Прямых дорог, конечно, не было в России, разве что близ царских дворцов. Но были дороги понятные, разъезженные, с почтовыми станциями и верстовыми столбами. Они вели из Петербурга в Москву, из Одессы в Херсон и так далее. Тот, кто по ним ездил, мог гнаться за барышом или убегать от кредиторов... И здесь тройка гнедых с колокольчиком была, наверное, ему в помощь. Но приезжал человек обычно к самому себе, к убитым мечтам, к воскресшим болям. И тогда еврей начинал крутить головой, - может, не туда заехал?
И тот, кто совсем отчаялся или очень надеялся, вновь разматывал шершавые вожжи и, свернув на проселок, по некошеной траве, мимо мельницы, томясь на переправах, ехал к ребе. К Ребе. Таких глаз в Петербурге не встретишь. Они есть в Пятикнижии.
Гордости ради надо сказать, что Российская империя былa очень богата еврейскими праведниками. Очень разными. Цадик из Люблина мог сказать, как твоя душа пришла в этот мир, что с ней было в прежних рождениях. Цадик из Ружина поражал царским великолепием своего двора, щедростью своих благословений.
Цадик из Шполы брал к себе в хасиды евреев дурного поведения - конокрадов, картежников, а то и просто бандитов.
Цадик из Перемышля жил как самый бедный еврей и делился последней копейкой с каждым бедным евреем.
Еще евреи ездили в Любавич. Зачем? Не за чудесами - там старались поменьше говорить о них. Не за благословениями - там давали их скупо. Так чего же просили там? Поденной работы на каждый день - для своей души. И получали.
Мудрец-извозчик.
Хасидский роман в двух частях с прологом и эпилогом.
Пролог.
Этот рассказ о двух баалей тшува. Один из них оставил свой народ и забыл про Тору. Случайная встреча в гостинице помогла ему найти дорогу назад.
Другой с детства носил в душе страх перед Небом и считал, что час прожит зря, если он не провел его над книгой. И все же ему тоже пришлось делать тшуву.
Для этого на старости лет он запряг лошадь в повозку и взял в руки кнут.
Есть ли на свете что-нибудь более удивительное, чем еврейская судьба? Если вы согласны с этим, читайте дальше.
Часть первая
СОВЕТ РЕБЕ.
В шатре.
Жил в городе Бешенковиче человек пo имени реб Йосеф. Он отличался большими списобностями к учению. Желания его, пожалуй, можно назвать скромными. Он не хотел быть ни купцом, ни судьей, ни раввином. Лишь бы сидеть над Торой весь день – и все, больше ничего не надо.
В старину таких людей понимали. Kогдa реб Йосефу исполнилось восемнадцать, ему устроили шидух с дочерью богатого арендатора. Тесть не посылал его с телегой спозаранку закупать товар у мужиков, не советовал взять в аренду мельницу. Он понимал, что учеба – это тоже труд, и не из самых легких. Зять его спал мало, одевался скромно, говорил сдержанно, шагал не спеша. Словом, все, как положено «сидящему в шатре Торы», то есть посвятившему жизнь учению.
И так прошло пятнадцать лет.
Только в Торе реб Йосеф позволял себе излишества – жаркие споры, внезапные мысли и прочее. Вот почему был он так рад, когда по осеннему бездорожью задержался у них в доме один талмид-хахам, познакомивший его с учением хасидизма. Гость сказал, что большую часть своих познаний он получил от Магида из Лиозно. Так вначале называли главу хасидов ХаБаД, Ребе Шнеур-Залмана. Потом его прозвали Алтер Ребе.
Реб Йосеф захотел повидать этого человека. Очень захотел. Но вы же понимаете, путешествие – это путешествие. Надо уладить дела, надо собрать вещи, узнать маршрут, подумать, где ты остановишься в дороге...
Поэтому прошло три года, а реб Йосеф все не трогался с места.
Но вот однажды довелось ему услышать объяснение трудных мест, связанных с комментариями к Рамбаму. Места всегда считались темными, а тут их словно осветило изнутри, и сделал это тот самый человек, до которого он никак не мог добраться.
Для реб Йосефа этот комментарий оказался как шпоры для коня. Он немедленно отправился в Лиозно, к Алтер Ребе, и провел там год, потому что привык делать все вдумчиво, без спешки.
Вернулся он домой хасидом ХаБаДа. Появились новые книги и новые мысли, но в целом рисунок его жизни остался прежним: с утра до вечера учеба, раз в два или в три года поездка к Ребе.
Так прошло еще двадцать лет.
Спор о наследстве.
Жена реб Йосефа умерла, так и не оставив ему потомства. Ее брат, реб Еуда, просил ученого родственника, чтобы тот и дальше продолжал жить в их доме. Но реб Йосеф решил перебраться в город. Тогда брат стал настаивать, чтобы реб Йосеф по крайней мере принял наследство – 500 золотых рублей, которые отписал ему покойный тесть в своем завещании.
Реб Йосеф ответил отказом. По его тонким духовным расчетам выходило, что эти деньги ему не полагаются. Брат настаивал, говорил, что нужно исполнить волю покойного отца, и в конце концов подал на нашего ученого в суд. Да, такие вот странные тяжбы бывали в старину между евреями.
Суд собрался и решил дело в пользу брата. Пришлось реб Йосефу принять деньги. Десятую часть он отделил на цдаку, триста рублей дал в долг в кассу помощи беднякам, а сто пятьдесят, которые остались, разделил между тремя богачами гоpoда, чтобы они пустили их в дело. Сам же снял комнату в доме Йоханана-кузнеца, завел несколько учеников и зарабатывал этим на кусок хлеба. По обычаю холостых меламедов он обедал в семьях учеников – по два месяца в доме каждого.
В общем, жизнь опять вошла в колею.
Предсказание.
После всех этих событий реб Йосеф в очередной раз отправился к Алтер Ребе. На ехидут – беседу с глазу на глаз. Ребе спросил, помнит ли его собеседник наизусть все шесть книг Мишны. Реб Йосеф ответил, что раз в месяц он обязательно повторяет наизусть эти книги. Тогда Ребе сказал:
– В слове «Мишна» те же буквы, что в слове нешама – душа. Ты женишься, и жена родит тебе сына. А Всевышний, Благословен Он, подарит тебе долголетие. Но для блага твоей души тебе лучше быть извозчиком, чем раввином.
Это были загадочные слова. Но реб Йосеф принял их, как принимают приказы Торы – спокойно и с доверием. Он вернулся в Бешенкович, там ему предложили шидух с молодой вдовой, которая держала бакалейную лавку. Они поженились, и вскоре родился сын. А еше через шесть лет в дом к реб Йосефу пришли уважаемые жители из города Лепеля и попросили стать у них раввином. Но они ушли с отказом, потому что реб Йосеф вспомнил слова Алтер Ребе.
Он женился.
Родился сын.
Ему предложили место раввина.
«Но для блага твоей души тебе лучше быть извозчиком...» Теперь получалось, что реб Йосеф должен поставить последнюю точку в предсказании Ребе, душа которого год назад покинула этот мир.
То есть стать извозчиком. Заметим, что ему было уже около семидесяти, всю жизнь он провел над книгой и никогда не имел дела с лошадьми, телегами, вожжами и овсом.
Правда, он был хасид и свято верил своему Ребе. И вот теперь этой вере предстояло выдержать некоторый экзамен.
Мучения.
Вот уже месяц, как реб Йосеф молчал, думал, мучился и не мог ничего решить. Было бы очень заманчиво понять слова Ребе в переносном смысле. В высоком и духовном. Но ведь место раввина ему предлагали просто, без аллегорий. И сынок, который играл в соседней комнате, тоже родился в прямом смысле слова.
