В 1-м параграфе 1-й главы Законов Раскаяния Маймо-нид писал:
«В соответствии со всеми заповедями Торы, предписывающими и запрещающими, если человек нарушит одну из них, невольно или намеренно, то когда он покается и отвратится от греха, он должен исповедаться перед Ашемом, да будет Он благословен, как сказано: «если мужчина или женщина сделает какой-либо грех против человека..., то пусть исповедуются в грехе своем, который они сделали» (Бемидбар 5:6-7), — это означает исповедоваться словами, и эта исповедь — заповедь, предписанная нам». И далее Маймонид продолжает: «Как нужно исповедоваться? Нужно произносить: «Прошу Тебя, о Ашем, я согрешил, я поступал неправедно, я грешен перед Тобой, я делал то-то и то-то, и вот я раскаиваюсь и стыжусь своих поступков и никогда не повторю их». В этом суть исповеди».
«В этом суть исповеди» — это основные компоненты и структура исповеди. Конечно, могут быть различные дополнения, но они всегда должны концентрироваться вокруг трех основных компонентов:
1) признание греха («Я согрешил, я поступал неправедно, я грешен»);
2) раскаяние («Я раскаиваюсь и стыжусь своих поступков»);
3) решение на будущее («Я никогда не буду делать этого»).
Эти три стадии составляют «сущность исповеди». И Маймонид добавляет: «Чем подробнее исповедь, чем больше согрешивший говорит о своем грехе, тем более он достоин похвалы. А также и те, которые приносят жертвоприношения за грехи и злоупотребления, совершенные по ошибке или с умыслом, не освобождаются (от своих грехов) до тех пор, пока не раскаются и не исповедуются словесно...» Другими словами, жертвоприношение само по себе не приносит прощения. Исповедь — непременное условие, и без нее раскаяние не может осуществиться. Даже если человек решил отказаться от греха и радикально изменить свой образ жизни, то на этом акт раскаяния не заканчивается, без исповеди прощение не дается. Исповедь предписана не только для тех, кто обязан приносить жертвоприношения за совершенный грех, но также и для тех, «кто приговорен судом к смертной казни или наказанию плетьми», — ни смерть, ни наказание плетьми не дает им прощения до тех пор, пока они не раскаются и не исповедуются. Также и в случае, если кто-нибудь нанесет другому человеку повреждение или денежный ущерб, то даже если он заплатит долг пострадавшему, он не будет прощен, пока не исповедуется и, раскаявшись, решит более никогда не совершать подобного преступления...»
Заметьте, что в формуле исповеди, которую Маймонид считает обязательной, только первая половина идентична формуле, произносимой Первосвященником в Храме в День Искупления («Взываю к Тебе, о Ашем! Я согрешил...», см. Мишна Йома 3:8). Вместо второй половины («Я раскаиваюсь и стыжусь... я никогда не буду делать этого снова») Первосвященник произносил следующую молитву: «Прошу Тебя, о Ашем, прости мне беззакония, нарушения и грехи, которые я совершал перед Тобою!» Маймонид опускает молитвенную часть исповеди, произносимой Первосвященником, и заменяет ее двумя элементами, которых в ней вообще нет. Эти элементы: раскаяние («Я раскаиваюсь и стыжусь...») и решение на будущее («Я никогда не повторю этого»).
В другом месте Мишнэ Торы (Законы Жертвоприношений, глава 4, параграф 14) Маймонид устанавливает, что каждая жертва должна сопровождаться исповедью. «Все, кто приносит жертву всесожжения, жертву за грех, жертву повинности, должны исповедаться». Какова формула исповеди для того, кто совершил грех по ошибке и обязан принести жертву? На первый взгляд кажется, что ответ есть в Законах Раскаяния, откуда взята процитированная выше формула исповеди. Однако в Законах Жертвоприношений Маймонид устанавливает другую формулу исповеди (глава 3, параграф 15).
«Как нужно исповедоваться? Надо говорить: «Я согрешил, я поступал неправедно, я грешен, я делал то-то и то-то, в раскаянии я возвратился к Тебе, и в этом мое оправдание».
Если мы сравним эти две формулы исповеди, то заметим в них следующие существенные различия. Во-первых, в Законах Раскаяния фраза «перед Тобой» стоит сразу после слов «я согрешил, я действовал порочно», в то время как во второй формуле в Законах Жертвоприношений эта фраза помещена дальше в выражении: «в раскаянии я возвратился к Тебе». Кроме того, во второй формуле исключен элемент принятия решения на будущее («я никогда не буду делать этого снова»), а вместо него появляется фраза «и в этом мое оправдание», смысл которой далеко не ясен.
В свете этого можно сказать, что исповедь — понятие многогранное. Она не имеет независимого существования, не является самостоятельным действием. Скорее, это финал, заключительный акт другого процесса — «раскаяния».
Как мы уже неоднократно объясняли, раскаяние — не внезапное событие. Оно начинается не с наступлением темноты в канун Дня Искупления, за несколько секунд до произнесения исповеди. Раскаяние дает всходы и растет, по мере того как в человеке идет длительный и мучительный процесс, непременные составляющие которого — сомнения и глубокие размышления, изучение глубин души своей и духовные искания.
Вначале возникает внутреннее волнение, которое порождает раскаяние. Часто огромная пропасть лежит между идеей и действием, ибо неясные, интуитивные мысли лишь постепенно выкристаллизовываются в четкие понятия. Эти неопределенные мысли одолевают человека в темноте ночи, всплывают из сокровенных тайников его «Я», и человек пытается выбросить их из головы, спрятать их от самого себя, не говоря уже о других. От этих первых волнений до истинного понимания раскаяния — долгий путь, и даже после того, как разумная идея четко оформлена в мыслях, она должна быть выражена и превращена в действие.
Для того чтобы сделать это, нужно выразить мысль о раскаянии в четких логических терминах. Мысль сама по себе, как бы точна и проницательна она ни была, просто не может быть понята до тех пор, пока она не выражена словами. Мы знаем много истин о себе, которые не можем высказать публично и даже избегаем говорить о них сами с собой.
Нелегко выразить свои мысли, особенно тогда, когда они не лестны для нас самих, но без этого акт исповеди неосуществим. Исповедь, действительно, не простое дело. Если бы исповедоваться было легко, Тора не требовала бы от нас исповеди, ибо какой смысл предписывать делать что-либо, если для этого не нужно затрачивать усилий? И коль Маймонид особо подчеркивает необходимость исповеди, то это одно уже свидетельствует о том, что исповедь дается с большим трудом.
Исповедь не возникает внезапно, и, конечно, это не механическое произнесение установленной формулы, скорее, исповедь — неотъемлемая часть раскаяния, кульминация длительного, изнурительного процесса. Точно так же как раскаяние не может считаться законченным, пока оно не приведет человека к исповеди, так и исповедь считается недействительной, если она не рождена в раскаленных недрах раскаяния.
Основной принцип законов собственности гласит: «слова (которые находятся только) в сердце не имеют значения» (буквально — «не слова») (см. Вавилонский Талмуд, Кидушин 496). Если ваши намерения серьезны, если вы действительно планируете что-то, — скажите об этом вслух. Пока человек не исповедался, его «раскаяние» не считается законченным. Он может думать в сердце своем: «теперь, начиная с сегодняшнего дня, я буду соблюдать Шабат, буду закрывать магазин в канун Шабата, буду искренним и честным в делах, не буду никого обманывать, я буду регулярно в положенное время изучать Тору», — все эти мысли похвальны, но пока они не выражены словами, они не заключают в себе акта раскаяния. Исповедь — кульминация процесса раскаяния; раскаяние может быть эффективным только после произнесения исповеди.
Не об этом ли пишет Маймонид во 2-м параграфе 3-й главы Законов Раскаяния? «Что такое раскаяние? Это такой процесс, при котором грешник отказывается от греха и решает в своем сердце никогда не делать этого снова... он раскаивается в том, что он делал в прошлом... и он должен исповедаться словесно, своими устами и объявить вслух то, что он решил в своем сердце».
Таким образом, согласно Маймониду, исповедь это конкретизация раскаяния. Речь, словесная исповедь, придает реальность мыслям о раскаянии. Она — кульминация, финальный аккорд длительного и мучительного процесса раскаяния.
ИСПОВЕДЬ КАК ОТДЕЛЬНАЯ КАТЕГОРИЯ
Существует, однако, еще один аспект исповеди. Если бы исповедь была только заключительным актом процесса раскаяния, то непонятным стало бы следующее правило Маймонида: «Человек, который исповедался в прегрешениях в День Искупления, должен снова исповедаться в последующий День Искупления, даже если он остался тверд в своем раскаянии» (Законы Раскаяния, глава 2, параграф 8, базирующийся на дискуссии в Вавилонском Талмуде, Йома 876).
