Эпоха танаев

Глава четвертая

ЭПОХА ТАНАЕВ

Школы Илеля и Шамая положили начало новому звену в цепочке поколений — эпохе танаев. Танай (по-арамейски тана, во множественном числе — танаим), — так в те времена называли людей, посвятивших свою жизнь изучению Торы и передаче ее следующим поколениям. Коллективный труд танаев завершился около 200 года н. э. записью Мишны.

Начало эпохи танаев проходит на фоне бурных событий в Земле Израиля, которая находилась под римским протекторатом. Пока правил Ирод, все попытки сопротивления властям подавлялись железной рукой. После смерти тирана представители народа предприняли отчаянную попытку освободиться от его наследников, послав в Рим делегацию с просьбой упразднить автономное царство в Иудее и присоединить страну к римской провинции Сирия. Император Август отклонил просьбу евреев и передал власть сыну Ирода, Архелаю. Однако в течение короткого времени на него пришло столько жалоб, что даже благосклонно относящаяся к семье Ирода римская администрация вынуждена была его сместить. Отныне страна управлялась непосредственно римскими наместниками. Но и они не исправили положения, а только подлили масла в огонь. Подгоняемые краткосрочностью своей службы, они заботились лишь о собственном обогащении, а потому самым бессовестным образом грабили население, выжимая из него последние соки. На евреев они смотрели с презрением. Много раз наместники оскорбляли религиозные чувства евреев, провоцируя возмущение, чтобы затем, подавив его силой, можно было конфисковать имущество «бунтовщиков». Кровь по-прежнему лилась рекой, не было ни покоя, ни достатка.

Больше всех отличился назначенный императором Нероном, воцарившимся после Августа, наместник Гессий Флор, алчность и жестокость которого не знали границ. Он опустошал целые города, казнил знатных граждан, уничтожал без повода и без разбора тысячи ни в чем не повинных людей. Ни один праздник не обходился без массового кровопролития. Плач и стоны стояли над Страной. Никогда раньше она не видела ничего более тяжелого, чем правление римлян. В те дни жизнь народа и существование его святынь зависели не только от капризов и прихотей сумасшедших императоров и произвола наместников, но и от разнузданности и жадности любого римского солдата. Обстановка сложилась невыносимая.

Современники оставили письменные свидетельства о той эпохе. Ненависть и неприятие росли изо дня в день, терпение вот-вот должно было лопнуть, чтобы вылиться в массовые беспорядки. Среди народа уже стали организовываться первые отряды, получившие название зелотов, ревнителей. Начали происходить первые акты террора против римлян.

Отношения между захватившими власть иноземцами и коренным населением складывались по известным классическим формам, характерным для всех времен и всех народов. На террор народа власть ответила своим террором. Более того, даже в других провинциях начались антиеврейские гонения. В самой Иудее насилие росло с каждым днем. Появление в толпе людей с ножами под одеждой (их звали сикариями) стало обычной приметой тех дней. Такова была действительность, к которой быстро привыкли. Под маской сикариев начали орудовать и криминальные элементы, сводившие счеты со своими противниками под предлогом борьбы с коллаборационистами. Они грабили соотечественников не хуже, чем римские солдаты. На них устраивали облавы, с ними боролись, но кто против кого воюет — трудно было разобрать;

патриотизм носил те же одежды, что и уголовщина. Народ устал, напряжение дошло до предела. В такой обстановке достаточно было одной спички, чтобы произошел взрыв.

И взрыв происходит. Погром, учиненный греками Кейсарии соседям-евреям, и поведение Флора, решившего наказать евреев за то, что те осмелились защищаться от погромщиков, вызывают возмущение во всей стране. Стоя на страже римских интересов, Флор вводит войска в Иерусалим и в ультимативной форме требует выплатить ему огромный штраф из сокровищницы Храма. Но добивается прямо противоположного результата: тысячи евреев встают на защиту национальной святыни. Испугавшись, Флор спешно оставляет Иерусалим и тут же посылает гонцов в ставку провинции, обвиняя евреев в бунте.

Отныне решения принимаются на самом высоком уровне. Сирийский наместник Цестий Галл отправляет в Иерусалим своего эмиссара, которого сопровождает Агриппа, потомок царя Ирода. Посланник не находит никаких признаков восстания, о чем и докладывает наместнику по возвращении. Агриппа остается, жители умоляют его заступиться за них перед римскими властями, чтобы те избавили их от притеснений Флора. Но Агриппа, очевидно имевший общие интересы с наместником, не только отказывается хлопотать, но и требует от иерусалимцев беспрекословного подчинения Флору. Чаша народного терпения переполнена. Миротворцы, понимающие опасность положения, уже не могут сдерживать кипящие гневом массы. И тогда вспыхивает настоящее восстание. Агриппа со своими сподвижниками-цедуким спешно покидает город. И хотя восстание поначалу имеет ограниченные цели и направлено против Агриппы и Гессия Флора, партии Агриппы удается представить его перед высшей администрацией как бунт против всей Римской империи. Выслушав обвинителей, сирийский наместник Цестий Галл дает приказ своим легионам двигаться на Иерусалим. Но легионы отбиты. Тогда император Нерон посылает в еврейские земли Веспасиана, специально отозвав своего лучшего полководца с другого края империи, из Испании. Веспасиан вторгается в Галилею с огромной армией. Происходит это в 67 г. н. э.

В Торе написаны пророческие слова (Дварим 28): «Поднимет на тебя Г-сподь народ издалека, от края земли. Как орел налетит народ, языка которого ты не поймешь. Народ наглый, который ни старца не уважит, ни юноши не пощадит… И будет теснить тебя во всех твоих вратах, пока не разрушит твоих стен, высоких и крепких, на которые ты надеешься…»

Несмотря на отчаянное сопротивление восставших, римляне берут крепости одну за другой и готовятся к решительной схватке за Иерусалим.

В это время в Святом городе идет ожесточенная борьба за власть. Появляются новые вожди, группировки, партии, чьи интересы и лозунги на время совпадают — или противоречат друг другу. Они создают коалиции, поддерживают одна другую, противоборствуют, объединяются, распадаются. Цедуким, сподвижники Агриппы, до того выступавшие против восстания, теперь присоединяются к бунтовщикам — ведь Цестий Галл бежал. Их теснит партия радикалов, которыми руководит некто Элазар, стремившийся на самом деле к освобождению от римского владычества. Положение еще больше осложняется, когда в Иерусалим приходят галилейские отряды под командой Йоханана из Гуш Халава. Йоханан ненавидит цедуким, подозревая их в способности пойти на предательство, но и с Элазаром договориться он тоже не может. Идет война всех против всех. Цедуким, чувствуя опасность, призывают на помощь вооруженные когорты Бар-Гиоры, сидевшие раньше в крепости Мецада на берегу Мертвого моря и занимавшиеся преимущественно грабежом римлян, но не брезговавшие и никакой другой «черной» работой. Появившись в Иерусалиме, эти головорезы сначала разделываются с теми, кто их пригласил, с цедуким, а потом вмешиваются в бои между Йохананом и Элазаром. В городе идет непрекращающееся побоище.

Пока Веспасиан отсиживается на севере страны и не спешит осаждать Иерусалим, проносится слух, будто император Нерон исчез. Хитрый полководец решает, что теперь тем более не стоит торопить события, пусть ситуация прояснится — и тогда посмотрим, что из всего этого получится.

И вот в этом аду мы обнаруживаем крохотный островок, где сидят мудрецы и вдумчиво изучают Тору. Оказывается, еще не перевелись воспитанники школ Шамая и Илеля. Трудно сказать, какую позицию они занимали в политических вопросах, — Талмуд об этом умалчивает. У нас в руках, правда, есть одно свидетельство — едва ли не единственный дошедший до нас труд, посвященный истории той войны, принадлежащий Иосифу Флавию, известному историку, еврею, участнику многих описываемых им событий. Впрочем, он имел очень смутное представление об атмосфере, царившей внутри стен Бейт-Мидраша. Почему? Потому что сам был одним из партии цедуким. Т. е. из тех евреев, которых в наше время принято называть «ассимилированными». Ибо воспитывался на чужой, нееврейской культуре.

