Иудаизм онлайн - Еврейские книги * Еврейские праздники * Еврейская история

Глава 12. Еврейское государство, а не только государство евреев (Ахад-ха-Ам)



Вклад Ахад-ха-Ама*[1] (1856-1927) — мыслителя, полемиста и публициста — в литературу на иврите и еврейскую общественную жизнь требует обсуждения, размеры которого выходят за узкие рамки нашего обзора. Поэтому ограничимся одним лишь аспектом его философии — попробуем разобраться, в чем же значение приписываемого Ахад-ха-Аму «духовного сионизма», иногда представляемого в качестве антитезы учению политического сионизма, созданного Герцлем и его последователями.

Но даже в ходе данного анализа, при всей его краткости, невозможно уклониться от других аспектов мысли Ахад-ха-Ама. Его попытка поставить обсуждение тем, касающихся еврейства, на основу позитивизма, свободную от эмоциональной окраски, характерной для значительной части первых просветителей-маскилим и Ховевей-Цион в России, явилась определенным новшеством в области публицистики на иврите. В биографии Ахад-ха-Ама присутствуют уже знакомые нам элементы, характерные для развития образованного российского еврея первого поколения Хаскалы: хасидская семья, обучение в иешиве, затем занятия экстерном и неудавшаяся попытка поступить в высшее учебное заведение; влияние позитивистского течения в русской мысли (в основном сочинений Писарева, посредством которых Ахад-ха-Ам знакомится и с Джоном Стюартом Миллем). После нескольких лет скитаний и переездов его семья осела в Одессе, где Ашер Гинцберг (будущий Ахад-ха-Ам) быстро сжился с просвещенной и относительно светской атмосферой города.

Уже первой своей статьей «Не тем путем» (1889), обсуждающей пути еврейского заселения Палестины того времени, Ахад-ха-Ам занимает особую, необычную позицию в кругу Ховевей-Цион. С одной стороны, он явно говорит от имени этого движения и выражает в своих сочинениях его национальные концепции; с другой — критикует, порой весьма резко, форму, в какой оно представлено в обществе, и то, что кажется ему существенными недостатками движения. Впоследствии та же линия характеризует его общественную и интеллектуальную деятельность в отношении только что зародившегося сионистского движения.

В двух статьях — «Еврейское государство и еврейская беда» (1897) и «Тело и дух» (1904) — отражены основные принципы понимания национального вопроса. Рассмотрим эти статьи, чтобы оценить его вклад в сионистскую мысль.

252 Статья «Еврейское государство и еврейская беда» написана сразу же после Первого сионистского конгресса, в котором участвовал Ахад-ха-Ам (это был единственный конгресс, на котором он присутствовал). В определенной мере эта статья представляет собой первую попытку ввести в нужное русло некритический энтузиазм, охвативший часть еврейской общественности после конгресса. Ахад-ха-Ам, в духе своей рационалистической системы, стремится несколько охладить пыл довольно многочисленных экзальтированных элементов.

Исходной точкой рассуждений Ахад-ха-Ама послужила программная речь Нордау, которая, как мы уже видели, произвела на делегатов конгресса самое сильное впечатление. Ахад-ха-Ам подытоживает главное в речи Нордау и заявляет, что в ней подчеркнут двоякий характер существующих ныне в еврейском мире трудностей. Для еврейства Восточной Европы эти трудности — материальные. На Западе евреи находятся в трудном положении, так как эмансипация не смогла надлежащим образом решить проблему еврейского национального Я в современном мире. Итак, те и другие нуждаются в сионистском решении — создании единого еврейского государства в Палестине.

До этого момента Ахад-ха-Ам следует за Нордау, но далее его трезвый и скептический реализм ставит перед ним ряд трудных вопросов.

Положим, говорит Ахад-ха-Ам, что сионистское движение достигло своих целей: создано еврейское государство и туда устремляется непрерывный поток евреев. Будет ли в течение одного или двух поколений решен еврейский вопрос в странах их проживания? Смогут ли все евреи в мире — свыше десяти миллионов, по подсчетам того времени — переселиться в Эрец-Исраэль и там избавиться от своих материальных или духовных трудностей? Дает ли политическое решение — создание еврейского государства в Палестине, даже если оно увенчается успехом, — подлинное решение еврейской проблемы? Если окажется, что создание еврейского государства не предусматривает немедленный и тотальный сбор всего еврейства диаспоры, а представит собой лишь «поселение небольшой части народа в Эрец-Исраэль», — что будет с материальными трудностями большинства народа в странах рассеяния? Мы должны признать, говорит Ахад-ха-Ам, что основание государства решит материальные трудности не в массовом порядке, а только в отношении части народа.