Если исповедь — конечный акт раскаяния, какой смысл «снова исповедоваться», когда человек «остался тверд в своем раскаянии»? Отсюда мы можем сделать вывод, что исповедь имеет другой аспект, что существует необходимость в исповеди как таковой, самой по себе, даже в том случае, когда раскаяние уже давно совершено.
Еще одно доказательство того, что исповедь имеет отдельную, независимую сущность, а не только является простым завершением процесса раскаяния, можно найти при рассмотрении исповеди Первосвященника. Если бы она была составной частью раскаяния, как мог бы Первосвященник два или три раза в один и тот же день, т. е. столько раз, сколько он произносил исповедь, «совершать раскаяние»? Кроме того, как мог Первосвященник исповедоваться за всю общину Израиля? Если исповедь — часть раскаяния, то каждый человек должен придти в Храм и исповедоваться лично, ибо как может Первосвященник каяться за весь Израиль? Как можно каяться за кого бы то ни было, будь то брат, отец или сын?
Мы видим, что вдобавок к закону, который считает исповедь внутренне связанной с раскаянием, рассматривает ее как устное выражение мыслей кающегося, существует другой закон, касающийся исповеди. Этот закон предусматривает исповедь перед Б-гом за грехи, которые не требуют раскаяния по той причине, что это чужие грехи или грехи, в которых человек уже каялся. В каких случаях необходима такая исповедь? Всегда, когда человек предстает перед «прощающей силой». Поскольку День Искупления по самой своей природе есть такая «прощающая сила», то в этот день необходимо произносить исповедь, не связанную с раскаянием.
Таким образом, мы различаем две категории исповеди: 1) исповедь — составная часть раскаяния; 2) исповедь, взывающая о милости. В то время, когда грешник может получить или жаждет получить прощение, он обязан исповедаться.
Жертвоприношение за грех включает оба эти аспекта исповеди. С одной стороны, жертвоприношение должно сопровождаться исповедью, являющейся частью раскаяния, и исповедь эта столь важна, что без нее «жертвоприношение неправедного — мерзость» (см. Вавилонский Талмуд, Швуот 126). Если жертвоприношение должно сопровождаться раскаянием, а раскаяние без исповеди недействительно, то, конечно, при жертвоприношении необходимо исповедаться. При жертвоприношении произносится и другой вид исповеди, а именно: в тот момент, когда человек, приносящий жертву, перед закланием кладет руки на голову животного. Эта исповедь произносится после того, как совершено раскаяние. Если человек избрал животное для жертвоприношения после того, как он раскаялся и исповедался, т. е. даже если акт раскаяния уже завершен и он достоин называться человеком абсолютно праведным, он должен возложить руки на животное и исповедаться. Для чего нужны две исповеди?
Они необходимы потому, что как мы уже установили, существует два вида исповеди — первая исповедь раскаяния и прощения и вторая — взывающая к милости, просящая о снисхождении. Безусловно, совершивший раскаяние получает прощение и очищается от всех своих грехов, но тем не менее, если он хочет предстать перед Пресвятым, да будет Он благословен, он не может подойти к Нему только со словами хвалы, он должен сначала умилостивить Аше-ма, что достигается исповедью.
Это различие между двумя видами исповеди объясняет различие в формулах исповеди, включенных в Мишнэ Тору. В Законах Раскаяния (1 параграф первой главы) Маймонид рассматривает первую категорию исповеди: «В соответствии со всеми заповедями Торы... если человек нарушит одну из них... когда он покается и отвратится от греха, он должен исповедаться...» Далее Маймонид пишет: «И те, которые приносят жертвоприношения за грехи и злоупотребления... не освобождаются (от своих грехов) до тех пор, пока не раскаются и не исповедуются словесно».
Если человек не получает прощения при жертвоприношении, то это происходит не потому, что он не возложил руки на голову животного, а потому, что он не исповедался и не раскаялся (имеется в виду 1-я категория исповеди), из-за этого «жертвоприношение нечестивого — мерзость». В противоположность этому в Законах Жертвоприношений (глава 3, параграфы 14-15) Маймонид рассматривает другой тип исповеди — исповедь, просящую о снисхождении, которая произносится в момент, когда приносящий жертву возлагает руки на голову животного. Этим объясняется различие в двух формулировках, установленных Маймонидом.
Первая формулировка гласит: «И он должен исповедоваться устами (словами) и объявить все, что он решил в своем сердце» (Законы Раскаяния, глава 2, параграф 2); «Чем больше человек исповедуется и чем подробнее его исповедь, тем более достойным он считается» (там же, глава 1, параграф 1). В исповеди раскаяния человек должен высказать все, что скрыто в тайниках его сердца, что вызывает у него сомнения и колебания, угрызения совести, что явилось причиной бессонных ночей, переживаний и страданий, связанных с признанием своих грехов. В исповеди человек должен вспомнить и рассказать обо всем, что толкало и побуждало его к раскаянию: «Чем больше он исповедуется и чем подробнее его исповедь, тем более он достоин похвалы».
Но в тексте исповеди второго типа, помещенной в Законах Жертвоприношений и в Законах Храмовой Службы в День Искупления, нет и намека на то, что в ходе этой исповеди требуются какие-нибудь добавления, импровизация или детализация. Эта исповедь имеет определенную, установленную формулировку, которая не допускает никаких добавлений или изъятий.
Кроме того, если мы изучим тексты исповедей более тщательно, мы увидим, что местоположение фразы «перед Тобой», фигурирующей в каждой из формулировок, определяет фундаментальное различие этих двух типов исповеди. В исповеди первого типа фраза «перед Тобой» является составной частью «признания греха»: «Я грешил, я поступал неправедно, я грешен перед Тобой». Здесь человек объединяет в исповеди всю гамму своих чувств и мыслей. Он изливает свои печали и скорби, стремления и разочарования, горе и невзгоды, терзания духа и муки внутренней борьбы — все это излагается подробно, и чем тщательнее он разрабатывает эту тему, тем более ценной считается исповедь; все эти объяснения происходят «перед Тобой» — перед Б-гом. При «признании греха» человек сознает, что он отдалил себя от Б-га. Когда человек совершает грех, он оскверняет свою собственную душу и свое окружение и как бы изгоняет Пресвятого от себя. «Я грешил, я поступал неправедно, я грешен пред Тобой!» Я грешил и вследствие этого отдалился от Тебя, лишил себя Твоего присутствия.
Это излияние чувств — неотъемлемая часть процесса раскаяния, который отождествляется с исповедью первого типа. В противоположность этому, в исповеди второго типа формулировка предопределена, и человек не обязан исследовать глубины своей души и вновь переживать все то, что привело его к исповеди. В это случае исповедь включает лишь просьбу о примирении, следующем за актом раскаяния. Поэтому фраза «перед Тобой» включена не во вступительную часть, описывающую грех; она появляется позже, постфактум: «Я возвратился в раскаянии перед Тобой» — я снова «перед Тобой». Я чувствую Твою близость. Близость делает слова ненужными. Для данного случая формулировка «чем больше человек исповедуется, тем более он достоин похвалы» не подходит.
ОТЧАЯНИЕ И ВЕРА
Исповедь второго типа, которая помещена в Законах Жертвоприношений, также состоит из трех частей: 1) признание греха («я грешил, я поступал неправедно, я совершал прегрешения»); 2) возвращение в раскаянии («я возвратился в раскаянии перед Тобой») и 3) оправдание («и это мое оправдание»).
Эта исповедь, просящая о милости, поистине отражает внутреннуюю диалектику самой идеи раскаяния и кроющееся в ней противоречие. Ибо раскаяние основано на двух противоречивых принципах, на двух правилах, которые, на первый взгляд, несовместимы друг с другом.
