1
В 1855 году закончилось тридцатилетнее царствование Николая I. "Узнав о смерти императора Николая I, — писал историк В.Ключевский, — Россия вздохнула свободнее. Это была одна из тех смертей, которые расширяют простор жизни". К тому времени многие уже понимали, что одними лишь полицейскими мерами и правительственными указаниями на все случаи жизни можно, конечно, удержать народ в повиновении, но добиться процветания страны нельзя. Требовались немедленные реформы для преобразования и оздоровления общества, для поощрения общественной инициативы, и новый император пошел по этому пути.
"Лучше отменить крепостное право сверху, — сказал Александр II после вступления на престол, — нежели дожидаться того времени, когда оно само собой начнет отменяться снизу". Александр II не только отменил крепостное право, но и ввел автономию для университетов, учредил земское самоуправление и гласные, независимые суды с присяжными заседателями, запретил телесные наказания, провел реформу печати и цензуры и установил всеобщую воинскую повинность взамен рекрутчины, которая прежде распространялась лишь на крестьян и мещан. Это была действительно эпоха "великих реформ", которые изменили облик России. "Боже мой, — вспоминал современник, — какое это было хорошее время! И это не потому только, что мы были тогда молоды, хороши собою, высоки ростом... Трудно представить себе ту лихорадочную жизнь, какою жило в то время общество. Общество ликовало в трепетном ожидании великих событий".
Николай I оставил по себе недобрую память у евреев России, и долго еще они вели счет времени от трагических событий того периода: "Это было до введения рекрутчины" или "Это случилось во времена хапунов". Но при новом императоре стало постепенно меняться отношение и к еврейскому вопросу. Уже "Комитет по устройству быта евреев" докладывал Александру II в духе времени, что прежние ограничения "содержат в себе многие противоречия и порождают недоумения". Уже один из высших сановников предлагал предоставить российским евреям равные права с прочими подданными, впускать в страну без ограничения евреев из других стран и разрешать и тем, и этим учреждать повсеместно торговые и банкирские дома. "Предприимчивые евреи, — писал он, — найдут в России обширное поле для своей деятельности, и Россия несомненно от того выиграет". А из Гродно прислали в Петербург специальный проект, в котором предлагали "разрешить евреям жить по всей Империи", — и тогда "народ, считавшийся по настоящее время бичом населения западных губерний, превратится в артерию, разносящую жизненные соки во все части Империи".
Более того, уже кое-где местное начальство стало по-иному относиться к "шалостям" офицеров и шляхтичей. Когда в Западном крае один знатный магнат повелел вымазать еврея дегтем и вывалять затем в перьях, его немедленно строго наказали, — а в прежние времена магната бы пожурили за такую "шутку". Наказали и других "шалунов", которые выгнали из зала несколько еврейских семей, потому что не пожелали в их компании смотреть представление. Слухи об этом распространялись мгновенно по всей черте оседлости и пробуждали надежды с ожиданиями. Но особый восторг среди евреев вызвала отмена крепостного права. Когда это осуществилось, в еврейской газете "Рассвет" написали с воодушевлением: "Великое дело свершилось в нашем отечестве! Сердце не может не затрепетать от восторга при этой вести. Кто истинный сын России, тот будет гордиться этим событием".
Публицист Авраам Ковнер, который сотрудничал в русских журналах и заслужил имя "еврейского Писарева", описал свою встречу с одним помещиком сразу же после отмены крепостного права: "Помилуйте, — говорил помещик горячо, — у меня было немного крестьян, всего около двухсот душ, но я был их полным властелином, я распоряжался его животом и смертью, его жена была моей потехой, его дочь — моя бессловесная рабыня... А теперь что? Теперь эти самые животные не только не подвластны мне, но чуть не смеются надо мною, глумятся, оскорбляют мою жену, мое семейство, не снимая перед ними шапки... Ах, Боже мой, как тяжело, как тяжело!" И мой собеседник залился обильными горячими слезами... Представьте же себе эту картину! Русский барин, кровью и плотью связанный с народом, проливает горькие слезы о том, что его "брат" по происхождению, по вере, по вековой связи, перестал быть бессловесным животным, освободился из-под позорного ига, — а бедный еврейчик, ничего общего с русским народом не имевший, терпимый в России, как неизбежное зло, бесправный, беспомощный, забитый, — напротив, всею душою рад, что чуждая и враждебная ему масса призвана к новой жизни, не лежит больше под кнутом и палкой барина".
Не стало теперь в России крепостных рабов, закабаленных и привязанных навечно к своему владельцу, но оставалось еще более двух миллионов евреев, запертых в семнадцати губерниях черты оседлости. Многие ожидали тогда и "великой реформы" еврейской жизни, но этого не произошло. "Я с этим никак не согласен", — объявил Александр II, и власти ограничились лишь частичными мерами. Но даже и это было огромным достижением по сравнению с царствованием Николая I. Уже с 1856 года перестали брать еврейских детей в кантонисты, перестали забирать в армию штрафных рекрутов за недоимки общины, запретили сдавать в солдаты "пойманных беспаспортных единоверцев" и отпустили по домам ответственных за призыв, которых при Николае I сослали за невыполнение нормы в арестантские роты. Детей-кантонистов, сохранивших свою веру, разбирали по домам их родители, родственники, просто знакомые, но обращенных в православие детей не разрешили возвращать в их семьи, а отдали на попечение христианам. Власти ликвидировали даже казенные еврейские училища, и взамен них появились начальные еврейские школы, а раввинские училища в Вильно и Житомире превратили в институты для подготовки учителей. "Пусть религиозно-нравственное учение евреев остается при них, — писал в те годы правительственный ревизор. — Пусть его преподают детям меламеды, а взрослым объясняют и проповедуют их раввины. Христианское общество не имеет даже права и разумного основания контролировать их в этом деле..."
