ПЕРВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
До двадцати двухлетнего возраста р. Элиэзер бен Гиркан ничему не учился. Отец его был богатым поселянином и, занимаясь в обширных размерах хлебопашеством, заставлял своих сыновей исполнять все полевые работы. Однажды, когда братья были заняты на черноземной полосе, Элиэзеру досталось обработать участок каменистой почвы, и отец застал его за работой в слезах.
— О чем ты плачешь? — спросил отец. — Если для тебя эта работа тяжела, я переведу тебя на черноземное поле.
Но и за работой на новом месте отец застал его плачущим и спрашивает:
— О чем же ты теперь плачешь? Быть может, и эта работа тебе не под силу?
— Нет, — ответил Элиэзер, — а плачу я потому, что меня влечет к изучению св. Торы.
— Но ведь тебе уже двадцать два года, и в таком возрасте вздумал ты начать учиться! Нет, жениться тебе пора. Будут вот дети у тебя, ты их и посылай учиться.
Однажды приходит он к отцу и заявляет:
— Ухожу учиться к рабан Иоханану бен Заккаю.
— А я говорю тебе, — отвечает отец, — что ты крошки в рот не возьмешь, пока не распашешь весь участок!
Назавтра, встал чуть свет, отправился Элиэзер в поле и принялся за работу, но вдруг животное, на котором он пахал, оступилось и сломало ногу.
"Мне же ко добру случилось это", — подумал Элиэзер и, бросив все, бежал с поля и отправился в Иерусалим, к рабан Иоханану бен Заккаю.
Как предание гласит, это произошло в канун субботы, и Элиэзер целые сутки[1] оставался без пищи. Мучимый голодом, он брал в рот кусочки полевого шпата, поднятые им на дороге.
Прибыв в Иерусалим, он отправился в академию и, представ перед рабан Иохананом, разрыдался.
— О чем рыдаешь ты? — спросил рабан Иоханан.
— Я учиться хочу.
— Учился ты уже чему-нибудь?
— Нет.
Начал рабан Иоханан обучать его молитвам, потом галахе, по два параграфа в день.
Ревностно принялся Элиэзер за учение. Прошла целая неделя, в продолжение которой он не переставал голодать. Ютился он в это время в бедной каморке на постоялом дворе и голод пытался утолить тем, что сосал чернозем, принесенный им в мешке с родного поля. Узнав об этом, рабан Иоханан позаботился относительно его пропитания на дальнейшее время.
Три года продолжал р. Элиэзер свое учение в академии. И стали братья его говорить отцу:
— Ты подумай только, как поступил с тобой сын твой Элиэзер: бросил старика отца и в Иерусалим ушел себе! Ты должен пойти и лишить его наследства.
Отец согласился и с этой целью отправился в Иерусалим.
Прибыл старик в Иерусалим как раз в такое время, когда у патриарха был большой прием почетных гостей. Между прочим там находились трое знатнейших граждан Иерусалима: Бен Цицит-Гаксат, Наке-димон бен Гурион и Бен Калба-Сабуа. Узнав о приходе отца Элиэзера, рабан Иоханан пригласил его в дом и посадил между почетнейшими гостями.
Сидит Гиркан в глубоком смущении от такого почета. А в это время рабан Иоханан обращается к р. Элиэзеру и говорит:
— Скажи слово перед нами.
— Учитель, — отвечает р. Элиэзер, — что я в состоянии сказать? Не может водоем дать воды более, чем влито в него. И могу ли я сказать более того, чему я научился от тебя же?
— Нет, сын мой, — говорит рабан Иоханан, — не водоему подобен ты, но роднику, который самостоятельно бьет непрерывной, живой струей.
Присоединились к рабан Иоханану и ученики его. И, уступая общему желанию, встал р. Элиэзер и начал говорить.
Зазвучала речь столь вдохновенная, какой не слыхал никто до того времени. Как солнце, сияло лицо его, и лучи исходили от него, как от лика Моисея. Все присутствующие ослеплены были этим сиянием настолько, что им трудно было бы сказать, дневной ли свет видят они, или ночь была — и вдруг дивным блеском озарилась она...
Встал рабан Иоханан, обнял р. Элиэзера, прижался устами к голове его и воскликнул:
— Слава, слава вам, Авраам, Ицхак и Яаков, что явился муж этот в потомстве вашем!
— О ком это, — спросил Гиркан, — говорит патриарх?
— О сыне твоем, Элиэзере, — пояснили ему.
— В таком случае, — заявил Гиркан, — он не так выразился. Надо было сказать так: "Слава Гиркану, от которого такой сын родился!"
С этими словами старик встал на стул и громким голосом заявил:
— Жители Иерусалима! Слушайте: я пришел сюда для того, чтобы лишить сына моего Элиэзера его доли в наследстве. Теперь же я заявляю, что все добро мое перейдет в его исключительное владение; братья же его ничего получить не должны.