Первый из этих основных принципов выражен в понятии «признание греха». Признание греха обычно проявляется в чувстве отчаяния и смирения. Человек рассматривает свои поступки и говорит: «Я грешил, я поступал неправедно, я виноват; я знаю и признаю тот факт, что я грешен; я согласен с наказанием, я не защищаю, не извиняю и не оправдываю свое поведение. Нет смягчающих обстоятельств, я не стою любви и милосердия — правосудие свершилось. К кому бы я ни обратился, никто не хочет извинить меня, и они правы, ибо почему кто-то должен проявить благосклонность ко мне? Даже Пророчество и Мудрость имеют основания для вынесения своих приговоров, по великолепному выражению Мудрецов: .«Спросили у Мудрости: каково наказание грешнику? Мудрость сказала: зло преследует нечестивого (Мшиле 13:21). Спросили Пророка: каково наказание грешнику? Пророк ответил: душа грешная умрет» (Ехезкель 18:20) (Иерусалимский Талмуд, Макот 2:6). Грешная душа умрет, зло преследует нечестивого — сам грех внушает ужас, разрывает человека на части и этого не избежать. «Грешная душа умрет», — восклицает Пророк, — все дороги закрыты перед человеком, который погряз в грехе. «Зло преследует нечестивого», — вторит Мудрость. Человек попадает в тиски греха, и не так-то просто высвободиться из его крепкой хватки. Таков подлинный и полный смысл понятия «признание греха». Как оно может привести человека на путь раскаяния? Только Сам Владыка знает ответ на этот вопрос: «Спросили у Пресвятого, каково наказание грешнику? Он ответил: «Пусть он раскается и будет прощен», как сказано: «Он наставляет грешников на путь» (Теилим 25:8) — «Он наставляет грешников на путь раскаяния» (Иерусалимский Талмуд, там же). Только Б-г может вывести человека из ужасного состояния, происходящего от признания своего греха, только Он может превратить грешника в того, кто, по словам Маймонида, «желанен и любим Творцом так, как будто он вообще никогда не грешил» (Законы Раскаяния, глава 7, параграф 14). В другом месте Маймонид описывает такое превращение следующим образом: «Сегодня человек презираем, ненавидим и отвращен от Ашема, отброшен далеко от Него, а на следующий день он любимый, желанный и близкий друг Его» (там же, параграф 6).
Чувство признания греха — это чувство самоуничижения и самоотречения: кто я и чем достоин предстать перед Ашемом и искать Его близости? Признание греха выражает все то трагическое, что есть в человеке, когда он начинает понимать, что его жизнь зашла в тупик, что само его существование пусто и бессмысленно. Со всех сторон ему слышится трагичный вопль Коэлета: «Суета сует, все есть суета!» — ив этом небытие человек чувствует себя отвратительным, оскверненным и отверженным. Ужас положения ввергает его в полное отчаяние, он испытывает чувство вины и своей никчемности.
Это один из основных компонентов процесса раскаяния, но существует еще один элемент, противоположный первому, являющийся составной частью этого же процесса, и тот, кто не может овладеть им, не станет совершенным кающимся. Этот элемент — вера в Творца Вселенной и в духовный потенциал человека. Эта вера говорит: несмотря на то, что человек может стать существом мерзким и презренным, он даже и. в этом состоянии обладает способностью подняться и вырваться из клетки отчаяния. Маймонид еще и еще раз подчеркивает эту способность — право выбора остается за человеком, он сам волен выбирать; какие великие силы дарованы человеку!
Сознание своей силы вселяет в человека уверенность в том, что даже тогда, когда все дороги для него перекрыты, где-то существует тайная тропа, которая извивается и петляет между холмами и долинами, поднимается на головокружительную высоту и опускается в бездонные пропасти, ведет вперед и возвращается назад, и он знает, что если пойдет по этой тропе, то никто не сможет преградить ему дорогу. Если же он будет настаивать на своем праве идти вместе с другими по главной дороге, то в конце концов наткнется на преграду. Кто там идет? Какое право ты имеешь идти по этому пути? Большая дорога закрыта для грешника. Даже милосердные ангелы не разрешат ему пройти, так как никто не может приблизиться к Царским вратам в рубище греха и преступления. Тем не менее, хотя главная, основная дорога перекрыта, еще можно двигаться по тайной тропе. Хотя главные ворота крепко заперты, всегда есть крошечное окно, через которое человек может войти. Об-Щий путь не приведет человека к цели, только идя по уединенной дороге, он может достичь ее. И каждый человек должен идти своей собственной тропой.
Так как же человек чувствует, что существует, по крайней мере, одна тропа, которая остается открытой для него, он должен верить, что в куче тлеющей золы в глубине его сердца остается хотя бы одна слабо мерцающая искра, из которой он может раздуть новое пламя.
«Раскаяние приближает тех, кто находится далеко», — писал Маймонид в главе 7 Законов Раскаяния. «Каково величие раскаяния! Сегодня человек отделен от Ашема, Б-га Израиля... а на следующий день он в объятиях Шехины» (параграфы 6-7). Все зависит от желания и воли человека: «Возможность (выбирать) предоставлена каждому».
Пророк Ехезкель жил во времена разрушения и всеобщего отчаяния. Евреи его поколения оплакивали себя, говоря, что они «чахнут в своем беззаконии». Существуют периоды, когда целое поколение может чувствовать, что оно «отчуждено от Ашема, Б-га Израиля», что оно «презираемо и отделено от Него». Это то же чувство, которое мешает американскому еврею нашего поколения подняться на рассвете мужественным и раскаяться. Американское еврейство сознает, что оно далеко от Ашема, оставлено Им, что «гибнет и чахнет оно в своем беззаконии». Оно чувствует себя так же, как чувствовал себя Элиша бен Абуя, когда рабби Меир бежал за ним с криком: «Вернись назад!» (Вавилонский Талмуд, Хагига 15а). Элиша узнал голос раскаяния. Он мог слышать крик: «Возвратитесь, заблудшие сыны», — но он ушел так далеко, что мог расслышать только заключительные слова: «Возвращайтесь ...все кроме Ахера».
Это признание греха, приводящее человека в состояние беспомощности и полного изнеможения, — первая стадия процесса раскаяния и исповеди: «Я грешил, я поступал неправедно, я преступал заповеди, то есть я осквернен грехом, я отделен от Б-га Израиля, я презренный изгнанник». Однако это страшное чувство не всегда приводит человека в полное отчаяние. Он может круто изменить свое настроение: «Я вернулся обратно (чтобы предстать) перед Тобой». Такова диалектика процесса раскаяния, конфликт полярных душевных сил, выступающий на передний план, когда человек стоит «перед Тобой». Сегодня человек отвратителен, а назвтра желанен и любим. Только одно мгновение отделяет один день от другого — всего один прыжок.
Что означает заключительная фраза «и в этом мое оправдание»? Эта фраза — моление, человек как бы говорит: «Пусть будет на то Твоя воля, чтобы моя молитва служила моим оправданием и чтобы Ты принял ее милостиво и благосклонно».
При тщательном изучении формулы, установленной Маймонидом для исповеди, выясняется, что она содержит те же элементы, что и исповедь Первосвященника в День Искупления. Во-первых, признание греха — «Я грешил, я поступал неправедно, я грешен». Во-вторых, здесь есть элемент, диаметрально противоположный чувству отчаяния, возникающему как следствие признания греха: возможность освобождения от греха и победы над ним. В исповеди Первосвященника это выражается чтением стиха: «Как написано в Торе Моше, ибо в сей день очищают вас, чтобы сделать вас чистыми от всех грехов ваших, перед Б-гом вы очиститесь». В то время как в индивидуальной исповеди эта идея выражается на иврите одним словом: «перед Тобой» — если я могу предстать перед Тобой, то я уверен, убежден, что прощение и очищение вступят в свои права, как это написано в Торе Моше.
После этого идут слова молитвы. Первосвященник молится: «Умоляю Тебя, о Ашем, прости грешников, преступающих заповеди...» Какова же индивидуальная молитва? Она состоит из двух слов на иврите: «и в этом мое оправдание», то есть «пусть это будет моим оправданием». Почему молитва Первосвященника так подробна и многословна, а индивидуальная молитва так коротка и загадочна? Мы должны предположить, что у Маймонида был какой-то надежный источник. Для наших целей важно отметить соответствие структуры и содержания в исповеди Первосвященника и индивидуальной исповеди. Обе они состоят из одинаковых компонентов: 1) признание греха, которое означает полное смирение, скромность и самоотречение; 2) возвращение в раскаянии, процесс, заключающийся в том, чтобы выбраться из бездонной пропасти отчаяния и взойти к ве ликой вершине, чтобы предстать «перед Тобой» и 3) молитва — «Даруй оправдание», «Пусть будет Твоя воля принять мое раскаяние».