Очевидно, что мудрецы Торы не разделяли радикальных взглядов, поскольку надежда на полное освобождение маленькой страны от власти могучего Рима была иллюзорна. Мудрецы понимали опасность лобового столкновения с военной государственной машиной, а национальная гордость и лозунги типа «лучше умереть стоя, чем жить на коленях» никогда ими не разделялись. Однако по некоторым намекам в талмудической литературе можно заключить, что на первой стадии восстания, преследовавшего ограниченные цели смещения жестокого наместника Флора и его пособника Агриппы, мудрецы поддерживали восставших. Об этом можно прочесть у раби Ицхака Айзека Алеви, автора книги «Дорот аришоним» («Первые поколения»), в которой он показывает, что в подготовке восстания участвовали некоторые из учеников самого авторитетного учителя той поры — рабана Йоханана бен Закай.

О рабане Йоханане бен Закай читаем в Талмуде, в трактате Сукка, на первой странице 28 листа: «Восемьдесят учеников было у Илеля… Меньший из всех — рабан Йоханан бен Закай. О нем говорили, что он ни разу в жизни (!) не вел пустой разговор, не проходил четырех локтей без тфилин или без учения. Никто не являлся раньше него в ешиву утром и никогда он ее не покидал, пока там оставался хотя бы один человек. Никто не видел его не занятым учением… При встрече он всегда первым приветствовал человека, даже если тот был иноплеменником. Ничего не пропущено им (при изучении) Писания, Мишны, Алахи или Агады».

И вот этот человек, уже будучи преклонным старцем, оказывается стоящим во главе мудрецов в залитом огнем и кровью Иерусалиме. Раньше он, скорее всего, симпатизировал восставшим, теперь ситуация изменилась — бунт против наместника вылился в настоящую войну с римлянами.

Бен Закай понимал, что город обречен. Пока Веспасиан выжидает, но его войска вот-вот пойдут маршем на Иерусалим, чтобы, согласно старой римской стратегии, окружить город и приступить к планомерной осаде. К тому же в жестокой борьбе между воюющими друг с другом группировками какие-то бандиты поджигают склады, где хранились запасы продовольствия, которых могло хватить на много лет осады; и теперь в случае окружения голод неизбежен. Но уговорить повстанцев на переговоры с римлянами невозможно — теперь им нечего терять; отчаянную решимость бойцов, почуявших запах крови, уже ничто не сломит. И что самое страшное — погибая, люди, решившие драться до последнего, увлекут за собой и город. Так что и многотысячное население Иерусалима, и Храм, и ешивы — все будет уничтожено, ибо по опыту всех бунтов в Римской империи известно, что рассвирепевшие римляне никого не щадят.

Итак, над еврейским народом нависла смертельная опасность — потомки Авраама, Ицхака и Яакова стоят на грани уничтожения, так как без Храма и Торы они неизбежно растворятся среди других народов мира. Что можно предпринять? Выход остается один: следует начать контакты с римлянами, чтобы, пока не поздно, успеть спасти хоть что-нибудь. И пусть в глазах многих людей, не только вождей восстания, но и простых горожан, такой шаг будет выглядеть предательством и изменой, рабан Йоханан бен Закай не сомневается: лучше выглядеть предателем в глазах людей, чем знать, что ты ничего не сделал для спасения народа.

Решение принято. Осталось найти пути его осуществления. Руководители восстания, чтобы прекратить участившиеся случаи дезертирства, давно отдали приказ закрыть все городские ворота. И вдруг по Иерусалиму проносится тревожный слух о том, что любимый всеми учитель рабан Йоханан бен Закай смертельно болен, а еще через несколько дней сообщается, что мудрец скончался. По закону труп следует предать земле в тот же день за стенами города. Два самых близких ученика рабана Йоханана бен Закай — раби Элиэзер и раби Йеошуа — несут тело своего учителя к городским воротам, и стража их пропускает.

Когда они оказываются на достаточно большом расстоянии от городской стены, «усопший» учитель вдруг поднимается и отправляется в римский лагерь.

Представ перед полководцем, рабан Йоханан бен Закай приветствует его, как царя. Но Веспасиан не император, он всего лишь командующий одной из армий, разбросанных по территории великой империи. Пусть он — выдающийся командующий, одержавший много славных побед над врагами, но до трона цезаря ему далеко. Воин саркастически улыбается, понимая, что старец всего лишь следует принятому ритуалу цветистых восточных приветствий. И тут же заявляет, что, во-первых, он не император, а солдат; во-вторых, тот, кто его называет императором, достоин смерти хотя бы потому, что тем самым призывает к свержению императора истинного. Но ничуть не смутившись, Бен Закай отвечает, что вовсе не обмолвился и Веспасиан обязательно будет царем, так как Храм не может пасть от руки простого вояки; как сказано у пророка: «А Леванон (поэтическое название Иерусалимского храма во многих местах в Писании) падет от руки великого» (Йешаяу 10:34). И если он по какой-то причине пока не император, то, значит, скоро станет таковым…

На этот раз Веспасиан не спешит высмеивать старика, он задумывается: время сейчас смутное, Нерона нет, в Риме идет отчаянная борьба за власть… Римлянин отпускает мудреца. В тот же день гонцы, прибывшие из Египта, приносят весть, что египетские легионы провозгласили его, Веспасиана, императором. Армия, расквартированная в Египте, представляет собой — вместе с находящимися под его непосредственным командованием сирийскими легионами — грозную силу, которая может противостоять западным легионам. Так что шансы Веспасиана на трон с каждым часом становятся все более реальными. Веспасиан вновь призывает к себе еврейского мудреца, предсказавшего такой неожиданный поворот событий, и спрашивает, какую тот хочет награду. И тут — совершенно неожиданно — рабан Йоханан бен Закай просит у новоиспечённого императора три вещи:

1) право поселиться вместе с учениками в городе Явне и открыть там центральную ешиву;

2) пощадить рабана Гамлиэля, потомка патриарха Илеля, носящего наследственный титул «Наси Исраэль»;

3) оказать медицинскую помощь праведнику раби Цадоку, ослабевшему от многочисленных постов.

Веспасиан еще раз поражается, на этот раз скромности просьб. Очевидно, что сейчас, после того как его предсказание сбылось, можно попросить что-нибудь более значительное. Полководец благоволит к еврейскому учителю, так почему бы не намекнуть на какие-нибудь привилегии для своего народа? Тем более, что вот-вот наступит тяжелый час для евреев: будет разрушена их столица, да и за целостность Храма нельзя поручиться.

Гордому римлянину не приходит в голову, что мудрец только что попросил у него спасти от уничтожения именно то, что составляет духовную основу еврейского народа. Через несколько столетий Рим превратится в факт истории и не больше того. А Израиль останется фактом современности, — и все из-за пустяковой просьбы, высказанной еврейским ученым…

В этом месте позволим себе пространную цитату из Куприна: «Пестрая, огромная жизнь Рима, Греции и Египта давным-давно сделалась достоянием музейных коллекций, стала историческим бредом, далекой сказкой, а этот таинственный народ, бывший уже патриархом во дни их младенчества, не только существует, но сохранил повсюду свой крепкий, горячий южный тип, сохранил свою веру»…

Рабан Йоханан бен Закай понимал, что просить о спасении Иерусалима и Храма бессмысленно: Веспасиан не сможет выполнить эту просьбу. Иерусалим обречен, но без Храма народ сможет прожить. Жизнь его зиждется на тех же трех столпах, на которых стоит весь мир, как учил в свое время великий Шимон Ацадик: на изучении Торы, на служении Б-гу и на благодеянии. Поэтому просить надо не о пощаде осажденному Иерусалиму, а об открытии ешивы где-нибудь вдали от ожесточенных боев, например, в Явне, — чтобы цепочка поколений не прервалась в годину тяжелых испытаний. Ведь там, в Явне, мудрецы смогут передать Тору в целости новому поколению, которое вырастет после разрушения Храма.

Служение Б-гу в Храме уже не спасти, но приношение жертв можно заменить молитвой. Человеком, посвятившим все свои силы молитве, в том поколении был раби Цадок, вот уже много лет проводящий дни в постах и покаянии, поскольку задолго до того предчувствовал надвигающуюся беду, осквернение святынь и разрушение Храма. Что касается благодеяний, то забота о ближнем, возложенная на каждого, в особенности касается царя, который ответственен за благосостояние всего народа. Поэтому необходимо спасти в первую очередь рабана Гамлиэля, правнука Илеля, ведущего свой род от царя Давида, главу того самого «государства в государстве», созданного мудрецами еще во времена Ирода, о котором мы ведем речь в нашей книге.

