Не превратиться в "отказников избавления" (Ловушка нео-ортодоксии)
Ловушка нео-ортодоксии
Йоав Сорек
Движение религиозного обновления в иудаизме породило геула (избавление) в виде сионизма. В последние годы оно теряет свою силу, и его адепты сталкиваются в различные круги ортодоксии и секулярности. Движение обновление давно уже рухнуло в светском мире, и сейчас его солнце заходит также и в религиозном сионизме, поскольку последний не осмеливается реализовать его на практике. Данная статья призывает к возрождению движения религиозного обновления в иудаизме, и утверждает, что когда те, кто поднимут знамя обновления, осмелятся создать действительно новое звено в цепи иудаизма, тогда произойдет изменение. Лишь тогда народ Израиля, жаждущий Торы жизни, вернется к ней и создаст здесь иудаизм Земли Израиля, без кипы, но с приверженностью заповедям, и верностью историческому предназначению нации.
Йоав Сорек — редактор приложения «Шабат» — Тора, философия, литература и искусство — к газете Макор Ришон
Введение: Западная стена как притча
В обычный день хол амоэд[1] суккот площадь перед Стеной Плача полна людей, впечатляющее и праздничное зрелище. Однако, эти люди, никоим образом, не представляли собой отражения израильского общества. И даже той части израильского общества, которая относится с уважением к традиции[2]. И даже израильского религиозного[3] общества. Площадь перед Стеной была полна людей и разнообразна, но все это в рамках ультраортодоксальной[4] общины Израиля: хасиды и «литваки», ашкеназы и сефарды, обладатели «штраймлов[5]» и шляп. Они составляли не только большинство, они были здесь хозяева. Их стиль предписывал все, что происходило здесь.
Я не считаю себя чуждым миру ультраортодоксии, и я еще мог себя чувствовать сравнительно у себя дома. Но многие другие израильтяне ощутили бы, наверное, если бы они поднялись к остатку нашего древнего Храма в праздник, что для них нет места на этой площади, когда-то составляла интегральную часть государственно-сионистского этоса, и до сих по там происходит принятие присяги солдатами Армии Обороны Израиля.
У меня нет никаких претензий ультрарелигиозной общине. Их вызывающая уважение верность Стене, одновременно с их социальным и демографическим усилением, привела к этому доминированию, и нет ничего более легитимного чем это. Но невозможно не думать о том, что этот харейдимный мир пожинает плоды того, что другие посадили и посеяли, и само укрепление этого мира есть своего рода гарантия того, что далее здесь ничего не будет расти.
Те, кто освятили жизнь в изгнании, и испытывают ностальгию по местечкам Европы, не привели бы — если бы это зависело от них — к созданию еврейского независимого государства на земле Израиля или к объединению Иерусалима. Те, в чьем мире не существует ничего кроме обязательств перед своим прошлым, и стремления закрыться от внешнего мира, не приведут — в будущем — ни к строительству Храма, и ни к развитию еврейского государства, способного стать духовным центром и образцом морали для всего человечества.
Я бы не затрагивал эту тему, если бы она не выражала трагическое развитие, куда более широкое, трагического завершения тезиса религиозного обновления в иудаизме. И для того, чтобы объяснить, что я имею в виду, я хочу сначала предпослать, что означает понятие религиозного обновления в иудаизме в целом.
Великое упущение сионизма
Необходимость обновления
Еврейство несет факел свободы выбора и предназначения, миссии и обязательства, на протяжении тысяч лет. Но образ жизни еврейского народа, сохраняющего этот факел, не оставался одним и тем же на протяжении всех этих поколений. Письменная Тора оставалась только базой, в то время как жизненные реалии формировались в большинстве поколений посредством устной Торы, менявшей, в свою очередь, формы и лица, и здесь нет места чтобы говорить об этом подробно.
Чрезвычайно редко от иудаизма требовалось произвести глубокую, драматическую перестройку, в образе своего существования и своих приоритетах. Одним из таких моментов истории было разрушение Второго Храма, когда мудрецы сформировали образ жизни еврейского народа, предназначенный для жизни в изгнании. Даже молитва «восемнадцати благословений», сердце ежедневной молитвы, была сформулирована, очевидным образом, как молитва для времени изгнания, выражающей надежду на собирание изгнанников, возвращение Санедрина и строительство Храма. Система заповедей приобрела тогда свой формальный образ, свой рационально-академический язык, и свою способность стать в «культурную родиной» для народа, потерявшего собственную землю и национальную независимость.