Каждый акт раскаяния строится по такой же схеме. Так, после того, как пророк Натан укорял Давида в его грехах, Давид сказал: «Согрешил я перед Ашемом», — и Натан ответил: «Ашем снял с тебя грех твой, ты не умрешь» (II Шмуэль 12:12-13). С какого рода исповедью и раскаянием мы имеем здесь дело? Давид сказал всего одно слово: «я согрешил», и поэтому он заслуживает прощения и помилования?! Рабби Элияу Гаон из Вильны отмечает, что в традиционном написании в тексте Танаха после фразы «согрешил я перед Ашемом» оставляется пробел, пустое место. В действительности Давид хотел сказать гораздо больше, хотел исповедаться подробнее, но он задохнулся от слез и не смог произнести больше ни слова. В этот момент Давид достиг состояния совершенного самоотрицания, ощущения полной своей никчемности. Он был так потрясен, что не смог больше говорить. Но Натан-пророк понял, какая драма разыгралась в душе Давида после того, как он с величайшим трудом произнес «согрешил я». Он видел, что в этот момент Давид был весь объят раскаянием; он понял, что Давид пережил процесс раскаяния от признания греха до возвышения и молитвы. Поэтому Натан и сказал ему: «Ашем снял с тебя твой грех».
«КОГДА КТО-НИБУДЬ ИЗ ВАС ПРИНОСИТ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ»
Давайте снова вернемся к тексту Маймонида: «А также и те, которые приносят жертвоприношения за грехи и злоупотребления, совершенные по ошибке или с умыслом, не освобождаются (от своих грехов) до тех пор, пока они не раскаются и исповедуются словесно, как сказано: «и исповедуется, в чем он согрешил» (Ваикра 5:5). А также те, кто приговорены судом к смертной казни или наказанию плетьми, не достигнут освобождения ни посредством смерти, ни посредством (наказания) плетьми до тех пор, пока они не раскаются и не исповедуются» (Законы Раскаяния, глава 1, параграф 1).
При внимательном рассмотрении мы замечаем, что в отношении тех, кто обязан принести жертву, Маймонид предписывает «исповедоваться словесно», в то время как в отношении тех, кто приговорен судом к смертной казни, он устанавливает, что они должны «исповедоваться», а слово «словесно» отбрасывает. В отношении последних он не цитирует стих Торы для подкрепления своего правила, как он делает это в отношении тех, кто обязан принести жертву, и тех, кто упоминается в следующей части: «Так же и в случае, если кто-нибудь ранит другого человека или нанесет ему денежный ущерб... он не будет прощен до тех пор, пока он не исповедуется и, раскаявшись, решит никогда более не совершать подобного преступления, как написано: «(Если мужчина или женщина сделает) любой грех, совершаемый людьми... (пусть исповедуется)» (Бемидбар 5:6).
Другая трудность возникает в отношении выражения в последнем стихе: «любой грех, совершаемый людьми». Оно содержит в себе все возможные виды исповеди, зачем же тогда Маймонид счел необходимым процитировать специальный стих в отношении исповеди над жертвой: «и исповедуется, в чем он согрешил» (тогда как в Торе этот стих относится только к грехам, характер приношения за которые зависит от имущественного состояния жертвователя)?
В 6-й главе трактата Санхедрин есть такая мишна: «Когда он находится на расстоянии около десяти локтей от места, где побивают камнями, ему говорят: исповедуйся... и если он не знает, как исповедаться, его наставляют следующим образом: скажи: пусть моя смерть послужит расплатой для всех моих грехов». Подразумевается, что выражение «пусть моя смерть...» равнозначно формуле испове-Ди, и в данном случае необязательно произносить установленную формулу. Однако из процитированной выше выдержки из 15-го параграфа 3-й главы Законов Жертвоприношения Маймонида следует, что исповедоваться нужно по определенной, установленной формуле: «Как нужно исповедоваться? Нужно сказать...» Почему же тогда те, кому по закону положена смертная кара, могут исповедоваться любыми словами, какими пожелают, какой-нибудь версией выражения «пусть будет Твоя воля...», в то время как те, которые приносят жертву, обязаны произносить заранее установленную длинную формулу исповеди?
Мы сможем понять это, если изучим структуру и содержание исповеди. Те, кому вынесен судебный приговор, не нуждаются в «признании греха», так как суд уже осудил их за грехи. Грешнику остается только просить, чтобы смертная кара или наказание плетьми принесли ему прощение. Учитывая это, Маймонид процитировал специальный стих в связи с требованиями к исповеди при жертвоприношении для того, чтобы было ясно, что эта исповедь отличается от исповеди, предназначенной для тех, кто подвергается судебному наказанию. Маймонид подчеркивает, что исповедь над жертвой является «словесной исповедью», имея в виду, что она содержит точную формулу, подобную специальным текстам благословений, составленным Мудрецами. Эта исповедь отличается от исповеди тех, кто подвергся судебному наказанию, так как им не нужно исповедоваться для того, чтобы проникнуться отчаянием и признаться в своих грехах. Суд уже установил, что грех совершен, и вынес приговор, и поэтому нет необходимости употреблять предписанную формулу.
Особая терминология в исповеди, произносимой при жертвоприношении, приобретает и другой смысл, если посмотреть на всю процедуру с иной точки зрения. Если мы постараемся глубже вникнуть в философскую подоплеку жертвоприношений, то обнаружим: ритуал Дня Искупления, в центре которого находится сожжение жертв на алтаре, основан на одной главной идее, гласящей, что человек, по словам Нахманида, — «собственность» Творца вселенной. Все человеческое существо и бытие, его плоть, мысли, поступки и достижения, его имущество, дом, его жена и его дети на самом деле принадлежат не ему, а Б-гу, который создал человека. В День Искупления каждому акту исповеди предшествует произнесение отрывка: «душа принадлежит Тебе и тело принадлежит Тебе». Без утверждения этой предпосылки человек не может предстать в молитве перед Б-гом.
Тора запрещает человеческие жертвоприношения. Пример этого мы находим в Дварим (12:31), где описана мерзость идолопоклонства: «они и сыновей своих и дочерей своих сжигают на огне своим богам». Однако, хотя Тора запрещает приносить в жертву человека, это не противоречит скрытой за ритуалом идее о том, что человек должен принести в жертву самого себя, «что ему (человеку) надлежит пролить свою кровь и сжечь свою плоть» (Нахма-нид, Ваикра 1:9), а не просто принести в жертву быка, двух голубей или горлиц. Не жертв ждет Б-г от человека — Ему нужен сам человек.
В этом суть жертвенного ритуала, и эта же идея лежит в основе истории жертвоприношения Ицхака. Еврейская вера основана на безоговорочном самопожертвовании души и тела. Иудаизм не отрицает идею, символизирующую человеческое жертвоприношение. Если человек — собственность Персвятого, да будет Он благословен, то когда он слышит голос Б-га: «Возьми сына твоего, единственного твоего... и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе», — у него нет выбора, кроме того, который сделал Авраам: «Авраам встал рано утром, оседлал осла своего... и пошел на место, о котором говорил ему Б-г».
Тора отвергает человеческие жертвы и даже запрещает их из милосердия. «Если бы не милосердие Творца, который принимает (другие) приношения от нас» (Нахманид, там же), строгое правосудие и абсолютная истина предписали бы: «Когда кто-нибудь из вас приносит жертвоприношение», и здесь поставили бы точку: буквально так — «из вас»! Но тут вступает милосердие и добавляет: «вы должны принести ваши жертвы из скота крупного и мелкого или птицы».
Многие указывали на тот факт, что в истории жертвоприношения Ицхака Б-г везде называется именем Элоким: «Б-г (Элоким) испытывал Авраама... Б-г (Элоким) усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой...» и т. д. Непроизносимое Имя Б-га упоминается впервые только после того, как ангел остановил руку Авраама: «Но ангел Ашема воззвал к нему с неба...» До этого момента действовало строгое Правосудие, в соответствии с которым Авраам не имел «права» на своего сына, т. е. не мог радоваться своему отпрыску. Его сын не «принадлежал» ему, и Авраам не мог ни обсуждать, ни спорить. «И Б-г (Элоким) сказал ему...», — здесь к Аврааму взывает строгое Правосудие. Это был приказ, который должен был быть выполнен беспрекословно; Авраам услышал и выполнил его.
В мире строгого правосудия у человека есть только один приемлемый выход — принести себя в жертву. Когда человек грешит, он как бы призывает атрибут строгого Правосудия осудить его. Согрешив, он теряет свое основное элементарное право, право на самого себя. «Ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Берешит, 2:17). Грех означает смерть. Б-жественное качество строгого правосудия никогда не делает уступок. «Если Ты взыс-куешь по строгому суду, кто устоит перед Тобой?»