Веспасиан исполнил все три просьбы. И вскоре ешива в Явне открылась. Рабан Йоханан бен Закай собрал в ней уцелевших мудрецов и спасенного из огня осады рабана Гамлиэля. В Явне была воссоздана не только ешива, но и Санедрин, правда, неофициальный — не обладающий властью и средствами принуждения, но признанный всеми евреями как высший авторитет во всех вопросах жизни. Всеми евреями — прежде всего потому, что цедуким исчезли с политической арены сразу после разрушения Храма, и упоминания о них почти не встречаются.

Очевидно, часть их погибла в междоусобных сражениях внутри осажденного Иерусалима, а часть, подобно Иосифу Флавию, полностью отдалилась от своего народа и в дальнейшем уже не проявляла никакого интереса к вопросам алахи и спорам с мудрецами — с теми, которые до сих пор назывались прушим.

Руководил работой Санедрина рабан Йоханан бен Закай, а не рабан Гамлиэль, так как ставить потомственного Наси во главе Санедрина было опасно: римляне могли усмотреть в этом ростки нового стремления к независимости. Только много лет спустя, когда волнения улеглись, рабан Гамлиэль занял подобающее ему место, получив на то разрешение от наместника Сирии.

Много крупных мудрецов собралось в Явне. Из них самыми близкими к Наси были раби Йеошуа и раби Элиэзер, ученики рабана Йоханана бен Закай, — те самые, которые вынесли своего учителя из доживавшего свои последние дни Иерусалима.

Деятельность Санедрина в Явне позволила преодолеть серьезную трудность, с которой сталкивались предыдущие поколения. С тех пор как чиновники Помпея распустили Верховный Суд, накопилось множество неразрешенных вопросов. Отсутствие предусмотренного Торой форума для решения споров, гонения и войны, — все это мешало мудрецам прийти к единому мнению. В особенности осложнилось дело из-за существования двух отдельных ешив — Шамая и Илеля: между ними было такое количество разночтений одних и тех же законов, что, по меткому выражению Талмуда, написанному через несколько столетий, в ту пору в Израиле сложилось как бы две Торы. Теперь же в Явне рабан Гамлиэль сделал все, чтобы разрешить те споры и прийти к единому мнению по вопросам алахи, в том числе положить конец спорам между школами Шамая и Илеля.

Вот как рассказывает об этом Талмуд в трактате Эрувин: «Два с половиной года спорили школы Шамая и Илеля. Одни говорили: алаха — как мы говорим, другие говорили: алаха — как мы говорим. Пока не раздался Голос с неба: «И те, и другие — слова Живого Б-га, но алаха — как учит школа Илеля».

Талмудический комментарий (Тосафот) так поясняет необходимость вмешательства Голоса с неба: хотя ученики Илеля были в большинстве, а Санедрин обязан разрешать все споры по принципу «идут за большинством», — тем не менее принимать решения «по Илелю» не всегда удавалось, поскольку ученики Шамая были более знающими мудрецами. Пришлось вмешаться небесам, чтобы еще раз подтвердить: за большинством идут даже тогда, когда меньшинство, что называется, «на голову выше» своих оппонентов.

Теперь представилась возможность решить все споры. Рабан Гамлиэль потребовал, чтобы с принятым после обсуждения алахическим решением соглашались безоговорочно все, в том числе и меньшинство, выступавшее сначала против него. После постановления Санедрина каждый мудрец, независимо от традиции, полученной им от своих учителей, начинал преподавать и исполнять на практике принятый закон.

Добиться такого порядка было необычайно трудно. Можно себе представить, скольких трудов стоило склонить любого мудреца к искренней готовности принять точку зрения большинства. То была борьба. И в этой борьбе Наси не уклонялся от прямых столкновений с самыми уважаемыми мудрецами, в том числе с мужем своей сестры, раби Элиэзером, о котором его учитель Бен Закай как-то сказал, что «если всех мудрецов Израиля поставить на одну чашу весов, а его одного на другую, то он всех перевесит».

В Талмуде (трактат Бава Меция 59) приводится история, которая как нельзя лучше иллюстрирует сказанное. На одном из заседаний мудрецов принималось решение по очень непростому вопросу. Здесь не место погружаться в тематику спора и в аргументации мудрецов, но так получилось, что с мнением большинства не согласился раби Элиэзер. Убедить других он не мог, однако не в меньшей степени не мог и отказаться от своего понимания вопроса. Решение приняли по большинству, но за «упрямство» раби Элиэзера наказали одним из самых страшных наказаний. Называется оно херем, своего рода бойкот со стороны общины. Страшное наказание.

Раби Элиэзер был одним из самых великих людей своей эпохи. Его нельзя было обидеть, не подвергнув себя опасности. Дело было даже не в том, обиделся он или не обиделся. Бойкот мудреца подобного уровня — своего рода нанесение ущерба величию Торы. А объективная реальность, созданная Всевышним, такова, что «оскорбленное» величие Торы проявляется в мире самым непосредственным, физическим образом. Что и произошло в нашем случае: вокруг обиженного раби Элиэзера все буквально начало воспламеняться, и даже на далеком море поднялась сильнейшая буря. В тот час рабан Гамлиэль плыл на корабле. Наси сразу понял, отчего произошло морское волнение, и, поскольку именно он был инициатором отлучения, то принялся горячо молиться Творцу: «Создатель мира! Не ради своей чести совершил я это и не ради чести своего рода. А исключительно ради Тебя, — чтобы не умножались споры в Израиле!» И море тут же успокоилось.

Еще пример. Не раз приходилось рабану Гамлиэлю сталкиваться с другим учеником рабана Йоханана бен Закай — с раби Йеошуа. В Мишне (Рош Ашана 2:9) приводится рассказ о том, как однажды раби Йеошуа не согласился с рабаном Гамлиэлем. Дело было так. На заседание коллегии мудрецов пришли два свидетеля, заявившие, что они видели серп молодой луны. Надо сказать, что, когда действовал Санедрин, вопрос о начале каждого месяца решался по свидетельским показаниям, которые принимались специальной коллегией. Так вот, на этот раз раби Йеошуа не согласился с рабаном Гамлиэлем, принявшим свидетельство двух очевидцев. Он увидел в их словах несоответствие тому, что все видели на небе: «Вчера была луна, а сегодня пропала? Это похоже на женщину, которая вчера родила, а сегодня опять ходит с огромным животом». На том заседании решался вопрос о наступлении месяца тишрей, на десятое число которого, как известно, выпадает Йом-Кипур, Судный день, день строжайшего поста, когда нельзя ни работать, ни есть, ни пить, ни носить деньги и пр. Узнав, что раби Йеошуа не согласен с его решением, рабан Гамлиэль послал к нему гонцов и от своего имени руководителя еврейского народа, Наси, приказал прийти к нему с посохом и дорожной сумой именно в тот день, на который, по расчетам раби Йеошуа, падает Йом-Кипур. Обескураженный раби Йеошуа бросился за поддержкой к своим товарищам, но те, и в их числе раби Акива, предложили ему послушаться приказа. «Иначе, — заявил один из мудрецов, — надо будет пересмотреть не только решения рабана Гамлиэля, но и всех, кто был до него, включая самого Моше-рабейну». Раби Йеошуа смирился и сделал, что его просили — явился к рабану Гамлиэлю в установленный день с посохом и сумой в руках. Написано, что Наси вышел к нему навстречу, обнял и поцеловал, сказав при этом: «Мир тебе, мой ученик и учитель! Ученик — потому что принял мое постановление. Учитель — потому что многому меня научил».

Мы упомянули имя раби Акивы. Говоря о цепочке поколений, по которой передавалась Устная Тора от Моше до наших дней, абсолютно невозможно обойти стороной великого учителя, мудреца, воспитателя поколений, праведника и руководителя народа — раби Акиву.