Для тех, кто переселится в Эрец-Исраэль, создание государства будет решением вопроса, но участь тех, кто на первых порах останется в диаспоре — а этот период может затянуться на время жизни одного или нескольких поколений, — по-прежнему будет зависеть от экономического и социального положения в странах их проживания. Если создание еврейского государства и даст что-нибудь тем, кто не будет в нем жить, то этот вклад может иметь лишь духовный характер; решать экономические проблемы в странах диаспоры еврейское государство не в состоянии. Поэтому следует рассмотреть вопрос, облегчит ли сионизм духовные трудности подавляющего большинства еврейского народа, остающегося, по меньшей мере на первое время, за пределами Эрец-Исраэль[2].

Ахад-ха-Ам согласен с выводом Нордау, в соответствии с которым духовный аспект еврейского вопроса на западе и востоке Европы неодинаков. Как это ни парадоксально, утверждает Ахад-ха-Ам, но сионизм самим фактом своего существования может с большей легкостью разрешить проблему именно на Западе. Западный еврей, далекий от еврейской культуры, но вместе с тем отчужденный от общества, в котором он живет, в самом факте создания еврейского государства найдет решение проблемы утверждения своего национального Я. В выражениях, где чувствуется предвидение того, чем явилось полвека спустя государство Израиль для многих евреев Запада, Ахад-ха-Ам говорит:

«Если бы (в Эрец-Исраэль) было воссоздано еврейское государство, такое же, как государства других народов, со всеми их обычаями и заведенными порядками, то он (западный еврей) смог бы жить среди своего народа полной и цельной жизнью, находя у себя дома все то, что сейчас видит у других и что как будто дразнит его, ускользая из рук. Правда, не все евреи смогут оставить насиженные места и переселиться в свое государство; но уже само существование еврейского государства вернет честь и оставшимся в диаспоре, так что коренное население не будет более презирать их и гнать, словно низких рабов, только и дожидающихся, чтобы усесться за чужой стол. И, устремляясь так за этой мечтой, он (западный еврей) вдруг ощущает в глубине души, что и сама идея государства, хотя оно еще не создано, уже снимает с него девять десятых его тягот: есть место для общественной работы, для политических страстей, он может дать волю наклонностям своего сердца, не унижаясь пред чужими; он чувствует, что при помощи этого идеала дух его стряхивает с себя груз унижений и человеческая честь возвращается к нему без особых усилий и безо всякой помощи извне. И тогда он предается этой мечте со всем жаром своих чувств, дает волю воображению, взлетающему ввысь и парящему над действительностью и ограниченностью человеческих сил; ибо ему нужно не достижение идеала — самое стремление к нему уже достаточно для избавления его от нравственных терзаний, чувства внутреннего унижения; и чем выше, чем отдаленнее идеал, тем сильнее может он возвысить душу…»

Иначе обстоит дело в Восточной Европе. Среди евреев этого района существует, согласно Ахад-ха-Аму, проблема еврейства, а не проблема евреев. Здесь речь идет об общей беде, а не индивидуальной; здесь под вопросом стоит не тождество отдельных евреев, а коллективное Я еврейства. Ибо то, что произошло на востоке Европы, — это не выход евреев из гетто: здесь это выход еврейства из гетто. Традиционная жизнь в гетто позволяла еврейству существовать в рамках еврейского мира, так что между еврейским и нееврейским обществами сложилось определенное равновесие, основанное именно на замкнутости евреев. Но современное развитие культуры, захватившее и народы Восточной Европы, хотя и разрушило еврейский изоляционизм, однако не допускает и отождествления евреев с общей культурой. Культура нашего времени 256 «облачается в каждой стране в национальный дух ее народа, и всякий чужак, приближающийся к ней, должен оставить свою самобытность и раствориться в господствующем большинстве». Если на Западе вызов еврейскому существованию бросает либерализм, то в Восточной Европе этот вызов брошен ему национальными движениями нееврейской общественности, грозящими поглотить самостоятельную жизнь еврейства с того момента, когда рухнули стены гетто.

Этот вызов обязывает еврейство Восточной Европы создать себе новый центр самоопределения, который не может более находиться внутри изолированной еврейской общины гетто; этот-то центр восточноевропейское еврейство и стремится найти в Эрец-Исраэль.