Когда человек приносит жертвоприношение за совершенный грех, он должен представить себе, что это его возлагают на алтарь. Когда брызжет кровь животного, он должен представить себе, что это его собственная кровь, что на алтарь греха брызжет та самая горячая кровь страстей, которая привела его к греху; он должен представить себе, что жир, сжигаемый на алтаре, это не жир животного, а его собственный жир, который застывает в его сердце и бросает его в пасть греха. Только благодаря великому Милосердию Б-га, человек освобождается от принесения себя в жертву, так же как Б-г разрешил принести в жертву овна вместо Ицхака. По этой причине в контексте жертвоприношений во всех случаях, за двумя исключениями, употребляется непроизносимое Имя Б-га, так как в жертвенных ритуалах проявляется свойство Б-жественного Милосердия.
Когда еврей приносит жертву, чтобы получить прощение за грех, что же в действительности дает ему прощение? Жертва стоимостью два шекеля? Конечно, нет! Прощение приходит только после исповеди и признания греха, что означает самоуничтожение и самоотрицание, абсолютную, безропотную покорность и приношение в жертву себя, всего своего существа и всего имущества, как если бы человек сам лег на алтарь.
«Я возвратился в раскаянии перед Тобой, и это мое оправдание». Само раскаяние есть оправдание и искупление. Раскаяние заменяет жертвоприношение, при котором я должен положить себя на алтарь. Оно замещает меня, как если бы я был распростерт на алтаре. «И Авраам принес овна во всесожжение вместо Ицхака, сына своего». В молитвах в День Искупления мы молим Б-га вспомнить «пепел Ицхака» — не пепел овна, потому что по существу в жертву был принесен не овен, а сам Ицхак.
Такова природа словесной исповеди, которая сопровождает жертвоприношение. Сама исповедь представляет собой духовную жертву, приносимую человеком. «И в этом мое оправдание» — исповедь уничтожает все мое существо так же, как пламя алтаря пожирает все животное целиком.
РАСКАЯНИЕ ИЗ ЛЮБВИ И РАСКАЯНИЕ ИЗ СТРАХА
В Слихот, покаянных молитвах, мы благодарим Б-га за то, что Он «указал нам путь к раскаянию» На самом деле у нас есть не один, а по крайней мере два пути к раскаянию:
1) стереть совершенное зло;
2) исправить совершенное зло, возвести зло в добро.
Следующий отрывок из трактата Йома (86б) поможет нам выяснить различие между ними:
«Реш Лакиш сказал: велика сила раскаяния, благодаря которой преднамеренные грехи засчитываются как ошибочные, как сказано: «Обратись, Израиль, к Ашему, Б-гу твоему, ибо ты оступился в нечестии своем» (Ошеа 14:2). «Нечестие» преднамеренно, однако он употребляет глагол «оступился!» — Но так ли обстоит дело в действительности? Ибо разве Реш Лакиш не говорил о величии раскаяния, превращающего преднамеренные грехи в заслуги? Как сказано:
«И когда беззаконник отвратится от своего беззакония и станет творить суд и правду, он будет жить» (Ехезкель 33:19). Здесь нет противоречия, так как в одном случае речь идет о раскаянии, вызванном чувством любви, а в другом — о раскаянии, вызванном чувством страха». Надо признать, что чтение этого отрывка вызывает затруднения. Почему нечестивый получает такую привилегию, что преднамеренные грехи засчитываются ему за заслуги? Чем он заслужил это? Кроме того, каков смысл противопоставления раскаяния из любви раскаянию из страха, и чем они отличаются друг от друга?
Для того, чтобы понять этот отрывок и выяснить суть обоих видов раскаяния, мы должны вначале обратиться к принципиальной философской проблеме, лежащей в основе раскаяния, проблеме, которой занимались такие великие еврейские мыслители как рав Саадия Гаон, рабби Иона Ге-ронди, рабейну Бехайе, рабби Хаим из Воложина и многие другие. Философы других народов также занимались этой проблемой и в результате пришли к выводу, что раскаяние не имеет смысла.
Проблема раскаяния тесно переплетается с понятием о времени и со связью времени с человеческим существованием. Рабби Йедае Апнини принадлежит следующее изречение: «Прошлое — ничто, будущее еще не наступило, а настоящее (проходит) в мгновение ока». Согласно этой идее, человеческая жизнь бессмысленна, ибо не существует во времени. Но истина заключается в том, что человек живет в двух временных измерениях: 1) в памяти о прошлом; 2) в ожидании будущего.
Память дает ответ на вопрос: «Кто я такой?» Я тот, который помнит чувства и переживания, моменты радости и печали. Память позволяет «Я» сохранить свою целостность. В литургии Дня Искупления мы обращаемся к Б-гу: «Ты помнишь (зохер) прошлые дела и вспоминаешь (покед) тех, кто жил в древние времена». Какова разница между «вспоминать» (покед) и «помнить» (зохер)! Оба они имеют дополнительное значение «посещать», как сказано в стихе: «И Ашем вспомнил (пакад) Сару» (Берешит 21:1). То есть Б-г посетил Сару; до этого небеса были закрыты перед бесплодной Сарой, но затем Б-г вспомнил и посетил ее. Так же, как Б-г «вспомнил» тех, кто жил в древние времена, человек должен помнить о прошлом, хранящемся в его памяти, и возвращаться в него. Тот, кто постоянно пребывает в прошлом, теряет рассудок, ибо человеческая природа требует покинуть прошлое и двигаться вперед. Но время от времени человек вынужден вспоминать о прошлом и возвращаться в него, вспоминать о делах и переживаниях, которые еще не умерли, не похоронены и продолжают (весьма интенсивно) жить в нем.
С другой стороны, когда человек спрашивает себя: «кто я?» — он слышит ответ: «Я тот, который предвидит и предчувствует будущее, я тот, который с Б-жьей помощью составляет планы на завтра, на послезавтра, на будущую неделю и на следующий год». У молодого человека мало воспоминаний и много надежд на будущее, у старого, наоборот, много воспоминаний, а надежд на будущее меньше. Но оба они, и старый и молодой, уносятся течением времени от знакомого и близкого прошлого к неизвестному, окутанному тайной будущему. Настоящее это мост, который соединяет прошлое и будущее.
Когда грешник приходит каяться в прошлых поступках (раскаяние не может осуществляться без «сожаления о прошлых поступках»), что делать ему со всеми грехами, совершенными им в прошедшие годы, которые с такой ясностью всплывают в его памяти?
Иногда человек живет в грехе десять-пятнадцать лет (я знаю одного человека, который захотел раскаяться после семидесяти лет греховной жизни!), — что случится, когда он оглянется на свое прошлое и вспомнит все эти годы, когда он нарушал Шабат, порабощал других, стяжал их имущество? Разве все эти годы — не часть его личности, не часть его «Я»? Будет ли он продолжать считать эти годы частью самого себя, или они могут быть изглажены из памяти так, как будто их никогда не было?
Иногда человек хочет «стереть» определенные годы своей жизни. Например, бывшие в заключении стремятся забыть годы, проведенные за решеткой. Они просто решают вычеркнуть эти годы из своего прошлого. «И не вспомнил виночерпий об Йосэфе, но забыл его» (Берешит 40:23). Он не вспомнил и действительно хотел вычеркнуть из памяти весь этот неприятный отрезок времени, который он провел в тюрьме; он хотел забыть, что вообще был в тюрьме. Но когда человек вычеркивает часть своего прошлого, он отрезает также часть своего сущства; его прошлое сокращается, и его личность становится ущербной. «Операцию» такого рода произвести нелегко. Конечно, человек пятидеся-ти-шестидесятилетнего возраста не может в одно мгновение стереть треть, половину или даже три четверти своей жизни. Что он должен делать, если хочет раскаяться в большей части своей жизни? Может ли он продолжать идентифицировать себя с этими годами греха? Если да, это значит: он признает, что совершенное зло продолжает существовать и является неотъемлемой частью его личности.
Многие философы тщательно изучали эту проблему, и в результате Ницше и Спиноза пришли к выводу, что раскаяние невозможно. Маймонид высказывает свой взгляд на эту проблему в 4-м параграфе 2-й главы Законов Раскаяния: «Совершивший грех в раскаянии своем беспрерывно взывает к Ашему... и удаляется от греха, который он совершил, меняет свое имя, как бы говоря: Я другой человек, не тот, который совершал эти проступки...» Другими словами, раскаявшийся семидесятилетний старик одним росчерком зачеркивает все свое прошлое и становится подобен новорожденному младенцу... Мне приходилось видеть кающихся, которые поступали таким образом. Вследствие этого они отдалялись от своей семьи и друзей, которые казались им принадлежащими к другой эре, другому миру, к тому периоду, когда они были полностью опутаны грехами и который теперь вычеркнут из их сознания. Все чувства и переживания, связанные с этим периодом, настолько мертвы для них, что они даже порвали отношения со своими родителями, детьми, сестрами и братьями.
