41
Сотни людей приходят в «Шамир» и ко мне как к председателю. Многие просят литературу, консультацию на религиозно-философскую тему, но не меньшее число людей просят помощи в подыскании работы, в определении детей в подходящее учебное заведение, в получении денежных ссуд, в хлопотах о лучшей квартире, а случается даже, что отец просит найти жениха для дочери...
Мера моей занятости в «Шамире» становится все более неизмеримой. На мое счастье, в орбиту «Шамира» оказался включенным хороший человек – ныне мой близкий друг Питер Калмз из Лондона. С «Шамиром» Питера свел Ребе. Дед Питера приехал в Англию три четверти века тому назад тоже из России, и поэтому или по другим причинам Питер с некоторых пор начал очень интересоваться проблемами русского еврейства и симпатизировать ему. Он произвел на меня глубокое впечатление с первой же встречи. Я был тогда еще совсем «зеленым» в свободном мире, но уже успел составить себе впечатление о характерном типе еврейского бизнесмена-филантропа. В большинстве случаев благотворительность такого филантропа оказывалась направленной прежде всего на саморекламу, на «паблисити», а его невежество и нежелание понять то дело, на которое он иногда дает, а иногда не дает деньги, просто пугает.
К тому времени я успел уже побывать на нескольких вечерах в защиту советского еврейства, которые разыгрывались по неписаным правилам салонной игры. Все расшаркивались друг перед другом, обменивались комплиментами, упивались собою и самоутверждались, много и с аппетитом ели и пили, очаровательно улыбались и непрерывным потоком изрекали несусветный вздор.
Питер же являл собой полную противоположность этому стандарту. По-настоящему жил делом, которое его волновало, стремился вникнуть в каждую деталь, все понять. Он был готов включиться в самую черную работу, брать на себя всевозможные обязанности. Его ум, хватка, сообразительность, интуиция в сочетании с необыкновенным педантизмом, обязательностью и чувством ответственности в большой мере способствовали успеху «Шамира», а для меня представляют неоценимую помощь.
С течением времени жизнь все больше и больше подтверждает важность того дела, которому служит «Шамир». По мере того, как возведенный в ранг чуда исход советского еврейства иссякает и чахнет, превращается в далекую от идеализма эмиграцию, оседающую на всех пяти континентах, становится очевидным, что без подлинного еврейского воспитания любое, даже самое грандиозное историческое начинание евреев обречено на неудачу. Увы, забвение истоков, привычка мыслить исключительно вещественными категориями делают эту простую истину недоступной для многих из тех, кто считают себя в настоящее время капитанами и рулевыми многострадального еврейского корабля.
42
Оправдал ли Израиль мои ожидания?
В течение первых месяцев после приезда, даже, пожалуй, весь первый год, сам вопрос этот, который мне часто задавали, казался диким. Опьянение счастьем, ощущение невероятности случившегося, сон наяву – все это слишком слабые выражения для того, чтобы охарактеризовать то состояние, в котором я находился.
Нередко мне приходилось и в то время слышать высказывания о том, что партийные лидеры и функционеры готовы предать и продать все и вся ради карьеры, партийных интересов и политической выгоды. Слышал я и утверждения о том, что значительная часть населения враждебно относится ко всему традиционному, вековечно-еврейскому, или, наконец, рассказы об отвратительных примерах коррупции. Однако все это вызывало у меня лишь раздражение и полнейшее недоверие к собеседнику. Для меня существовала только святость и исключительность этой заветной обожаемой земли, и потому даже самая искренняя тревога по поводу того, что в ней происходит, звучала для меня злопыхательством. Счастливое опьянение это было столь сильно, что и сейчас, по истечении трех лет со времени нашего приезда, оно все еще дает себя чувствовать.
Однако уже довольно давно я стал видеть и осознавать то, что происходит вокруг, ощутил разницу между государством Израиль и землей Израиля, и сердце мое стало часто кровоточить. Труднее всего было примириться с тем, что высшим принципом общества считается и является секуляризм и социализм. Причем не социализм пророка Амоса, а социализм (как говорится по-еврейски – «да будут они разделены тысячью разделений») Карла Маркса.
Опьянение социализмом иногда так сильно, что считается возможным жертвовать не рассуждая чем угодно для выполнения его догм. А если случается, что требования соблюсти принципы социализма входят в противоречие с внутренним еврейским голосом, то считается просто неприличным позволить последнему сказать свое слово.
По опыту, накопившемуся у меня за последнее время, я знаю, что вышенаписанное может вызвать бурю негодования у деятелей рабочих партий и аплодисменты у представителей «Херута». Поэтому я спешу пояснить, что «Херут» мне нисколько не симпатичнее рабочих партий, ибо, по моему убеждению, порочно само деление евреев на партии (я не имею в виду людей, входящих в эти партии, – они как индивидуумы, как евреи в большинстве случаев оказываются самыми милыми, симпатичными и благонамеренными людьми).
С другой стороны, я в полной мере отдаю дань уважения социалистам так называемого «поколения основателей» за их героизм, самоотверженность, за их удивительные достижения в строительстве и обороне страны.
Это, однако, совершенно не меняет того факта, что они трагически заблуждались в идеологии и, вероятно, не могли даже предположить, к каким последствиям приведет их мировоззрение спустя несколько десятков лет. Не раз приходилось мне убеждаться в трагичности самого факта существования партий и, еще больше того, что часть из них пользуется властью и возможностью решать жизненно важные для народа проблемы, руководствуясь своей идеологией и собственным разумением. Я увидел также, что нет нравственных преград и разумных границ в бесконечной вражде и борьбе между партиями. Знаменательно, что ивритское слово партия – «мифлага» происходит от корня «пилуг» – разделение, разрознение. Что же может быть трагичнее для нашего маленького, преследуемого народа, чем внутреннее разделение и раздор?
Между прочим, перед выборами в Кнессет несколько партий очень настойчиво предлагали мне войти в списки их кандидатов, предлагая такие порядковые номера в этих списках, которые почти гарантировали избрание. Само собою разумеется, что мне казалось диким солидаризироваться с какой-то частью евреев, одновременно противопоставив себя остальным, и я, конечно, отказался.
Но еще гораздо больше и глубже тревожит меня катастрофическая утрата народом еврейского облика, еврейского мировоззрения, извечных принципов и понятий, ощущения родства, близости и взаимосвязи всех евреев, некогда общеизвестной еврейской утонченности души и мысли. Связь с прошлым, преемственность поколений утрачена. Машина секулярного, социалистически-атеистически-космополитического воспитания безжалостно перемалывает те зерна еврейского, которые чудодейственным образом все еще сохраняются и воспроизводятся в душах еврейских детей. Эта система воспитания выросла из воззрений еврейско-немецких и восточноевропейских просветителей – «маскилим», которые лет сто пятьдесят–двести тому назад начали свой чудовищный эксперимент подмены сокровищ еврейского духа «общечеловеческой культурой». Позже эта система впитала в себя элементы российского социализма, «обогатилась» перлами американской дидактической мысли в духе вседозволенности и неограниченной свободы личности и, усвоив все это эклектическое варево, парадоксально обернулась самым банальным» антисемитизмом, воюющим не против еврейской крови в жилах, но против еврейской души и еврейского сердца.