А власти уже позволили евреям вновь основывать типографии, закрытые при прежнем императоре; открыли для их поселения пятидесятиверстную полосу на западной границе и отменили секретное распоряжение Николая I, запрещавшее принимать евреев на государственную службу. "Последнее распоряжение, — писал современник, — служило неисчерпаемой темой для разговоров, и фантазия разыгрывалась до крайности. Моего двухлетнего сына, выказавшего хорошие способности, уже прочили в министры..." Александр II даже приказал "пересмотреть все существующие о евреях постановления для... слияния сего народа с коренными жителями, поскольку нравственное состояние евреев может сие дозволить". Николай I добивался этого "слияния" карательными мерами против "бесполезных" евреев, а Александр II стал добиваться того же расширением прав "полезных" евреев — чтобы "отделить от общей массы еврей- , ского населения людей влиятельных по богатству и образованию". | В обоих случаях сохранялось деление народа на разряды, но при i новом императоре объявилась лазейка для некоторых категорий ев- [ реев, и они этим тут же воспользовались. |
Сначала — для привлечения еврейского капитала во внутренние губернии — разрешили евреям-купцам первой гильдии переселяться туда на постоянное жительство со своими семьями. Эта малая группа была выделена из "массы народа непросвещенного и непроизводительного", а чтобы купцы не привели во внутренние губернии "целое колено израильское", позволили им взять с собой ограниченное число еврейских слуг и приказчиков. Затем разрешили селиться вне черты оседлости лицам с высшим образованием, а также фармацевтам, акушеркам, фельдшерам и дантистам. Это же право получили отставные "николаевские" солдаты и их потомки; получили его и евреи-ремесленники, механики и винокуры, которые должны были предоставить цеховое свидетельство о знании ремесла и полицейский отзыв о своем благонамеренном поведении. Но устранение черты оседлости для всех российских евреев власти сочли "невозможным, доколе не совершится нравственное их преобразование".
Современник писал о тех временах: "С конца пятидесятых годов началось переселение богатых еврейских купцов в столицы и другие города вне черты оседлости.., а за ними потянулась вереница служащих и доверенных, которые, в свою очередь, привлекали туда родных и знакомых. Таким образом в Петербурге... возникла новая община взамен прежней, управлявшейся николаевскими отставными солдатами. Один из евреев-старожилов так объяснил это отличие: "Что прежде был Петербург? Пустыня. А теперь же это — Бердичев!.." С выходцами из черты оседлости происходила полная метаморфоза: откупщик превращался в банкира, подрядчик — в предпринимателя высокого полета, а их служащие — в столичных денди. Многие вороны напялили на себя павлиньи перья; выскочки из Балты и Конотопа через короткое время считали себя "аристократами" и смеялись над "провинциалами"... Биржа, в которой только что начала развиваться спекуляция ценными бумагами, приводила к расточительности. За всяким эфемерным барышом в несколько сот рублей следовал роскошный обед с товарищами в ресторане у Додона. Образовалась фаланга биржевых маклеров-"зайцев", производивших колоссальные воздушные обороты... Некоторые такими способами составили себе состояние, другие же погибли в этом водовороте..."
Приехали в Петербург и два брата, биржевые маклеры, чей отец был шинкарем где-то в захолустье. Дети тратили в столице многие тысячи и звали отца к себе, но он постоянно отказывался. "У меня тут золотое дело, — говорил он. — Вот, например, селедка, она стоит всего лишь две копейки, а я ее разрезаю на восемь кусков и каждый продаю по копейке. А базарный день! Случается, что я впускаю двадцать крестьян спать на полу и получаю по две копейки с человека, а то и по три! И кто знает, не придется ли мне еще помогать моим детям?!.."
В годы правления Александра II экономика страны стремительно развивалась, и все слои населения приняли в этом посильное участие. По всей империи основывались во множестве банкирские и промышленные компании, во главе которых стояли вчерашние помещики и даже представители самых аристократических фамилий страны. "После освобождения крестьян, — писал современник, — открылись новые пути к обогащению, и по ним хлынула жадная к наживе толпа. Железные дороги строились с лихорадочной поспешностью. Помещики спешили закладывать имения в только что открытых частных банках. Акционерные компании росли, как грибы после дождя, и учредители богатели. Люди, которые прежде скромно жили бы в деревне на доход от ста душ, теперь составляли себе состояния или получали такие доходы, какие во времена крепостного права перепадали лишь крупным магнатам".
Россия вступала на путь промышленного развития, и евреи сыграли в ее экономическом расцвете немалую роль. Накопленный еврейский капитал пошел на учреждение банков и акционерных обществ, на строительство фабрик, заводов и первых железных дорог России. По всей черте оседлости евреи скупали в деревнях сельскохозяйственные продукты и вывозили их на внутренний и на внешний рынок. "Не будь еврея, — писал один из исследователей того времени, — крестьянину и некому, и негде было бы продать избыток своего ничтожного хозяйства, неоткуда было бы достать денег. Запретить евреям таскаться со двора во двор, от села к селу, с базара на базар, значило бы разом остановить промышленность целого края, которую они одни только поддерживают". "Справедливость требует сказать, — вторил ему другой исследователь, — что одни только евреи сообщают Бессарабии торговое движение, и без них был бы совершенный застой", а в Новороссийском крае и в Малороссии "уездные города превратились бы совершенно в деревни, если бы их не оживляли евреи своей деятельностью". Даже недоброжелатели признавали, что евреи "обладают большей подвижностью, энергией и предприимчивостью сравнительно с великороссами".
С семидесятых годов девятнадцатого века "сахарные короли" братья Лазарь и Лев Бродские, Иона Зайцев, Герц Балаховский и другие стали строить на Украине сахарные заводы. Они закупали в Европе новейшее оборудование, приглашали на работу химиков и прочих специалистов самого высокого класса, вырабатывали новинку тех времен — сахар-рафинад, и с ними, конечно же, не могли конкурировать сахарные заводики местных помещиков, на которых старыми методами, на старом оборудовании производили лишь песочный сахар. Новые сахарные заводы изменили характер земледелия на Украине, где стали выращивать огромное количество сахарной свеклы. Четвертая часть всех сахарных заводов Юго-Западного края принадлежала евреям, и на этих заводах производили миллион двести тысяч пудов сахара в год. А к девяностым годам девятнадцатого века на заводах братьев Бродских выпускали около четверти всего сахара, производимого в Российской империи.
В черте оседлости евреи развивали мукомольное производство, особенно в Полтаве, Киеве и Одессе. Они были владельцами или арендаторами сотен паровых и водяных мельниц и первыми стали вывозить муку в другие страны. Евреи арендовали тогда в черте оседлости около девяноста процентов винокуренных заводов. Им принадлежало большинство пивоваренных заводов Литвы и Белоруссии, где работали пивовары-специалисты из Чехии и Германии. Многие табачные и махорочные фабрики Юго-Западного края были еврейскими, а также кожевенные заводы и лесопильни. В Лодзи и Белостоке евреи занимались обработкой шерсти и хлопка, а вокруг Ковно было много щетинных фабрик, которые славились своей продукцией и рассылали ее по всему миру.
