Действующие лица и герои Танаха, несомненно, являются самыми известными образами человеческой истории. Даже людям, не очень сведущим в Священном Писании, знаком, по крайней мере, имена его главных персонажей. Мы то и дело встречаемся с ними в искусстве, литературе, упоминаем их в своей речи. И все же библейские образы остаются не вполне ясными для нас. Мы понимаем их меньше, чем героев обычных литературных произведений. Это отсутствие четкого представления необязательно является следствием недостаточного знания. Оно объясняется, скорее, следующим парадоксальным фактом: библейские персонажи настолько знакомые, настолько знаменитые, что превратились в определенном смысле в стереотипы.
(Прекрасные утверждения, как раз с которыми мы и боремся, чтобы они не были стереотипами, а были живыми людьми).
Они стали как бы жертвой общепринятых представлений, будучи приспособлены к стереотипным условностям, подчинены представлениям, которые кажутся сами собой разумеющимися. И это мешает более глубокому их пониманию. Ведь обычно то, что «каждый знает», не удостаивается должного внимания.
Кроме того, здесь действует и другой, более существенный фактор. Это сам характер библейского повествования, его лапидность (краткость) в описании действующих лиц, озадачивающая даже тех, кто хорошо знаком с текстом.
Две основные характерные черты стиля Танаха придают его повествованию специфический характер и силу воздействия, в то же время являясь причиной некоторой таинственности, окружающей его действующих лиц. Первая: стиль Священного Писания почти всегда сухой, беспристрастный, его герои показаны объективно, как бы со стороны. Это одновременно и всеохватывающее, и более отстраненное описание, чем в обычных исторических хрониках. При этом повествование развертывается просто как изложение фактов, без попытки проникнуть в психологию действующих лиц или проанализировать мотивы их поступков. Профессиональные приемы романистов, как, например, монологи, в которых раскрываются мысли и чувства персонажей, или откровенные диалоги, призванные объяснить их побуждения, либо множество деталей, образующих фон действия, отсутствуют в Священном Писании.
(Да, и тем это великолепно, ты там ковыряешься в каждом слове, а оно такое каждое насыщенное, прелесть, получаю удовольствие).
Но в некоторой мере именно благодаря сухости и лапидности стиля Танаха он производит сильное впечатление. Каждая фраза, каждое действие в нем важны как намек или иносказание, полны глубокого смысла, находят отклик в душах людей всего мира.
(То, что он говорит, полностью совпадает с моей душой. Я так же вижу это Пятикнижие, это мое).
Мы узнаем о событиях, но их внутренний смысл остается для нас сокрытым. Мы видим результаты происходящего, но не представляем себе его внутреннего механизма. Что думал Авраам, когда вел своего сына Ицхака к месту, где должен был принести его в жертву? Что чувствовал Моше, когда Всевышний открылся ему? Почему Авшалом восстал против своего отца? Мы можем только догадываться об этом, потому что о психологии и чувствах действующих лиц в Танахе не говорится ни слова.
Другая особенность этой отстраненной подачи образов и событий – их многогранность, многоаспектность. Хотя различия между добром и злом, между грешниками и праведниками очерчены четко и недвусмысленно, нет попыток приспособить события и поступки к тому, чтобы они приличествовали общему образу той или иной личности.
Великие мужи и выдающиеся женщины, которые до сих пор служат примером и образцом для подражания, отнюдь не изображаются так, чтоб вызвать пылкое восхищение. Их слабости, недостатки и затруднения описываются с такой же объективностью, как и черты характера грешников.