Самое неприятное, что в совете Ребе не было никакой логики. Покинуть шатер Торы, оставить споры мудрецов, надеть сапоги, забрызганные навозом, заткнуть за пояс кнут... Для кого, для чего? При всей своей скромности жизнь реб Йосефа напоминала сложную и строгую мелодию, исполнить которую мог далеко не каждый.
После ужина пару часов для сна.
Потом, к полуночи, в синагогу – читать «Тикун хацот» – мольбу о восстановлении Храма.
И учеба до утра.
Когда свечи оплывали, а заря стучалась в окна, он уже стоял в талите и тфилин, готовый молиться.
Как поется в старой песне – «как невеста украшенная, при свете утренних звезд»...
Он не спешил во время молитвы. В будни на это уходило 2– 3 часа, в cубботу – четыре или пять.
После молитвы он учил Гемару и Рамбама, тоже часа три. Потом, уступая слабости тела, немного ел и немного спал. Приходили ученики, и реб Йосеф занимался с ними до обеда.
Снова сон, на этот раз подольше. И опять ученики. После их ухода он учил Мишну. А затем в синагогу, на молитву.
В синагоге после молитвы реб Йосеф садился за длинный стол и давал урок Гемары. Потом ужин и пара часов для сна. Лишь здесь он проявлял нетерпение: не мог долго спать, спешил проснуться.
Вся жизнь – как на состязании: ценен каждый вздох, дорога каждая минута.
Жизнь – как пламя свечи в летней ночи, когда ни ветерка. И вот теперь все сломать...
Реб Йосеф не мог обьяснить себе, зачем он должен оставить Тору, и, комкая по утрам слова молитвы, спешить в конюшню. Хотя бы это требовалось для заработка! Но нет, семья жила в достатке, и не было ему никакой нужды встречать свое семидесятилетие с вожжами в руках.
Кроме того, что Ребе так сказал.
Месяц, целый месяц в душе реб Йосефа шло судебное заседание без перерывов на обед. Иногда он говорил себе: «Будь что будет». Иногда: «Нет, ни за что». Лишь только одна сторона начинала побеждать, как другая подавала жалобу в более высокую инстанцию.
И так без конца.
В корчме.
Как злодея влечет на место преступления, так тянуло реб Йосефа в корчму, где сидели еврейские извозчики, поджидая клиентов. Однажды, собравшись с духом, он отправился туда. При его появлении извозчики встали и наперебой стали спрашивать, куда наш ученый желает ехать, в Витебск или, может быть, в Лепель? Слабым голосом мудрец ответил, что ехать ему никуда не надo, а пришел он сюда, чтобы обучиться на извозчика.
Люди открыли рты, не зная, что сказать или подумать. Был там один из его учеников, и oн заметил почтительно и весело:
– Ребе, вам больше подходит изучать аг'алу – кашеровку к Песах, чем аголу – телегу...
От этой ученой шутки извозчики-балаголы засмеялись, а реб Йосеф почувствовал себя совсем несчастным. Но один балагола, реб Ицхак, сказал серьезно:
– Если меламед реб Йосеф пришел сюда, то не для того, чтобы нас дурачить. Наверняка ему зачем-то это нужно. Ребе, пойдемте, я отвечу на все ваши вопросы...
Извозчик отвел реб Йосефа в конюшню и показал как взнуздать лошадь, как закрепить седло и продернуть вожжи. Он также обучил меламеда науке смазывать колеса телеги, чтобы не скрипели.
Реб Йосеф не проявил особой ловкости. Он выпачкал сюртук в навозе, а одна лошадка так стегнула его хвостом по лицу, что мудрец чуть не лишился глаза.
Разбитый, подавленный, перепачканный, вернулся реб Йосеф домой. Он надел чистое и поспешил в синагогу.
Совет жены.
Радио тогда не было, но евреи обходлись и без него. Часа не прошло, как весь городок знал, что мудрец и затворник реб Йосеф сидел в корчме с балаголами, а затем учился работе извозчика.
Любопытству друзей не было предела но, конечно, никто не осмелился прерывать посторонними вопросами урок Гемары, который он вел. Потом помолились вечернюю молитву, и вот тут-то народ обступил реб Йосефа и с почтительным изумлением стал интересоваться, зачем он на старости лет занялся лошадьми.
Мудрец уклонился от ответа и поспешил домой. Там он застал плачущую жену. Видно она тоже слышала последние новости и, наверное, решила, что муж сошел с ума.
Реб Йосеф прошел в свою комнату и тоже разрыдался. «Для того ли я больше пятидесяти лет отдал Торе, чтобы найти такой конец?» – шептал он. – «Разве можно в семьдесят лет брать в руки вожжи? Нет, ни за что! Пусть я буду неправ, ни за что...»
Но тут черный коридор, который ведет в подвалы нашей памяти, вдруг пронзило светом. И реб Йосеф увидел себя на ехидуте у Алтер Ребе, в небольшой комнате, которую хасиды называли дворцом. Услышал его святые слова, каждое из которых исполнилось.
Тут реб Йосеф вспомнил слова наших мудрецов: если не можешь принять решение расскажи обо всем жене и сделай так, как она скажет.
Реб Йосеф встал и отправился к супруге. Она сидела у кроватки сына со слезами на глазах, но, увидев мужа, быстро вытерла их и постаралась согнать грусть с лица. Жены тогда это умели.
– Мне нужно кое-что сообщить тебе, – начал реб Йосеф. И он поведал ей всю историю, а потом, помедлив минуту, добавил, что поступит так, как она скажет...
И вот он услышал свой приговор.
– Я думаю, – сказал жена, – что если Ребе так сказал, то нужно последоватъ его совету без промедления. Завтра же продам свои жемчужные бусы и две шитые золотом безрукавки. Этих денег хватит, чтобы купить телегу и лошадку. И ты в добрый час возьмешься за работу, и будет так, как сказал Ребе.
Реб Йосеф слушал молча. Облако стыда легло ему на душу. Он, мыслитель, изучавший хасидут долгие годы, медлил последовать совету Ребе, потому что ломался привычный уклад жизни, менялось отношение соседей. А жена, простая женщина, хотела выполнить слова Ребе без промедления. Благодаря чистой вере в наших цадиков.
А его вера, выходит, не была такой чистой. Несмотря на то, что он столько лет сидел в шатре Торы и с ног до головы заковался в броню правильных поступков...
И что же: торговка из бакалейной лавки опередила его!
Реб Йосеф испытал новые мучения, более тихие, более глубокие.
Ревизия души.
На другой день жена без промедления выполнила обещание. Она вручила мужу узелок с деньгами, и теперь дело было только за ним самим.
Пришла суббота, последняя суббота, когда люди называют его реб Йосеф-меламед... Йося-извозчик, так, наверное, будут окликать его с той недели. «А Тора, моя Тора – что будет с ней?»' – подумал он с глубоким вздохом.
Но тут новая мысль пришла в голову. А правда ли, что он грустит о Торе? Ецер-ара – дурное желание, которое живет в душе, давно не заявлял о себе в открытую. Не требовал красавиц и пирогов. Но, может, он свил гнездо в чувстве удовольствия от праведной жизни? В том уважении, которым окружили реб Йосефа жители местечка?
Может, ради этого Ребе тогда сказал:
«Для блага твоей души лучше тебе быть извозчиком...»
Взглянув на дело так, реб Йосеф немного успокоился. И тут словно искра чиркнула в подвале памяти. Он вспомнил, что в городе Велиже живет один хабадник не последнего десятка по имени реб Хаим-Еошуа. И он работает извозчиком. С юных лет при лошадях, но при этом знает наизуть Тору и пророков, а также Мишну и Танию. Кроме того, он великолепно разбирается в первой части Шулхан Арух и вообще живет в «шатре Торы». Два его сына стали раввинами, а зять – глава ешивы. Чего еще желать!