О нем известно, что свои знания он приобрел в ешивах раби Элиэзера и раби Йеошуа. Но учиться он начал поздно, а до того сорок лет жил жизнью самого простого человека, не испытывая никакой тяги ни к знаниям, ни к Торе. Принято считать, что раби Акива бен Йосеф родился в семье прозелитов, т. е. тех, кто перешел в иудаизм, решив стать полноценными евреями.

В молодости он ничему не учился, а на жизнь зарабатывал, нанявшись простым пастухом к известному иерусалимскому богачу по имени Калба Савуа. Прозвище буквально означает «сытая собака»; богач отличался не столько богатством, сколько гостеприимством и готовностью помогать бедным: любой бедняк, который приходил к нему «голодным как собака», уходил сытым.

Будучи уже взрослым человеком, молодой Акива не только не знал грамоты, но и питал ненависть ко всякой учености, считая мудрецов выскочками и паразитами, которые, не производя ничего полезного, ставят себя выше простого люда. Но вместе с тем, а такое совпадение полярных качеств частенько наблюдается в человеческой природе, был он человеком необычайных душевных качеств — мягкий, приветливый, добропорядочный. Неудивительно, что в него влюбилась дочь его хозяина Рахель. Влюбилась и согласилась стать его женой, но с одним условием: он должен обещать пойти учиться. Ее отец, услышав, что любимая дочь вот-вот свяжет свою жизнь с безграмотным пастухом, выгнал ее из дому. В пылу гнева он дал обет не помогать дочери — пока она не вернется с повинной.

Рахель ушла из дому, и молодые люди поженились. Чета жила в крайней бедности; рассказывают, что иногда в их доме нельзя было найти ничего, кроме охапки соломы, на которой они спали.

Акиве было за сорок лет, когда вместе со своим сыном он пришел в хедер и засел с ним за изучение азбуки. Условие, поставленное Рахелью, надо было выполнять. Новый ученик, проявив незаурядные способности, быстро овладел Письменной Торой и перешел в ешиву раби Элиэзера, которая в ту пору находилась в Лоде. Отныне он изучал Устную Тору у тех самых мудрецов, которых когда-то ненавидел. Учение полностью захватило его. Он уже не мог заниматься ни семьей, ни заработками. Нужда в доме дошла до крайности. Но Рахель, страстно желавшая видеть своего мужа мудрецом Торы, поощряла его в занятиях, для чего была готова взвалить все тяготы забот по дому на себя.

Не отступила она и тогда, когда муж сообщил, что вынужден покинуть ее, поскольку раби Элиэзер переводит свою ешиву далеко на север, в Кейсарию, и он должен переехать вслед за своим учителем. Она не могла бросить дом, так что двенадцать лет раби Акива прожил без нее, ни на час не прерывая учебу у великого ученого и кормясь продажей дров, которые сам носил из леса.

Через 12 лет раби Акива, преуспевший в учебе настолько, что теперь сам имел учеников, вернулся домой. Талмуд рассказывает, что, подойдя к дверям лачуги, где жила самоотверженная Рахель, он услышал, как одна из соседок обратилась к его жене: «Что ни говори, твой отец был прав. Сколько лет ты живешь как вдова при живом муже!» На что Рахель ответила: «Если бы Акива меня слышал! Я бы позволила ему оставаться в ешиве еще 12 лет». Услышав эти слова, раби Акива повернулся и, не заходя домой, пошел обратно. Недаром он потом говорил своим ученикам: «Все мои и ваши знания принадлежат этой женщине!» (От себя мы можем добавить — и все наши знания тоже. Потому что большинство сведений, приведенных в Талмуде, сохранены учениками раби Акивы и только потому дошли до нас.)

Мы уже упоминали, что раби Акива начал учиться у раби Йеошуа и раби Элиэзера в годы, предшествовавшие разрушению Второго храма. К тому времени, когда был создан Санедрин в Явне, он, уже будучи известным мудрецом, становится виднейшим его членом, стоящим почти на том же уровне, что и его первый учитель. Благодаря продолжительной жизни, он стал руководителем следующего поколения мудрецов.

Говоря о гениальности раби Акивы, Талмуд (трактат Менахот 296) приводит такую агаду: «Поднялся Моше на небеса, чтобы получить Тору, и увидел, что Всевышний украшает буквы Торы венчиками. (В свитках Торы, по которым мы читаем в синагогах, некоторые буквы украшены венчиками.) Моше спросил Всевышнего: «Владыка мира, зачем Ты это делаешь?» Ответил ему Всевышний: «Через много поколений должен родиться человек по имени Акива бен Йосеф. Он будет извлекать из каждого венчика на этих буквах тысячи тысяч законов». Сказал Моше: «Владыка мира, дай мне увидеть этого великого человека». Сказал ему Всевышний: «Смотри». (В этот момент Моше увидел, что находится в ешиве раби Акивы.) Прошел назад, сел в восьмом ряду (где сидели ученики, и начал слушать мудреца, дающего урок), но не понял, о чем идет речь; тут силы оставили его. Когда добрались до одного вопроса, ученики спросили раби Акиву: «Учитель, а это откуда? (На что опирается твое утверждение, где его источник?)» Ответил им раби Акива: «Такова алаха, полученная Моше на Синае».

Этот рассказ, как и все аллегории Талмуда, непрост. Читая его невнимательно, можно прийти к неправильным выводам. На страницах многих книг на основе этого рассказа раби Акива предстает перед нами как создатель нового метода в изучении Торы, с помощью которого он выводит из каждой буквы или даже венчика над буквой тысячи новых законов, настолько новых, что Моше, конечно же, не понимает, о чем идет речь. Но разве об этом говорит Талмуд? С одной стороны, написано, будто Моше ничего не понял, а с другой — ясно, что именно знания, полученные Моше на Синае, являются источником нашего знания Торы. Но если пророк Моше — источник всего, то почему он ничего не понял? И что нового изобрел раби Акива?

Мы уже упоминали выше, что основа Торы — устная. Т. е. все без исключения законы Торы были получены именно в устной форме и в таком виде передавались от поколения к поколению. Ни раби Акива, ни кто-либо из его современников не вывели из Торы (ни из ее текста, ни из форм букв ее текста) ни одного нового закона, о котором было бы известно, что он получен не от Моше. Но вместе с тем наши мудрецы знали еще один принцип (из той же устной традиции). Принцип гласит: вся Устная Тора отражена в Письменной Торе, она как бы в ней «закодирована». Другими словами, какое бы положение Устной Торы мы ни взяли, всегда есть что-то в тексте Торы Письменной, которое указывает на это положение. Весь вопрос — где и как оно зашифровано.

В эпоху, когда жил раби Акива, этот принцип приобрел особую важность и значимость. До него ученые предыдущих поколений уделяли ему меньше внимания, поскольку их старания были направлены прежде всего на то, чтобы в бурной обстановке тех лет сохранить Тору от забвения, ведь недаром они предвидели, что евреи стоят на пороге изгнания из Страны и что их ждет рассеяние среди других народов. Со своей задачей они справились — им удалось сохранить Устную традицию и передать следующим поколениям основной свод законов и положений, сформулированных в коротких, легко запоминающихся фразах. Эти формулировки получили общее название Мишны. (Мы сейчас называем Мишной их запись, сделанную впоследствии.)

Но настала новая эпоха, возникли новые задачи. Теперь раби Акива и его современники стояли перед другой проблемой — как воссоединить Устную Тору с Письменной, т. е. как найти каждому закону соответствующее место в Писании, то единственное место, где содержится намек на него. Кстати, этим занимался не только раби Акива, но и его постоянный оппонент — раби Ишмаэль, а также учителя их обоих — раби Элиэзер и раби Йеошуа, да и многие другие мудрецы эпохи танаев, которая длилась от появления школ Илеля и Шамая до завершения редактирования текста Мишны.

От своих соратников раби Акива отличался не тем, что разрабатывал новые методы, а тем, что в этой области — согласовании Текста и Традиции — добился самых значительных успехов. Он прославился как непревзойденный аналитик. Техника его дешифровки текста Торы была сложна до изощренности, тонка и филигранна. С помощью разработанного им мощного аппарата логики он исследовал текст Торы, выискивая легчайшие намеки на полученные по традиции законы не только в словах, но и в буквах и даже в венчиках букв.

