы были сыновьями Мататьягу, который погиб за свой народ и за то, чтобы все люди могли жить достойно. К нам приходили все новые и новые бойцы, наши силы росли - ив один прекрасный день мы снова переправились через Иордан и вернулись на свою землю. Все было так же, как раньше; куда бы мы ни приходили, люди бросали свои дома, свои плуги, и вступали в наши ряды. И еще раз мы показали грекам, что еврей умеет сражаться. Это произошло не сразу. Свободу нельзя купить, как покупаешь корову или клочок земли. Мы платили свою цену за свободу год за годом, но в конце концов мы победили. И вот, нет больше господина над Иудеей - лишь свободный народ, живущий в мире.
- И это стоило двадцати лет непрерывных войн, - сказал я.
- Если ты прочел, что я написал, то ты знаешь, чего это стоило, - напомнил мне еврей. - Мы пожали посеянное Иегудой, ибо он открыл нам ту истину, которой мы не знали прежде, - что в борьбе за свободу никто не погибает напрасно. Эту истину он нам открыл - и что еще ты хотел бы от меня услышать?
Война - это зло, и убийство - это зло, и поднявший меч, от меча и погибнет. Так написано в наших священных свитках. Мы сражались за нашу свободу и, волею Божьей, мы никогда ни за что другое не будем сражаться. Мы избраны не для того, чтобы учить людей воевать, но для того, чтобы учить их жить в мире и любви. Пусть мертвые спят спокойно, и если ты хочешь знать, как мы боролись и за что мы боролись, пройди по нашей земле, Летулл Силан, и посмотри, как живут люди. Я уже достаточно тревожил мои воспоминания.
- Но ты их тревожил несколько странно, Шимъон Маккавей, ибо ты не видишь целого, а видишь только часть. Неужели ты всерьез веришь, что ваша крохотная страна могла в одиночку сокрушить Сирийскую империю ?
- Но мы ее сокрушили...
Однако в голосе Шимъона не звучало уже прежней уверенности.
- Так ли это? - спросил я. - Разве не Рим сокрушил мощь Греции, разве не Рим остановил победную поступь Сирии? Не римский ли легат встал на египетской границе и сказал сирийскому войску:
"Дойдите до этой черты - и ни шагу дальше!"
Вы ничего не знали про Рим, но Рим знал про Иудею. Разве хватило бы у вас сил выстоять против целого мира, Шимъон?
Это же нереально. Ты говоришь, что вы сражались за свою свободу и больше ни за что не будете сражаться. Не слишком ли гордо это звучит, Шимъон? Я не верю, что евреи так непохожи на всех остальных людей. Ваша страна находится на перекрестке земных дорог, и этот перекресток должен быть открытый. Знал ты об этом или не знал, но Рим сражался на твоей стороне, Шимъон. А где будет Рим сражаться завтра? Подумай об этом, Шимъон Маккавей!
Еврей поглядел на меня, и в его бледных глазах были смущение и грусть. Он был взволнован и озабочен, но не испуган. Затем он встал, как бы собираясь распроститься со мной на сегодня, и сделал несколько шагов по балкону.
- Еще один вопрос, - остановил я его, - если Маккавей мне позволит.
- Спрашивай, Лентулл Силан.
- Что случилось с Ионатаном?
- Для чего тебе это знать? Какое это имеет значение? Все мои прославленные братья мертвы. Он протянул руку и коснулся моего плеча.
- Прости меня, Лентулл Силан, ты гость в моем доме, и да отсохнет мой язык, если он произнесет хоть слово, которое обидит тебя. Просто есть вещи, о которых говорить труднее, чем обо всем остальном.
- Неважно, забудь об этом, - успокоил я его.
- Нет! Как ты сам сказал, ты - посланник, и все, что ты услышишь, ты передашь пославшим тебя.
Про Ионатана мало что можно добавить. Он был младший из братьев, он рос уже без матери и поэтому был как бы нашим сыном, нашим любимцем; и сперва, когда мы начинали борьбу, он сражался, будучи еще совсем ребенком. Он никогда не знал того, что знали мы, старшие братья, - счастливого, радостного детства в Модиине, ибо еще ребенком он взял в руки лук и потом знал в жизни одну лишь войну, и единственное, о чем он мог вспомнить, - это о войне, изгнании и битвах. Но он пережил все это - пережил кровавую бойню, в которой погиб Иегуда, пережил годы изгнания в пустыне.
Вместе со мной он оплакивал братьев, и год за годом мы сражались вместе за Иудею и за Израиль а затем, уже под конец, когда мы были уже близки к победе, греки захватили его...