Но почему же он не вспомнил об том человеке раньше и мучился столько времени? Реб Йосеф почувствовал приятное возбуждение. «Можно быть извозчиком и вместе с тем ученым, – подумал он. – Сидя на козлах, я буду повторять наизусть Мишну, а ночью, в корчме, зажгу свечку и достану Талмуд!»
Пока не кончилась суббота, он, конечно, не сказал жене ни слова. Но потом тут же сообщил, что живет в Велиже один талид-хахам, и сыновья у него раввины, а сам он работает извозчиком. И он, реб Йосеф, должен немедленно отправиться к нему, чтобы научиться обращению с лошадьми.
Конечно, возникал вопрос: «Зачем ехать так далеко? Разве нельзя научиться держать вожжи в родном Бешенковиче?» Но жена не задала его, хотя была простая бакалейщица.
На ярмарке.
Из Велижа пришлось ехать в Невеполь, поскольку реб Хаим– Eoшya отправился туда на ярмарку. Наш мудрец приехал в Невеполь накануне субботы. Хасиды встретили реб ЙосеФа с большим почетом и радостью. И не только хасиды, потому что имя его было известно знатокам Торы. Ему давно дали прозвище Баал-свора – мыслитель.
С грустной улыбкой откликался на него реб Йосеф. Он один знал, что еще немного, и Баал-свора станет Баал-агола – извозчиком. Кстати, извозчик реб Хаим-Еошуа тоже был в их компании. Сидя за субботним столом, реб Йосеф следил за его словами и манерами. Не может быть, чтобы капля навоза не попала к нему на сапоги! Может, обронит крепкое словцо, или сплюнет на пол или посреди ученой беседы вдруг заговорит о конской сбруе...
Нет, ничего подобного. Его повадки были повадками мудреца, а речь – спокойной и полной смысла. Никто ни разу не назвал его Хаим-извозчик, а только так: реб Хаим-Еошуа из Велижа... Сапоги его были вычищены до блеска, а навоз остался там, где ему положено лежать, – в конюшне.
Назавтра, в первый день недели, реб Йосеф подошел после молитвы к новому знакомому и сказал, что хочет посоветоваться с ним по важному делу. Реб Хаим-Еошуа провел его в свою комнату, закрыл дверь и приготовился слушать.
Немного запинаясь, реб Йосеф сообщил следующее. Он недавно вступил во второй брак, и жена родила ему сына. Она, кстати, дочка реб Натаниэля-сойфера, вы ведь знаете его... А сына назвали в честь отца моей первой жены, высокой души был человек... С парносой у нас все в порядке: у жены бакалейная лавка, у меня ученики. Но есть причина, по которой я должен стать извозчиком и очень прошу вас обучить меня этому ремеслy. А также помочь купить лошадь, телегу и все, что в этом деле полагается. Вот деньги, жена дала в дорогу...
Реб Хаим-Еошуа был потрясен. Он впился глазами в собеседника, чтобы понять, не coшел ли тот с ума. И хотя взор мудреца был ясен, но его странное желание в семьдесят лет сменить Гемару на кнут свидетельствовало об обратном. Реб Хаим-Еошуа от огорчения не мог вымолвить ни слова, только качал головой и вздыхал. Наконец, собравшись с силами, он сказал сердито:
– Как вам пришла в голову такая блажь, реб Йосеф? Столько лет вы трудились над святой Торой, так зачем вы хотите все бросить?
Реб Йосеф ничего не мог сказать. Он заплакал. При виде его слез начал плакать и реб Хаим-Еошуа. Борясь с рыданиями, он воскликнул:
– Зачем вы плачете реб Йосеф? Кто заставляет вас стать извозчиком? Выкиньте из головы эту глупость и возвращайтесь домой, к вашей Торе, и служите Всевышнему так, как служили прежде!
Кто заставляет... Реб Йосеф nepecтал плакать и встал, потому что только стоя хасиды пересказывали слова своего Ребе. И он рассказал о том, что услышал на ехидуте, и о том, как сбылось предсказание: ему предложили быть раввином – это значит, что пора стать извозчиком.
Услышав это, реб Хаим-Еошуа тоже вытер слезы и сказал бодро и весело:
– Так чего же вы все-таки плачете? Наоборот, вам надо радоваться большой радостью, что вы можете исполнить приказ нашего Ребе, благословенна его душа... Пойдемте, выберу я вам хорошую лошадку и телегу со всей упряжью. И уже сегодня мой помощник Копл начнет вас обучать, как запрягают-распрягают. Пройдет немного времени, и вы приметесь за дело! Реб Йосеф был обескуражен. Он спрoсил:
– А нельзя ли выполнить слова нашего Ребе каким-то другим способом? Я могу взять вашего Копла или кого другого к себе в компаньоны. Пусть он возит пассажиров на моей телеге. И прибыль пополам. А иногда я тоже буду брать в руки вожжи. Ну как?
– Нет, не пойдет, – ответил реб Хаи-Еошуа. – Так вы не сможете исполнить святые слова нашего Ребе. Вам ведь ясно было сказано, что для блага души лучше быть извозчиком, чем равинном. Значит, надо им быть!
Реб Йосеф собрался с силами, вздохнул и пошел с новым приятелем на ярмарку, в конский ряд. Невольно или с умыслом, но реб Хаим-Еошуа поведал многим, что мудрец из Бешенковича должен стать извозчиком. Поэтому, увидев, как реб Йосеф с напряженным лицом, сжав вожжи, управляет лошадкой, люди оборачивались, но никто не удивлялся.
Мудрец-извозчик.
Часть вторая.
Встреча в гостинице.
На козлах.
Итак, реб Йосеф стал извозчиком. За несколько недель он освоил новое ремесло и теперь щелкал вожжами так, как будто всю жизнь занимался этим делом. Мудрец-извоэчик возил пассажиров из Бешенковича в ближайшие городки. Прибыв туда, он распрягал лошадку в какой-нибудь корчме и, выкроив для сна пару часов, почти всю ночь учил Тору. Вернувшись домой, он один день тоже полностью посвящал учебе. Это был самый спокойный балагола на свете. Его лошадь знала только две скорости: шаг и ровную рысцу.
В это время происходили важные события. Когда скончался Алтер Ребе, главой хасидов ХаБаД стал его сын, Ребе Дов-Бер. Жил он тогда в городе Кременчуге. Хасиды Украины прислали к нему делегацию, просить, чтобы он навсегда остался в их краях. Узнав об этом, хасиды Белоруссии заволновались. Они устроили собрания в нескольких городах и затем послали другую делегацию – просить Ребе, чтобы он вернулся на родину. В этой тихой борьбе белорусская сторона оказалась сильнее. Ребе Дов-Бер отправился в Белоруссию.
Путешествие длилось, три месяца. Министерство внутренних дел разослало по пути его следования письма, где властям и полиции было приказано встречать его с большим почетом. Узнав, что он хочет поселится в местечке Любавич, пан Чеховский, которому принадлежали эти земли, велел управляющему приготовить лес, чтобы построить дом для Ребе и его семейства. В общем, это было похоже на царский выезд.
Но, в отличие от подданных царя, хасиды не переходят по наследству. Они смотрят на нового Ребе и решают, оставаться ли впредь в его войске. И вот старые хабадники потянулись в Любавич, взглянуть, достоин ли сын своего отца. Их вывод был такой: да, это наш Peбе. Когда об этом услышали остальные хасиды, большая волна радости прошла по местечкам Украины и Белоруссии. Она дошла до реб Йосефа, и он тоже захотел в Любавич. Но вы уже знакомы с его характером и догадываетесь, что сперва его задержало одно, потом другое. Прошло три года, а он никак не мог собраться. Жизнь его между тем текла обычным чередом.
Однажды, отвозя очередного пассажира, он остановился на перекрестке дорог, в еврейской корчме. Корчма – неказистый дом с сараями и столбом, к которому привязан пучок сена, знак того, что для ваших лошадей здесь тоже найдется место.