На эти слова р. Элиэзер ответил так:
— Нет, отец! Если бы я земли попросил у Господа, Он и без тебя мог бы дать мне ее достаточно: "Господу принадлежит земля и все, что наполняет ее". И если бы золота и серебра я пожелал, Господь и этим сумел бы наделить меня: "Мое все серебро и Мое все золото — говорит Господь Цваот". Но я ничего, кроме знания, не прошу у Господа (Пиркей д'Раби Элиэзер, 1, 2; Авот д'Раби Натан, 6: Берейшит Раба, 42; Т. Гак., Лех-Лехо; Беца, 13).
КАМЕНЬ Р. ЭЛИЭЗЕРА
Здание, в котором помещалась академия р. Элиэзера[2], было круглой формы, в виде ристалища, и лежал там камень, на котором р. Элиэзер сидел во время занятий с учениками.
Зашедший туда р. Йегошуа стал целовать этот камень, говоря:
— Камень этот подобен Синаю, а тот, кому он служит сиденьем, — Кивоту Завета (Шир гаШирим Раба, 1).
НЕ ЖЕНСКОЕ ДЕЛО
Одна римская матрона задала вопрос р. Элиэзеру:
— Справедливо ли было за один грех поклонения золотому тельцу покарать народ тремя родами казни?
— Вся мудрость женщины не идет дальше прялки, — проговорил, вместо ответа, р. Элиэзер.
— Отец, — заметил ему сын его Гиркан, — благодаря твоему отказу ответить на ее вопрос, мы лишимся ежегодного поступления от нее десятинного сбора в количестве целых трехсот коров.
— Пусть сгорят! — ответил р. Элиэзер. — Тора не женское дело.
(Бемидбар Раба, 9)
ЧУДЕСА — НЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
Однажды возник большой спор между учеными по закону о "чистом" и "нечистом". Р. Элиэзер был одного мнения, прочие ученые другого. Каких доказательств ни приводил р. Элиэзер, ученые оставались при своем.
— Слушайте же! — воскликнул р. Элиэзер. — Если мнение мое верно, пусть вон то рожковое дерево подтвердит мою правоту!
В ту же минуту невидимою силой вырвало с корнем дерево и отбросило его на сто локтей.
Это, однако, не убедило его противников.
— Чудо с деревом не может служить доказательством, — заявили они.
— Если прав я, — сказал далее р. Элиэзер, — пусть ручей подтвердит это!
При этих словах вода в ручье потекла обратно.
— И ручей ничего не доказывает, — настаивали на своем ученые.
— Если прав я, пусть стены этого здания свидетельствуют о моей правоте!
Накренились стены, угрожая обрушиться, но прикрикнул на них р.Йегошуа: "Там, где ученые спор ведут, не вам вмешиваться!" И стены, из уважения к р. Йегошуа, не обрушились, но, из уважения к р. Элиэзеру, и не выпрямились, — так навсегда и остались в наклонном положении.
— Пусть наконец само небо подтвердит мою правоту! — воскликнул р. Элиэзер.
Раздался Бат-Кол.
— Зачем противитесь вы словам Элиэзера? "Закон всегда на его стороне".
Встал р. Йегошуа и говорит:
— Не в небесах Тора. Мы и Бат-Колу не подчинимся! Встретился после этого р. Натан с Элией-пророком и спрашивает:
— Как отнеслись на небе к этому спору? Отвечает Элия:
— Улыбкою озарились уста Всевышнего — и Господь говорил: "Победили Меня сыны мои, победили Меня!"
Рассказывают, что в тот же день все, что р. Элиэзером признано было "чистым", было собрано и сожжено, после чего ученые торжественно провозгласили его отлучение.
Возник вопрос: кому идти объявить об этом самому р. Элиэзеру ввиду того, что, распаленный гневом, р. Элиэзер мог бы накликать на всю страну неисчислимые бедствия. Требовалось, по крайней мере, чтобы пошел человек наиболее достойный и уважаемый. Пойти решился р. Акива.
Облачившись, в знак печали, в черные одежды, он пришел к р. Элиэзеру и сел в четырех локтях расстояния от него. Спрашивает р. Элиэзер:
— Акива, что особенного произошло сегодня?
— Мне кажется, — отвечает р. Акива, — что твои товарищи удалились от тебя.
Услыша это, разорвал на себе одежды р. Элиэзер, снял обувь и опустился на землю. Горячие слезы обиды и гнева полились из глаз его. И опасения оправдались — тяжелые бедствия обрушились на страну: целая треть масличного урожая погибла; пропала также треть посева на пшеничных и ячменных полях. Даже тесто в руках у месильщицы как-то размокало и разлезалось. Великие бедствия произошли в тот день: куда ни взглянет р. Элиэзер, все выгорало как от пожара.