Он поперхнулся и замолчал, спина его согнулась, и он сидел, глядя вдаль на долину.
- Захватили его? - мягко переспросил я.
- Захватили его, - повторил Маккавей, и в голосе его была суровая горечь. - Греки захватили его в плен и держали заложником, требуя выкупа. И я опустошил все свои сундуки, и каждый еврей, у кого было хоть сколько-нибудь золота или хоть крошечный драгоценный камешек, отдал все это, чтобы выкупить Ионатана. Мы собрали все золото и серебро, какое было в стране, и люди с радостью отдавали все, что у них было, чтобы только выкупить сына Мататьягу, и все это мы вручили грекам. А потом они убили моего брата...
Такова, насколько я могу упомнить, была моя беседа с Шимъоном Маккавеем. Следует добавить еще некоторые подробности: например, то, что за двадцать лет борьбы за свободу после гибели Иегуды евреи сражались, насколько я узнал, в двенадцати больших битвах и в трехстах сорока мелких стычках.
Это обстоятельство представляется мне чрезвычайно существенным, ибо здесь кроется решение загадки, как им удалось одержать победу. Этот крошечный и на первый взгляд совершенно беззащитный народ, у которого имеется всего один значительный город, обнесенный стеной, у которого нет постоянной армии, нет твердой власти - этот народ буквально истощил и обескровил Сирийскую империю.
Если просмотреть сирийские архивы и подсчитать, во сколько обошлись грекам те тысячи и тысячи наемников, которые погибли в иудейских долинах и ущельях, то цифры будут просто чудовищные.
И тогда начинаешь недоумевать, что побуждало сирийских царей, одержимых безумной и бессмысленной алчностью, в течение трех десятилетий обирать и доводить до нищеты города в своей собственной империи и продавать в рабство собственных свободных граждан, чтобы собрать деньги на ведение войн с евреями.
Отсюда следует естественный и очевидный вопрос; почему сирийцы никак не могли отказаться от мысли покорить Иудею, почему они не могли оставить этих упрямых евреев в покое? На это есть разные ответы, тому есть целый комплекс причин; и мне кажется, что некоторые мои соображения на эту тему могут представить известный интерес для высокого Сената.
Во-первых, следует принять во внимание ту антипатию, которую вызывают евреи.
Их понятие свободы, вся их концепция, которую можно было бы определить как концепцию прав отдельного человека, - все это представляет собою несомненную угрозу свободным людям в любой стране и всей нашей общественной структуре, в основе которой лежит рабовладение.
Повсюду, как и у нас, народы понимают рабовладение как основу свободы, поскольку только в обществе, построенном на незыблемом фундаменте рабовладения, свободные граждане могут совершенствовать цивилизацию.
Еврейское же понятие свободы применимо ко всем без исключения людям, даже к рабам, и это, само собой разумеется, явление весьма угрожающее.
То, что евреи всячески превозносят неповиновение и мятеж, почитая первейшей добродетелью упрямое и бессмысленное нежелание склонить колени перед человеком или даже перед Ягве, их Богом, делает их еще более опасными.
Известно, что когда-то они находились в рабстве, из коего их вывел некто Моисей, и ото возбудило в них такую глубокую и непримиримую ненависть к естественному повиновению и подчинению, что совершенно невозможно теперь рассматривать их как цивилизованных людей, хотя следует признать, что они обладают некоторыми крайне похвальными добродетелями.
Однако, как я указывал выше, даже их добродетели носят чисто еврейский характер. Говоря о неприязни, которую питают к евреям все другие народы, стоит отметить и то, что они всячески превозносят мир.
В своих восхвалениях мира они доходят чуть ли не до подобострастия. Они наотрез отказываются признать, что война - это неотъемлемая особенность цивилизации; любое проявление силы и мужественности они немедленно объявляют зверством.
В отличие от всех других народов, евреи не пользуются услугами наемников, но подвергают тяготам войны свое собственное свободное население, что противоречит всему, что они сами же проповедуют. Впрочем, по моим наблюдениям, подобные противоречия - характернейшая особенность еврейской сущности.
Во всей истории мира не было войн столь кровавых и унесших столько человеческих жизней, как эти тридцать лет еврейского сопротивления. И сама бессмысленность этого сопротивления только увеличила ненависть греков к евреям и желание их покорить. Однажды я указал на это этнарху, сказав:
- Не лучше ли было бы, если бы в какой-то момент ты и твои братья заключили с греками мир, во имя закона, порядка и всеобщего благополучия?
- Поступившись свободой? - спросил он.
- Ты говоришь о свободе, как о некоем абстрактном понятии, - заметил я. Если свобода, как ты, кажется, утверждаешь, есть добродетель сама по себе, то что можно сказать о рабах?