Кто только не заворачивал сюда! Разбойники, цыгане, графы... И скрытые праведники, которых, представьте себе, нельзя отличить от обычных евреев с пейсами. Какие загадки отгадывались здесь, какие сталкивались судьбы! Сколько высоких тайн открыли друг другу наши прадедушки, переговариваясь над головами пьяных мужиков, усы которых мокли и кружке с пивом.
Но реб Йосеф не думал об этом, когда, позаботившись о лошадях, пошел с книгою на край поля.
Час перед закатом. Мир был залит золотом. Из низин поднималась прохлада. Реб Йосеф сел на траву, раскрыл книгу и с наслаждением стал учиться. Поэтому он не видел, как сытые кони мчали к корчме его судьбу. Не догадывался, что скоро станет ясно, зачем Алтер Ребе велел ему освоить вожжи и кнут.
Столкновение.
Между тем в корчму приехали разные важные господа: старый граф, владыка Байчейкова, и барин помоложе – его зять, и затем – секретарь зятя, которого звали Соломон Гамецкий. Когда в деревне узнали, что граф с семьей будет ночевать в жидовской корчме, то решили не допустить такого позора. Пришел ксендз и предложил помещику ночлег в своем доме. Графу было неловко отказывать ему, и он согласился. Свистнул кнут завертелись колеса, и господа исчезли со двора. Остался только секретарь, которому по графским делам нужно было спозаранку ехать в город, а из корчмы получалось ближе.
Этот секретарь, Соломон Гамецкий, спросил у хозяина корчмы, нет ли балаголы, который сможет завтра отвезти его. Корчмарь ответил: «Да, ночует здесь один на вашу удачу». И показал на реб Йосефа, который как раз возвращался в корчму.
Говорят, что все революции и войны, которые устраивают народы мира, скрывают на самом деле один важный спор. Это спор евреев о том, как лучше служить Б-гу. Eсли так, то тогда все шло по плану. Паны исчезли, как бархатный занавес, который до поры скрывал сцену. И вот на сцене оказались два еврея. Один всю жизнь не разлучался с Торой и, только подчиняясь совету Ребе стал извозчиком. Другой оставил Тору, перестал выполнять ее приказы и стал жить с гоями, как гой – в богатстве и почете, любимым помощником у важного графа. Сейчас они встретились.
– Ты можешь отвезти меня в город? – спросил Соломон.
– Смогу, пожалуй, – ответил реб Йосеф. Завтра утром с Б-жьей помощью отправимся в путь.
– В котором часу?
– После молитвы.
– Я спрашиваю – в котором часу? – повтрил секретарь графа. – Мне нужно знать, когда вставать, чтобы успеть умыться и позавтракать.
– А также помолиться, – добавил реб Йосеф.
– Хочешь молиться, ну и молись, – сказал Соломон. – А я в этом не нуждаюсь.
Реб Йосеф взглянул на него строго:
– Разве возможно, чтобы еврей отказался от молитвы? А утром еще нужно наложить тфилин! Есть мнение, что наложение тфилин на руку и на голову – это две различных мицвы. Как можно пренебречь всем этим?!
Вместо ответа Соломон повернулся к хозяину корчмы и попросил разбудить его за час до отправления повозки. Хозяин улыбнулся и сказал, что он может спать сколько хочет, а потом умыться и поесть досыта. Всем известно, что реб Йосеф не спешит с молитвой...
Тут секретарь вспылил. Будет он еще караулить какого-то старого еврея. Пусть корчмарь наймет ему повозку в деревне, а он заплатит сколько надо. Распорядившись так, скретарь пошел спать.
Ночь и слезы.
В разные времена и по разным причинам евреи старались задушить в себе еврейство. Иногда причины были низкими, чтобы, например, сытно есть. Иногда высокими – когда душе не хватало света, и кто-то говорил, что надо просто постучать в другую дверь.
Именно это случилось с Соломоном Гамецким, давным-давно. А вспомнил он об этом сейчас, когда проснулся среди ночи от чужого плача.
Это плакал реб Йосеф. Как всегда, он проснулся в полночь и теперь читал «Тикун хацот» – молитву, в которой евреи просят Всевышнего вернуь им наш Храм. Просят со слезами.
Реб Йосиф все делал тихо и плакал, наверное, тоже тихо. Но его рыдания вышвырнули секретаря из постели и заставили подбежать к двери. Приоткрыв ее, он увидел извозчика, который сидел на полу со свечой и с книгой. Его слезы, будто кипяток, прожгли глыбу льда, которой Гамецкий придавил свою память. Теперь он стоял и вспоминал.
Прежде всего он вспомнил, что его зовут Шломо-Лейб и родом он из города Тульчин в Подолии. Потом всплыла в памяти история, как возник однажды галахический вопрос, который раввин города не мог решить, и все ученые люди тоже. Тогда они отправились к его отцу, которого звали реб Цви-столяр. И когда он сказал свое мнение, то оно было принято без возражений. Отец его славился ученостью и был пламенным хасидом. Не раз предлагали ему место раввина, но он отказывался. Секретарь графа подумал, что его отец молился так же, как этот старик...
Ночь застыла в безмолвии. Извозчик плакал, секретарь вспоминал. Он вспомнил, на чем споткнулся, у него был товарищ по имени Авраам-Дов, юноша удивительных способностей. Этот молодой человек позкомил Гамецкого с учением Аскалы. Оказалось, что на свете есть евреи, которые учат Тору как арифметику, проверяя ее истины с помощью житейского разума. И, все обдумав, решают, что было, а чего не было. Например, манна – это не дар Неба, а лишайник, который растет в пустыне и разносится ветром. А Красное море расступилось потому, что начался отлив. Об этом есть научные данные, и т.д. Аскала означает «просвещение». Душа хотела света, и вот он – надо лишь толкнуть другую дверь. Но для этого придется оставить все, что мешает поиску. Шломо-Лейб оставил жену и детей. Ушел из родного города. Однажды как-то, где-то, на перекрестке дорог, в корчме (опять эта корчма!) он повстречал молодого графа, и тот взял его к себе управлять поместьем. Они подружились.
Шломо-Лейб стал Соломоном и перестал соблюдать даже то, что еще соблюдал по привычке.
Днем люди считают деньги, а ночью – удачи и неудачи. Соломон Гамецкий должен был признать, что так и не нашел ту дверь, за которой много света. Конечно, он был богат, знался с важными господами. Нееврейка согласись выйти за него замуж и родила ему двух мальчиков и дочку. Правда, двое старших детей умерли. Он был сам себе господин, мог сесть в карету и поехать куда захочешь, даже в субботу. Но сейчас, в темноте, стоя босыми ногами на холодном полу, он понял что дальше ехать некуда.
Реб Йосеф закончил «Тикун хацот», поднялся и начал читать утренние благословения. Теперь его голос звучал звонко, бодро. Он отправился к реке и стал сосредоточенно погружаться с головой в воду – принимал микву. Потом он вернулся в корчму надел талит и тфилнн и, забыв обо всем, ушел в молитву.
Решение.
Солнце карабкалось над лесом, прямые сильные лучи били в окна, двор оживал. Хозяин постучался в комнату к важному гостю и сообщил, что выполнил его наказ: нанял в деревне повозку с кучером. Секретарь графа ответил, что передумал: он поедет с еврейским балаголой, как собирался с самого начала.
– Вот монета, передай ее тому мужику за хлопоты...
Странные причуды у важных господ. Хозяин повернулся и вышел.
Гамецкий поспешил закрыть за ним дверь, потому что поток слез полился у наго из глаз. Это были слезы облегчения. Он решил вернуться назад к тому, что ставил. Он вспомнил прежнюю жену и детей, которые так мешали ему когда-то сосредоточиться на важных мыслях. Теперь он очень захотел их увидеть. Шломо-Лейб стал шагать взад-вперед по комнате. Сердце его стучало как молоток.
