Ишай Меворах. Экстремальный иудаизм. Между идеалом и реальностью. 11 апр 2022
Логику раби Цадока можно прочитать в контексте иудео-христианского диалога. Лучше всего это объяснить в понятиях «цадик» и «хасид». Цадик – это «тов стам», просто хорошо. Тот, кто живёт, переживает и ощущает соответствие между именем и задачей, между знаком и тем, что он обозначает. С другой стороны, хасид живёт из ощущения несоответствия. Для раби Цадока это затрагивает прежде всего исполнение заповедей Торы. Цадик исполняет мицвот как приказ Абсолюта: правильное действие, которое делается правильным образом. И поэтому он смотрит, чтобы не выходить за рамки законов, для того, чтобы не случилось с праведником никакого зла, никакого греха. Но хасид, его ощущение мицвот – это как действие, которое производит трещины в Абсолюте, поскольку для него мицвот – это действие, которое требуется (в отличии от правильного действия), и оно делается неправильным образом или недостаточным образом. Когда исполняются заповеди, невозможно, чтобы человек не нарушил чего-то.
Хасида раби Цадока можно противопоставить цадику христианскому — Павлу, особенно как это выходит из его Письма к римлянам в Новом Завете. В этом письме Павел приводит два объяснения почему мицвот, с точки зрения категориальной, мешают вере. Первое, что он говорит, что приказ по своей природе создаёт желание его нарушить. Второе соображение касательно нас – это что приказ действовать неизбежно приводит к тому, что есть разница между тем, что мы хотим, и тем, что мы реально можем достичь. И поэтому мы неизбежно отойдём от намерения и смысла, который стоял в основе приказа. Т.е. всегда будет различие между тем, что имеется в виду в духовном смысле, и тем, что я реально исполняю. Поэтому не надо ничего исполнять, говорит Павел. Вера в сердце может быть цельной, а действие всегда ущербно.
Павел воображает жизнь, которая не существует в архаическом контексте, который, как говорится, ушёл из мира. Женщина отделяется от своего мужа, сын от отца, не неся на себе их образ, без того, чтобы оживить их снова и снова в настоящем и будущем. Сионизм, также как Павел, создаёт новое, которое будет свободно от старого еврейского искажения, т.е. хочет того же самого – освободить его от теологического. Оба они, и сионизм, и Павел, рано или поздно выяснят, что отверженный, запихнутый куда-то в подсознание аспект теологического — он вернётся, как этот дух еврейства, который преследует христианство, и как линия 67-го года, которая не даёт спокойно жить тем, кто ищет покой 48-го года.
Для Павла это оставление прошлого – это часть поиска совершенства. Он это объясняет, как противоречие между текстом и духом, между буквой и речью. Старый текст устарел (Тора), и это нарушает покой в настоящем. И всегда будет несоответствие обозначающего обозначаемому, отвлечение намерения от смысла. Ибо написанная буква – Тора, и в ней есть несоответствие между знаком и тем, что он обозначает, между намерением автора (Всевышнего), и смертью этого автора, после того, как буква уже записана и искажает смысл. Искажение, которое питает Устную Тору фарисеев. Против неё выходит Павел, её критикует Иисус. Для них (фарисеев) традиция потеряла живое присутствие говорящего Б-га, они предпочитают мёртвые интерпретации, которые записаны на камне, или записаны чернилами в книге, а не на скрижалях сердца. Поэтому письменность означает прошлое, а речь означает настоящее. Письменность означает смерть, а речь означает жизнь.