Он явно смутился.
- Не знаю, - сказал он.
- Ты не можешь не признать, - настаивал я, - что рабовладение - это основа свободы.
- Как я могу такое признать?
- Но ведь у вас есть рабы!
- Это верно. Однако во время войны рабство у нас исчезло.
- Как так?
- Мы освободили своих рабов, чтобы они могли сражаться рядом с нами.
- И они сражались?
- Они сражались, и они умирали рядом с нами.
Таким образом, высокому Сенату должно быть ясно, какую угрозу представляет для нас сам образ жизни и образ мышления этого народа. Без сомнения, этот фактор побуждал греков снова и снова возобновлять свои попытки покорить Иудею.
Однако следует указать и на другие факторы. Другой фактор заключался в том, что в первые годы восстания Маккавеев потери, понесенные Сирийской империей, были столь велики, что единственным способом возмещения убытков было окончательное завоевание Иудеи и захват ее богатств.
С этим вопросом был также тесно связан вопрос о богатых евреях - довольно незначительной группе культурных людей, живших большей частью в Иерусалиме.
Их ненавидели другие евреи за то, что, будучи культурными, они отказались от своего жалкого, варварского еврейства, усвоили греческие обычаи, одевались, как греки, говорили по-гречески, а не по-арамейски или на своем иврите. В самом начале восстания эти евреи благоразумно заключили договор с греками, запаслись собственными наемниками и заперлись в большой каменной крепости внутри Иерусалима. Там они держались два десятилетия, даже больше, до тех пор, пока Шимъон не осадил эту крепость, взял ее приступом и сравнял с землей.
Когда рвение греков ослабевало, и они решали уйти из Иудеи, эллинизированные евреи каждый раз делали все, что было в их силах, и шли на самые крайние меры, чтобы только воспрепятствовать уходу греков и снова раздуть пожар войны.
Неудивительно, что этих немногочисленных эллинизированных евреев евреи-крестьяне ненавидели больше, чем греков. Евреям, сидевшим в крепости, можно было посочувствовать: они могли вернуть свое состояние и положение только после полного разгрома Маккавеев.
Надо отметить, что когда крепость в конце концов пала, Шимъон не убил этих евреев, а разрешил им покинуть Иудею и уйти в Антиохию и Дамаск. Я серьезно рекомендую Сенату связаться с этими евреями в вышеупомянутых городах и в течение некоторого времени поддерживать их, пока их услуги не пригодятся для дальнейшего прогресса и процветания Рима.
Третий важный фактор, из-за которого война тянулась так долго, - это желание отомстить. Иегуда Маккавей лично убил двух самых популярных и способных греческих военачальников: Аполлония и Никанора. Разумеется, были и другие факторы, но эти три - неприязнь к евреям, нужда в деньгах и жажда мести суть главные причины продолжительности войны, которая в конце концов обескровила Сирийскую империю.
Трудно понять, как такая маленькая страна, как Иудея, с таким незначительным населением, могла выдержать столь долгую и изнурительную войну. Не вызывает сомнений, что если бы евреи жили, как все другие народы, в городах, и будь их образ жизни, как у цивилизованных людей, основан на рабовладении, они, конечно, потерпели бы поражение.
Однако, будучи народом крестьян, они очень привязаны к земле, которую обрабатывают своими руками, и потому проявили в достижении свой цели редкостное упорство. Если при этом принять во внимание их варварский обычай ведения войны - они не желают меряться силами с врагом в открытом поле, а заманивают его в ловушки и умело используют благоприятный для них рельеф местности, в которой живут, - то становится понятным, как трудно завоевать эту землю, разве что изнутри.
Я осмелюсь закончить свой доклад некоторыми рекомендациями. Обдумывая и подготавливая эти рекомендации, я старался быть как можно более объективным, считая такую объективность первейшим долгом сенатского легата. Я уделил немалое время изучению этого народа, я завязывал знакомства и беседовал с представителями всех слоев общества: с землепашцами, с виноделами, с ремесленниками, со священнослужителями и даже теми немногими купцами, которые встречаются среди евреев.
Я пытался - правда, безуспешно - подавить в себе неприязнь к евреям. Я пытался заставить себя взглянуть на мир их глазами, но я должен признаться, что для римлянина это почти невозможно.
Я пытался игнорировать их оскорбления и презрительное к себе отношение, полагая, что успех моей миссии я должен поставить выше человеческого самолюбия. Более того, я даже пытался им симпатизировать.