После строительства железной дороги в Курской и Орловской губерниях евреи в корне изменили в тех краях торговлю хлебом. До этого местные купцы скупали зерно у крестьян и помещиков по дешевой цене, складывали его на хранение в ожидании высоких цен, не торопились с оборотом капитала и получали прибыль до тридцати процентов. "С появлением же евреев, — писал исследователь, — (а появились они буквально с первыми поездами в Курск и Орел) конкуренция понизила барыши в четыре и больше раза, и хлеб не залеживался более месяца или двух. Чтобы зарабатывать хорошо, нужно было закупать много и оборачиваться быстро, но в этом соперничество с евреями вряд ли возможно". Производитель получал теперь больше, купец — меньше, хлебная продукция стоила покупателю дешевле. Уже в 1878 году евреям принадлежало шестьдесят процентов экспорта хлеба из Одессы, и они потеснили греков — монополистов в торговле хлебом. Евреи вывозили хлеб и из Николаева, Херсона, Ростова-на-Дону и через порты Балтийского моря. "Если русская хлебная торговля.., — писал исследователь, — вошла составной частью в мировой торговый оборот.., то этим страна обязана главным образом евреям, выполнившим это сложное и важное дело вопреки всем препятствиям, которые ставились... на пути их деятельности*'.
Евреи занимались и лесной торговлей. Часть леса они отправляли по рекам в южные безлесные губернии России, другую часть сухим путем — в Польшу и Германию, а морским путем — в прочие страны Европы. По закону им не разрешалось арендовать на железнодорожных станциях участки земли для лесных складов, и потому они перевозили лес не по железным дорогам, а сплавляли его по Днепру, Неману и Западной Двине. Им не разрешали пользоваться русскими портами Балтийского моря, и тогда они нашли обходной путь через прусские порты. Несмотря на все эти трудности, евреи сумели развить торговлю лесом и способствовали тому, что она стала важной статьей дохода общего российского экспорта.
В 1859 году в Петербурге был основан банкирский дом Гинцбургов, один из крупнейших банков страны, который сотрудничал с Ротшильдами и другими еврейскими финансистами Европы. Евзель Гинцбург и его сын Гораций учредили затем Коммерческий банк в Киеве, Учетный банк в Одессе и Учетно-ссудный банк в Петербурге. Банкирский дом Гинцбургов финансировал строительство и эксплуатацию многих железных дорог России и создал в Сибири прииски по добыче золота и платины — Ленский, Забайкальский, Миасский, Березовский, Алтайский и другие.
Братья Самуил, Лазарь и Яков Поляковы основали Московский и Донской Земельные банки, Орловский Коммерческий банк, Промышленный банк в Киеве и прочие банки. Они были из первых частных строителей железных дорог в России и построили железнодорожные линии Козлов-Воронеж-Ростов, Курск-Харьков-Азов, Орел-Елец-Грязи — для экспорта зерна из черноземных губерний России. Одну из железных дорог длиной в семьсот шестьдесят три версты Поляковы проложили в рекордный срок — за двадцать два месяца, а для сравнения можно сказать, что первая в России Царскосельская железнодорожная ветка протяженностью всего лишь в двадцать пять верст строилась более двух лет, а Николаевская железная дорога Москва-Петербург — девять лет.
В 1857 году французские евреи учредили "Главное общество по постройке российских железных дорог" и с помощью еврейских банков Петербурга и Варшавы проложили четыре тысячи верст железнодорожных путей. А.Соловейчик учредил Сибирский Торговый банк. И.Блиох основал Варшавский Коммерческий банк и вкладывал деньги в строительство железных дорог Петербург-Варшава и Киев-Брест. Еврейские банкирские дома Варшавы и Одессы брали концессии на строительство железных дорог Варшава-Тирасполь, Москва-Брест и многих других. На строительство железных дорог евреи-подрядчики поставляли также железо, шпалы и прочие материалы.
Евреи развивали судоходство по рекам черты оседлости — Днепру, Неману, Висле и Западной Двине. Банкирский дом Гинцбургов учредил "Общество судоходства по реке Шексне". Самуил Поляков основал "Общество Южно-Русской каменноугольной промышленности". Григорий Поляк создал в Нижнем Новгороде пассажирско-грузовое пароходство и первым построил наливные суда, которые перевозили нефтяные продукты из Каспия вверх по Волге. Не имея прав эксплуатировать нефтяные источники, евреи занимались на Кавказе обработкой нефти и вывозом ее в другие страны. Фирма "Дембо и Каган" проложила первый в Российской империи нефтепровод. Калонимос Вольф Высоцкий основал в Москве самую крупную фирму по торговле чаем. В юго-западных районах черты оседлости торговля скотом была в руках евреев, а на северо-западе они скупали лен и отправляли его на фабрики России и Европы.
Поощряя развитие экономики, правительство поначалу не делало никаких национальных различии. Но активность евреев в торговле и в промышленности постепенно стала вызывать недовольство прочих купцов и фабрикантов, и естественную конкуренцию евреев стали называть "еврейской эксплуатацией коренного населения". Напряжение нарастало, где-то оно должно было прорваться наружу, и в 1871 году оно вылилось в Одессе в жестокий погром. В этом городе давно уже существовало торговое соперничество с греками, которых евреи вытесняли из внешней торговли. Нужен был только повод, и на Пасху пустили слух, будто евреи кидали камни в церковь и украли крест с ее ограды. Греки бросились бить евреев, к ним присоединились прочие желающие, и все вместе они начали громить дома и грабить еврейские лавки. Три дня продолжался погром, и более пятисот лавок и восьмисот домов были разграблены и разрушены. Полиция не вмешивалась, многие жители города поощряли и даже награждали громил, а некоторые учителя объясняли своим ученикам, что евреи сами во всем виноваты. Власти начали действовать лишь на четвертый день. На базарную площадь привезли возы с розгами, солдаты ловили погромщиков, секли их на виду у всех и таким оригинальным способом навели порядок в городе. Но еще несколько лет после этого на одной из улиц Одессы стоял разграбленный еврейский дом, с выбитыми стеклами и следами дикого буйства, как знак-напоминание всему городу — по желанию владельца этого дома.
