В данном исследовании чудес и сверхъестественного нам придется столкнуться и с проблемой «теодицеи»

В данном исследовании чудес и сверхъестественного нам придется столкнуться и с проблемой «теодицеи» – попыткой согласовать совершенство Бога с наличием в мире зла. Как только Богу приписывается сверхъестественная сила чудотворения, верующим тут же требуется объяснять, почему в одних случаях Бог предпочитает действовать, а в других – нет. Если Бог волен отвечать на молитвы родителей, просящих спасти их дитя от смерти во время войны, означает ли гибель солдата в бою, что родительские молитвы за него не имели силы – или что убитый заслужил свою участь в глазах Бога? Сколь приемлемы такие заключения? Если Бог и правда может накормить голодных манной с небес или преумножить еду так, чтобы ее хватило на всех, но вместе с тем позволяет людям гибнуть от голода в дни засухи или нашествия насекомых паразитов, можно ли такого Бога назвать моральным? Если Бог мог сокрушить и уничтожить врагов еврейского народа во времена Исхода, почему Он не вмешался, чтобы остановить Холокост? Если вы склонны приписывать Богу сверхъестественную власть, вам придется объяснить, почему Он использует ее так выборочно – и почему в человеческой жизни так много боли, болезней и трагедий. Как говорил драматург Арчибальд Маклиш в своей пьесе J. B., созданной на основе библейской Книги Иова: «Если Бог – на самом деле Бог, то он не благ. Если же Бог благ, то он не Бог» . Если допустить, что Бог обладает сверхъестественной властью и пользуется ею, родится божество настолько капризное, что оно покажется нам безнравственным. Если же помыслить, будто Бог не имеет сверхъестественной власти, родится божество настолько слабое, что оно покажется бессильным! Вот дилемма любой теодицеи. Божество аморальное или бессильное – а возможно, и аморальное, и бессильное, – обладает очень ограниченным сроком годности. Я прошу читателей признать наличие проблемы, которая встает перед нами, если мы не в состоянии избежать буквализма, столь долго затемнявшего понимание Библии. Сколь бы благочестивым и освященным веками ни выглядело наше невежество, оно по прежнему остается невежеством и, как таковое, разрушает все, что мы знаем о рациональном мышлении. Только чисто магическая точка зрения на Бога и жизнь могла породить предположение, будто предания и фольклорные легенды, окружавшие человека по имени Авраам, – который жил (если жил вообще) приблизительно за 900 лет до того, как эти легенды были зафиксированы в письменном виде и стали Священным Писанием, – передавались с безукоризненной точностью. Даже истории о Моисее, обычно датируемые 1250 годом до нашей эры, стали частью библейского текста не ранее чем спустя 300 лет после его смерти. Могли ли эти истории пройти через 300 лет устной передачи так, чтобы чудеса не оказались преувеличенными, а детали – приукрашенными? Разве это не чисто человеческая склонность – постоянно расширять повествование по мере пересказа? Когда мы переходим к Иисусу и Евангелиям, период устной передачи сокращается от нескольких веков до 40–70 лет. Но снимает ли это проблему? Могут ли устные предания передаваться без искажений сорок, а то и семьдесят лет? Спонг