Именно этой техники и не понял Моше в нашей агаде. Для него связь Письменной и Устной Торы была естественной и органичной; поэтому на непонятные аналитические ухищрения раби Акивы он смотрел как на что-то надуманное и лишнее. (Здесь уместно сравнение с человеком, который прекрасно владеет своим родным языком, но никогда не изучал его грамматику, а потому несилен в грамматических терминах, ибо для него язык живет не «по правилам», а сам по себе, естественно.) Однако пророк сразу успокоился, как только узнал, что за хитроумными построениями раби Акивы не скрываются новые законы, а следовательно, евреи продолжают учить ту же самую Устную Тору, которая была получена им на Синае.

В виде иллюстрации можно привести место в Талмуде, где раби Акива высказывает свое мнение по одному частному вопросу. Мишна в трактате Хулин 113 говорит: «Мясо чистой скотины с молоком чистой скотины нельзя ни варить, ни использовать. Но мясо чистой скотины с молоком нечистой скотины или мясо нечистой скотины с молоком чистой скотины можно и варить, и использовать. Мнение раби Акивы: указанный запрет на птиц и животных — не из Торы (а из постановлений мудрецов), т.к. в ней три раза сказано: «Не вари козленка в молоке его матери». Отсюда учим, что сказанное не касается трех видов: нечистой скотины, недомашних животных и птиц».

Посмотрим внимательно на эту Мишну. Словам раби Акивы предшествует никем не оспариваемое утверждение: мясо кашерной скотины (или чистой, под которой понимаются коровы, козы и овцы) нельзя варить с молоком. Такова основа Мишны, та самая Устная традиция, что идет от Синая. Суть ее в том, что слово, упомянутое в Письменной Торе, — гди — следует понимать в самом широком смысле, как молодняк скота, а не просто как «козленок». Но если так, то, может быть, имеется в виду любое мясо? Почему тогда устный закон говорит только о мясе кашерной скотины? Где указание в тексте Торы, или хотя бы намек, что она не запрещает варить в молоке, например, мясо птицы? На этот вопрос и отвечает раби Акива. Рассуждает он так: в тексте не должно быть ни одного лишнего слова, но стих «Не вари гди (козленка) в молоке его матери» повторен три раза! Почему? Потому что здесь Тора намекает, что следует исключить три вида мяса: некашерной скотины (или нечистой, т. е. мясо лошади, осла и пр.), кашерных животных (но не домашних, т. е. таких как олень, газель и пр.), а также птиц. Само это исключение было известно до раби Акивы, он не «открыл» его, а только нашел то место, где на него указывает Тора.

Талант раби Акивы как ученого проявился не только в создании плодотворной техники расшифровки текста, но и в стремлении к систематизации Устной традиции. О самом раби Акиве так говорили поздние мудрецы: «На кого похож раби Акива? На работника, который, выйдя со своей торбой, подбирает все, что находит: пшеницу, ячмень, бобы, — все, что попадает под руку. Вернувшись домой, он раскладывает пшеницу отдельно, ячмень отдельно, бобы отдельно». Т. е. здесь говорится о том внимании, которое уделялось раби Акивой упорядочиванию материала. Так он учился сам, так обучал других. А учеников у него было множество — Талмуд говорит о 24 тысячах человек…

С его учениками связано трагическое событие, о котором рассказывает Талмуд в трактате Евамот 626. Оказывается, все они умерли почти одновременно — от эпидемии, разразившейся в короткий срок между праздниками Песах и Шавуот. За что постигла их такая судьба? Талмуд пишет: «За то, что не относились с достаточным уважением друг к другу».

Взаимным неуважением грешат многие группы людей, но не всех постигает такая кара; почему несчастье произошло именно с учениками раби Акивы? Действительно, не будь они его учениками, то, скорее всего, избежали бы столь сурового наказания. В каждом поколении было много мудрецов, изучавших Устную Тору и передававших ее своим ученикам. Однако всегда был один ученый — или пара, на которых ложилась главная забота о передаче Торы следующему поколению. Разговор идет о таком человеке, который, наряду с максимальными знаниями во всех областях Торы, обладал также гениальными способностями в области анализа, который являлся не просто своего рода «ходячей энциклопедией», но и живой Торой, неиссякаемым источником мудрости, учителем, обучающим учеников — будущих вождей грядущего поколения — для того, чтобы они несли эстафету дальше. В своем поколении таким человеком был именно раби Акива. По крайней мере так мы читаем в другом отрывке Талмуда: «Все места в Мишне, где не указан автор высказывания, принадлежат раби Меиру; в Тосефте (где, как и в Сифри, приведены дополнительные списки законов) -раби Нехемье; в Сифри — раби Шимону. Но все исходит от раби Акивы».

На людей, готовых передать эстафету, полученную из рук раби Акивы, следующему поколению — составителям Мишны, ложилась колоссальная ответственность. Ими могли стать только достойнейшие из достойных. Особенные требования к мудрецам предъявлялись в области морали, в том числе во всем, что касается уважения к другому мудрецу, носителю Устного учения. Но ученики раби Акивы проявили неуважение друг к другу, и это сделало их непригодными для той роли, к которой они готовились. Вот почему все они погибли.

Потерпев поражение, раби Акива не отчаялся и тут же стал искать себе новых учеников, пока не нашел пятерых, самых достойных — раби Меира, раби Йеуду бен Илаи, раби Шимона бар Йохай, раби Йоси бен Халафта и раби Элазара бен Шамуа. Эти пятеро и подхватили эстафету, которой посвящена наша книга. Но прежде чем перейти к их поколению, скажем еще несколько слов об их великом учителе.

Последние годы жизни раби Акивы пришлись на один из самых тяжелых периодов в жизни еврейского народа. За несколько десятилетий, прошедших после разрушения Храма, гнет римской власти усилился настолько, что в Эрец Исраэль вспыхнуло восстание, во главе которого встал некий человек по имени Бен Косива. Император Адриан, в свое время оставивший пост наместника провинции Сирия, был большим специалистом «по еврейскому вопросу»; он понимал, что положение сложилось ненормальное, а потому нужно сделать одно из двух: либо вернуть евреям все права, которыми обладали остальные подвластные Риму народы, т. е. полную религиозную свободу, политическую автономию с возможностью иметь свою столицу и т. п., — но тогда евреи скорее всего не прекратят бунтовать; либо, наоборот, не делать их равноправными, лишив и того немногого, что они имели до сих пор, — правда, при этом будет создан прецедент геноцида, — то, чего римляне раньше пытались избегать. В начале своего царствования Адриан еще пытался искать какие-то компромиссы с этим вечно недовольным племенем, и однажды по стране даже пронесся слух, будто император намерен разрешить вновь отстроить Иерусалим и Храм. Но вскоре антиеврейские круги в Риме взяли верх и убедили цезаря отказаться от планов по восстановлению равноправия евреев. Императору не оставалось ничего другого, кроме издания декретов, ущемляющих права его подданных, проживающих в Иудее. Первым был издан приказ о закладке на месте разрушенного и полностью уничтоженного Иерусалима нового греко-римского города под названием Элия Капитолина со святилищем Юпитера, который планировали возвести на месте бывшего еврейского Храма. Вслед за тем вышел декрет, запрещавший евреям под страхом смертной казни соблюдать субботу, делать обрезание, а женщинам погружаться в микву, специальный ритуальный бассейн, предписанный Торой. За всеми этими указами стояла одна цель: ассимилировать евреев среди остальных народов, уничтожить Израиль как нацию.

Что было делать? Раби Ишмаэль, товарищ и извечный оппонент раби Акивы, однажды, незадолго до восстания, заметил: «С тех пор как злодейское царство стало издавать жестокие указы, отрывающие нас от Торы и заповедей, нашему народу надо бы воздержаться от свадеб и не рожать детей, — так что потомство Авраама исчезнет само по себе…»

Понятно, что такую «программу» реализовать было нельзя. Оставалось одно, последнее средство — взяться за мечи. Разразилось восстание. Ведь на чашу весов было поставлено само существование еврейского народа.

Впрочем, на первом этапе спонтанно вспыхнувшее восстание напоминало скорее партизанскую войну: никто восставшими не управлял, никаких особенных требований они не выдвигали, просто выступили против власти как таковой.