Один из очевидцев писал про тот погром в Одессе: "Он не отличался жестокостью и диким изуверством грядущих погромов. До повальных убийств, до вколачивания гвоздей в черепа, до насилования дочерей в присутствии матерей, до распарывания животов беременным женщинам тогда еще не дошло..." Однако этот погром в Одессе стал предупредительным сигналом наступления новых, неспокойных времен. Кто-то, очевидно, не догадывался об этом, кто-то предпочитал не думать о ненадежном будущем, кто-то упивался своими успехами в торговле и промышленности, но времена подступали неумолимо, и уйти было некуда, и изменить положение — невозможно.
3
К середине девятнадцатого века в Царстве Польском появились еврейские промышленники и финансисты, писатели, художники, музыканты и издатели, которые считали себя польскими патриотами и принимали участие в тайных националистических кружках. Самолюбие обнищавшей шляхты страдало при виде богатых еврейских "панов" и независимых интеллигентов, к которым шляхта еще вчера относилась высокомерно и пренебрежительно. Это вызывало дополнительную неприязнь и грубые нападки, но в 1861 году начались антирусские волнения в Польше, и ситуация изменилась. Варшавский раввин Беруш Майзельс своими проповедями в синагогах призывал к единению с поляками, и евреи города во главе со своими раввинами выходили на демонстрации. Поляки восприняли это с энтузиазмом, тут же заговорили о том, что подошло время расширить права евреев, а наместник Царства Польского немедленно доложил в Петербург: "Раввины подражают ксендзам из видов мнимого братства, завязавшегося в смутное время между евреями и поляками... Арестованы и посажены в Александровскую цитадель раввин Майзельс, учители Раввинской школы Ястров и Крамштык и купец Файнкинд".
Арестованных продержали в тюрьме три месяца, но в синагогах Варшавы продолжали молиться за победу поляков и пели польский национальный гимн. Евреи вели агитацию среди рабочих, нелегально перевозили оружие, и шестеро из них оказались в первой партии арестантов, отправленных на поселение в Сибирь. Поляки даже упрекали крестьян, "что они хуже жидов, потому что жиды пристали уже к панам, а они держат сторону москалей". В 1863 году восставшие уже сражались против русских войск в Польше, Литве и Белоруссии, и им важно было привлечь на свою сторону полмиллиона польских евреев. Повстанцы выпустили прокламацию на польском и еврейском языках, которая заканчивалась такими словами: "Когда с помощью Всевышнего освободим страну от московской неволи, мы сообща будем наслаждаться миром. Вы и дети ваши станете пользоваться всеми гражданскими правами без ограничений, ибо народное правительство не будет спрашивать о вере и происхождении, а только о месте рождения".
Эти обещания будущего равноправия привлекали молодежь, и в отрядах повстанцев появились еврейские добровольцы. Варшавская община собирала средства на нужды восстания, а когда повстанцам срочно нужны были деньги, они шли к богатым евреям и получали необходимое. Бывали даже случаи, когда евреи распространяли среди крестьян воззвания ксендзов и сообщали восставшим о передвижении русских войск. "Евреи были для нас якорем спасения, — писал участник восстания. — Они предостерегали нас от всякой опасности и охотно давали нам разные советы". Некий безымянный еврей провез через границу, с риском для жизни и безо всякого вознаграждения, тысячи снарядов для повстанцев. Барух Шепсес из Вильно рассылал по всей Литве нелегальную литературу. Аарон Эйзенберг, богатый торговец железом, спасал арестованных повстанцев и "считал своей обязанностью служить обществу, которое его предкам оказало гостеприимство". Леон Ионас погиб вместе с другими добровольцами, прикрывая отход своего отряда. Филипп Кагане потерял в бою правую руку и, оправившись от раны, вернулся в свой отряд и снова сражался. Александр Эдельштейн был изранен саблями, вылечившись, снова сражался, попал в плен, бежал из тюрьмы и погиб в одном из боев. Йосеф Абрам, портной из Желехова, не выдал под пытками расположение своего отряда и был замучен насмерть. Список евреев, участников того восстания, пестрит краткими сообщениями: "участвовал в битвах.., изранен саблями.., особо отличился.., взят в плен.., повешен.., расстрелян.., пронзен пулей.., погиб под Лодзью..." "Мы видели евреев в рядах борцов, — вспоминал современник, — мы видели их в организациях на постах руководителей, энергичных и активных, и даже некоторые паны че оказались такими щедрыми, как евреи". После подавления восстания, евреев — наравне с польскими повстанцами — сажали в тюрьмы, сдавали в солдаты, наказывали плетьми и ссылали в Сибирь на поселение и на каторгу.
Но польское восстание затронуло, в основном, немногочисленную еврейскую интеллигенцию. Все остальное еврейское население не участвовало в восстании, а в Литве и Белоруссии ему даже не сочувствовало. Многовековая неприязнь к евреям прорывалась время от времени, и бывали случаи, когда повстанцы расстреливали или вешали евреев за одно только подозрение в шпионаже. И опять, в который уж раз, евреи оказались между двух огней, и очень сложно было решить в тот момент, кого поддерживать, а кого остерегаться. "И поляки, и русские, — писал современник, — желают иметь евреев в своем лагере, и обе стороны требуют жертв и денег". Порой евреям не доверяли и те, и другие, и их нейтралитет во время военных действий рассматривали, как измену. "Я как-то спросил еврея-ремесленника в Вильно, — писал путешественник, — чью сторону держали евреи во время бывшего восстания: русских или поляков? На это последовал умный ответ: "Для нас, евреев, Россия — это отец, а Польша — мать. Когда отец с матерью ссорятся, тогда детям нет надобности вмешиваться в эту ссору".
Польское восстание подтолкнуло правительство к усиленной русификации Западного края, и это, конечно же, отразилось и на евреях. В 1870 году Александр II путешествовал по Царству Польскому и к своему удивлению увидел в городах и местечках массу евреев в долгополых костюмах и с длинными пейсами. Разгневавшись, царь приказал — для "слияния евреев с коренным населением" — "соблюдать во всей полноте" старые, неотмененные еще законы о запрещении еврейской одежды. Местные власти энергично взялись искоренять "безобразные костюмы и пейсы хасидов", и некий полицейский чин даже издал по этому поводу грозный приказ: "Весьма нужное! Немедленно объявить Гутману Раппопорту и Мордку Гольдраду, чтобы они изменили одежду свою на русскую или на немецкую по собственному их выбору, и чтобы обрезали пейсы по верхнюю часть уха — во избежание взыскания... Бороды разрешается носить обыкновенные, круглой формы, какие носят лица других исповеданий, но отнюдь не остроконечные, завитые или к низу раздвоенные..." Это наступление на бороды, пейсы и костюмы снова ни к чему не привело, но вопрос о "еврейской обособленности" поступил на рассмотрение Государственного Совета.