Трудно вообразить себе, что может быть страшнее, чем видеть, как потомки тех, кто больше трех тысяч лет были носителями и хранителями света, святости, справедливости и мудрости человечества, превращаются в эдакий ханаанский народец, у которого языческий культ тела, наслаждений и преуспеяния не очень стыдливо прикрыт фиговым листком игры в «прогресс» и «служение общечеловеческим идеалам».
Нестерпимую боль вызывало у меня созерцание толпы где-нибудь на улице Алленби в Тель-Авиве, где среди полуобнаженных девиц, размалеванных старух и длинноволосых самцов так трудно заметить лицо еврея, еврейское выражение глаз. Немыслимо было смотреть на экран телевизора, с которого юнцы и девчонки бесстыдно доказывали, что они израильтяне, ханаанейцы, но никак не евреи. Страшно видеть, как на Священной земле выставляются в газетных киосках и на рекламных стендах кино истерзанное, увеличенное, расчлененное, превращенное в мясо, представленное так, чтобы вызывать хищный аппетит, женское тело.
43
Самое ценное из утраченного – даже не еврейская интеллектуальная утонченность, не вековечная жажда познания и не вековечная тоска. Самое ценное, что было всегда в евреях и чего становится все меньше в Израиле - это ощущение предела дозволенного, чувство границы греха. Еврей всегда стремился отдалиться от запретного, безнравственного, порочного, старался блюсти чистоту своих дел и мыслей, святость семьи, общины. «Ведь ты еврей!», «Мы же евреи!» – эти слова всегда ставили на место заблудшего, движимого искушением, объясняли больше, чем иная лекция о морали.
Тяжко видеть, как это бесценное достояние улетучивается, хотя справедливости ради надо отметить, что еще очень часто случается видеть силу Б-жественных заповедей, продолжающих жить в душах многих из тех, чей рассудок тщится отречься от них.
Страшно, когда слышишь, читаешь в газете об убийстве, совершенном евреем, о проститутках-еврейках, об изнасиловании, о сожительстве отцов с дочерьми, о случаях грабежа и воровства, о забастовках, губящих стонущее под военным бременем хозяйство. Однако все это можно отнести на счет меньшинства, подонков общества, поэтому еще страшнее, когда слышишь или наблюдаешь события, с первого взгляда гораздо менее вопиющие. Так, например, в сентябре 1975 года на центральной автобусной станции Тель-Авива какой-то подросток напал на мужчину, несшего портфель, в котором находились восемнадцать тысяч лир банкнотами. Подростка тут же задержали, но портфель раскрылся, и ветер разнес банкноты. Когда их собрали, выяснилось, что десять тысяч исчезли в карманах прохожих. Иными словами, многие десятки случайных прохожих оказались ворами. Сто лет тому назад в каком-нибудь местечке в черте оседлости такое не могло бы произойти.
Бесконечно грустно делается на душе, когда студент, один из тех, кто только что вернулся с Йом-Кипурской войны, говорит: «Я читал в книжках об еврейском веселье, о радости и красоте субботы, но хотя я родился в Израиле, мне ни разу не довелось самому пережить это. Я не из тех, кто ходит в ночные клубы, и все мои развлечения – это телевизор в будни, а в субботу – снова телевизор».
Или наблюдения совсем иного рода. Когда в кинотеатрах идут фильмы, где два часа целиком и в деталях изображаются голые тела, половые отправления и изощренные извращения, в зале яблоку негде упасть. Когда же шел фильм о Януше Корчаке, максимальное количество проданных на сеанс билетов составляло двадцать. Слезы бессильного отчаяния начинают душить, когда слышишь, что по совету заморских дидактиков-шизофреников в школах вводится курс полового воспитания, где мальчикам и девочкам объясняют технику полового акта и демонстрируют соответствующие кинофильмы, или когда видишь, как четырнадцатилетняя девочка отправляется на свидание и предварительно глотает противозачаточную пилюлю, а родители относятся к этому снисходительно-понимающе, и им вообще невдомек, что во всем этом можно найти что-либо предосудительное. О Г-споди, на это смотреть даже страшнее, чем на изуверства арабских убийц. Ведь от врагов нельзя ждать хорошего. Когда же мы сами во имя торжества чуждых и безумных теорий и в угоду собственной распущенности калечим чистые и святые души наших детей, вырываем из них с корнем еврейскую духовность, хранимые веками скромность и целомудрие – это, вероятно, самая низкая, самая презренная ступень, на которую нам волею Твоею суждено было пасть за грехи наши...
44
Будучи в России, мы читали, конечно, о всяких реформаторских движениях в иудаизме, но все это воспринималось совершенно абстрактно и не имело никакого ощутимого жизненного смысла. Теперь мне пришлось лицом к лицу встретиться с этими извращениями от иудаизма, пришлось познакомиться с людьми – бритыми, с непокрытой головой, поедающими свиную колбасу, разъезжающими в субботу на «кадиллаке» и при всем этом бесстыдно называющими себя раввинами. Мне пришлось видеть – правда, не в натуре, а в документальной киноленте, обряд венчания, совершаемый совместно «раввином» и священником.
Когда я думаю обо всех этих реформистских, консервативных, прогрессивных и невесть еще каких движениях, мне приходят на ум бесчисленные доводы, основанные на Торе, на историческом опыте, на философии, на логике и на здравом смысле, показывающие абсурдность всех этих горе-новшеств. Прежде всего, нет никакого логического основания называть эти течения религией. Ведь поскольку они считают, что Галаха (еврейский закон) может быть любым образом изменяема по усмотрению людей, то в их «учении» не остается места Б-гу. А как же можно называть религией то, в чем для Б-га не осталось места. Пусть бы назывались культурным движением, клубом что ли.
Но, быть может, самый простой и убедительный довод я услышал недавно из уст одного инженера - скромного и разумного человека. Кто-то спросил его, почему он не ходит по субботам в расположенный рядом с его домом «храм» консерватистов. Инженер без раздумий ответил: «Я когда-то немного читал «Книгу о науке» Рамбама. Он пишет, что Галаху, еврейский закон, изменять нельзя. Знаете, для меня Рамбам – достаточный авторитет...».
Казалось бы, он ничего особенного не сказал, но какая огромная, бесхитростная правда в словах этого человека! О, если бы каждый из нас почувствовал, что Рамбам – достаточный авторитет», если бы все мы жили в трезвом осознании реальных соотношений величин в этом мире...