В итоге я пришел к указанным выше выводам, большинство из которых уже изложено в этом отчете. Можно вкратце обобщить эти выводы следующим образом:
Евреям нельзя доверять, ибо люди с западным образом мышления не найдут с ними общего языка. Все наши понятия свободы, достоинства и ответственности им совершенно чужды.
Евреи от природы неполноценны, ибо они отвергают все блага цивилизации и неспособны усвоить высшие принципы современной жизни.
Евреи враждебны человечеству, ибо они отвергают, презирают и поносят все, что ценно для человека: его богов, его убеждения и его обычаи.
Евреи представляют собою серьезную угрозу Риму, поскольку они отрицают основу западной культуры - свободное рабовладение.
Евреи враждебны всяческому порядку, ибо они прославляют беспорядок и неповиновение и превозносят самый акт восстания.
По всем вышеизложенным причинам, а также ввиду других обстоятельств, указанных в данном докладе, я настоятельно рекомендовал бы благородному Сенату рассмотреть пути и средства подчинения и последующего уничтожения этого народа.
Хотя он невелик и живет в очень небольшой стране, но может стать чрезвычайно опасным и этим не следует пренебрегать. Будучи всего лишь скромным легатом, я, однако, осмелюсь высказать свое мнение, что Рим и Иудея едва ли могут существовать в одном и том же мире.
Никогда еще две общественные системы не были столь противоположны и неспособны найти общую точку зрения для заключения союза или для подчинения одного народа другому.
Тем не менее я считаю, что в настоящее время вполне возможно заключение союза между Римом и Иудеей. Если обозреть области, находящиеся между Египтом и Персией, можно увидеть, что Иудея, лежащая, как алмаз, среди тринадцати ослабленных царств и двух умирающих империй, уравновешивает силы и является решающим фактором.
Союз с Иудеей, хотя и временный, поможет нам управлять этим равновесием сил, благодаря чему мы сумеем недорогой ценой достичь того, что в ином случае потребовало бы бесчисленных легионов. Кроме того, в настоящий момент невозможно одержать решающую победу в войне с евреями. Меня пробирает дрожь, когда я представляю себе, как наши тяжеловооруженные легионы маршируют по узким теснинам Иудеи. Маккавей, который находится сейчас в зените своей славы и могущества, смог бы с легкостью за какие-нибудь сутки собрать армию от пятидесяти до семидесяти пяти тысяч закаленных бойцов, сражавшихся в течение многих лет; и я не думаю, что, имея такого противника, какая бы то ни было военная сила могла бы завладеть Иудеей.
Этнарх, со своей стороны, сколько я могу судить, не против союза с Римом. Всего лишь три дня назад я заставил его откровенно высказаться.
- Моя миссия не может продолжаться вечно, - сказал я ему. - Как мне ни нравится Иудея, я должен вернуться в Рим.
- Я не буду удерживать тебя здесь против твоей воли, Лентулл Силан, как ни мил мне гость и как ни приятны беседы с тобою. Хотя, впрочем, тебе это, наверно, казалось нудным брюзжанием болтливого старикашки. Что я могу для тебя сделать?
- Пошли со мной в Рим послов, чтобы заключить союз.
- Если бы это было так просто!
- Это очень просто, - заверил я его. - Ты имеешь дело не с греками, а с римлянами. Протягивая тебе руку, я тем самым даю тебе слово Сената, а слово Сената - свято. И после этого - какой царек, царь царей или император осмелится послать своих наемников в страну, которая торжественно заключила договор с Римом?
- А какая Риму польза от этого?
- Мы приобретаем верного союзника, доброго друга в мирное время и грозный меч во время войны. Звезда Греции закатывается, как закатилась звезда Карфагена, а раньше - Египта и Вавилонии и всех могучих империй прошлого. На небосклоне восходит новая звезда - молодой и могучий Рим, уверенная, несокрушимая сила, которой суждено жить вечно.
- Ничто на земле не вечно, - задумчиво сказал Шимъон.
- Как бы то ни было, Шимъон, ты пошлешь со мной послов?
- Если желаешь, я пошлю двух человек, пусть они побеседуют с твоим Сенатом.
- А лучше всего отправляйся сам, - сказал я.
- Нет, нет, Лентулл Силан! Я старик, и я знаю только Иудею и евреев. Что мне делать в Риме? Да я там буду выглядеть, как неотесанный сельский увалень.
И как я ни убеждал его отправиться в Рим самому, мне не удалось его уговорить. Но он согласился отправить послов, которые будут представлять его в Риме.
На этом я заканчиваю свой отчет и все мои рекомендации и представляю их вниманию благородного Сената.
Да продлятся ваши дни и да умножатся ваши богатства!
Я приветствую вас.
Лентулл Силан, легат