Незадолго до этого объявился в Вильно крещеный еврей из Минска по имени Яков Брафман и стал печатать в русской газете статьи о реформе еврейского быта. В этих статьях он цитировал и разъяснял некоторые документы еврейских общин, которые, как он уверял, раскрывали "тайны еврейского кагала" и будто бы доказывали, что евреи — это "государство в государстве" и законы страны для них не обязательны. Статьи Брафмана произвели впечатление на местные власти, его оставили в Вильно и поручили и далее собирать кагальные акты "для издания их с переводом на русский язык для правительственных соображений". Писатель Л.Леванда отметил тогда: "Известный вам архипройдоха Яков Александрович (Брафман), воспользовавшись теперешним настроением русского общества нашего края, приехал в Вильно, чтобы принести и свою лепту на алтарь, на котором хотелось бы многим изжарить и съесть его бывших единоверцев... Если бы вы видели, какого ученого и мыслителя он корчит из себя, благодаря чужим статьям, которые он выдает за свои!.. Заносчивость его возрастает с каждым днем; суждения его... о мыслителях, которых он, впрочем, не читал и даже не видал, достойны — оплеух".
Вскоре Брафман издал за казенный счет свою знаменитую "Книгу кагала. Материалы для изучения еврейского быта", где собрал сотни подлинных постановлений из книги записей минской общины конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века. Брафман плохо знал еврейский и русский языки, и потому переводили документы на русский язык ученики раввинского училища, "едва вышедшие из детства". Их перевод грешил многими ошибками, вплоть до полного искажения подлинного смысла, а разъяснения и комментарии Брафмана часто противоречили содержанию документов, потому что он не знал основ еврейского права и особенностей того времени, к которому эти документы относились. Это не помешало Брафману утверждать, что упраздненый к тому времени кагал на самом деле властвует в общинах, собирает в свою пользу налоги, поддерживает еврейскую национальную обособленность и вызывает вражду к христианам и к правительству. Вывод его был таков: следует распустить еврейскую общину и закрыть все ее религиозные и благотворительные учреждения, иначе "всемирный кагал" и дальше будет эксплуатировать население страны и, в конце концов, завоюет всю Россию.
Многие еврейские раввины и писатели доказывали тогда, что "Книга кагала" изобилует ошибками, добавлениями и умышленными искажениями. Вскоре ее издали вторично, за счет правительства, исправив ошибки перевода, и рассылали по многим учреждениям страны, чтобы чиновники были готовы к надвигавшейся "опасности". "Книга кагала" стала очень популярной в те времена: газеты ее цитировали, власти часто ссылались на нее, как на неоспоримый авторитет, а впоследствии то же самое делали и антисемиты. Даже члены Государственного Совета ознакомились с книгой Брафмана и учредили новую комиссию, поручив ей изыскать пути "к возможному ослаблению общественной связи евреев, их замкнутости и фанатизма".
Эта комиссия существовала девять лет, и к концу ее работы два члена комиссии — во имя "нравственности и справедливости" — потребовали уравнять евреев в гражданских правах и первым делом отменить черту оседлости. Миллионы евреев, заявили они, лишены права свободы труда, передвижения и приобретения земли, то есть тех прав, которые суд отнимает лишь у преступников. Растет недовольство евреев и их "противогосударственные" настроения, а "еврейская молодежь начинает принимать участие в дотоле чуждых ей революционных стремлениях".
Но время кардинальных реформ уже прошло. Власти решили в который раз, что до полного "слияния" евреев с коренным населением следует непременно сохранить существовавшие ограничения, в том числе и черту оседлости, — и все осталось по-прежнему.
4
В июне 1876 года Сербия и Черногория, королевства на Балканском полуострове, начали войну против Турции, чтобы освободиться от вассальной зависимости. Борьба южных славян вызвала сочувственные отклики в русском обществе: по всей России организовывали во множестве славянские комитеты, собирали деньги на борьбу, и среди прочих в списках жертвователей появились и еврейские имена. И снова оптимисты понадеялись: вслед за свободой славян на Балканах будет даровано и евреям равноправие в России. Евреи вступали в санитарные отряды, которые отправлялись в Сербию, а некий Арон Ротман, — хоть и не знал ни одного славянского языка, даже русского, и говорил только на идиш, — поехал туда одним из первых и погиб в сражении. Поехал в Сербию и Давид Гольдштейн — корреспондентом газеты, но стал там простым солдатом, чтобы помочь восставшим. Он храбро сражался, был назначен командиром редута взамен убитого офицера, и под его командованием гарнизон отбил атаку турок. Гольдштейн получил медаль за храбрость и сербский орден, умер в госпитале от раны, и командир русских добровольцев писал о нем: "Мне редко случалось встречать такое безупречное мужество и хладнокровие, которые Гольдштейн выказал посреди величайшей опасности, и я считаю священным для себя долгом почтить этим заявлением память покойного".
Но силы были неравными, и восставшие не могли устоять против турок. Кончилось тем, что Россия объявила войну Турции, и теперь уже еврейские солдаты в составе регулярных русских частей пошли освобождать славян. Русская армия продвигалась вперед, и на освобожденных территориях болгары грабили, убивали и изгоняли местных евреев, потому что считали их сторонниками турецкой власти. Английский посол в Стамбуле сообщал в Лондон: "В Казанлыке были вырезаны многие еврейские семьи... Ужасно положение евреев, преследуемых христианами и защищаемых турками; они совершенно разорены..." В европейских газетах писали о резне евреев в болгарских городах, о разрушении еврейских кварталов, о тысячах беженцев, среди которых были раненые штыковыми ударами. "Русские поднялись на помощь своим кровным братьям-славянам и единоверцам, — вспоминал еврейский журналист, — между тем как евреев ничто не связывает с болгарами. Напротив, евреи помнят тот позор и те преследования, которым их братья подвергались в Болгарии, особенно во время войны, между тем как под властью турок они жили тогда мирно и вольготно. И несмотря на это, десятки тысяч российских евреев сражались как львы, бок о бок с русскими. Многие были ранены и остались инвалидами на всю жизнь, многие пали славною смертью на поле брани, — их кровь смешалась на Балканах с кровью славян..."