Началось все в 133 г. (согласно принятому ныне летоисчислению). Не желая подчиняться императорским указам, многие евреи оставили свои дома и скрылись в горных районах, которые изобиловали пещерами и старыми катакомбами. Жизнь они там вели по законам Торы, что властями строго запрещалось, — собственно говоря, по этой причине и началось неповиновение. Римляне пытались их выслеживать — и вдруг неожиданно наткнулись на вооруженное сопротивление. Что и было ими квалифицировано как бунт, неповиновение властям. В Дальнейшем евреи стали нападать на римлян более систематически и организованно, выходя для нанесения ударов из укрытий и, как теперь принято говорить, «возвращаясь обратно на базы после операций».

Удивительное началось дальше. Посланные на подмогу сирийские легионы были разбиты. Римляне поняли, что сражаются с армией, пусть слабо оснащенной и плохо обученной, но настоящей народной армией. Война все больше переставала быть похожей на партизанскую. Вскоре у евреев появился вождь — Шимон бен Косива. Проявив организаторские и военные способности, он в короткий срок создал боевые подвижные отряды и во главе их выбил римлян из страны, захватив Иерусалим.

Народный полководец объявил себя царем. Два с половиной года продолжалось его царствование. В те дни всем казалось, что пришло окончательное спасение, о котором вещали пророки, предрекавшие народу приход Машиаха-избавителя. Действительно, враг изгнан из страны, он не способен собрать силы и вернуть утраченное; воодушевленные успехами восставших жителей Иудеи уже поднимаются на борьбу против Рима бесчисленные порабощенные народы других провинций. Римский колосс уже шатается; он может пасть в любую минуту. Да и по книге пророка Даниэля видно, что Рим, скорее всего, — последняя держава перед приходом Машиаха.

Мы знаем, что восставшие вошли в Святой город. Об этом свидетельствуют найденные в земле монеты, на которых сохранилась отчетливая надпись — «Второй год освобождения Иерусалима». Победители уже было принялись думать о восстановлении Храма. Тем более, что к ним на помощь в Иерусалим начали съезжаться добровольцы из всех еврейских общин мира; начался процесс «собирания изгнанников», как и обещалось Торой. Неудивительно поэтому, что раби Акива объявил вождя восстания и правителя Иерусалима Машиахом. При этом он ссылался на стих Торы (Бамидбар 24:17): «Воссияет звезда (кокав) от Яакова». Отсюда, кстати, пошло прозвище Шимона бен Косива — Бар-Кохва, Сын звезды.

Раби Акива опирался в своем установлении на одну традицию Устной Торы, с которой мы можем познакомиться по книге Рамбама «Законы о царствовании» (гл. 11). Эта традиция утверждает, что Машиах не обязан в подтверждение своей избранности творить чудеса и знамения. Если человек из рода царя Давида, изучающий Тору и исполняющий ее заповеди, встанет во главе народа Израиля, чтобы заставить его идти по путям Торы и вести войны Всевышнего, то он — потенциальный Машиах. Но если он преуспел в своих делах, выиграл все войны, построил Храм и собрал рассеянных евреев в Эрец Исраэль, то это уже без сомнения Машиах. Так что раби Акива вряд ли ошибался, объявив Бар Кохву потенциальным Машиахом. Мало было за всю историю Израиля людей, более подходивших такому определению.

Однако стать настоящим Машиахом Шимону бар Кохва было не суждено. Грехи еврейского народа привели к тому, что последнее, четвертое рассеяние (по-еврейски галут), начавшееся за 53 года до объявления Бар-Кохвы Машиахом, должно было продлиться еще многие годы (как оказалось, до наших с вами дней). Римлянам удалось оправиться от поражений и собрать громадную армию, передав командование над ней лучшему из полководцев той эпохи — Юлию Северу, для чего тот был срочно отозван из Британии. Не решаясь вступить в открытое сражение, Север избрал тактику войны на истощение, нападая на еврейские транспорты с провизией и отвоевывая маленькие города, в которых жестоко вырезал всех от мала до велика.

В одной из таких римских карательных операций погибли два крупнейших мудреца — раби Ишмаэль и раби Шимон. Когда печальная весть дошла до раби Акивы, он разорвал в знак траура свои одежды и сказал собравшемуся народу: «Если в мир должно было прийти добро, эти двое были достойны стать первыми, кто его получил бы. Но если в мир должно прийти зло, эти двое покидают мир раньше положенного им срока, чтобы не увидеть, что произойдет».

С самого начала великому раби Акиве было ясно, что только поддержка Небес может помочь восставшим. Без нее столкновение с римским колоссом заранее обречено на поражение. Но теперь, когда погибли два праведника, он понял, что помощи с Небес восставшим не будет, а значит, Бар-Кохва — вовсе не Машиах. Иллюзия рассеялась, обернувшись страшной национальной трагедией. И раби Акива, как духовный вождь поколения, поспешил приготовить людей к самому худшему.

В длительной упорной войне римлянам удалось окончательно ослабить и подорвать силы восставших. В конце концов Бар-Кохва дал приказ своим боевикам оставить Иерусалим. Еврейские отряды отступили и заперлись в укрепленной крепости Бейтар, неподалеку от столицы. Осада крепости продолжалась три с половиной года, до 136 года. Жестокость победителей не знала предела: по свидетельству Талмуда, из Бейтара не вышел живым ни один из его защитников. Но римляне на этом не успокоились — они запретили хоронить трупы погибших!

Последствия подавления восстания были ужасны. По словам римского историка Дио Кассия, 580 тысяч евреев погибли в сражениях, число умерших от голода, эпидемий, пожаров и лишений не поддавалось учету. Оживленные некогда города стояли в руинах. Иудея превратилась в пустыню. Те, кто выжили, ушли на север, в Галилею.

После взятия Бейтара новый наместник провинции Сирия, назначенный Римским сенатом, — Турнус Ропус — начал наводить в побежденной стране порядок. Все города и деревни, о которых было известно, что они помогали восставшим, разрушались, а их жителей убивали на месте или продавали в рабство. В те годы наплыв еврейских рабов на невольничьи рынки был таким большим, что цены на рабов резко упали. Перед римлянами встала та же проблема, что и перед немцами спустя много веков: как эффективней уничтожить евреев, если их миллионы? (До газовых камер мировая цивилизация тогда еще не догадалась). Поэтому пришлось ограничиться заурядным кровопролитием на местах. Впрочем, Ропус еще до восстания задумал план активной ассимиляции евреев. Если кто и учится у истории, то только властители-злодеи. Ропус сообразил: нельзя повторять ошибку Веспасиана — непокорный Израиль должен окончательно исчезнуть с лица земли, а для этого нужно лишить его Торы. Если Веспасиан разрешил еврейским мудрецам переехать в Явне и там учредить еврейскую академию, то отныне изучение Торы было строжайше запрещено!

Но раби Акива решил не сдаваться и продолжал публично преподавать Учение. Талмуд (трактат Брахот 61б) рассказывает, что некто Папос бен Йеуда спросил великого учителя: «Акива, ты не боишься властей?»

«Я расскажу тебе притчу, — ответил ему мудрец. -Однажды лисица заметила с берега, что в реке плещутся рыбы, причем плещутся так, будто спасаются от какой-то опасности. Так и оказалось. Лисица спросила: «От кого вы убегаете?» — «От сетей, которые поставили рыболовы», — ответили рыбы. На это лисица посоветовала: «Скорее вылезайте на берег, здесь нет сетей. Будем жить с вами мирно, как жили наши предки». Что ответили рыбы? Они ответили: «Про тебя, лисица, говорят, будто ты самая умная среди зверей. Но то, что ты предлагаешь, — глупость. Если даже в реке, где нам предназначено жить, мы оказались в такой беде, то что ожидает нас на суше?!»… Так и мы, — продолжал раби Акива. — Если сегодня, занимаясь Торой, а в ней — залог нашего существования, мы опасаемся за свою жизнь, то что ожидает нас завтра, когда мы, не дай Б-г, откажемся от нее?!»