Эта культура процветала на протяжении сотен лет, и ее грандиозный успех стал историей любви между народом и его наследием и традицией, любви, нашедшей свое выражение в целом мире историй, образов, сказаний и даже шуток. Эта миссия была исполнена наилучшим образом, пока не наступил конец традиционного общества.
Когда я говорю «традиционное общество», я имею в виду не только его еврейский контекст, но общий контекст, то устройство человеческое общества, которое было общепринято во всем культурном мире, и во всей диаспоре Израиля, от Танжира до Минска, от Праги и до Кушты, в течение сотен лет. Культура жизни оставалась очень сходной в своей основе в течение всей этой эпохи, и неудивительно, что сравнительное изучение респонсов Рамбама и Хатам Софера, между которыми лежит промежуток в сотни лет, показывает, что они поднимают удивительно похожий спектр вопросов.
Однако, следует отметить, что еврейская культурная модель, сформированная мудрецами, преуспела лишь в части обеспечения сохранения еврейского народа и его традиции. Эта культура не стремилась вернуть Израиль на свою землю, или поставить свой народ в центр человеческого бытия, или осуществить предназначение «царства священников и святого народа». Ее целью было только сохранить еврейскую преданность и передавать веру в предназначение еврейского народа из поколения в поколение — в значительной степени откладывая ее реализацию на мессианскую а-историческую эпоху.
Но этому миру пришел конец. Процессы секуляризации, эмансипации и просвещения, одновременно с промышленной революцией и подъемом современного общественного устройства, коренным образом отличного от традиционного общества, привели простой и всеобщий роман между еврейским народом и его традицией в ее раввинистической форме к концу. Евреи оказались теперь, впервые за тысячелетия своей истории, на перепутье, когда они должны были выбрать, каким образом они могут продолжить связь между ними, их еврейским предназначением и традицией, которая выражала его.
Как всегда, перепутье предполагает различные возможности. Если тот способ, которым еврейство передавалось из поколения в поколение до сих пор, потерял свою почти-магическую силу воздействия на еврейский народ, то евреи могут (а) отказаться от традиции вообще. То есть смешаться с другими народами или превратить еврейскую идентичность в бледный фольклор. Другими словами, выбрать отказ от еврейства. Они могут, с другой стороны (б) сохранить верность еврейству в той форме, как оно дошло до них, и смириться с тем, что оно превратилось из широкой национальной культуры в поведение меньшинства (поведение, которое чем дальше тем больше напоминающее поведение членов секты, детально регламентирующей жизнь своих членов. Это результат отсутствия равновесия, сущестовавшего, пока традиция была учением жизни большого и разнообразного народа. Другими словами, этот выбор означает отказатся от евреев. И они могут (в) попытаться выстроить для еврейского предназначения и еврейской верности новые сосуды, новое облачение, способное воссоздать народную культуру в современном обществе. Последняя возможность видит, практически, в начале нового времени разделительную черту, подобную моменту разрушения храма: конец одной еврейской эпохи, уступающей место для расцвета новой формы еврейства.
И есть в этой позиции, как понятно, и глубина и логика. Ибо если раввинистический иудаизм был, в сущности, консервирующим иудаизмом, видящем в изгнании и разрушении храма изначальную данность существования, само это означает, что должна существовать еще какая-то версия иудаизма, и когда наступит время избавления, наступит время нового облачения; и по сути, избавление не может произойти, пока не произойдет обновления Торы и еврейского образа жизни.
Это есть выбор еврейского религиозного обновления. Два его врага — это выбор ассимиляции, чуждающейся всего, связанного с еврейством, и пытающейся стать «как все народы», и выбор еврейской религиозной ортодоксии, пытающейся увековечить еврейство местечка, и видеть в личном исполнении закона и обычаев во всех их мельчайших деталях саму суть предназначения еврейского народа и обязанности человека в этом мире — безо всякой связи с тем, что происходит в мире и в человеческом обществе.