Я должен упомянуть здесь также о движении «Мизрахи». С тяжелым сердцем и с насилием над собой делаю я это. Я бесконечно далек от мысли сравнивать «Мизрахи» с реформизмом, но беда в том, что, как я убедился (не сразу и не с легкостью!), это движение, ничего из традиции не отменившее, а только несколько поменявшее представление о важности тех или иных заповедей и о границах запретного в поведении, тоже часто ведет к отпадению от еврейства. Я совершенно не касаюсь здесь безобразных политических интриг в партии «Мизрахи» и имею в виду лишь идеологию ее создателей. Они полагали, что путем некоторых послаблений сумеют привлечь свободомыслящую молодежь. Они считали, что строят «мост» между верующими и неверующими, но, увы, жизнь показала, что по этому мосту чаще уходят, чем приходят. Жизнь опровергла утверждение о том, что «не беда, что молодежь не кладет тефиллин – зато они кладут кирпичи на строительстве домов в Израиле».
Быть может, самое трагичное в нынешней эпохе не то, что толпа, включая самую кичливую интеллигенцию, объята тотальным атеизмом и скептицизмом, а то, что среди людей, считающих себя верующими и соблюдающих заповеди, так мало действительно обладающих простой верой, полагающихся на Б-га. Рационализм и скептицизм все больше вторгаются в круги, считающие себя ортодоксальными. Эти люди веруют в некоего абстрактного Б-га, Б-га вселенной или истории, но утратили свою личную связь с Б-гом, не приемлют возможность того, что Б-г направляет каждое малейшее движение в мире. Эта вера «на половину» или даже «на четверть» имеет различные проявления. Такой человек видит в мезузе проявление красивой традиции, но не признает и не ощущает, что мезуза охраняет еврейский дом не только в переносном, но и в прямом смысле. Такой человек, говоря о своих планах на будущее, не добавляет «им ирце Гашем» («если того захочет Б-г), ибо ему кажется неприличным в наше просвещенное время проявлять свою веру так «примитивно», а кроме того, он просто не чувствует, что осуществление его планов зависит от Б-га. Если же этот человек политический деятель и речь идет, например, о недопустимости возвращения арабам территорий, освобожденных Израилем во время Шестидневной войны, то ему и в голову не придет в качестве обоснования и объяснения своей позиции в споре с евреями или неевреями сослаться прежде всего на то, что по воле Б-га эти земли даны нам и не могут не быть нашими.
Когда юноша не чувствует постоянного присутствия Б-га, не ощущает, что Высшая Сила наблюдает за его поведением, когда ему внушают, что не все заповеди, и уж тем более не все обычаи одинаково строго обязательны, а слова Торы сплошь и рядом позволительно понимать иносказательно, то очень скоро этот юноша начинает приходить в синагогу в коротеньких штанишках, ермолка на его голове уменьшается до размеров пятачка, тонущего в длинных по плеч волосах. «Талит катан» превращается в нечто похожее на младенческий слюнявчик, а затем исчезает и вовсе. Вскоре он начнет танцевать с девушками, а потом ему становится скучно с девушкой, с которой он знаком уже целых три дня, а она все еще не пустила его в постель... Увы, то, что сказано выше, – не теория, а самые что ни на есть жизненные наблюдения. Тора компромиссов не терпит и не прощает! И самое рискованное – превращать Тору из основы жизни в обособленный ее раздел. Прежде чем закончить с этой темой, я должен, однако, еще и еще раз оговориться, нто все сказанное отнюдь не надо расценивать, как стремление запятнать членов «Мизрахи». Я встречал среди них очень много отличных ребят – честных, бесконечно преданных еврейству, самоотверженных. Выше речь шла об идеологических принципах и о связанных с ними тенденциях и опасностях.
45
Когда я писал о ранящих душу проявлениях чуждых влияний, об эррозии еврейской нравственности, о трагических заблуждениях, я отнюдь не имел в виду очернить свой народ, а хотел лишь обратить внимание на грозящие нам опасности. Поэтому мне отрадно подчеркнуть, что, наперекор всему, можно привести десятки других наблюдений, убеждающих в неуничтожимое™ еврейской души.
Здесь, в сегодняшнем Израиле чуть ли не каждый день встречаешь удивительных людей, полных готовности совершить что-либо самоотверженное и стесняющихся проявить эту вышедшую из моды готовность. И не раз и не два видишь, как в критические моменты или в минуты радости выбивается наружу уходящее корнями в тысячелетия истории светлое еврейское начало, и окружающие тебя люди делаются такими близкими и дорогими. А разве можно оценить по достоинству чувство радостного удивления, которое переполняет вдруг сердце и душу по самому, казалось бы, ничтожному поводу – когда случайный попутчик в автобусе вдруг улыбнется открытой, радостной улыбкой и скажет «Шалом», или мимо пройдет стайка первоклассников с непосильно тяжелыми портфелями в руках – школьники, как школьники, но глаза их такие миндалевидно-еврейские; или даже когда навстречу по улице движется ватага длинноволосых парней – во рту жвачка, брюки расклешены – ни дать, ни взять самая залихватская российская шпана, и хочется по привычке сжаться, собраться внутренне для предстоящей обороны, но вдруг один из них обращается к тебе, но не с оскорблением, а с вежливым вопросом – как попасть на такую-то улицу, и в глазах его гаснет суперменовское высокомерие, а из-под всего наносного выступает родной взгляд твоего сына...
В такие мгновения все кричит, все ликует внутри, и бьет в литавры удивление и торжество – вы все мои, близкие, не совсем или совсем не такие, какими хотелось бы видеть вас, – да наставит вас Б-г на путь истинный, – но это мой народ, я свой здесь, слышите, свой, причастный, соучаствующий, и никто из них никогда не посмотрит на меня как на чужеродного. Чиновник, к которому я обращусь, будь он даже самый отъявленный бюрократ (хотя, честное слово, я таких не встречал) , никогда не подумает обо мне: «А ведь он – жид».
И земля эта наша, общая, вечная, заповеданная, связанная с нами, с каждым из нас через великое таинство Торы, хотя и не многие понимают и чувствуют это...
Нет надобности говорить, что каким бы обидным ни было все то скверное и наносное, о чем я писал выше, мое отношение к этой земле и мое стремление к ней, когда я бываю в других странах, остались такими же благоговейными, как пять или десять лет тому назад. Я много ездил в течение последних лет, побывал на всех пяти континентах, и каждый раз на чужбине я еще сильнее ощущаю, как мне недостает родной земли, ее природы, полной прелести и напряжения, словно специально созданной, чтобы быть фоном событий космического значения, и ее бесконечно родных людей.