В продолжении рассказа сообщается, что уже через несколько дней римляне схватили раби Акиву и заключили его в тюрьму. До поры до времени они ограничились заключением — то ли потому что запрет тогда был еще не очень строгим, то ли потому что какие-то уважаемые люди, которым власть доверяла, заступились за духовного вождя нации. Но за то короткое время, что раби Акива провел в тюрьме, положение резко ухудшилось. Римляне полностью запретили исполнение любой еврейской заповеди, в том числе издали запрет на смиху (так назывался акт передачи учителем ученику права принимать решения по любому вопросу еврейского закона). Только те ученики, которые прошли через этот обряд (они назывались смухим), могли стать членами Санедрина. Первым получил смиху от Моше его ученик — Йеошуа бин Нун, с тех пор ее передача не прерывалась. Смиха была как бы клеем, или даже цементом, при помощи которого связывались друг с другом поколения. Если бы не римляне, то, вполне возможно, наш рассказ представлял бы собой перечень ученых, построенный по очень простой схеме: такой-то передал смиху такому-то, тот такому-то и т. д. Однако так не произошло. В передаче смихи случился разрыв (но не в передаче знаний Торы!). И этим разрывом мы обязаны «великому римскому народу».

Больше всех заповедей Торы римлянами преследовалась именно смиха. Раби Акива, как свидетельствует Талмуд, не успел дать смиху своим последним ученикам — раби Меиру, раби Шимону, раби Йеуде, раби Йосе и раби Элазару. За него это сделал его товарищ — раби Йеуда бен Бава, за что и поплатился жизнью: его схватили на месте по доносу предателя и казнили. Но ученики, получившие смиху, успели убежать, после чего, скорее всего, покинули страну, укрывшись в Вавилонии.

Тем временем террор римлян достиг предела: исполнение абсолютно любой заповеди отныне каралось только смертью. В короткий срок были казнены тысячи людей -кто за публично съеденный кусок мацы, кто за прочтенный перед всеми отрывок Торы, кто за обрезание сына.

Тут римляне вспомнили, что в тюрьме сидит главный преступник — раби Акива, благословивший в свое время предводителя бунтовщиков и до последних дней продолжавший учить людей «злокозненной» Торе. Без промедления было объявлено о его предстоящей казни — вместе с такими же «преступниками», как и он сам.

Талмуд рассказывает, что на казнь его вывели в тот час, когда читается молитва Шма Исраэль. Сама казнь была ужасна: палачи терзали тело старого учителя острыми железными крючьями. Но и под орудиями пытки, поскольку пришло время читать молитву, он произносил как в любой обычный день: «Слушай, Израиль: Г-сподь — наш Б-г, Г-сподь един! И возлюби Г-спода, твоего Б-га, всем своим сердцем и всей своей душой».

— Учитель! — воскликнули его ученики. — Как ты можешь терпеть такую боль?!

— Всю жизнь, — ответил он им, — мне не давали покоя слова из этой молитвы: «Всем своим сердцем и всей своей душой». Даже когда Он отнимает у тебя душу — люби Его! Я спрашивал: когда же мне доведется исполнить эту заповедь? Теперь, когда мне представилась такая возможность, я упущу ее?..

* * *

Умер император, ненавистник евреев, но еще несколько лет после смерти Адриана продолжались гонения, которые ослабли только к 142 году. Лишь тогда вернулись из изгнания ученики раби Акивы. Им предстояло восстанавливать разрушенное. Оказалось, что гибель Иерусалима и Храма, происшедшая полстолетия назад, не обернулась полной катастрофой для народа; более тяжким испытанием была сама война. В годы разрушения Храма изучение Торы не прекращалось ни на минуту. Почти все мудрецы находились тогда в Явне, где функционировала Центральная ешива, по своему значению не уступавшая иерусалимским сшивам Шамая и Илеля и продолжавшая их дело. Но во время последней войны произошли трагические разрушения: ешивы стояли закрытыми, немногие оставшиеся в живых учителя и ученики скрывались кто где. Прежнее поколение наставников почти полностью исчезло. Поэтому небольшая группка учеников раби Акивы, вернувшись на родину и собравшись в галилейском городке Уша, воззвала к народу: «Кто учился — пусть придет обучать, кто не учился — пусть придет учиться!»

Впрочем, устроить постоянно действующую ешиву удалось не сразу — опасность еще не миновала, власти относились с подозрением ко всем еврейским начинаниям, лютые запреты все еще были формально не отменены. Поэтому пришедшие в Ушу разошлись вскоре по домам. Некоторые из них открыли свои небольшие ешивы, — в том числе раби Шимон бар Йохай, основавший ешиву в местечке Текоа. Кстати, там обучался будущий руководитель еврейского народа, одна из самых ярких личностей нашей национальной истории — раби Йеуда Анаси.

Прежде чем рассказать о раби Йеуде, прозванном Святым, Акадош, — несколько слов о его учителях. Итак, раби Шимон бен Йохай. Его фигура в нашей истории и в иудаизме в целом — уникальна. Он был из тех мудрецов,

которых зовут чудотворцами. Чудеса сопровождали его всю жизнь, и даже после смерти он — вернее, результаты его дел продолжают оказывать влияние на жизнь евреев. Причем, когда он был жив, современники относились к нему с таким же благоговением, как относимся к его имени и памяти мы, его потомки.

С ним произошла такая история. Однажды наши учителя решили, что, поскольку Адриан скончался и рвение, с которым римляне наблюдали за соблюдением запретов на изучение Торы, несколько ослабло, то настало время попытаться отменить главные и самые опасные ад-риановские законы, касающиеся запрещений делать обрезание, соблюдать Субботу и следить за чистотой семейной жизни. В свое время именно запреты на эти заповеди послужили причиной восстания, и формально они, эти запреты, все еще продолжали действовать. Для их отмены надо было обратиться к новому императору, Антонию Пию, что само по себе представлялось сложной и опасной миссией, ибо взаимное недоверие между римлянами и евреями еще не прошло, горечь военных поражений, понесенных римлянами на первых этапах войны еще не забылась, общие раны кровоточили, а взаимная ненависть продолжала тлеть. Успеху подобной миссии могло помочь только чудо. Ничего не оставалось делать как обратиться к раби Шимону бар Йохай: если чудо могло произойти, то, скорее всего, с ним. Он и жил как бы в другом измерении. Человек, что называется, не от мира сего.

Так и случилось. Раби Шимон бар Йохай встретился с цезарем, и тот отменил адриановы законы. Вслед за тем последовал еще один знак императорской благосклонности: было разрешено предать земле тела убитых в Бейтаре, которые все еще лежали непогребенными под открытым небом.

В память о том событии мудрецы установили особое благословение Атов вэаметив, добавив его к трем благословениям молитвы, произносимой после трапезы, — Биркат амазон. В нем мы благодарим Всевышнего, Который Сам есть Благо — Атов, за то, что Он даровал нам Свое благо, дарует его в настоящем — Аметив и будет даровать его в будущем, во что мы верим всей душой. Относительно событий в Бейтаре текст благословения можно объяснить так: Всевышний есть Благо — Атов, — ибо, по Его милости, тела не сгнили; и Он дарует нам благо — Аметив, — ибо сделал так, что нам разрешили их похоронить.

Жизнь восстанавливалась. Постепенно государство начало отстраивать разрушенные города, проводить заново дороги, возводить мосты. Некоторые мудрецы благосклонно смотрели на старания администрации. И лишь один человек продолжал быть недовольным. То был сам раби Шимон. Он говорил так: «Все, что римляне делают, они делают для своей, а не для нашей пользы: устраивают рыночные площади — чтобы рассадить на них падших женщин, мостят мосты — чтобы взимать на них пошлину за переезд…»

О недовольстве, проявленном раби Шимоном, быстро донесли куда следует, и ему пришлось срочно скрыться. Тринадцать лет провел он вместе со своим сыном в пещере, непрерывно изучая Тору и углубляясь в ее тайны. Только после смерти императора, когда сменилась и местная администрация, раби Шимон вышел из своего убежища и поселился в Тверии, где продолжал преподавать Тору. В этот последний период своей жизни раби Шимон бар Йохай составил книгу Зоар, в которой записал открывшиеся ему тайны Торы. Со временем книга стала главным и самым полным сборником текстов, касающихся той изотерической части иудаизма, которую мы называем кабалой. Кабала посвящена не закону, не алахе, a тем знаниям, при помощи которых человек может проникнуть в глубинные тайны мироздания.