Фактически это то, чего Б-г требовал от нашего предка Авраама: «Выйди из земли твоей, от родни твоей и из дома отца твоего...» Наш предок Авраам ушел от своего прошлого и порвал все связи с ним. То же сказано и у Маймонида: «...и изменяет свое имя, как бы говоря: «Я другой человек, не тот, который совершал эти проступки». Тогда Аврааму было семьдесят пять лет. Он отрекся от семидесяти пяти лет своей жизни. И, действительно, Тора начинает историю жизни Авраама с того момента, когда он пришел в Землю Израиля, так как именно тогда «родился» еврей Авраам.
Маймонид также указывает на это, как всегда тщательно и точно подбирая слова: «Сегодня некто презираем, ненавидим и отвращен от Ашема, отброшен далеко от Него, а на следующий день он любимый и желанный и близкий друг Его». До раскаяния «некто», а после раскаяния — «он». Это не одна и та же личность; любимый и желанный сегодня — не тот, который вчера был отвергнут и ненавидим, близкий друг — не тот, кто вчера был презираем и изгнан.
Вопрос о том, подразумевает раскаяние непрерывность или разрыв, позволяет ли раскаяние сохранить память о прошлом или полностью аннулирует его, зависит от характера раскаяния. Существует раскаяние, которое предусматривает непрерывность и признает прошлое, но есть и другой вид раскаяния, цель которого — полное уничтожение зла в душе человека. Существуют определенные ситуации, которые не оставляют другого выбора, кроме полного уничтожения зла. Если в такой ситуации проявить жалость и не выкорчевать зла, то в будущем придется платить страшную цену в 6 или 10 миллионов человеческих жертв. Заповедь Торы истребить Амалека нельзя рассматривать как проявление расовой ненависти; ее нужно рассматривать как призыв к уничтожению народа, олицетворяющего собой зло, которое нельзя искоренить иначе, чем навсегда покончить с ним, полностью уничтожив его, ибо в противном случае оно произрастет вновь и распространится незаметно в годы кажущегося мира. Так же и при раскаянии бывает необходимо навсегда покончить со злом, сбросив в пропасть все грехи и дурные поступки во исполнение пророчества: «Ты ввергнешь в пучину морскую все наши грехи» (Миха 7:19). Не только грех, но и годы греховной жизни — десять, двадцать и даже тридцать лет такой жизни должны быть выброшены в пучину морскую. Невозможно отсеять грехи и оставить нетронутыми годы греховной жизни.
Те годы, которые выпадают из жизни человека, оставляют пустое место, однако Пресвятой, да будет Он благословен, воздает человеку за эти годы. Он «не замечает прегрешений», как бы игнорируя и с корнем вырывая из прошлого все те годы, которые кающийся провел в грехах и которые он сбросил в пучину моря вместе с цепкой паутиной, сотканной ближними и друзьями.
Один из мудрецов Талмуда Реш Лакиш был известен как человек, который совершал тяжкие грехи и раскаялся. Согласно Рабейну Таму (Тосафот, База Меция 84а), Реш Лакиш был уже настоящим ученым перед тем, как стал вором. Рабби Йоханан смог убедить его раскаяться, и после этого Реш Лакиш стал «даже более велик», чем он был раньше. Как это случилось? Ведь пока он грабил и воровал, он не занимался изучением Торы! Что же сделало его более великим после того, как он грешил? Сам грех!
Кающийся, который не уничтожает прошлое и не вырывает страниц греха из своей памяти, а старается использовать память о грехах для того, чтобы усилить свое страстное стремление к святости, рвущееся из его груди наружу, — этот человек достигает такого раскаяния, которое возводит зло в добро. В отношении такого кающегося Пресвятой, да будет Он благословен, «не замечает прегрешения», а «принимает грех и проступок». Он как бы возвышает грех, поднимает его к высочайшим вершинам.
«Вот последние слова Давида, изречение Давида сына Ишая, изречение мужа, поставленного высоко, помазанника Б-га Яакова и сладкого певца Израиля» (II Шмуэль 23:1). Буквальный смысл фразы «поставленного высоко» в том, что царь Давид награжден величием от Б-га. Но наши Мудрецы толковали эту фразу так: «он (царь Давид) возвысил бремя раскаяния» (Вавилонский Талмуд, Моед Катан 166). Давид — воплощение раскаяния, и поставлен он был высоко для того, чтобы служить примером всему Израилю. Что же сделало Давида столь великим, что по словам Раши: «Израиль пел в Храме только его песни»? Он стал таким потому, что грешил и раскаялся и из греха создал ярмо раскаяния.
Теперь можно понять процитированный выше комментарий Реш Лакиша: «Велико раскаяние, благодаря которому преднамеренные грехи засчитываются за ошибочные». Реш Лакиш говорит здесь о раскаянии, которое уничтожает грех. Такое раскаяние стирает грех, но оно не обладает творческой силой, оно не может прорасти или дать жизнь чему-то новому. Во втором же комментарии Реш Лакиш говорит, что «раскаяние так велико, что преднамеренные грехи засчитываются как благодеяния»; здесь речь идет о раскаянии, которое возвышает грех, возводит его в добро. Оно побуждает человека исполнять заповеди с жаром и рвением, которых ему недоставало раньше, до того, как он согрешил, заставляет его изучать Тору иначе, не так, как он делал это раньше. Почему Реш Лакиш удостоился стать близким другом рабби Йоханана, наиболее уважаемого мудреца того времени? Потому что он раскаялся и через раскаяние возвысил зло, приведшее его к воровству, превратив его в добро, воплощенное в изучении Торы.
Раскаяние, посредством которого происходит перерождение зла в добро, рождается из любви, и, благодаря ему, преднамеренные грехи засчитываются как благодеяния, тогда как раскаяние, при котором уничтожается зло, вызывается страхом, и поэтому в данном случае преднамеренные грехи засчитываются как ошибочные. В раскаянии, рожденном из любви, любовь возрастает в пламени раскаяния и пылает ярко в огне, разоженном грехом; узы любви ведут человека к величественным вершинам. О таком раскаянии наши Мудрецы говорили: «Велико раскаяние, которое достигает Трона Славы» (Вавилонский Талмуд, Йома 86а).
Возникает естественный вопрос: как может тот, кто раскаялся, стать ближе к Ашему и подняться выше, чем он находился до того, как согрешил? Как может грех стать той движущей силой, что ведет к святости? Разве не сказано в Писании: «Кто может очистить нечистое? Никто!» (Иов 14:4)? Один Б-г знает разгадку этой тайны. Хозяин вселенной, Творец всего сущего, Он один может очистить нечистое, и, возможно, возведение зла в добро принадлежит к этой же категории вещей. Пресвятой, да будет Он благословен, предстает здесь перед нами таким, как о нем говорится в литургии Дня Искупления: «Тот, (Кто) терпелив и снисходителен к сбившимся с пути». Строгая справедливость не может понять этого и с изумлением спрашивает: как можно уничтожить то, что уже случилось? Логическое мышление также восстает против самой возможности уничтожить большую часть человеческого знания о себе, вырвать кусок из его памяти. Ницше и Кант утверждали, что это невозможно, но иудаизм говорит: нет, это возможно. Авраам первый доказал, что это действительно возможно, — человек может порвать с прошлым и начать жизнь заново!
Раскаяние такого рода рождает в человеке лишь неясное ощущение того, что он «вернулся». Вернулся — куда? Он вернулся к исходной точке, на которой он находился до вступления на путь греха, а все, что случилось за этот промежуток времени, исчезает, как если бы этого вообще никогда не было. Пресвятой, да будет Он благословен, компенсирует эту потерю тем, что Он прощает человеку грех и вычеркивает его из книг.
Это один путь раскаяния, но существует другой — очищение и возвеличивание зла вместо его уничтожения. Такое раскаяние не влечет за собой полного разрыва с прошлым или изглаживания воспоминаний из памяти человека. Это позволяет человеку, с одной стороны, продолжать отождествлять себя с прошлым, а с другой — возвратиться с раскаянием к Б-гу.
«Если долгое время будешь держать в осаде (какой-нибудь) город, чтобы воевать с ним и захватить, то не уничтожай деревьев топором...» (Дварим 20:19). Человек же тем более не должен легкомысленно уничтожать десять или даже десятки лет своей жизни! Что же сделать кающемуся со всеми этими годами греха? Он не хочет считать их годами своей жизни, но он не может вычеркнуть их, что же ему тогда остается?