В те дни много писали в русских газетах о хищениях поставщиков провианта, "жидков-продовольцев" из "Товарищества Грегер, Горвиц и Коган". Забывали при этом, что интенданты разных национальностей нагрели руки на той войне, а некий поставщик Власов даже поджег собственную фабрику консервов, чтобы скрыть следы злоупотреблений. Но нескольких евреев-аферистов выделили среди прочих дельцов, а их вину распространили на все еврейское население России. Еврейский историк С.Дубнов писал: "Во время войны... все четырехмиллионное русское еврейство выделило из своей среды несколько десятков смелых хищников, которые набросились на продовольственное дело, как птицы на падаль... Забитый еврейский солдатик, несший одинаково со своими товарищами-христианами бремя войны, подобно им страдавший от хищений разных "агентов", проливавший кровь и получавший раны за отечество, — этот солдатик (а мало ли их было на войне, таких солдатиков?) терялся в многотысячном строе и не обращал на себя ничьего особенного внимания; но физиономия разжившегося "агента" совалась повсюду, бросалась в глаза, замечалась во всяких скандалах и темных историях — и замечалась теми, которые в этой презренной горстке аферистов-хищников видели типичных представителей всего русского еврейства... Так-то составляются репутации, и так составилась репутация о целом народе в глазах многих русских людей! О, если бы эти люди могли заглянуть в глубь еврейской народной жизни, если бы они могли видеть эту миллионную массу честных тружеников, сдавленных в "черте оседлости", эту еврейскую голь перекатную, еврейский пролетариат, подобного которому нет ни у одного народа; если бы они видели, как эта масса стонет, вопит, голодает, задыхается в своей клетке, рвется к труду, к земле, к свободе и к свету, и как она на каждом шагу встречает препятствия, незнакомые никому, кроме евреев.., — что сказали бы они тогда о своем случайном "первом впечатлении"? Что сказали бы они на бессовестные выдумки о еврейском "миродержавстве" и еврейском "богатстве", созданные жестокими шутниками ради насмешки над жалким положением обездоленного народа?"
После войны объявились даже "специалисты", которые позабыли про истинные ее мотивы во имя освобождения славян, и всю вину за ее начало взвалили на российских евреев. Писатель-юдофоб Г.Крестовский писал в одном из своих антиеврейских романов: "Вообще евреи были за войну, в особенности наши, предвидя в ней счастливую для себя возможность великолепных, грандиозных гешефтов. Во многих синагогах раздавались высокопарные речи казенных и иных раввинов, призывавшие "русских евреев" быть в готовности к услугам "отечества" и правительства; в штаб действующей армии и другие правительственные учреждения сыпались проекты разных "выгодных" предложений и "патриотических" изобретений вроде греческого огня из Бердичева, подводных лодок из Шклова и т.п. Более крупные евреи, вроде "генералов" Поляковых и Варшавских, делали даже "бескорыстные" пожертвования, и все вообще тщились заявлять себя "балшущими патриотами"... Во всяком случае, один из расчетов двойной игры Запада, в союзе с жидовством, оправдался. Отступать России было уже поздно, да и некуда — и 12 апреля 1877 года война была объявлена".
В русских газетах ругали и премьер-министра Англии Д.Дизраели, лорда Биконсфильда, еврея по происхождению, за его протурецкую политику, — а заодно с ним доставалось и российским евреям. В ответ на это сто бердичевских евреев во главе со своим раввином написали в газете: "Мы, русские евреи, смело заявляем перед лицом всего русского народа, что с английским премьером мы положительно ничего общего не имеем и иметь не желаем, и что в России нам живется относительно хорошо..." Из Болгарии в Россию один за одним шли поезда с ранеными, среди которых были и евреи, а в газетах продолжали писать о плохих солдатах-инородцах, татарах и евреях, на которых можно было свалить военные неудачи. "И татары, и евреи, — защищал их начальник штаба генерал А.Куропаткин, — умели и будут уметь впредь так же геройски драться и умирать, как и прочие русские солдаты, — надо только уметь повести их".
Больше всего еврейских солдат было в шестнадцатой и тридцатой пехотных дивизиях, которые навербовали в Могилевской и Минской губерниях. Одну четверть там составляли евреи, а в некоторых ротах — более половины. Когда их отправляли на фронт, было много злых и обидных шуток по этому поводу, но после первых же боев офицеры этих дивизии высоко оценили еврейских солдат. "По общему отзыву ротных командиров, — писал один из них, — евреи дрались храбро и даже отчаянно". А командир тридцатой дивизии вспоминал после войны: "Еврей-солдат — чаще всего, семейный — обычно обеспокоен и озабочен; но еврей-воин в пылу битвы — храбр и неимоверно решителен. Это не автомат, не машина, действующая по команде офицера; напротив, с полным сознанием грозящей ему опасности, позабыв и бедствующее семейство и беспомощных стариков-родителей, он с образцовой решимостью и самоотвержением бросается первым в огонь. Еще одним бесспорным отличительным признаком обладает еврей-воин: это — его быстрая сообразительность и предприимчивость в самые трудные минуты".
Военный корреспондент того времени писал: "Я проделал значительную часть кампании на Балканах со Скобелевским отрядом, и мне ни разу не пришлось слышать о том, чтобы евреи-солдаты уступали в чем-либо русским солдатам. На Шипке было мало наших войск. Большая часть солдат была выбита. И в этих боях особенно отличился еврей. В то время, как солдаты лежали в окопах на гребне горы, еврей-солдат бесстрашно стоял под дождем пуль и указывал товарищам, куда стрелять. Когда ему казалось, что кто-то трусит, он говорил: '"Ай да воин! Я еврей — и не боюсь, а ты вот трусишь!.." На форте возле Шипки к ногам артиллериста Лейбуша Файгенбаума упал снаряд, но не успел он еще разорваться, как Файгенбаум, не растерявшись, отшвырнул его в соседний ров и спас орудие и солдат. За это он получил Георгиевский крест, был отмечен особым приказом по армии, и о его подвиге много писали в газетах. В той же войне Лейбуш Файгенбаум получил еще два Георгия и умер от раны.