А реб Йосеф продолжал молиться в общей комнате, час, другой и третий. Его голос звучал так же звонко, с таким же волнением. В Торе сказано, что один из признаков истины – это постоянство. Правда не меняется. Гамецкий тихо подошел к хозяину и попросил одолжить ему талит и тфилин. Он тоже хочет прочесть утреннюю молитву.
Болезнь
Не так просто открыть дверь, которую давным-давно за собой захлопнул. Когда нет ключа, то придется обдирать руки в кровь, отгибая гвозди... Во время молитвы Гамецкий заболел. Он слабым голосом сказал хозяину, что у него жар и поэтому он не может ехать. Пусть еврей балагола подождет его. За это он прибавит к плате, и обед извозчику – также за его деньги... Реб Йосеф согласился. Назад, в Бешенкович, он подрядился везти разную поклажу, а она есть не просит и в спину не толкает, так что можно задержаться на пару часов. Но к вечеру жар усилился. Шломо-Лейб метался в беспамятстве, называя разные имена – мужские и женские, еврейские и нееврейские. Одни имена его спекшиеся губы выкрикивали с бешенством; произнося другие, он просил о прощении. Кто сказал, что, делая тшуву, можно обойтись мягкими словами? Тшува – это роды, это пожар...
Под утро Гамецкому стало легче, и он поспал немного. A реб Йосеф встретился с коллегой: в корчму заехал Янкев– Лейб, балагола из Бачейкова. Гамецкого он знал хорошо. Янкев-Лейб сообщил, что во-первых, молодой граф души в нем не чает и все делает только по его совету. А, во-вторых, это грешник, каких поискать. Коллега стал перечислять грехи Гамецкого, и за это время его лошади успели хорошо отдохнать, а реб Йосеф потерял всякий покой, потому что раньше о таких вещах он знал только из книг.
– Но есть у этого Соломона одно хорошее свойство, – сказал под конец извозчик. – Он любит евреев. Все, что есть у его хозяев под аренду – мельницы ветряные, мельницы водяные, пруды с рыбой, корчмы и так далее – все это он сдает только нашему брату. Причем на самых выгодных условиях!
Несмотря на это замечание, реб Йосеф был бы рад не иметь с Гамецким никакого дела. Но тут хозяин корчмы сказал, что больной зовет его к себе.
Исповедь.
Когда реб Йосеф уселся у постели, больной поведал ему всю свою жизнь, от начала до конца. Гамецкому было тяжело говорить, а реб Йосефу было тяжело слушать. Иногда он не мог сдержать свой гнев, но тут же начинал жалеть грешника. Бросало то в жар, то в холод. Кого? Их обоих. Шломо-Лейб затащил мудреца-извозчика в свою судьбу, и тот, содрогаясь, танцевал вместе с грешником на балах, смотрел на то, на что нельзя смотреть, пробовал трефное, любил трефное...
Но вот Шломо-Лейб дрогнувшим голосом сказал, что вчера он решил сделать тшуву. Будь что будет. Он принимает на себя все наказания, которые заслужил. Лишь бы только удалось одно: расстаться с нынешней семьей и вернуться к жене-еврейке. Тут он зарыдал, тяжело и горько, а реб Йосиф пытался успокоить его, как мог. Час прошел, пока это удалось. Шломо-Лейб попросил у него талит и тфилин и начал молиться. После молитвы у него снова начался жар, и он опять метался в бреду, бросая обрывки невнятных фраз. Но реб Йосеф теперь различал в речах больного слова тшувы – раскаяния.
Он понял, что не скоро вернется домой. Янкев-Лейб, извозчик из Бачейкова, согласился прихватить его груз, а реб Йосеф остался в корчме. Рассудил он так: если больной поправится, то надо поддержать его на дороге тшувы. А если, не дай Б-г, при– ключится несчастье, так надо сообщить покинутой жене, что муж ее сделал тшуву и стремился назад.
Реб Йосеф решил поститься двое cуток подряд и молиться о здоровье своего подопечного.
Тайна.
Когда граф узнал, что его любимый секретарь лежит в убогой корчме один-одинешенек, то он очень эаволновался. Доктор живший у них в поместье, получил приказ ехать за больным и если здоровье Гамецкого позволит, немедленно привезти его домой.
И еще: ни в коем случае не говорить больному об ужасном несчастье. Несколько дней назад его новая жена с Ребенком отправились кататься по реке, лодка перевернулась, и они утонули. Понятно, что это известие может совсем его прикончить.
Получив инструкции, доктор отправился в путь. Он осмотрел Гамецкого и нашел, что жар сильный, состояние тяжелое и больного нельзя трогать с места. Он остался ухаживать за ним, давал лекарства, но они не очень помогали. Однако через несколько дней Шломо-Лейб пришел в себя. Доктор подумал, что ложь во спасение – это благо, и, чтобы поднять дух больного, сказал, что завтра или послезавтра его супруга должна сюда приехать. После этих слов больной потерял сознание, и опять началась горячка. Было видно, что он борется со смертью.
Реб Йосеф принял на себя новый пост – трое суток подряд. Он читал Псалмы и молился, молился... Между тем весть о несчастном случае докатились до корчмы. Качая головой, врач сказал хозяину, что Гамецкий, видно, очень привязан к жене и Ребенку. Стоило заговорить о них, как больной тут же стал бредить...
Реб Йосеф, однако, думал иначе. Он подошел к врачу и попросил разрешения навестить больного, и, поскольку жизнь его в опасности, сказать с ним видуй – исповедь. Доктор пожал плечами:
– Больной без сознания, а этот старик хочет, чтобы он исповедовался!
– Я посижу рядом и подожду, – спокойно сказал реб Йосеф. Может, он придет в себя.
– Делай как знаешь, – сказал врач. – Пульс еле слышен, вот-вот его душа покинет тело.
Получив разрешение, реб Йосеф пошел к больному. Он немного обманул врача, потому что не стал ждать, пока Шломо-Лейб очнется. Вместо этого реб Йосеф склонился к его бледному, без кровинки лицу и прошептал, что по воле Неба его новой жены нет в живых, и никто теперь не помешает ему соединиться с прежней семьей.
Похоже, реб Йосеф верно угадал причину горячки. Шломо-Лейб оставался без сознания, но румянец показался на его лице. Реб Йосеф повторил свои слова второй раз и третий. Кто знает, что еще шептал он своему новому знакомому, пока тот, наконец, не открыл глаза. Он со страхом стал оглядываться по сторонам, будто боялся кого-то встретить. Тогда реб Йосеф еще раз сказал ему про несчастный случай. И добавил:
– Coлнце еще не зашло, так что ты можешь наложить тфилин...
Странное лечение, но оно подействовало. Шломо-Лейб встал на ноги. Правда, он шатался, но реб Йосеф подлерживал его.
Посланец.
Они были очень похожи – сухой старичок с седой бородой и бритый мужчина во фраке, которого сейчас шатало, как сосну на ветру.
Трудно поверить, нo это так. Их семьи были похожи. Oтец Гамецкого был столяр, а отец реб Йосефа – портной. Они оба вставали в полночь, чтобы плакать о Храме.
Они сами были похожи. Они оба сделали трудный хешбон нефеш – ревизию душ. Гамецкий заканчивал ее сейчас, возвращаясь к Торе. Реб Йосеф – раньше, когда уходил из ученых в извозчики. Теперь понятно зачем: чтобы спустя три года встретить в маленькой корчме другого еврея и помочь ему. Почему не раньше? Почему именно реб Йосеф пробудил в душе графского секретаря тоску по Торе? Мы не знаем. Это был расчет цадика, и мы не можем его понять, а лишь заметим, что он удался.