Но не удивительно и что на фоне этих чувств еще больнее терзает душу, когда читаешь в газетах или видишь собственными глазами проявления чудовищной деградации нравов – ночные клубы, проституцию, убийства на почве сведения счетов в преступном мире, цинизм и развращенность пятнадцатилетних мальчиков и девочек, уроки по половому воспитанию в школах, враждебность к искони еврейскому, святому, традиционному... и сверх всего этого – казалось бы независимые от деградации нравов, но на самом деле глубоко с нею связанные и из нее проистекающие явления упадка и развала государственной политики и экономики. Воспитание, психология, впитанные с детства понятия и критерии – вот что в первую очередь определяет образ действий человека, будь он мелким ремесленником или министром. И потому, когда толпа негодует по поводу беспомощности правительства, единственный совет, который можно дать людям толпы, гласит: «Оглянитесь на себя, эти министры являют точное отображение вашего собственного облика, и будь они даже семи пядей во лбу, им не выйти за рамки вашей убогой вседозволяющей нигилистической веры. У вас строго блюдется демократия, и вы получаете правительство, которого заслуживаете, похожее на вас самих...».
А моим друзьям из религиозно-национальной партии (подумать только, какой парадокс в соединении этих двух слов «религия» и «партия», - ведь если уж на то пошло, все мы до единого одна партия, партия Моше Рабейну) мне хочется кричать: «Как можете вы называть эту трагедию деградации всего еврейского – началом мессианского освобождения?! Будем любить и беречь эту землю и этот народ, будем стараться приблизить пришествие Машиаха, но не надо одурманивать себя, называя тьму светом!»
И когда думаешь обо всем этом, хочется выйти на улицу, схватить за руку первых встречных прохожих и исступленно кричать им в уши: «Братья мои, очнитесь! Разве вы еще не убедились, что ваш эксперимент атеистического Израиля провалился? Разве вы еще недостаточно ощутили на себе, что в этой земле можно жить только по Торе, иначе она – эта земля – изрыгнет нас? Неужели вам мало войн и страданий? Неужели вам все еще чудится, что Маркс приведет вас к благоденствию? Или что искусная дипломатия убедит мир умерить антисемитизм? Ведь не приемля Святую Тору, вы и сами не очень твердо верите в то, что эта земля наша, искони, навеки и безапелляционно, наша – от реки Египетской и до реки Евфрат! Поймите же, наконец, что не дано нам силой оружия принести мир Священной земле. Как не дано врагам нашим силой оружия отнять ее у нас. Вопрос решается совсем в другом аспекте и в другой инстанции. И звучит этот вопрос так: заслужили ли мы нашим поведением спокойную жизнь на нашей земле, достойны ли мы ее? Ради наших детей остановим же наконец жалкую игру в утонченность, прикрывающую служение позаимствованному на разных чужбинах язычеству. Тот, кто три с лишним тысячи лет тому назад предложил нам выбор между проклятьем и благословением, все еще терпеливо ждет и отечески наставляет: выберите жизнь!
Так выберем же жизнь, вверим нашу судьбу Ему, очистим наш дом от всего чужеродного и наносного, от вражды и грубости, откроем доступ доброму и святому в души наших детей! Слишком долго была наша молодежь, несущая на себе всю тяжесть войн, ограбляема, лишена простых и мудрых человеческих радостей: еврейской субботы, еврейских праздников, еврейских будней. Вспомните, как выглядит наша земля в тот единственный день в году, в который пока еще почти никто не решается отгородить еврея от Б-га – в Йом-Кипур. (Я не имею в виду тот Йом-Кипур, когда на нас напали и началась эта страшная война.)
Люди становятся внимательными и чуткими к домашним, добреют, незнакомые приветствуют друг друга на улице, что-то незримое, давно забытое нисходит на людей, и они вдруг ощущают свою причастность друг к другу, причастность к еврейскому народу и той Высшей Силе, которая выделила его из всех народов... Не мчатся машины, управляемые водителями, опьяненными ощущением своей силы, помноженной на число лошадиных сил мотора... Воздух тих, чист и напоен запахами земли, которые в обычные дни заглушены пылью и гарью.
О, если бы мы все научились проводить так каждую субботу! Какой подарок это был бы нашим детям, которым сейчас предоставлены в лучшем случае телевизор и порнографическое кино, а в худшем – ночные клубы и дискотеки! И ведь недаром сказали наши Мудрецы: «Избавление придет, когда весь Израиль соблюдет, как полагается, две субботы подряд... Только две субботы!»
46
Так кричал бы я в уши моих братьев, так умолял бы и увещевал бы их... И почти так я кричу, умоляю и увещеваю их на тех бесчисленных встречах, лекциях, беседах, которыми вот уже три года заняты почти все мои вечера, а часто и дни. Я краду время у моей науки, у моей семьи, я мчусь в Тель-Авив, в Ашдод, в Хайфу, в Иерусалим, в Димону, катастрофически засыпаю за рулем, встречаюсь со студентами, школьниками, профессорами, солдатами, офицерами, кибуцни-ками. Иногда мне приходится в один и тот же день выступать в трех разных городах, а в промежутке провести еще несколько часов в моей лаборатории магнитной гидродинамики в Беершевском университете, прочесть лекцию студентам по курсу турбулентности, выполнить всевозможные обязанности, связанные с десятком разных общественных должностей...
А телефон все звонит, и поступают все новые просьбы и заявки. Каждый раз я твердо решаю, что следующую просьбу о лекции отклоню, и каждый раз у меня не хватает духа сделать это. Как не поддаться искушению еще раз попробовать переубедить этих людей – моих братьев, по недомыслию обкрадывающих себя, своих детей, живущих так, словно и не было никогда ни Баал Шем-Това, ни Ари Гакодеша, словно вовсе и не писал своих книг Рамбам и не публиковал своих комментариев Раши, словно не было великих таннаев, ни рабби Акивы, ни рабби Шимона бар Иохая, как будто не наставлял нас никогда Моше Рабейну и будто не мы получили от Б-га Тору.
Хасидизм научил меня видеть глубинную взаимосвязь явлений. Освободившись, наконец, от убогих рамок рационального и детерминистического мышления, я не только могу честно сказать, что понимаю, но также глубоко ощущаю единство этого мира в Б-ге, аннигиляцию в Его Бесконечном Свете всех бесчисленных различий между вещами и явлениями. Мне понятно взаимосоответствие этих вещей и явлений в мире со словами и буквами Торы и их тотальная взаимосвязанность через посредство Воли Творца. А это дает ключ к объяснению того, почему исполнение заповедей и жизнь Израиля согласно законам Торы может в противостоянии нееврейскому миру оказаться в самом буквальном смысле более сильным оружием, чем сверхсовременные танки и самолеты. Как сказал недавно Любавичский Ребе в одной из своих речей, наш народ всегда был и остается доныне овцой, окруженной семидесятью волками. Однако эта овца может противостоять волкам до тех пор, пока она полагается на Б-га больше, чем на любые материальные средства обороны (важность которых никто, конечно, не отрицает), и поэтому Б-г охраняет ее. Нынешняя же трагедия состоит в том, что овечка возомнила себя волком, не нуждающимся в Б-жественном покровительстве, и не отдает себе отчета в том, что даже если ей удастся стать волком, то это опять же будет только один волк против семидесяти...