Во время ночной атаки на турецкий редут солдат шестнадцатой дивизии остановил сильный огонь. "Среди жужжания пуль и гранат, — вспоминал один из офицеров, — подбежал унтер-офицер еврей и закричал в темноте: "Ваше высокоблагородие, надевайте феску, кричите "Аллах!" Я обернулся и вижу: еврей-унтер надевает на солдат фески убитых турок и велит им кричать: "Аллах, Аллах!" Я тут же надел окровавленную феску, и с криком "Аллах!" мы начали быстро подниматься в темноте. Турки тут же прекратили огонь, приняв нас за своих. Мы без труда ворвались к ошеломленным туркам, захватили их врасплох и одержали полную победу".
В боях за Плевну погибли многие солдаты и офицеры тридцатой дивизии. В одной из рот, которая пошла в атаку, был убит последний офицер, а солдаты замешкались и залегли. И тогда солдат-еврей снял с убитого офицера его мундир, переоделся в него и с обнаженной саблей вышел вперед. "За мной, ребята, ура!" — скомандовал он солдатам, и вся рота поднялась и пошла в атаку. Этот еврей был убит пулей в висок, и его похоронили со всеми воинскими почестями и в офицерском мундире. Под той же Плевной солдаты тридцатой дивизии пошли в атаку на турецкие траншеи, но оттуда по ним открыли сильный огонь. "Чем ближе мы подходили к турецкой траншее, тем положение наше становилось все отчаяннее, — вспоминал командир дивизии. — Вдруг какой-то крик — "Шма, Исраэль!" ("Слушай, Израиль!") — огласил воздух. Оказалось, это закричали евреи, за ними бессознательно повторили то же самое русские солдаты, и в общем смятении, при единогласном "Шма, Исраэль!" вся дивизия взобралась на турецкую траншею".
И еще одно свидетельство ротного командира тридцатой дивизии, настолько невероятное, что трудно в него поверить. И тем не менее, это факт. Он рассказывал: "24 декабря 1877 года, с рассветом... мы взобрались, еле дыша, на вершину неимоверно крутой отвесной горы. И тут мы неожиданно очутились лицом к лицу с неприятелем, в пять раз превышавшим нашу силу. Неприятель начал перестрелку, надо отступать, — но куда?.. Посмотришь вниз по спуску — голова кружится: верная смерть!.. Как вдруг раздалось несколько голосов: "Валяй турка, валяй его!.." Семь-восемь евреев-солдат кинулись к неприятелю, и хватая по два, по три турка, с криком "Валяй его!" бросались по откосу в пропасть. Их отчаянному призыву последовали другие храбрецы роты. Стоны и крики падавших настолько оглушили турок, что они пустились в бегство. Укрепив позицию, я отправил ординарцев разведать о судьбе отчаянных бойцов. С нашей стороны погибло двадцать шесть, из них девятнадцать евреев-солдат; турок же было шестьдесят семь. В живых осталось очень мало".
Остается только добавить, что в Москве, за зданием Политехнического музея, по сей день можно увидеть памятник-часовню, которую поставили русские гренадеры своим товарищам, павшим под Плевной. На стенах часовни записаны имена офицеров и солдат, особо отличившихся в боях 1877 года. Есть там и еврейские имена: Абрам Клях, Самуил Брем, Наум Коломец, Мошка Уманский, Исаак Родзевич, Моисей Масюк. Это их вспомнил в будущем, в Государственной Думе, еврейский депутат, выступая за отмену черты оседлости: "Если бы воскресли все эти люди, — сказал он, — которым нация поставила памятник, то они не имели бы права приехать в Москву и посмотреть на свой памятник".
Банкир Евзель Гинцбург постоянно жил в Париже, но очень часто приезжал в Россию по делам и ходатайствовал в столице за своих единоверцев. Во многом благодаря его хлопотам власти разрешили еврейским купцам первой гильдии, ремесленникам и отставным солдатам селиться во внутренних губерниях России, уравняли евреев в правах при исполнении воинской повинности и позволили построить синагогу в Петербурге. В 1863 году Евзель Гинцбург учредил "Общество распространения просвещения между евреями России", и это общество существовало, в основном, на его средства. Все свое громадное состояние Евзель Гинцбург оставил сыновьям Горацию, Урию и Соломону при условии, что они сохранят веру своих предков и российское подданство. Великий герцог Гессенский пожаловал Евзелю Гинцбургу и его сыну Горацию баронский титул, которым — с особого высочайшего позволения — им разрешили пользоваться в России потомственно.
Барон Гораций Гинцбург был правоверным евреем, строго соблюдал предписания религии и фактически руководил обширным семейным делом. Его дом в Петербурге часто посещали писатели И.Тургенев, М.Салтыков-Щедрин и И.Гончаров, критик В.Стасов, близкий его друг философ В.Соловьев, художник И.Крамской, композитор А.Рубинштейн и многие другие деятели науки, литературы и искусства. Гораций Гинцбург помогал многим — евреям и неевреям. На его стипендии учились студенты первой российской консерватории, и на его средства смог закончить Академию художеств скульптор Марк Антокольский. Он был одним из учредителей Императорского Археологического института, более всех пожертвовал на создание института экспериментальной медицины, построил хирургическое отделение в одной из столичных больниц и учредил Общество дешевых квартир в Петербурге. На средства семьи Гинцбургов выстроили в Петербурге еврейский сиротский дом, содержали еврейское училище, оказывали помощь жертвам пожаров, неурожаев и погромов, издавали многие научные сочинения на темы еврейской жизни в России. Гораций Гинцбург состоял в чине действительного статского советника, был награжден высшими орденами России, а когда он умер, представители многих городов и учреждений приехали в Петербург, чтобы оказать ему последние почести. Особая депутация провожала гроб с телом до Парижа, где он и был похоронен. "Нет такого уголка в "черте", — писали в некрологе в еврейской газете, — где бы не знали барона Гинцбурга, где бы его не любили и уважали, где бы не вспоминали о нем в минуты жизни трудные. Начинается в городе погром, — кому телеграфировать? Неурожай в колониях, — к кому обратиться за помощью? Школа учреждается, — кого просить о поддержке? Барон никогда не отказывал. Он бегал к министрам и по департаментам, хлопотал о всяких еврейских нуждах, не жалея ни денег, ни времени, ни сил".