Душа Алтер Ребе уже покинула этот мир.
Но встреча состоялась.
Немного боязно искать недостатки в таком человеке, как реб Йосеф, но, пожалуй, можно сказать, что долгое время он не был тем, кем должен быть хасид – шалиахом – посланцем к другому еврею. Чтобы так: если он болеет, то и ты не спишь. Так что встреча состоялась к пользе их обоих.
Хорошая мысль.
Врач графа отправился совершать вечернюю прогулку. Это полезно для здоровья, а больному все равно нельзя помочь. Когда он вернулся в корчму, то обомлел: кровать Гамецкого стояла в общей комнате, а вокруг толпились евреи, которые закусывали и пили водку. Хозяин корчмы поспешил объяснить, что больной внезапно почувствовал себя лучше и захотел сделать с людьми лехаим в честь выздоровления.
Нахмурив брови, врач подошел к человеку, который с утра был при смерти, и нащупал пульс. Потом, будучи честным человеком, объявил, что пульс отменный, но медицина здесь ни при чем и поэтому он спозаранку возвращается к графу. Очень странная история... Кто-то наполнил рюмку и громко сказал благословение.
В ответ грохнуло: «Омейн!
Корчма стоит на перекрестке. Здесь судьбы сталкиваются и расходятся. Через несколько дней два еврея распростились. Реб Йосеф наконец повернул лошаку к Бешенковичу, а Шломо-Лейб поехал в Витебск, улаживать дела с графом.
Молодой хозяин все еще надеялся скрыть от Гамецкого несчастье и поэтому сказал, что хочет послать его на Украину по важному делу. Ехать надо быстро, не заезжая домой...
Но Шломо-Лейб ответил, что ему уже все известно. Он не хочет возвращаться в поместье и просит вообще отпустить его со службы. Для графа это было тяжело, и несколько дней он не давал ответа. Но вот пришла ему хорошая мысль. Он вызвал Гамецкого и сказал:
– Тут неподалеку, в Любавиче, живет один раввин. Он святой, и многие просят у него совета. Поезжай, спроси, как быть...
И вот Шломо-Лейб отправился в Любавич. Ребе принял его и сказал, что надо ocтавить графа и вернуться в родные места. Он также объяснил бывшему секретарю, как он должен вести себя, чтобы исправить зло, которое причинил своей душе.
У Ребе Дов-Бера было много удивительных свойств. Одно из них состояло в том, что он писал с быстротою мысли. Не менее удивительным было и то, что он мог сесть и написать книгу, в которой нуждался всего лишь один из его хасидов. Или даже не его хасид. Так вышло со Шломо-Лейбом, которого Ребе видел впервые. Для него была написана книга «Покеах иврим» – наставление для людей, сделавших тшуву... Правда, потом ее читали многие.
Кстати, идя по улице Любавича, Шломо-Лейб увидел реб Йосефа и бросился его обнимать.
Прощание с телегой.
Очень странно... Как это наш мудрец вдруг оказался в Любавиче? А как же неоконченные дела, непрочитанные книги и прочее? Ну, во-первых, за это время он стал более легким на подъем. А, во-вторых, его подхватило общим течением. Появившись в Бешенковиче, он услышал, что около сорока хасидов собираются на той неделе в Любавич. И он отправился вместе с ними.
Хасиды текли по лесистым дорогам Белоруссии, как река. В каждом селе и местечке к ним присоединялись новые товарищи. Когда они вступили в Витебск, в их компании было уже 18 миньянов. А в Любавич вошло более двух тысяч человек. Маленькая армия...
Но на ехидут ходят в одиночку. И, когда речь идет о душе, цифры не всегда помогают. Реб Йосеф зашел в комнату Ребе и закрыл за собой дверь. Просто и спокойно Ребе Дов-Бер сказал ему удивительные слова:
– Покойный отец был у меня и передал, что Йосеф из Бешенковича исполнил то, что задумано. Чтобы помочь одному, отец сделал ученого извозчиком. А теперь, чтобы помочь многим, он велел назначить вас главой миньяна хасидов, который находится в вашем городе на рыночной улице...
Так реб Йосеф перестал быть извозчиком и сделался наставником хасидов. И, может, ради этого стоило провести три года с вожжами в руках, учась урывками и молясь глубоко, несмотря на то, что лошадь ржет и седоки торопят.
Реб Йосеф был в Любавиче два месяца. А вернувшись домой, он тут же продал лошадь с телегой другому балаголе. Значит, пора закончить наш рассказ.
Эпилог.
Благословение Алтер Ребе исполнилось. Реб Йосеф жил до глубокой, глубокой старости. Пока позволяли силы, он с другими хасидами ходил пешком в Любавич. Потом это стало невозможно.
– Так наймите извозчика, – говорили ему.
Но реб Йосеф отвечал:
– В Иерусалим не едут на телеге.
Пойди пойми этих хасидов!..
Ребе в казино.
Ребе Шмуэль, четвертый глава хасидов ХаБаД, заявил однажды, что хочет прокатиться в Париж. С ним вместе отправились известные хасиды и богачи – реб Moйше Монисзон и реб Ешайя Берлин. О цели поездки не знал никто.
Когда скрипнули тормоза и паровоз выпустил последнюю струю пара, реб Ешайя спросил у Ребе, где он думает остановиться. Ребе ответил:
– В гостинице «Александр».
Это была чуть ли не самая роскошная гостиница в Париже. Там останавливались короли, президенты и прочие важные люди. Ребе добавил:
– Ты ведь лентяй и не знаешь по-французски. Поэтому я сам поговорю с обслугой...
Оказавшись в гостинице, Ребе спросил, можно ли снять приличный номер. Ему ответили, что можно и что он стоит 200 франков в день. Ребе спросил, нельзя ли подыскать апартаменты получше, причем на том этаже, где находятся игральные залы. Служащий сказал – да, там тоже есть свободный номер, но стоит он гораздо дороже. Ребе Шмуэль попросил перенести свои вещи в этот номер, а богачи, приехвшие с ним, отправились в другую гостиницу, потому что эта была им не по карману. Проведя в трехкомнатном номере несколько часов, Ребе отправился в игральные залы. Он присел рядом с одним юношей, который бросал кости и время от времени потягивал вино из бокала. Ребе положил ему руку на плечо и сказал:
– Молодой человек, нельзя пить гойское вино! Потом добавил:
– Гойское вино делает тупыми мозг и сердце. Будь евреем!
И закончил:
– Шалом!
После этого вернулся Pебе в свой номер. Хасиды рассказывали потом, что никогда не видели Ребе в таком волнении.
Спустя какое-то время в дверь постучали. На пороге стоял тот самый юноша. Его провели к Ребе, и их беседа длилась очень долго. А потом Ребе сказал своим спутникам, что в Париже больше делать нечего, пора возвращаться в Любавич.
Он объяснил:
– Вот уже несколько поколений душа такой чистоты, как у этого юноши, не спускалась в наш мир. Но она запуталась, завязла в нечистых оболочках...
Что же стало с этим молодым человеком потом? Он стал соблюдать приказы Торы, женился, родил детей. Словом, жил так, как положено обычному еврею, нормальному еврею.
Ради этого стоит побывать в Париже.
Лицо человека.
В Любавиче, столице хасидов ХаБаД, была ешива «Томхей тмимим». Ее создал рабби Шолом-Дов, пятый любавичский Ребе. Цель ешивы была в том, чтобы воспитать людей умных, стойких, которые в любом месте смогут сохранить свое еврейство и распространить дальше его свет.
Ожидались войны и революции. Возможно, Ребе Шолом-Дов предчувствовал их наступление раньше многих. Поэтому он думал, как закалить еврейских мачьчиков, попадавших в его ешиву. Он просил, чтоби воспитатель написал о каждом несколько слов. Ребе часами просиживал над этими листками. Странно: цадик, который мог заглянуть каждому в душу, пристально водил взглядам по строчкам...