Когда цель — уничтожение зла, то тут не может быть никаких компромиссов — зло должно быть полностью уничтожено, сброшено в пучину моря. Но существует также и другой способ обращения со злом — это очищение и возвышение его. При этом способе раскаяния кающийся не должен «превращаться» в другого человека. Здесь нет полного разрыва между вчерашним «некто» и сегодняшним «он». Нет необходимости вычеркивать и стирать прошлое. Будущее может быть построено на фундаменте прошлого. Каким образом? Путем возвышения зла и возведения его в добро. Как можно возвеличить зло до такой степени, что оно перестает быть злом? Как может тот, кто еще вчера был «презираем и отвращен», сегодня стать «любимым и желанным», не уничтожив, не вычеркнув вчерашнего дня?
Раскаяние этого типа не требует от человека возврата к исходной точке, оно вселяет в него жгучее желание приблизиться к Творцу вселенной и подняться к тем духовным вершинам, о которых он не мог и помышлять до греха. Раскаяние это наделяет его такой мощной силой, которой у него прежде не было. Откуда она берется?
ДИНАМИКА ГРЕХА
Интенсивность греха, чувства вины и стыда, которые овладевают человеком при его пробуждении, настолько сильны, что поднимают, приближают человека к Создателю вселенной. Годы греха трансформируются в мощную силу, толкающую грешника по направлению к Б-гу.
Грех не забыт, не вычеркнут и не выброшен в пучину моря. Наоборот, нужно помнить о грехе. Память о грехе освобождает внутренние духовные силы кающегося и позволяет ему совершать дела даже более великие, чем раньше.
Может быть, следующее явление поможет понять динамику греха. По-видимому, каждому человеку присущ один трагический недостаток, и нет ни одного, кто не обладал бы им. Мы недостаточно ценим людей и вещи, которые мы больше всего любим тогда, когда они живы и находятся среди нас. Мы начинаем понимать, что они значили для нас, только тогда, когда они покидают нас и их образ бледнеет и утрачивает реальность. Они мерцают вдали, как звезды в ночи, мы восхищаемся ими, но не можем дотронуться до них. Как много было у нас близких и дорогих нам существ, которых мы не ценили в полной мере, когда они были с нами: отец, мать, учитель, жена или муж.
Я не говорю о тех людях, которые не соблюдают заповедь о почитании родителей, или о тех, кто не выказывает должного уважения своим учителям или любви своим супругам. Я в основном говорю о тех, кто выказывает предельное почтение своим родителям, кто уважает своих учителей и предан своей жене или мужу. Даже эти люди страдают от чувства вины потому, что не делали всего, что могли, для своих близких, когда те были еще живы. Тот, кто не испытывал таких мук сожаления, не знает, что такое настоящее горе, когда близкий, любимый тобой человек уходит навсегда.
Шива (семидневный период траура), шлошим (тридцатидневный период траура) и год траура после смерти учреждены нашими мудрецами в соответствии с природой человека. Но суть траура заключается не только в переживаниях по умершему, но и в страданиях, имя которым «если бы я мог». Если бы я только мог, я возместил бы все то, чего я не делал при жизни близких, но, увы, такой возможности уже нет.
В Талмуде приводится следующая история, которая в более драматических тонах описывает эти чувства: «Когда Рав умер, его ученики шли за ним (в похоронной процессии). После возвращения они сказали: пойдемте есть хлеб на берегу реки Данк. После трапезы возник вопрос, обязателен ли зимун (совместное чтение послетрапезной молитвы) только тогда, когда еще до трапезы люди решили прочесть совместное благословение над хлебом, или его нужно соблюдать и в том случае, когда люди собрались случайно и сказали: давайте поедим вместе? Этот вопрос привел их в замешательство. Тогда встал рав Ада бар Аава и, разорвав одежду в том месте, где она была уже надорвана, сказал: «Душа Рава покинула его, а мы даже не изучили (законов) послетрапезной молитвы!» (Вавилонский Талмуд, Брахот 426).
Рав Ада бар Аава в первый раз порвал свою одежду, охваченный горем из-за смерти Рава, учителя всего Израиля. Всеми своими знаниями рав Ада был обязан Раву, своему великому учителю. Не было никого на свете, кто бы значил для него больше, чем его учитель Рав. Но вдруг он понял, что едва ли хорошо знал своего учителя. Это случилось тогда, когда он столкнулся с несложным вопросом и не смог его разрешить. Только в этот момент он осознал всю тяжесть потери, и он разорвал одежду во второй раз в горе от того, что не знал как следует своего учителя, величие которого были не в силах до конца оценить окружавшие его. «Душа Рава покинула его, а мы даже не выучили основных законов послетрапезной молитвы!» Мы даже не изучили по-настоящему таких простых вещей, как законы молитвы после еды. И тут рав Ада и его коллеги осознали, что их учитель ушел навсегда, и тогда они снова порвали свои одежды во второй раз. Конечно, в этот момент рав Ада отдал бы жизнь за то, чтобы провести еще хотя бы пять минут со своим знаменитым учителем и обсудить с ним законы послетрапезного благословения, которые он не удосужился достаточно хорошо изучить раньше, при жизни учителя. Но было слишком поздно. Он увидел себя стоящим перед каменной стеной. Непроходимая пропасть отделила его от учителя, и не было никакой возможности перейти ее. После этого он порвал свою одежду во второй раз от горя по своему любимому учителю и от чувства непоправимой утраты.
Страстное томление по человеку, который умер и ушел навсегда, хуже смерти. Неутолимая тоска охватывает и терзает душу. Незадолго до Рош Ашана я представил себе своего отца, да будет благословенна память о нем, стоящим рядом со мной. Он был единственным рабби, мастером и учителем, которого я когда-либо имел. Я рассказал ему свою жизнь и сказал: «Отец, учитель, я проник в суть законов Дня Раскаяния... конечно, среди новых моих открытий есть такие, которые порадовали бы тебя, но есть и такие, которые ты бы отверг...» Я так представлял себе разговор с моим отцом, зная, что не получу ответа. О, чего бы я только ни дал, чтобы поговорить с ним о Торе хотя бы пять минут, время, которое совсем не казалось таким ценным, когда он был жив.
То же самое я могу сказать о моей матери и о жене. Несколько дней назад я готовился к ежегодной лекции на тему о раскаянии. Я привык обсуждать ее с моей женой, и, бывало, она помогала мне яснее выразить и более четко определить мои мысли. Готовясь к лекции в этом году, я также советовался с ней: «Пожалуйста, посоветуй мне. Должен ли я более подробно рассказать об этой идее или более коротко о той? Какой пункт нужно подчеркнуть: тот или этот?»
Я спрашивал, но ответа не было. Быть может, ответ был, но тихий шепот унес ветер, свистящий в деревьях, и он не достиг моих ушей.
СИЛА ЖЕЛАНИЯ
Каждому в своей жизни непременно суждено пережить трагедию страстного томления по близкому человеку, который еще совсем недавно был здесь, а теперь ушел безвозвратно. Эта неизбывная тоска сопровождается жестокими угрызениями совести, острым чувством вины, которое неотступно преследует человека и может даже довести его до сумасшествия. Как сильно желание встретиться с любимым, который ушел далеко! Но как это все нереально, недостижимо, ибо души тех, по которым мы тоскуем, далеки от нас и скрыты под несущими покой крыльями Шехины.
Совершающий тшуву испытывает подобное переживание. Когда еврей грешит, он изгоняет от себя Пресвятого, да будет Он благословен. Осквернение Шабата, употребление запрещенной пищи, незаконные любовные связи возводят железную преграду между человеком и Б-гом. Вначале грешник может не почувствовать, что случилось, не понять в чем дело, так же как человек не в состоянии постичь страшную трагедию смерти любимого человека. Только после первых волнений, после того как пройдет шива и шлошим, человек начинает чувствовать, что случилось:
его дом разрушен, исчезла наиболее интимная, наиболее ценная часть его жизни.
Это случается с любым, кто потерял близкого человека. То же самое происходит в духовной сфере, когда Б-г покидает человека из-за его грехов. Иногда эта потеря ощущается сразу после шивы, но, случается, проходит тридцать или сорок лет, прежде чем человек почувствует вокруг себя полную пустоту. Траур грешника, отделенного от Пресвятого, да будет Он благословен, подобен трауру по умершим любимым матери или отцу. Рано или поздно этот траур наступает, и, когда он наступает, ничто и никто не в силах отменить его.