Выбор пути религиозного обновления это, в основном, выбор сионизма (хотя были в сионизме также те, кто выступали за ассимиляцию), хотя иногда это пересекает границы идеологических лагерей. Оно лежало в основе творчества как религиозных, так и светских мыслителей, и в этом тайна той огромной духовной энергии, произведшей в отдаленном и забытом Б-гом уголке Ближнего Востока единственную успешную революцию двадцатого века, превратившей пустыню в цветущий сад, вернувшей народ на его историческую родину, и создавшей новый тип еврея (также многие из сегодняшних противников сионизма созданы по этому образу). Каждый, кто смотрит на это непредвзято, не может не признать что эта энергия — есть энергия чуда по своей силе.
Не все религиозные сионисты и не все светские сионисты поддерживают идею религиозного обновления. Есть среди религиозных сионистов такие, кто видит в современной цивилизации и в возвращении народа Израиля на свою родину лишь внешнее изменение обстоятельств, не предполагающее никакого изменения в концепции собственно иудаизма, безусловно, в той его части, которая затрагивает галаху. И есть светские сионисты, видящие в возвращении народа Израиля на свою историческую родину своего рода форму коллективной ассимиляции, в рамках которой евреи создали филиал либерального Запада, сделав это, к своему несчастью, на Ближнем Востоке. Возможно, что сионисты, не поддерживающие идеи религиозного обновления, составляют сегодня большинство. Но остальные, даже если они в меньшинстве, это то, что придает сионистскому предприятию его смысл и его способность устоять.
Глубина конфликта
До сих пор мы представили конфликт между выбором ортодоксии и сионистским выбором религиозного обновления, как реакцию на вызовы времени. И есть также те, кто видит в нем спор о том, как следует относиться с современному историческому моменту (находимся ли мы во время избавления или нет). Но все это лишь частичный взгляд, ибо в экзистенциональном смысле, этот конфликт куда глубже и затрагивает самую суть предназначения еврейского народа.
Можно себе представить «большую» историю еврейского народа, союз между ним и Б-гом, как бушующую реку, течение которой в истории должно стать двигателем исправления мира и надеждой всего человечества. В таком контексте, жизнь народа Израиля в изгнании — оторванные от этих танахических идеалов, и вообще, от дерзости создать что-либо в «этом мире» — подобны жизни в спокойной лагуне, в которую до времени были направлены воды этой бурлящей реки. По природе вещей, часть успеха консервации в лагуне, зависит от того, чтобы забыть о реке, и в том, чтобы видеть в пейзаже лагуны весь мир — когда предназначение каждого индивидуума и общества в целом сосредоточены на том, чтобы увековечить пребывание в ней (и даже когда говорят абстрактно о некоей «идеальной» реке, эти разговоры не имеют никакого значения в ежедневном распорядке дня). Это есть выбор ультраортодоксии. Выбор сионизма, религиозное обновление, основывается на сознании, что лагуна это не цель, и на желании вернуться к реке и к ее дерзости.
У этого различения есть масса следствий в отношении мировосприятия в целом, порядка моральных приоритетов, областей интересов. С этой точки зрения религиозный еврей, верующий в религиозное обновление, ближе к своему светскому брату больше, чем к своему харейдимному аналогу, хотя последний разделяет с ним очень похожий образ жизни, и верность той же самой Торе.
В последний Суккот я прогуливался вместе с детьми по Батей-Унгарн, ультрарелигиозному району по соседству с Меа Шеарим, чтобы посмотреть на украшения сукки, и украшение внутренних иерусалимских дворов. Вывески, увековечивающие память спонсоров, древние и хорошо сохранившиеся, напоминали о жертвователях и их целях, помочь беднякам нашего колеля в Иерусалиме. Все там были венгерскими евреями, по большей части учениками Хатам Софера, многие из них мои родственники.