Нелегко объяснить это пропитанным материализмом слушателям, но я пытаюсь коснуться в беседах и этой темы.
Время мое натянуто, как тетива лука. Малейшая непредвиденная задержка, перерасход получаса рушат программу на целую неделю. Увы, окружающие часто не могут понять напряженности моего расписания и обижаются, когда я не в состоянии уделить им достаточно времени.
47
Как я уже упоминал, почти не проходит дня, чтобы мне не пришлось проехать сто, двести, а то и триста километров, и хотя эти поездки отнимают время, много времени, которого так не хватает, и хотя иногда из-за безграничной усталости мне трудно вести автомобиль, поездки эти – огромная радость. Если бы мне удалось вдруг каким-то чудом освободиться от всех своих бесчисленных занятий, я предпочел бы не ездить, а ходить по этой земле пешком, ощущать под ногами ее камни, вдыхать запахи гор, садов и пустынь, говорить с ее людьми, постигать ее душу.
Но даже проносясь по задымленным автомобилями дорогам, я чувствую общение с моей, с нашей землей, и с каждым днем за скромностью внешнего облика ее раскрываются все новые красоты и все новые глубины одухотворенности, и я люблю ее больше и больше.
Я люблю ее даже в самые нестерпимо знойные дни лета, когда в долинах воздух густ и липок, и там, где есть зелень, все запахи убиты жарой, а там, где зелени нет, господствует острый запах пересушенной пыли, и лишь на холмах и в горах в предвечерние часы чуть ослабевшее солнце допускает в свои владения ветер, несущий с собой неведомо где сумевшую укрыться и выжить прохладу.
Я люблю ее в полыхающие молниями дни зимних дождей, когда улицы городов превращаются в непреодолимые потоки и даже самые южные, самые упорно безжизненные «вади» вздуваются от обилия безумствующей, пересыщенной глиной воды.
Я люблю ее еще больше в благословенные недели весны, когда на просторах возделанных холмов под ветром играют всеми оттенками зеленого уже возмужавшие злаки, когда подвенечной белизной цветения одевается миндаль, когда в горах неприметно цветет сосна, а под нею из каждой расщелины, меж каждых двух камней, умытых только что утихшими дождями, тянутся к солнцу застенчиво потупившиеся розовые альпийские фиалки, огненные анемоны, синие царственные ирисы. Ничто не нарушает прохладно-торжественного великолепия лесистых склонов, лишь изредка загрохочет катящийся вниз камень, потревоженный осторожными копытами оленя, прошуршит ящерица или заявит о себе, соперничающий яркостью с цветами, удод или горная курочка. А в то же время в долинах, на обочинах дорог и даже на замусоренных задворках домов соревнуются в буйстве травы, пересыпанные желтыми цветами календулы и веселыми вездесущими ромашками.
Я люблю города моей земли – беспорядочные, безликие, но мои, и когда ночью я приближаюсь к ним, и под бездонным небом, под непривычно для северянина наклоненной лунной появляются мерцающие, переливающиеся огни, мне кажется, что город зовет меня, приглашает: «Я твой, по-настоящему твой, войди в меня».
Считается, что само слово «пустыня» наводит уныние. Я не могу ничего сказать о других пустынях, но Иудейская пустыня, Негев и Синай – для меня средоточие радости и несказанной красоты.
Можно было бы без конца писать о не боящихся суховеев зеленых тамарисках, о том, как сказочно великолепны скалы и холмы этих пустынь, о причудливой игре отбрасываемых ими теней, об изобилии красок – от светло-желтых до темно-фиолетовых – оттенки которых беспрерывно меняются в соответствии с движением солнца по небосклону. Можно было бы петь оды Негеву в феврале, когда холмы его, засеянные пшеницей и ячменем, одеваются всеми оттенками зеленого, и диву даешься, как бескрайна на вид эта маленькая по законам землемерия страна.
Но еще более волнует то, что все эти картины воспринимаются, если можно так сказать, – четырехмерно. К воспринимаемому глазом трехмерному облику присоединяется развертывающаяся во времени перспектива истории. За негевскими холмами глаз ищет шатер праотца Авраама, и мысленному взору рисуется облик этого исполина, который обрел свое величие в самоотрешении, в полном подчинении своей воли слову Творца.
Во влажных пещерах Эйн-Геди или на склонах гор Хеврона, среди разлегшихся на террасах их склонов виноградников и застывших в судорожном экстазе стволов масличных деревьев, ждешь поминутно, с замиранием сердца встречи с царем Давидом – юным, бесстрашным, и пылким, и восторженным в своей любви к Б-гу, воспетому в его Псалмах...
И мнится, что ходят в своих нарядных одеждах священники-когены по Храмовой горе, и чудится, что моавитянка, всем сердцем принявшая Тору – Руфь – осторожно ступает по золотому, прокаленному солнцем жнивью и собирает колосья...
Где взять мне слова, чтобы писать о тебе, Иерусалим! Каждый раз, когда возбужденный от сознания приближения к святыне делаешь последний поворот, и глаза вдруг ослепляет вызолоченное солнцем сияние иерусалимского камня, хочется помедлить и проверить себя еще раз: готов ли ты к встрече с центром мироздания, с осью времени истории Вселенной.
48
А просьбы о встречах, запросы о лекциях и беседах все поступают и поступают. Звонит телефон, приходят письма, открытки... Студенты, школьники, женские организации, родительские советы, новые иммигранты... И я все не решаюсь сказать «нет». Сколько раз бывало, когда я уже совсем готов был произнести это слово, перед моим мысленным взором вспльшали воспоминания о недалеком прошлом, и мне слышался все тот же вопрос: «Если бы пять или десять лет назад там, в России, тебя спросили, согласишься ли ты после того, как попадешь в Израиль, пойти читать лекцию о значении Торы для евреев 20-го века, при условии, что для этого тебе потребуется проехать сто километров после четырнадцатичасового рабочего дня?» И я, конечно, соглашаюсь, и я, конечно, еду за сто, двести, триста километров – неважно, сколько.
Я откладываю самые срочные деловые встречи и еду, еду потому, что знаю – Нотке и любой настоящий хасид поехал бы. Еду потому, что мне кажется важным о столь многом сказать моим братьям, растерявшим на разных перекрестках мира свою веру, свою философию, свою самобытность, превратившихся, как кто-то мне однажды сказал, из народа Книги – в народ телевидения. Я еду, несмотря на то, что знаю – из аудитории в сто или двести человек моя беседа повлияет, быть может, – если мне очень повезет – на одного слушателя. Все будут внимательно слушать, многие будут даже соглашаться, может быть, даже аплодировать, будут задавать вопросы, но только этот один по-настоящему задумается над услышанным, сочтет это лично его касающимся и придет к каким-то практическим выводам и решениям. А если мне не повезет, то не найдется и этого одного...