* * *
"Сахарные короли" Лазарь и Лев Бродские также прославились своей благотворительностью. Они давали огромные суммы на создание политехнического и бактериологического институтов в Киеве, на строительство киевского водопровода, на постройку в Киеве первого трамвайного сообщения на электрической тяге. Они построили в Киеве еврейское ремесленное училище стоимостью в триста тысяч рублей, синагогу на Васильковской улице и народную библиотеку; щедро жертвовали на еврейскую больницу и в помощь тем, кто пострадал от погромов и прочих бедствий. Калонимос Вольф Высоцкий, основатель крупнейшей фирмы по торговле чаем, много жертвовал на еврейские поселения Палестины, на строительство еврейских школ и по завещанию оставил миллион рублей на будущие еврейские нужды. "Железнодорожный король" Самуил Поляков построил в Россииской империи две тысячи пятьсот верст железнодорожных путей и за небывалую быстроту и качество строительства получил высшую награду на Всемирной выставке в Париже. Он основал на свои средства первое в России Елецкое железнодорожное училище и первое горное училище. Самуил Поляков пожертвовал на благотворительные цели более двух миллионов рублей. На его деньги основывали в России училища, гимназии, приюты для бедных детей, госпитали и театры. На его деньги построили в Петербурге первое в России студенческое общежитие, где бедные студенты получали бесплатно жилье и еду. Самуил Поляков выстроил синагогу в Петербурге, еврейские школы и дома для престарелых, основал фонд "Общества ремесленного и земледельческого труда среди евреев России" (ОРТ) и был награжден двумя русскими и двадцатью иностранными орденами. Его брат Лазарь Поляков был председателем Московской еврейской общины и построил для себя синагогу в Москве. Все три брата — Самуил, Лазарь и Яков — были возведены в дворянство и получили чин тайных советников. Председатель кабинета министров С.Витте писал в своих воспоминаниях: "Яков Поляков кончил свою карьеру тем, что был тайным советником и ему даже дали дворянство, но ни одно из дворянских собраний не согласилось приписать его в свои дворяне". Наконец, Яков Поляков пожертвовал много денег на благотворительные цели в городе Таганроге, и его приписали в дворяне области Войска Донского с единственным условием — никому об этом не сообщать.
* * *
Еще до русско-турецкой войны в русской армии возникло сомнение, могут ли "нижние чины иметь доверие к евреям-медикам". В ответ на это командиры частей сообщали, что "национальность медицинского чиновника не имеет никакого значения в глазах нашего больного солдата" и что "врачи из евреев всегда отличались знанием дела и усердием к службе". Во время русско-турецкой войны евреи-врачи — наравне с прочими врачами — служили в военных госпиталях и заведовали лазаретами. Очевидцы сообщали, что солдаты относились к ним с полным доверием, а офицеры часто избирали их старшинами офицерских собраний. Врач Мордехай Зельцер отличился в ту войну и погиб при исполнении обязанностей. Израиль Заблудовский был старшим врачом одного из казачьих полков, проявил себя под Плевной, а после войны стал старшим врачом лейб-гвардии Преображенского полка. Врачи Гроссман, Шер, Шклявер, Шапиро, Рабинович и другие получили награды "за отличия в делах с турками" и "за труды и лишения, понесенные в минувшую кампанию". Однако через самое малое время еврейских врачей обвинили "в неблагоприятном влиянии на санитарную службу в войсках", и в 1882 году военный министр распорядился "принять пять процентов за норму наибольшей численности врачей (евреев) во всем военном ведомстве". Затем эту же пятипроцентную норму ввели и при поступлении в военно-медицинскую академию, а через несколько лет туда вообще перестали принимать евреев. Пятипроцентная норма соблюдалась до русско-японской войны, когда из-за нехватки медицинского персонала еврейских врачей стали призывать на войну без ограничений. В Одесском округе, к примеру, половину призванных врачей составили евреи — 75 человек, а в Киеве и того более — почти шестьдесят процентов.
* * *
Писатель А.Паперна вспоминал: "Однажды в Минске ко мне на улице подошел нищий и попросил милостыни. Это был человек преклонных лет, хилый, с кривыми ногами и бритым подбородком... "Да не будет добра Брафману, — сказал он. — Он-то и сделал из меня "мешумеда" (выкреста)... Он воспользовался моей бедностью и слабостью к горькой капле (он щелкнул себя по шее), заманил к себе, поил, обещал золотые горы, ну, я и попался". "А теперь жалеешь?" "Помилуйте, как не жалеть?.. Вы знаете — "наши" не отказывают бедным, потому и жилось сносно; не голодал и в будни, а по субботам и праздникам были у меня в доме, как у всех "наших", и хала, и рыба, и мясо. А теперь веду собачью жизнь: жена и дети, опозоренные мною, бросили меня, ходить за милостыней к "нашим" стыжусь, да и не смею, — а "они" не привыкли давать. Затвердили одно: ступай работать! А в состоянии ли я работать или нет, — не их дело. Только в воскресенье на церковной паперти можно иногда что-то вымолить, да и там моя "жидовская рожа" часто отталкивает от меня жертвователей..." "Обратился бы к Брафману за помощью!" "Обращался, — ответил он, — да тот теперь и на порог меня не пускает. Я тебе, говорит, обещал рай небесный, и этого, я в том ручаюсь, ты удостоишься после смерти. Здесь же, на земле, ты сам должен о себе заботиться; здесь я не властен".
Через некоторое время Паперна случайно встретился в одном доме с Яковом Брафманом и рассказал ему о встрече с тем нищим. "Это просто напасть — этот нищий, — сказала на это жена Брафмана. — С тех пор, как он крестился при содействии мужа, нет от него покоя. Все пристает: нет рубахи — давай ему рубаху, нет сапог — давай сапоги, бросила его жена — давай ему жену..." "Характерная черта у евреев, — отозвался Брафман. — Если кто-либо из них принимает крещение, то он полагает, что осчастливил этим весь христианский мир и что за это ему причитается, по меньшей мере, генеральский чин или министерский портфель..." "Это показывает только, — сказал я, — что даже эти подонки еврейского общества знают цену еврейству и дешево уступать его не желают".
* * *
Из еврейской газеты "Рассвет" за 1881 год: "На Всероссийской выставке в Москве будет выставлен небывалый музыкальный инструмент, изобретенный одним житомирским евреем. Он похож на пианино без клавиш и снабжен тоненькими пластинками из стали и фольги, развешанными на медных проволоках. Изобретатель назвал свой инструмент — "плачущий голос", потому что из него исходят одни только печальные и плачущие звуки. Ни одной пьесы веселого характера на нем играть нельзя. Сам изобретатель извлекает из своего инструмента такие звуки, что все слушатели, особенно же евреи и еврейки, плачут навзрыд".