Однажды в ешиве появился новый ученик. Он отличался большими способностями. Но в листке, который положили на стол Ребе, говорилось, что чувства этого ученика грубоваты, а в лице отсутствует тонкость. Всего лишь...
Ребе перечитал листок несколько раз и погрузился в размышления.
Через какое-то время он уехал за границу. Приближался Песах. Ученики ешивы готовились печь мацу-шмуру. Это делалось так.
Сперва зерно перебирали три раза.
Потом его мололи в ручных мельницах.
Потом шли к реке черпать воду для замеса. Требовалось, чтобы вода была свежей, проточной.
Печь мацу доверяли только старшим ученикам. Они отвечали за всю работу: подготовить печь, быстро замесить тесто и так далее.
Вдруг получают письмо от Ребе, где он просит дать новому ученику самую тяжелую работу, связанную с выпечкой мацы. И обязательно написать, как у него идет дело. Сам Ребе должен был npиехать в Любавич за несколько дней до Песах.
Указание исполнили самым тщательным образом. Все задания, связанные с перебиранием зерна и работой на ручных мельницах, доставались тому юноше. В течение двух недель у него не было ни минуты отдыха. При этом дело велось тихо и тонко – пареньку и в голову не пришло, что его как-то выделяют из среды товарищей. Впрочем, в «Томхей тмимим» вообще не спрашивали «зачем» и «почему». Если сказано, значит сделано.
Ребе вернулся и, обсуждая дела со своим сыном Йосефом– Ицхаком, который руководил ешивой, опять попросил нагрузить работой нового ученика. За день до Песах делают бдикат хамец – ищут хлебные корки по всему дому. Нашего юношу включили в число десяти учеников, которые искали хамец в комнатах для занятий. Работа закончилась в два часа ночи. В семь утра он помолившись, уже должен был стоять в пекарне...
Всему приходит конец. Выпечка мацы закончилась, и новый ученик, наверное, вздохнул с облегчением. Но тут ему сказали, что завтра утром, после пасхального седера, сын Ребе вызывает его на встречу. Они будут учиться вдвоем. Понятно, как тщательно нужно к этому подготовиться. При этом он еще должен дежурить в зале, где происходит седер. Подавать блюда на стол, а потом, когда все разойдутся, занятся с другими дежурными уборкой. О сне не было и речи, на учебу не оставалось и часа.
Как тот юноша мучился и ломал себя, мы не знаем. Но в семь утра он пришел на урок с готовым заданием. Когда урок кончился, глава ешивы поспешил к отцу – рассказать ему о всех испытаниях. Peбe Шолом-Дов выслушал его и был доволен. Он сказал:
– С помощью Всевышнего мы посадили дерево, от которого будет прок. Немало пройдет времени, но в конце концов дерево получится ветвистое, усыпанное плодами. И даст потомство.
В последний день Песах всю ешиву приглашали к Ребе на праздничную трапезу.
Юноши слушали Ребе, а потом начиналась пляска, которая длилась до глубокой ночи. Глядя на танцующих, Ребе Шолом– Дов указал сыну на ученика и сказал:
– Йосеф-Ицхак! Смотри, что делает «пот мицвы». У него совсем другой вид. Грубость исчезла, и видно лицо человека...
История закончилась, но стоит добавить к ней несколько слов. Через два года в Любавич приехал молодой родственник Ребе, Он тоже хотел учиться в ешиве. Юноша был способен, усерден, в числе прочего знал наизусть несколько частей Мишны. Но Ребе сказал сыну:
– Даже если он выучит всю Мишну наизусть, мы его не примем. Мы берем только тех, кто учится сам, чтобы помочь другому...
В Любавиче не каждому доверяли печь мацу.
Странная судьба торговца солью.
Обычно в хасидских историях евреи бесконечно преданы своему Ребе, а тот творит для них чудеса. В нашем рассказе все наоборот: чудо сделал хасид, а не Ребе... Чтобы все шло по порядку, начнем сначала.
В городе Лепель жил торговец солью по имени реб Екутиэль. Он был пламенный хабадник и часто ездил в Любавич. Людей такого склада называют овед – служитель. Реб Екутиэль каждый день, забыв обо всем, глубоко уходил в молитву и проводил так несколько часов. Но его познания в Торе и в учении хасидизма были весьма скромнными.
В то время в ХаБаДе происходили перемены. Ребе Дов-Бер, второй любавичский Ребе, дал распоряжение, чтобы молодые люди, жившие на иждивении родителей или в семье тестя, учили хасидут не меньше трех часов в день. Скоро стали видны плоды: в каждом местечке появились юноши, которые далеко продвинулись в хасидской учебе.
Многие из них стали меламедами в хедерах или начали обучать взрослых.
Один из таких юношей заехал и Лепель и задержался там на неделю. Каждый день он разбирал маамар – речь-лекцию, сказанную Ребе Дов-Бером на собрании хасидов. Темы этих речей были глубокими и тонкими до крайности. В них говорилось о проявлении Б-жественности на различных ступенях нашей души, о таких сферах, которые выше человеческого познания, и все– таки мысль Ребе простиралась к ним.
Но еще чудесней то, что все это пересказывалось простым и ясным языком, мысли были изложены четко, каждое слово на своем месте... Люди слушали и поражались, а больше всех торговец солью.
Реб Екутиэль не отличался острым умом. Впившись глазами в рассказчика и сдвинув брови от напряжения, он мало что понимал. Его мысль, подобно неумелому птенцу, рванулась на голос Ребе к той пронзительной высоте, откуда могучие горы кажутся клочком паутины. Но вместо света повалил туман, мысль захлебнулась в нем и, потеряв силу, скользнула обратно.
Реб Екутиэль, очнушись, увидел стол, печку, корку грязи на носке своего сапога, он вспомнил, что он глава семьи и торговец солью, который уже много лет идет по проторенной дороге. Потолок в комнате был низким, как границы его разума. А юноша продолжал говорить, и голос Ребе звучал из поднебесья. Нет, не достать...
Можно влюбиться в работу, в женщину, в науку. Реб Екутиэль влюбился в мысль. Душа рвалась наверх, а крылья разума были слабы. Торговец солью, знай свое место!
Отвергнутая любовь может оказаться очень тяжелой. Сам хасид так описывал свое состояние в разговоре с другом, реб Шмуэль-Довом из Борисова:
– Сам посуди, мне было тогда около сорока. Пятнадцать лет я шел по пути ХаБаДа и учился в меру своих сил. И вдруг новость: является юноша, совсем птенец, который с воодушевлением пересказывает речь Ребе, чуть ли не поет ее, а я слушаю и ничего не понимаю.
И так было каждый день. Лицо мое горело, на занятиях я себя чувствовал так, как будто меня толкут в ступе... Я ругал себя последними словами, а внутри пылало желание постичь слова Ребе и хорошенько в них разобраться. Снова и снова просил я гостя повторить маамар. Но моя голова была как деревянное полено. А разум закрыт на все двери перед словами этого юноши...
Реб Екутиэль задержал гостя в своем доме еще на три недели. Лавку он передал на попечение родных, а сам бился над словами Ребе.
Он топтал ногами усталость, ночь стала для него как день, но все без толку.
Юноша уехал. А в саду мысли не появилось ни одного плода.
Реб Екутиэль постился. Он с плачем читал Псалмы, но это не помогало. Тогда он отправился в Любавич.
За девять месяцев, которые прошли со времени его последнего визита, местечко изменилось. Звенящий ток мысли пронизывал воздух. Пятьдесят или шестьдесят молодых людей каждый день с упорством учили хасидут, повторяя слова Ребе и объясняя их друг другу.