Но ведь наши мудрецы учат: спасти одну душу – это все равно, что спасти целый мир. И кто знает – ведь капля камень точит... По этому поводу в Хабаде говорят: «Дело человека – создавать, удастся ли ему создать – это уже дело Б-жье».
К этому относится также следующая притча. Один старый и уважаемый раввин встретил в канун Судного дня пожилого еврея, не соблюдавшего заповедей. Раввин завел с ним беседу о Торе и стал убеждать его поститься в наступающий Судный день. Они беседовали и спорили два часа. Прежде, чем расстаться, раввин спросил: 'Так вы будете завтра поститься?» – «Нет, – ответил тот. – Я не делал этого ни разу в жизни, и я уже слишком стар, чтобы менять свои привычки». Ученики раввина, которые с нетерпением и раздражением ждали конца этого, казавшегося им совершенно бессмысленным спора, спросили: «Учитель, разве есть смысл в том, чтобы в канун этого великого дня потратить столько времени на бесполезные увещевания этого старого глупца и грешника, вместо того, чтобы предаваться возвышенным делам и покаянию?» – «Вы ошибаетесь, дети мои, – гласил ответ, – я не сомневаюсь, что этот человек вспомнит перед тем, как отойти в другой мир, нашу беседу и скажет в сердце своем: «Напрасно я тогда не послушался и не постился». Покаянная же мысль еврея, право, стоит двух часов времени даже самого занятого человека».
Очень о многом мне кажется нужным рассказать своим слушателям. Обо всем, через что я прошел в поисках своего мировоззрения, обо всем, что передумал за все эти годы. Я пытаюсь прежде всего разбить их привычку думать, что «в наше время нельзя быть верующим». Я пытаюсь получить ответ на вопрос: «Почему твой дед был верующим евреем, изучал Тору и соблюдал заповеди, а ты – нет. Может быть, ты узнал что-то принципиально новое, что оправдывает твой отход от традиции дедов и прадедов, что ставит тебя выше их?»
Разумного ответа на этот вопрос никогда не бывает. Говорят: «Дед не знал электричества», «Не смотрел телевизор». Как-то мне даже сказали: «Дед не знал ватерклозета».
Тогда я пытаюсь выяснить, какова, по их мнению, связь электрической лампочки или телевизора с возможностью объяснить сущность и назначение вещей, понять сотворение мира, найти смысл жизни человека и определить правила его поведения и взаимоотношений с другими людьми.
В ответ почти всегда слышатся голословные утверждения, что человек, дескать, изменился, стал совершеннее и утонченнее, и что сама жизнь совсем другая– изменились, мол, структура и идеалы общества, силы, движущие им, изменились мотивы поступков индивидуума и система критериев, которыми он руководствуется.
И тут мне приходится доказывать моим слушателям, что нет никакого оправдания этим утверждениям, что никакое развитие наук, никакая технология не в состоянии сделать человека духовно и нравственно более совершенным, не в состоянии изменить существа и смысла жизни человека, повлиять на факторы, определяющие меру его счастья и удовлетворенности, изменить его страсти, чувства, его побуждения. В нравственно-этической сфере жизни человека и общества ни столетия, ни тысячелетия ничего не меняют.
Достаточно наугад открыть любую из книг Танаха, полистать любой из трактатов Мишны, чтобы убедиться, что и две тысячи, и три тысячи лет тому назад люди так же, как сегодня, рождались и умирали, растили детей, любили и ненавидели, радовались и страдали, завидовали и сочувствовали друг другу. И судьба человеческая была так же полна превратностей и случайностей и так же неисповедима. Что бывали люди жадные и люди щедрые, эгоисты и альтруисты, что люди ценили дружбу и доверие и страдали от измены и подозрительности. На словах ценили праведность, честность и прямоту, а на деле лгали, жульничали и лицемерили. Те же пороки и те же искушения. Так же, как сегодня, честолюбие, прихоти, страсть к наживе одиночек ввергали в мучения целые народы. Недаром сказал царь Соломон: «Ничто не ново под солнцем». Человек не стал благороднее от того, что сменил осла или лошадь на роскошный автомобиль. Его душа, его запросы, возможность быть счастливым не изменились и от замены свечи электрической лампочкой, а книги – кинематографом. Напротив, все технические новшества, как это теперь общеизвестно, разрушают природу и калечат души...
Что же касается утонченности и духовного совершенства, то достаточно упомянуть, что, например, в черте оседлости в России не было еврея, которые не знал, как ответить на фундаментальные философские вопросы о сущности духа и материи, о назначении человека, о происхождении мира, а сегодня профессора университетов умудряются существовать вообще без мировоззрения. И даже утверждения о том, что современные люди стали профессионально совершеннее – тоже миф. Древнему специалисту по стали достаточно было взглянуть на меч или пощупать его руками, чтобы определить дефекты технологии, а сегодняшние металлурги, вооруженные до зубов спектрометрией, ультразвуковой дефектоскопией и т. д., иногда годами бьются над устранением неудач. Нынешние врачи со всей их электронной и прочей аппаратурой, по всеобщему признанию, разучились думать, утратили интуицию...
Иначе говоря, если научно-технический прогресс не имеет никакого влияния на то, что действительно важно и ценно для нас, – на наши черты характера, на нашу способность любить и ненавидеть, на ощущения совести, на понятие долга, то почему мы убеждены, что 20-й век требует от нас отвергать религию?
Лучшей иллюстрацией того, что прогресс наук не совершенствует человека, служат космические полеты, особенно полеты на Луну. Тридцать лет назад, будучи детьми, мы до опьянения зачитывались научно-фантастическими романами, описывающими похождения человека в космосе. Мы вместе с авторами были убеждены, что это грандиозное свершение изменит все и вся на земле. У нас просто дух захватывало от предвкушения этого радостного будущего. И вот теперь человек побывал на Луне, и не один даже раз, а на земле не только не убавилось несправедливости, кровопролития и голода, но и о факте самих полетов все давным-давно забыли.
Дальнейший довод слушателей, старый и избитый, что научные результаты отвергают Тору.
И, конечно же, я рассказываю им и объясняю во всех деталях, насколько абсурдно в принципе предположить, что наука, исследующая взаимную связь явлений в материальном мире, может быть сопоставлена или противопоставлена религии, трактующей о сфере духа, нравственности, этике и также дающей наиболее общие и всеобъемлющие ответы о творении, сущности, взаимосвязи и назначении вещей в мире и самого мира.
Бесконечное число раз приходится отвечать на вопрос о днях творения. Всем страшно хочется понимать эти дни как периоды в миллионы лет. При этом никто не обращает внимания на то, что само сотворение Б-гом мира относительно гораздо большее чудо, чем то, что творение было совершено за шесть дней.