Сам патриарх рабан Гамлиель едва избегнул смертельной опасности:
Как раз в тот день он находился в плавании. Совершенно неожиданно поднялся ужасный шторм, грозя потопить корабль. "С чего это? — стал размышлять рабан Гамлиель, — не иначе как из-за р. Элиэзера". И воззвал он к небесам:
— Господи! Ты ведаешь, что не ради своей славы и не ради славы предков моих поступил я так, но только для прославления Тебя, Господи, дабы не усиливались разногласия и распри среди Израиля.
Прекратилась буря; море успокоилось.
Имма-Шалом, жена р. Элиэзера, — она же сестра рабан Гамлиеля, — все время следила за тем, чтобы не давать р. Элиэзеру пасть ниц во время молитвы. Ибо знала она, что такая молитва его всегда вызывала грозные бедствия для его противников.
Но случилось так, что к дому их подошел нищий, и она отлучилась на одну минуту, чтобы подать милостыню. В это время терзаемый невыносимою скорбью, пал р. Элиэзер на лицо свое, изливая в горьких мольбах своих душевные муки.
Вернувшись в комнату и увидя это, Имма-Шалом воскликнула:
— Встань, Элиэзер! Брат мой[3] уже убит тобою!
И в ту же минуту раздались звук рога (и голос) из дома патриарха:
"Умер рабан Гамлиель!"
Спрашивает жену р. Элиэзер:
— Как предугадала ты его смерть?
— Еще от деда, — отвечает Имма-Шалом, — в нашей семье сохранилось предание: все врата небесные время от времени закрываются, и только врата для жалоб невинно скорбящих всегда остаются открытыми (Бава Меция, 59).
ВСЕ ПЛАЧУТ, ОДИН РАДУЕТСЯ
Когда р. Элиэзер заболел, пришли (невзирая на отлучение) ученики проведать его. Видя страдания учителя, они заплакали. Один р. Акива стоял, радостно улыбаясь.
— Чему радуешься ты? — спрашивают товарищи.
— А вы о чем плачете? — отвечает вопросом р. Акива.
— Как же нам не плакать при виде той скорби, в которой находится перед нами Тора?[4]
— По той же причине я и радуюсь. Видя до сих пор, что у учителя нашего вино никогда не скисает, лен не выбивает градом, елей не горкнет и мед не бродит, я тревожился мыслью, не послужит ли земное его благополучие наградой ему вместо блаженства в грядущей жизни? Ныне же, видя его в такой скорби, я спокоен за него (Сангедрин, 101).
С ПОКОРНОСТЬЮ И ЛЮБОВЬЮ
Пришли также проведать р. Элиэзера старейшины: р. Тарфон, р. Йегошуа, р. Элазар бен Азария и р. Акива.
И, желая утешить его, говорит р. Акива:
— Учитель! Ты для народа благодатнее, чем дождь для полей: дождь благотворен для нас только на земле, а ты, учитель — и в земной жизни, и в грядущей.
— Учитель! — говорит р. Элиэзер бен Азария. — Ты для нас дороже отца и матери: они для нас только на земле, ты же и в земной жизни, и в будущей.
Но вот раздался голос р. Акивы :
— Страдания должны быть принимаемы с покорностью и любовью.
Услышал сказанное р. Элиэзер — сломили слова эти и его неукротимую волю.
— Поддержите меня, — обратился он к своим ученикам, — дайте мне получше расслышать слова ученика моего Акивы . Да, "страдания должны быть принимаемы с покорностью и любовью!"
(Сангедрин, 101; Ял-Ш.)
ОТЛУЧЕНИЕ СНЯТО
При известии о близкой смерти р. Элиэзера пришли снова навестить его р. Акива с товарищами и стали просить у него разъяснений по закону о "чистом" и "нечистом".
И умирающий давал им ответы, до последней минуты поражая их глубиною знаний и ясностью своего ума.
И с последним словом "чисто" отлетела душа его в вечность. Тогда поднялся р. Йегошуа и провозгласил:
— "Отлучение снято! Отлучение снято!"
На исходе субботы, когда погребальное шествие направлялось из Кесарии[5] в Лидду, навстречу вышел р. Акива. В непреодолимом отчаянии он начал истязать себя, обливаясь кровью.
И зазвучал надгробный плач его:
— "Отец мой! Отец мой! Колесница Израиля и всадники его!"[6] Много у меня монеты мелкой, но не стало того, кто мне выменял бы ее на чистое золото"... (Сангедрин, 68; Авот д'Раби Натан, 25).
[1] Во время остановки для субботнего покоя.
[2] В г Лидде, куда р. Элиэзер переселился после кончины р. Иоханана бен Заккая.
[3] Санкционировавший отлучение.
[4] В лице болящего р. Элиэзера.
[5] Куда р. Элиэзер удалился после отлучения.
[6] Млахим II, 2,13.