Затем приходят страх, одиночество и отчужденность. Жизненная пустота становится непереносимой, и глубокая печаль сдавливает душу. Только близость к Б-гу, которая дается молитвой, поддерживает радость в жизни и дает человеку луч надежды. Без этого «Земля отдана в руки нечестивых» (Иов 9:24).
Независимо от возраста и жизненного положения еврей снова начинает стремиться к Владыке Вселенной так же, как рав Ада бар Аава стремился к своему учителю и как я стремлюсь к своей жене. Но в то время как наши стремления — лишь греза, ибо мертвые никогда не возвращаются, стремление к Властителю Вселенной вполне реалистично, Он влечет человека к Себе, и тот бежит к Нему, напрягая последние силы. Он бежит быстрее, чем это делал до того, как сбился с пути. Сила столь долго сдерживаемого стремления толкает его вперед. Если бы, к примеру, я увидел своего отца, разве я не побежал бы к нему быстрее света?... Так же и грешник, который раскаялся, бежит к Создателю, мучительно напрягая все силы, вихрь бега поглощает существо его и приближает к Бесконечному.
Это страстное стремление поднимает кающегося на ступень более высокую, чем та, на которой стоит совершенный праведник. Он не забыл свой грех, и он должен помнить о нем. Грех — генератор силы, трамплин, подбрасывающий человека все выше и выше. Для такого человека раскаяние не означает полного разрыва с прошлым, Пресвятой, да будет Он благословен, не «забывает грех», но «принимает грех и беззаконие».
Есть и другая причина, благодаря которой раскаявшийся грешник становится более великим, чем истинный праведник. Кабалисты утверждают (и психологи согласны с ними), что в душе человека борются две силы: созидательная и разрушительная. Любовь — созидательная сила. В противоположность этому, ревность и ненависть — силы разрушительные. Тора предписывает нам воспитывать и развивать в себе созидательные духовные силы: «Возлюби ближнего своего как самого себя»; «Не презирай...»; «Не желай...»; «Пусть Ашем проявит милосердие к тебе» и т. д. Позитивные силы по своей природе чаще всего статичны и пассивны, тогда как негативные силы динамичны и агрессивны.
Это очевидно для всех. Сравните, например, любовь и ненависть. Влюбленный гораздо более пассивен и реагирует намного медленнее, чем тот, кто ненавидит. Чего только ни сделает человек, объятый ненавистью, чтобы принести вред тому, кого он ненавидит! Ни дождь, ни снег, ни град — ничто не удержит его, если представится возможность нанести ущерб своему врагу. Когда же вопрос касается того, чтобы навестить друга, то у человека часто находятся причины, не позволяющие ему выйти из дома: на улице жара или холод, или он не может оставить жену одну дома. Такова природа любви, которая гораздо менее агрессивна, чем ненависть. Ненависть сильнее любви, а зависть могущественнее нежности. Ненависть более эмоциональна и более изворотлива, чем любовь. Разрушительные силы намного сильнее созидательных.
Праведник не испытывает таких чувств как зависть или ненависть, он от природы наделен чувствами любви, милосердия и доброты. Эти ощущения часто лишены силы и воодушевления. Но человек, который грешил и раскаялся, может пользоваться динамизмом сил, творящих зло, столь эффективно, что они из сил зла превратятся в силы добра.
То же стремление и страсть, которые влекли человека ко злу и греху, могут быть использованы им для того, чтобы делать добро и соблюдать заповеди.
Те же рвение и пыл, с которыми он добывал деньги незаконными путями, он может применить в целях благотворительности и милосердия.
Когда он вел греховную жизнь, он обнаружил в своей душе новые духовные силы, резервы энергии, упорства и самообладания, о существовании которых не подозревал до того, как согрешил. Сейчас он может освятить эти силы и возвысить их. Агрессивность, которую он обнаружил в себе, не позволяет ему теперь довольствоваться теми мерками, которыми он оценивал добрые поступки раньше, до того, как он согрешил; эта агрессивность с большей силой толкает его к Трону Славы, и он подходит к нему гораздо ближе, чем раньше.
Когда человек восходит на ту ступень, где зло превращается в добро, он уже не может сказать: «и в этом мое оправдание», «я совершил жертвоприношение, я порвал со своим прошлым, я совершенно другой человек». Нет, я не другой человек, я не начинаю все заново, я продолжаю двигаться вперед, я освящаю зло, преображая его, и подымаю его на новую высоту.
В этом и заключалась сила молитвы Первосвященника в День Искупления, отсюда он черпал силы не только для молитвы, но и для повеления: «О, прости нас!» Он не говорил: «И в этом мое оправдание» и не начинал жизнь заново. Наоборот, он цитировал само Писание для подтверждения сказанного им: «Как написано в Торе Моше, раба Твоего... «Перед Ашемом будете очищены!»
В этот день мы способны очиститься и подняться к великим вершинам, к самому Трону Славы. Кто осмелится преградить нам путь? «День Искупления это время раскаяния для всех; как для индивидуума, так и для общины — в этом заключается цель периода, назначенного Израилю для прощения и помилования» (Законы Раскаяния, глава 2, параграф 7). Раскаяние Дня Искупления это раскаяние возвышения и вознесения греха. «И во Храме Его все возвещает о Его славе» (Теилим 29:9), — говорил Псалмопевец. Наши Мудрецы так толковали этот стих: «Это фимиам Дня Искупления». В начальных строках этого стиха написано: «Глас Ашема разрешает от бремени ланей и обнажает леса».
В День Искупления Пресвятой, да будет Он благословен, требует от человека «обнажить леса», взять в руки всю свою жизнь и войти в джунгли своей души, где прячется животное, обитающее в человеке. Б-г не требует от человека рубить деревья или выкорчевывать джунгли. Мир нуждается в джунглях так же, как в неорошаемых полях и цветочных лугах. Джунгли содержат много того, что существенно и жизненно важно; в глубине диких зарослей царит здоровая агрессивность, но горе тому лесу, через который не проникает голос Ашема, голос, который обнажает леса и заставляет ланей разрешиться от бремени. Мы не хотим уничтожать деревья и не стремимся сжечь джунгли, мы хотим обратить их к голосу Б-га! И лишь потом: «Во Храме Его все возвещает о Его Славе — это фимиам Дня Искупления». Что такое фимиам? Это смесь халвана с благовониями. Для чего нужно смешивать благовония с дурно пахнущим халваном? Для того чтобы показать, что если взять дурно пахнущий халван и смешать его с благовониями, приятный запах фимиама не только не ухудшится, а наоборот, смесь плохого и хорошего создаст лучший и более сильный аромат.
В День Искупления воскуряют фимиам в сокровенном святилище Храма, и в этот же день зло возносится в Святая Святых, оно не уничтожается Тем, Кто «забывает грех», а освящается и очищается путем возвышения греха.
В День Искупления мы не должны вырывать страниц из книги нашей жизни. От человека не требуется, чтобы он прятал или скрывал греховные годы своей жизни, наоборот, ему дана способность освящать и очищать эти годы. Но разве следующая наша молитва не носит другого характера: «Прости наши беззакония в этот День Искупления, сотри грехи наши и отврати взор Твой от преступлений наших, как сказано: «Я есть Тот, Кто стирает грехи ваши волею Своей. Не помяну более грехи ваши». Таким образом, мы начинаем молитву с просьбы об уничтожении зла, о стирании прегрешений наших, о том, чтобы все было забыто. Но дальше, в этой же молитве высказывается другая идея — о том, что такое раскаяние, при котором грех аннулируется, еще недостаточно: «И сказано в Писании: «Ибо в сей день очищают вас, чтобы сделать вас чистыми перед лицом Ашема», — то есть нужно еще возвысить сам грех. Через раскаяние человек может возвыситься сам и возвысить зло до таких высот, что оно вместе с фимиамом удостоится войти в Святая Святых.
Такова была молитва — предписание Первосвященника: «Перед Ашемом будьте чисты!» Он как бы призывает: не останавливайтесь на той ступени, где «Он забывает о грехе вашем». Возведите взор свой к Тому, Кто «принимает грех и беззаконие». Безусловно, цель жертвоприношения заключается в том, чтобы получить прощение, стереть и уничтожить зло. Однако цель всей службы Дня Искупления — очищение, и поэтому Первосвященник произносит не спокойное: «И в этом оправдание мое», как это делает человек, исповедующийся над своим жертвоприношением, а громогласно требует: «Даруй нам прощение!»