Одним из самых близких товарищей раби Шимона был раби Меир (у него тоже учился раби Йеуда Анаси). Раби Меиру принадлежала особая роль в воссоздании центральной ешивы в горах Галилеи — сначала в Уше, затем в Шфараме. Чтобы дать портрет этого человека, приведем два рассказа.

Уже достигнув всеобщего признания как выдающийся ученый, раби Меир продолжал заниматься с учителем, которого звали Элиша бен Авуя. То был один из самых изощренных умов своей эпохи, мудрец, обладавший поистине неисчерпаемыми знаниями во всех областях еврейской премудрости. Но так получилось, что в годы адриановых гонений он не нашел в себе силы выдержать тяжкие испытания. Победа римлян и мученическая смерть самых великих праведников сломили его веру. Элиша бросил Тору, изменил своему народу и, больше того, стал доносчиком, предав в руки озверевших римлян множество евреев — из тех, кто продолжал изучать Тору несмотря на запреты и смертельную опасность. Элишу ненавидели. Когда преследования кончились, ненависть к нему не исчезла. Окружавшие проклинали злодея, пославшего на мученическую смерть многих своих товарищей. Все отвернулись от Элиши. Не оставил его лишь один человек — раби Меир, который когда-то у него учился и который по-прежнему относился к нему как к еврейскому мудрецу. Он продолжал с жадностью ловить каждое слово Элиши, догадываясь, что в глубине души разбитый человек, уже глубокий старик, искренне раскаивается в содеянном и готов вернуться к Торе, но считает, что его не примут, что прощения его грехам нет и что он лишен места в грядущем мире. Раби Меир был последним, кто, пытаясь помочь учителю раскаяться, надеялся, что сможет хоть как-то повлиять на эту самую трагическую фигуру эпохи.

Можно представить, как рисковал сам раби Меир. На единственного ученика Элиши лились брань, насмешки и упреки. Ему говорили со смехом: «Твой ребе ездит верхом в субботу; этому он тебя учит?» Ему самому грозили бойкотом. Но он продолжал общаться со своим учителем. При этом говорил так: «Я нашел гранат, очистил его, кожуру выкинул, а плод съел», — т. е. я беру от Элиши только его великие знания, но не склонность к греху.

Этот эпизод, на наш взгляд, достаточно характерен для раби Меира.

Еще один эпизод, приведенный в Мидраше. Однажды в канун Субботы раби Меир давал урок в синагоге (такое субботнее комментирование отрывков из Торы называется драша, объяснение, толкование). Драша затянулась, люди разошлись поздно, когда свечи уже погасли. Одна из постоянных слушательниц раби задержалась вместе со всеми и, когда вернулась домой, обнаружила, что двери дома заперты разгневанным мужем. Не впуская ее внутрь, муж пригрозил, что не бывать ей дома, пока она не плюнет в лицо тому, кто ее задержал. Что делать, сумасшедшие водятся в любую эпоху. Три недели провела несчастная женщина, мыкаясь по домам своих подруг и родственниц. Выхода из создавшейся ситуации она не видела. Каким-то образом раби Меир узнал о случившемся и объявил, что у него началась редкая глазная болезнь, которая лечится только одним способом: надо, чтобы мудрая женщина произнесла несколько слов над его глазом и плюнула в него. Подруги привели несчастную женщину к раби Меиру, но та не могла произнести ни слова, а тем более плюнуть в глаз великому учителю. Раби Меир принялся ее уговаривать, объясняя, что он сам очень расстроен, но делать нечего, только так его можно излечить; причем для верности хорошо бы плюнуть не один раз, а семь. В конце концов она согласилась. После чего успокоившийся муж вернул изгнанную в дом. Ради сохранения мира между мужем и женой даже учителю Торы стоит поступиться своей честью, — вот чему научил нас раби Меир…

Мы приближаемся к концу эпохи танаев. Известно, что финал любой эпохи еврейской истории сопровождается появлением новых необычайно ярких имен — подобно тому как ярко вспыхивает пламя свечи прежде чем погаснуть. Так у евреев было всегда. Самой яркой личностью описываемого периода был ученик раби Шимона и раби Меира — раби Йеуда Анаси, о котором Талмуд го-126

ворит, что «со времен Моше не было никого, в ком до такой степени гармонично слились бы воедино Тора и человеческое величие». И до него среда еврейского народа изобиловала праведниками, полными знаниями и благими делами; всегда находились вожди, лидеры и герои, готовые к беспримерным подвигам самопожертвования во имя Торы. Но за весь этот период еще не приходил в мир человек, в котором бы так ярко проявились все положительные качества, присущие людскому роду.

Раби Йеуда, Рабейну Акадош, «Наш святой Учитель», или просто Раби, Учитель, — приходился по прямой отцовской линии внуком рабану Гамлиэлю из Явне, т. е. был седьмым поколением после великого Илеля, а значит, являлся прямым потомком царя Давида. По преданию, Раби родился в тот самый день, когда римляне казнили мученической смертью раби Акиву. Унаследовав от отца титул Наси, он стал признанным руководителем народа. Произошло это во второй половине второго века принятого летоисчисления.

В роли народного вождя Раби поддерживал контакты с римскими властями, в результате чего познакомился с самим императором; причем очаровал его до такой степени, что между ними возникли дружеские отношения. Точно неизвестно, с каким из императоров того времени дружил раби. Талмуд говорит об Антонине, но вряд ли это собственное имя — имя Антонин входило в именной ряд многих знатных римлян. Судя по рассказам Талмуда, в которых приведены беседы этих двух людей, скорее всего, то был Марк Аврелий — философ, любитель наук и, в сравнении с остальными императорами той эпохи, человек в достаточной степени праведный.

Приведем пример одного из диалогов, сохранившихся в тексте Талмуда. Однажды император высказал предположение: «Человек, который, как известно, состоит из тела и души, имеет, по-моему, отличную возможность избежать наказания за совершенные им грехи. Когда придет час суда, пусть тело скажет: во всем виновата душа, ведь она — главный элемент в нашем союзе; не зря, как только она меня оставила, я стало неподвижным, подобно мертвому камню. А душа пусть скажет: во всем виновато тело, ведь с того момента как оно оставлено мной, я ничего не могу совершить, а только витаю в пространстве».

«Позволь рассказать тебе притчу, — ответил Раби. — Один царь владел чудесным садом, полным замечательных фруктовых деревьев. Тот сад охранялся двумя сторожами, один из которых был хром, а другой слеп. Как-то приходит царь в свой сад и видит, что деревья в нем поломаны, а плоды исчезли. Потребовал он ответа у сторожей. Сказал ему слепой: «Не я рвал плоды. Разве у меня есть глаза, чтобы увидеть, что рвать?» Сказал ему хромой: «Не я рвал плоды. Разве у меня есть ноги, чтобы я мог подойти к деревьям?» Что сделал царь? Велел слугам посадить хромого на плечи слепому: вот как вы воровали! И наказал обоих… Так и Всевышний. Он возвращает душу в тело и взыскивает с человека».

Здесь за принятой в древности формой диспута скрыто философское размышление о том, кто или что в человеке отвечает за его поступки. Другими словами — что есть человек: тело или душа? Или оба вместе — и тело, и душа? А может, то, что их связывает между собой в единое целое?

Трудно представить себе другого императора, кроме Марка Аврелия, способного вести подобные философские разговоры.

От своего венценосного собеседника Раби получил клятвенное обещание в том, что евреи могут беспрепятственно изучать Тору и исполнять ее заповеди, не опасаясь произвола администрации. Таково было обещание, данное императорской властью. Благодарность мудрецов к Раби выразилась в том, что они, вдобавок к титулу Наси, который тот носил по наследству, провозгласили его главой Центральной ешивы. Дед его, рабан Гамлиэль из Явне, тоже был Наси, вождем народа, но Центральной ешивой руководили раби Элиэзер и раби Йеошуа. Такое же разделение «власти» было при его отце, когда во главе ешивы стояли раби Меир и раби Натан из Бавеля (Вавилона). Теперь же место руководителя народа — пост Наси — и место руководителя Центральной ешивы было предложено одному человеку.

Ощущая поддержку со стороны народа и властей, Раби решил, что настало время для осуществления самого важного проекта его жизни — окончательной записи всего свода Мишны. Он был уверен в том, что впереди его ждут несколько относительно спокойных лет.