В одной из своих бесед я пытался объяснить слушателям сущность понятия «праведник» в нашей вере. Я говорил о том, как жизнь по Торе, пренебрежение личным и телесным, постоянное изучение и проникновение в самые сокровенные тайники Торы и возвышенная молитва ставят такого еврея в особое положение над миром, превращают его в посредника между Б-гом и Израилем, открьшают ему невидимое рядовому еврею. Слушатели, считавшие себя страшно интеллигентными и современными, восприняли все это весьма кисло, а один человек даже подошел ко мне после беседы и высказал свое удивление по поводу того, что я – человек науки, естествоиспытатель (так он охарактеризовал меня) морочу слушателей наивными сказками. В следующий раз, когда мне пришлось беседовать на подобную тему перед подобной аудиторией, я решил проделать вот какой психологический эксперимент. Я снова говорил о сверхъестественном даре цадиков (праведников), но на сей раз облек свою беседу в наукообразную форму. Я употреблял не только такие термины, как «парапсихология», «телепатия», но и разглагольствовал о каких-то «мыслительно-энергетических полях», о пространствах с большим, чем три, числом измерений, писал на доске какие-то дифференциальные уравнения. Все, что я говорил, было абсолютной чушью, набором наукоподобных слов. Однако надо было видеть, как воодушевлены были слушатели, сколько вопросов они мне задали...
Получается, что они не веруют не в силу идеологических причин, не в результате разумного анализа, не потому, что все продумали и во всем разобрались, а просто по привычке. Любопытно и печально, что истерзанные темпом и напряжением современного образа жизни, одинокие в кишащем людском муравейнике, преследуемые разными страхами, эти люди с такой легкостью попадаются на удочку продавцов всяческого дешевого товара наподобие йоги, трансцендентальной медитации и т. п. современных форм язычества и колдовства. Зазывали этих культов всячески подчеркивают, что для того чтобы приобщиться к ним, не надо никаких интеллектуальных задатков, никакого напряжения, никакого самоограничения. Все просто и доступно. И еще они сдабривают свой товар наукообразными ссылками на физику, квантовую механику и т. п. Это уж действует совсем гипнотически, и люди клюют на удочку, и никому невдомек, что еврею, который вставал затемно и учил дневной урок Торы, потом надевал «тефиллин» и молился, а затем трудился шестнадцать часов в день и растил не меньше десяти детей, не нужно было ни йоги, ни медитации, т. к. никаких стрессов у него не было.
49
Я объясняю своим слушателям, почему необходимо вернуться к Торе и заповедям, чего они лишают себя, оставаясь инертными и посторонними по отношению к вечным ценностям еврейства.
Эта необходимость возвращения может быть прослежена, по крайней мере, в трех планах. Первый – сугубо личный, индивидуальный. У верующего есть строгий распооядок жизни, у него ясные цели, он знает, где искать ответы на волнующие его вопросы. Его мировоззрение цельно, и потому у него гораздо больше шансов на достижение внутренней гармонии и покоя. У него есть на кого положиться и откуда черпать уверенность в будущем. Вполне вероятно, что ему удастся воспитать в том же духе своих детей, и тогда дети будут уважать и ценить его, а сами будут надежно защищены от таких свирепствующих в современном мире пороков, как наркотики, извращения, насилие...
Пользуясь сравнением Нотке, можно сказать, что религия, вера, ощущение постоянного присутствия Б-га, наблюдающего за каждым шагом человека, – это самый надежный защитный механизм юноши. Как автомобиль невозможен без тормозов, так человек без этого защитного механизма неизбежно становится жертвой своего собственного начала зла, влекущего его по пути похоти и страстей...
И, наконец, еще один важный момент, касающийся личного счастья. Сколько бы ни старался еврей ассимилироваться, сколько бы ни рядился в чужие наряды, ему не избавиться от своей принадлежности к еврейству (если, конечно, он не переступил последней грани – физической ассимиляции, от которой многих евреев удерживает какое-то врожденное чувство). Раньше или позже наступает момент, когда недруги напоминают ему о том, что он еврей. Это – эмпирический факт. И тогда, не обладая ничем из сокровищницы еврейского духа, не видя причин гордиться своей принадлежностью к еврейству и не ведая, в чем его миссия в этом мире, он воспринимает свое еврейство, как вековечное преследующее его проклятье, от которого невозможно избавиться. И тогда жизнь этого бегущего от самого себя еврея становится действительно адом. И ему невдомек, что обокрали его, лишили идеала и путеводной нити в жизни его собственные родители – те, которые из ложно понятой любви к своим детям старались в поте лица приобщить их к «общечеловеческой культуре», дать «интеллигентную специальность», вывести из «местечкового еврейского мира» в «большой мир».
Всевышний сказал евреям слова, записанные в Торе: «Я даю вам благословение и проклятие, жизнь и смерть – и да выберете жизнь!» Каждому еврею приходится делать этот выбор, и вдвойне горе тому, кто навязывает свой ошибочный выбор детям и внукам.
Второй план – национальный. Мы стали народом совершенно иным путем, чем все другие народы. Превращение группы людей в народ обычно было результатом того, что они долго жили вместе, имели свою территорию, создавали хозяйство, систему общественных отношений. Мы же стали народом, когда на пятидесятый день после исхода из Египта, стоя у подножия горы Синай приняли на себя власть Торы, сказав «наасе ве нишма» – «мы будем исполнять и слушать». С самого начала нас объединяло учение, вера, а все остальное было производным, второстепенным. Парадоксально, что для наших врагов и недоброжелателей мы – самый расчетливый народ. Истина же состоит в том, что мы родились как нация иррациональным путем, и вся наша последующая история сугубо иррациональна. И потому неудивительно, что марксисты не соглашаются признать нас народом. Они по-своему последовательны. Действительно, те, кто втиснули сознание в прокрустово ложе примитивного рационализма, никак не могут понять еврейский народ, и даже признать его существование они не могут – он просто выше возможностей их постижения.
Итак, еврейский народ возник благодаря и во имя принятия им Торы и поэтому, естественно, может существовать только в связи с Торой. Для того, кто понял и признал эту простую истину, дальнейшие объяснения излишни.
Поскольку, однако, большинство из нас настолько приучены к скептицизму и рациональному мышлению, что только то, что хоть как-то преломляется в сфере рациональной мысли, нам понятно, оказывается необходимым приводить объяснения, основанные на истории и национальном опыте.
Известно, что еврейский народ потерял на протяжении своей истории в результате ассимиляции больше сынов, чем он потерял во всех погромах, включая чудовищные периоды истребления во времена древнего Рима, инквизиции, Богдана Хмельницкого, Гитлера. Ассимилировались те, кто оставлял Тору. Статистика показывает, что семье, оставившей Тору, заповеди, традиции, удается избегнуть физической ассимиляции максимум до четвертого, а в редких случаях до пятого поколения (причем эти данные относятся в равной степени как к странам рассеяния, так и к Израилю). Впрочем, большинство даже самых крайних атеистов согласны, что религия была главным или даже единственным фактором, сохранившим наш народ в течение тысячелетий.