Это очень далеко от того, чтобы быть пейзажем моего детства, но это могло бы быть — и для этого не нужно ничего, только изменить на толщину волоса мою семейную биографию. И вот, мы еще идем, и мимо нас проходит старик-еврей, явно местный житель, на голове его штраймл, он одет в золоченый иерусалимский кафтан, лицо его повернуто несколько в сторону, чтобы не увидеть не дай Б-г, чего-либо запретного (улица, к слову была совершенно «кошерной»). Такой еврей, в хол амоэд (праздничные будни), весь погружен в то, что называется «авода»: это дни, переполненные заповедями и духовными постижениями, сукка, лулав, и радость во всех их подробностях, молитва «ошана» и служение, направленное на то, чтобы воспринять глубину того, что было постигнуто в Йом Кипур. Я не могу видеть такого еврея и не почувствовать к нему любви. Но то, что поразило меня в тот момент, это была глубина понимания того, какая пропасть простерта между его миром и моим миром. Хотя, на первый взгляд, у нас одна и та же Тора, один и тот же книжный шкаф, и одни и те же основы веры.
Ведь для такого еврея, держаться за Тору и заповеди это вся его жизнь. Они, в огромной степени, цель а не средство. Вести определенный образ жизни и передать его следующему поколению — это главный вызов его жизни, это весь его мир. Жизнь движется вокруг напряжения между йецерами (страстями), стремящимися отвлечь его от этой единственной миссии, и между разумом, требующим полного подчинения ей. Весь мир вокруг это только «декорации», для «авода» (служения), в которую он погружен, декорации, которые, по сути, есть фикция, лишенная какого-либо значения, которые пытаются только отвлечь его.
Он не участвует в поисках народом Израиля пути, который бы соответствовал его новой жизни. Тем более он не чувствует себя частью стремления всего человечества к счастью и к смыслу. Он не чувствует себя частью истории, частью цивилизации, его не занимают вопросы морали, если только они не могут быть переведены на язык галахи. Хотя «на бумаге» его духовное служение связано с народом Израиля, по подъему всего мира и ускорению приведения Мошиаха, т.е., национальные и универсально-исторические цели, но это все фразы, лишенные смысла, ибо драма, в которой находится этот человек, это чисто внутренняя драма, оторванная от мира вовне.
Подобный иудаизм, по сути, это нечто вроде идеологии секты, верящей, что своими эзотерическими действиями они привлекут Б-жественные силы и энергии, способные привести избавление. Попробуйте прочитать перед человеком, который был воспитан в таком мировоззрении Тору в ее буквальном смысле: как книгу, занимающуюся историей, избавлением народа, поднимающую знамя простой морали, которую не интересуют детали заповедей. Книга, связь которой с этим миром чрезвычайно сильна, картины которой и даже обещания избавления которой предельно материальны, образы, описанные в которой движимы страстями с одной стороны, и простыми моральными истинами с другой, две силы, которые в его глазах символизируют секуляризацию, и для них нет настоящего места в его мире.
Если бы не сознание, что речь идет о книге, которую следует «уважать», почитать, и танцевать с ней в Симхат Тора, этот наш еврей видел бы в ней полную тщету, и даже, наверное, назвал бы это «мерзостью».
Когда мои отцы, и я за ними следом, выбрали иудаизм, который стремится вернуться и соединиться с миром, это было землетрясением, отбросившем нас далеко от мира того еврея в Батей Унгарин, который, скорее всего, мой родственник. Это изменение, которое по своей глубина открывает все для пересмотра, и требуюет построить новую лестницу моральных приоритетов — требование, на которое мы не ответили достаточно, как далее будет объясняться.
Если бы мы внутренне восприняли революцию, которую мы должны были совершить, возможно, что вместе с расторопностью на исходе Йом Кипура поставить сукку, чтобы символизировать любовь к заповедям, на исходе Симхат Торы мы бы стремились сделать как можно быстрее какое-то действие в будничном мире, как выражение любви и уважения, которое мы даем труду года, который начинается сейчас, «после праздников».
[1] Праздничные будни (полупраздничные дни)
[2] В оригинале «масорти», т.е., частично соблюдающие основные законы, такие как суббота, кашрут, семейная чистота и т.д. Это довольно значительная часть израильского общества, особенно выходцы из восточных общин
[3] «религиозными» (дати) в Израиле называют «вязаные кипы», т.е., национально-религиозный сектор.
[4] «харейдим», или «черные кипы», или ультраортодоксы. Различие между последними и просто «религиозными» в отношении к светскому миру — это собственно тема данной статьи
[5] Лисья шапка, обычно стоимостью ок. 3000 долларов! Считающаяся обязательной частью субботнего наряда в некоторых направлениях хасидизма