Реб Екутиэль вспоминает:
– Я пришел в Любавич в среду. А в пятницу, встречая субботу, Ребе сказал маамар. Назавтра, перед дневной молитвой, был биур – пояснение сказанного. Маамар я понял и даже выучил часть наизусть, а пояснения не понял. Но эти юнцы разобрались и в биуре!
После этого очень тяжело стало у меня на душе. Всю ночь я проплакал, и печаль рвалась из глубины сердца. А потом постился весь день...
В понедельник он пошел на ехидут – беседу с Ребе один на один. Реб Екутиэль рассказал, как мучился он в Лепеле, пытаясь понять слова гостя, и как с разбитым сердцем отправился в Любавич. И также о том, что субботний маамар он понял, а пояснение его нет.
Ребе Дов-Бер выслушал его и сказал:
– Все зависит от нашей воли.
Дальше Ребе объяснил, что хотя воля – это лишь одна из сил души, а не ее сущность, но она может развернуть саму душу и заставить ее раскрыть сокровища, спрятанные внутри. Особенно это относится к разуму и чувствам, которые стоят ниже воли, поэтому она может отдавать им приказы. Когда человек желает чего-то по-настоящему, то даже его способности вырастают...
Когда реб Екутиэль узнал, что все зависит от его воли, он решил оставаться в Любавиче до тех пор, пока не начнет понимать хасидут по-настоящему.
Его не смущало, что до сих пор он едва ли на волос продвинулся в понимании речей Ребе. Не остановило его и то, что он был лишь обычным балабосом – отцом семейства без всяких задатков мыслителя.
Ведь сказано – воля ломает преграды.
Родные в Лепеле получили наказ продолжать дело без него: хозяин задерживается. А реб Екутиэль сидел в Любавиче и учился думать. Ему удалось заставить себя обдумывать одну и ту же тему несколько часов подряд, а затем пересказывать ее десятки раз. Это была тяжелая работа для души и тела, по-настоящему тяжелая. Он вставал так, будто весь день ворочал мешки с солью.
Бой в одиночку.
Нет, не совсем. Юноша по имени Эфраим Смильянер помогал упрямому балабосу, объясняя какую-то мысль из маамара снова и снова, пока не рождалось понимание. Реб Екутиэля можно было застать в ту пору в двух местах – или в подвале большой синагоги или на ее чердаке. Там его не тревожили, там он мучил себя сколько хотел и сколько мог.
В месяце Тишри после Рош-Ашана он почувствовал себя вновь рожденным.
Как объяснял он сам: «Я отмыл от грязи горшок моего разума». К нему пришло понимание хасидута. Тогда он отправился домой. Со дня приезда в Любавич прошло четыре месяца. Всего лишь...
Ребе Дов-Бер делил своих хасидов на овдим – служителей – людей, которые служат Всевышнему с упорством и простотой, и максилим – людей, обладающих острым разумом. Для каждой группы он написал особые книги – в зависимости от сути их работы и степени понимания.
Высший круг интелектуалов читал «Имрей Бина». Все знали, что эта книга писалась специально для реб Екутиэля. И для того уровня, которого он достиг.
В свое время реб Екутиэль был на ехидуте у Алтер Ребе, первого главы ХаБаДа. Известно, что Ребе благословил его долголетием (он жил почти сто лет), но не смог дать браху на учебу, потому что свою голову на чужие плечи на поставишь. Так что пришлось хасиду самому возиться со своей головой.
Ребе Шмуэль, четвертый глава ХаБаДа, рассказывает, как он, тогда еще юноша, подошел однажды к реб Екутиэлю и попросил, чтобы тот ответил на трудные вопросы связанные с книгой «Имрей Бина».
Хасид подумал немного и сказал:
– Я лавочник. У нас водится, что если покупатель спросил товар, и он имеется в лавке, то мы обычно просим плату вперед, а потом достаем вещь с полки. Товар у меня есть. Заплати, и я отпущу его тебе.
Юноша спросил, какая будет плата. Реб Екутиэль попросил его повторить маамар, сказанный его отцом, Ребе Цемах Цедеком в прошлую субботу.
То, что старому хасиду будет непонятно, юноша дожен объяснить На том и порешили.
Вечером сын Ребе пришел и выполнил обещанное.
Нужно было видеть, кяк хасид старой закалки слушает повторение речи Ребе. Он слушал весь, всем телом, с предельным вниманием. Когда юноша закончил, реб Екутиэль попросил о большой любезности: вновь повторить ему маамар завтра утром. Это было сделано.
Только тогда хасид стал один за другим ставить вопросы. На большинство из них юноша не смог ответить и ему пришлось идти за помощью к отцу.
Только спустя неделю будущий Ребе смог выплатить хасиду долг. И это была, по его словам, «неделя наслаждений»...
Много воды утекло с тех пор, как торговец солью стал завидовать ученым мальчикам и сбежал в Любавич. Теперь это был глубокий старик. И глубокий мыслитель.
Тех, кто знал реб Екутиэля, поражала его любовь к умственному напряжению. Когда он начинал обдумывать что-то, никакая вещь на свете не могла ему помешать. Глаза были открыты, но не видели, а уши не пропускали посторонних звуков.
Люди, побывавшие в саду его мысли, говорили, что редко можно встретить такой проницательный, острый и упорядоченный ум.
Но не сад был главной диковинкой. А то, как он попал в него.
Конечно, Любавич далеко. Но всегда найдется синагога, а в ней – подвал или чердак. Закройся там и для начала вспомни историю торговца солью.
Должник.
Два еврея обменялись парой слов. После этого один загрустил, а у другого душа перевернулась.
Но давайте по порядку.
Основатель движения ХаБаД, рабби Шнеур-Залман, женил своего сына на дочери одного почтенного еврея из города Янович.
Сын Ребе однажды приехал в Янович проведать тестя. Как-то раз он повстречал в синагоге хасида своего отца. Сперва беседа шла о том о сем, а потом сын Ребе стал читать хасиду мораль: и молится он слишком быстро, и учит Тору мало, без глубины. Дальше-больше...
Хасид слушал, слушал, а потом сказал с горькой усмешкой:
– Что ты хочешь? Разве можно сравнивать нас с тобой? Твой отец мудрец и праведник. Когда он собирался продолжить свой род, то в раю, наверняка, долго выбирали, какая душа достойна сойти в этот мир и стать его сыном. Вспомни, как присматривали за тобой, какие учителя тобой занимались... А что я?
Мой папаша размышляет то о рюмке, то о том, чем ее закусить. И в сыновья ему послали душу так себе, какая под руку попалась. В детстве за мной никто не следил, я вырос как трава в степи. Работа моя тебе известна: я даю весной мужикам деньги в долг на покупку зерна, а зимой разъезжаю по деревням, чтобы получить обратно долг и проценты.
Застать мужика дома можно талько рано noyтpy, поэтому я закладываю сани ночью. С собой положено иметь бутылку водки. Если ты не выпьешь с ним, он вообше не захочет иметь с тобой дело.
Также нужно поднести стаканчик его дорогой хозяюшке, чтобы она не угостила тебя кочергой.
И вот, объехав несколько домов, я стремглав мчусь в Янович – к утренней молитве. Перед этим, как у нас водится, нужно погрузиться в холодную микву. Каково оно после водки?
Ты же понимаешь, как я потом молюсь и какая после этого учеба...
Хорошо, что никто не видел лица сына Ребе, когда он слушал этот рассказ.
Он немедленно покинул Янович. Он приехал к отцу и излил перед ним душу: как мало стоит его учеба и его молитва по сравнению с тем скромным подвигом, который каждое утро совершает один простой еврей...
Мы не знаем, что ответил ему отец. Но когда тот еврей из Яновича приехал навестить Ребе, рабби Шнеур-Залман сказал:
– Знаешь, я твой должник. Ты помог моему Берлу стать хасидом...