Однако они убеждены, что ныне что-то изменилось и этот фактор можно выбросить на свалку. При этом, кроме доводов, которых мы уже касались выше (о том, что наше время, дескать, особенное), они ссылаются на факт существования государства Израиль. Но они забывают, что
а) в самом Израиле для отошедших от традиции опасность ассимиляции, может быть, даже больше, чем в других странах, где враждебность окружения несколько сдерживает ассимиляцию;
б) невозможно убедительно обосновать наше право на эту землю иначе, как тем, что она заповедана Б-гом Аврааму, Ицхаку и Яакову навеки (факт, который хорошо известен любому христианину и мусульманину);
в) если бы не Тора и не заповеди, мы, даже сохранившись до сего дня, просто не знали бы о том, что у нас была когда-то земля на Ближнем Востоке, а если бы и узнали из истории и археологии, то и подумать не могли бы, что это может иметь какое-то отношение к нам сегодня. Если нужны еще эмпирические доказательства важности и неизбежности возвращения к Торе и после создания государства, то можно обратить внимание на то, что слова Пятикнижия «народ, пребывающий в одиночестве» еще никогда так убедительно не подтверждались историей, как именно после провозглашения государства Израиль.
И в заключение еще следующее соображение. Большинство людей ныне страхуют свою жизнь.
Это вовсе не значит, что они собираются умирать, напротив, каждый надеется на долгую и счастливую жизнь. Так вот, не пора ли подумать о страховании жизни в национальном плане. Мы все верим и надеемся, что государство создано навеки. Однако, как серьезные люди, мы обязаны подумать и о наихудшем варианте. И если мы это сделаем, то тут же обнаружим, что если бы молодое поколение, выросшее в Израиле, оказалось бы – не дай Б-г – вынужденным уйти в рассеяние, положение их в смысле устойчивости к ассимиляции было бы в тысячу раз хуже, чем положение тех поколений, с которых началось последнее рассеяние. Ведь нынешняя молодежь из нетрадиционных семей просто гола и безоружна перед чуждыми влияниями, и не поколения, а считанные годы потребовались бы для ее абсолютной ассимиляции...
И, наконец, третий план – философский. Но ведь об этом вся моя книга «Из глубин», и потому я не' стану здесь развивать эту тему. Лишь упомяну главный вывод, а именно, что в Торе – единственно возможное непротиворечивое объяснение сущности мира, его происхождения и существования, а также сущности и назначения еврейского народа, в то время как сущность, назначение и происхождение всех вещей накрепко закрыты для рационалистического разума, способного познавать лишь свойства и явления. Эти категории сообщаются человеку в Торе – Торе правды, открывающей старающемуся постичь ее самое высшее знание, которым может обладать человек. Примет и признает человек это знание – зависит от него, но даже если человек его отвергнет, оно не перестанет быть истиной.
Еврей может верить или не верить, принять Тору или не принять ее – это единственная степень свободы, которой он действительно обладает. То, какой выбор делает еврей, определяет его судьбу, но решения ему никто не навязывает. Однако во всем остальном, кроме этого свободного выбора, действует универсальная и ненарушаемая предопределенность – непосредственное проявление воли всепроникающего присутствия Б-га.
Нравится это определенному человеку или не нравится, не влияет, конечно, на саму истину, и «бунт» этого человека имеет еще меньшее значение, чем если бы кто-либо начал бунтовать против закона силы тяжести и в знак пренебрежения им выбросился бы в окно или стал бы протестовать против необходимости дышать и, в знак протеста, засунул голову в нейлоновый мешок.
И вот еще что мне приходится часто добавлять ко всем предыдущим доводам. Учением Торы нельзя проникнуться, холодно рассуждая о нем и анализируя его. Ощутить радость и счастье жизни по Торе нельзя, оставаясь сторонним наблюдателем. Тору надо вкушать. Тору нельзя воспринять одним только разумом – необходимо приобщить и сердце, и душу, и интуицию. Нужно войти в мир Торы, пожить не день и не два по его законам, и тогда сползет многолетняя короста с души, откроются тайные, чуткие рецепторы, и долго спавшее, забытое «я» возликует: «Да, это искони мое, еврейское, родное – то, к чему я призван и что никогда меня не предаст...».
50
На этом совете, право же, можно оборвать так сильно растянувшееся повествование. Но мне хочется добавить еще выражение моей бесконечной благодарности Всевышнему за то, что в этом мире, полном лжи и иллюзий, Он дал мне вкусить правды и насладиться хотя бы небольшой мерой познания Его и Его Святых заповедей. Я бесконечно счастлив, что, пройдя через множество заблуждений, теперь могу с чистой совестью *и с полным убеждением повторить за великим Рамбамом:
1. Верю полной верою, что Создатель (благословенно Имя Его!) творит все создания и правит ими, что Он Сам производил, производит и будет производить все создания.
2. Верю полной верою, что Создатель (благословенно Имя Его!) един и единственен, что нет единства, подобного Его единству, ни в каком отношении и что только Он был, есть и будет Властелином нашим.
3. Верю полной верою, что Создатель (благословенно Имя Его!) бестелесен, что Он недоступен постигающим телесные категории и что Он совершенно недоступен никакому воображению.
4. Верю полной верою, что Создатель (благословенно Имя Его!) суть первый и последний.
5. Верю полной верою, что исключительно Создателю (благословенно Имя Его!) подобает молиться и что никому, кроме Него, не подобает молиться.
6. Верю полной верою, что все речения пророков истинны.
7. Верю полной верою, что пророчество Моше, наставника нашего (да пребудет он в мире!), было истинным и что он был отцом пророков как предшествовавших, так и последовавших за ним.
8. Верю полной верою, что вся Тора, которой мы ныне обладаем, суть та, которая была дана Моше, наставнику нашему (да пребудет он в мире!).
9. Верю полной верою, что эта Тора не будет заменена и что Создатель (благословенно Имя Его!) не даст другой Торы.
10. Верю полной верою, что Создатель (благословенно Имя Его!) ведает все дела сынов человеческих и все мысли их, как сказано:»...Тот, который создает сердца всех их и знает все дела их».
11. Верю полной верою, что Создатель (благословенно Имя Его!) награждает добром соблюдающих заповеди Его и карает преступающих заповеди Его.
12. Верю полной верою в пришествие Машиаха и, хотя он медлит, я все же каждый день буду ждать его прихода.
13. Верю полной верою, что будет воскресение мертвых в то время, когда будет на то воля Создателя (благословенно Имя Его!), и да будем помнить постоянно о Его власти над нами во веки веков!
Беер-Шева, 5737 год от сотворения мира (1976 год по нееврейскому летосчислению)