«Еврейство стремится вернуться к своему историческому центру, чтобы жизнь обрела естественные формы,, чтобы можно было развивать и совершенствовать свое национальное достояние, приобретенное до сих пор, продолжая таким образом и в будущем вносить в сокровищницу рода человеческого великую национальную культуру, плод свободного труда народа, живущего своим духом, как это было в прошлом. С этой целью оно может до поры до времени удовлетвориться малым и нуждается пока не в суверенном правительстве, а в создании на родной земле надлежащих условий для своего развития: соответствующего еврейского сообщества, которое будет беспрепятственно трудиться во всех областях культуры от земледелия и ремесел до науки и литературы. Такой коллектив, собравшись мало-помалу, со временем превратится в центр нации, в нем воплотится во всей чистоте ее дух, разовьется всесторонне и достигнет наивысшего совершенства. Из этого центра дух еврейства достигнет и всей обширной «периферии», всех общин диаспоры, оживляя их и поддерживая их общность и единство. И вот, когда национальная культура в Эрец-Исраэль достигнет такого уровня, мы сможем быть уверенными в том, что она сама выдвинет таких людей, которые будут готовы, в подходящий момент, основать там и государство — не просто государство евреев, а подлинно еврейское государство».

В этих словах Ахад-ха-Ама о «духе народа» можно обнаружить явные отклики культурно-исторической концепции Гердера и Гегеля, полагавших, что создание государства — это венец культурных ресурсов нации: государство не создается декларацией или чудесами дипломатии. Государство, созданное подобным способом, без должной подготовки культурно- социальной основы, которая является исключительным историческим носителем государственной жизни, непременно окажется эфемерным. Ахад-ха-Ама не покидает ощущение, что государство, какое предвидит Герцль и которое будет создано путем чисто дипломатических комбинаций, будет лишено фундамента, культуры и корней, и жизнеспособность его будет ограниченна.

Государство Герцля, утверждает Ахад-ха-Ам, возможно, и будет «государством евреев», но не «еврейским государством»[3]*; а ведь именно к созданию еврейского государства стремится Ахад-ха-Ам. Поскольку значительная часть народа еще долгое время будет оставаться за пределами еврейского государства, даже когда оно будет создано — а до этого пока еще далеко, — обновленная Страна Израиля должна служить центром национального самоопределения всего народа. Так как культурное развитие Европы протекает в национальных формах, возрождение еврейской культуры — современной и светской — в диаспоре более невозможно. Поэтому, во имя национально-социального самоопределения всего Израиля как народа, включая евреев, которые пока останутся в изгнании (а они будут составлять большую часть нации), существует необходимость в еврейском населении и еврейском обществе Эрец-Исраэль, призванных служить светочем диаспоре и поддерживать это современное еврейское бытие. Иначе каждый еврей, не нашедший путь в Эрец-Исраэль, обречен на утерю своего национального Я; политический же сионизм в своей некритической экзальтации закрывает глаза на этот факт.

Традиционная сила еврейства, согласно Ахад-хаАму, заключалась в том, что пророки научили его ценить не только телесную, материальную силу, но и силу духа. Еврейское государство, лишенное еврейского духовного содержания, существенного для евреев диаспоры, выявит свою внутреннюю пустоту и потеряет с ними связь. Поэтому Ахад-ха-Ам возражает Герцлю, считая духовно бесплодным общество его «Альтнойланд», где евреи Эрец-Исраэль говорят по- немецки или по-французски, в зависимости от своего происхождения, где существует итальянская опера и немецкий театр. По его словам, если «государство евреев будет в конечном итоге государством немцев или французов еврейского происхождения», то такого государства лучше и не создавать: «Идея государственности, не опирающаяся на национальную культуру, способна отвлечь народ в сторону от его духовных устремлений, склоняя его к поискам «чести и славы» путем достижения материального благососто- 9* 259 яния и государственной власти; таким образом порвется нить, связующая его с прошлым, и его историческая база ускользнет у него из-под ног». Все это, согласно Ахад-ха-Аму, относится не только к евреям: любое национальное движение в Европе XIX века направлено не только на создание своего государства, но и на культурно-духовный ренессанс, лишь одним — а не единственным — из выражений которого является построение государственной структуры. Дух народа (нем. Volksgeist) ощутим в любом из творений нации, а не только в ее государстве.

При отсутствии духовно-исторических и культурных ценностей «государство евреев» оторвется от еврейского «глубинного слоя» диаспоры, а сами евреи диаспоры оторвутся от своего еврейства, ибо возрождение еврейской жизни в изгнании невозможно, согласно Ахад-ха-Аму, вне связи с Эрец-Исраэль. Ахад-ха-Ам опасается бесплодного и пустого атавизма, превращающего орудие, то есть государство, в цель национального существования при отсутствии связи с духовными и культурными аспектами жизни нации. В качестве примера государства, лишенного содержания, он приводит Иудейское царство Иродианской эпохи: «История учит, что во времена царствования династии Ирода Страна Израиля хоть и была «государством евреев», но национальная культура презиралась и преследовалась, и царство делало все, что в его силах, чтобы насадить в стране римскую культуру, растрачивая силы нации на строительство языческих капищ, цирков и так далее. Подобное «государство евреев» явится смертельным ядом для нашего народа и неизмеримо унизит его дух; политической силы, которой можно гордиться, он не достигнет, а живой нравственной силы в своей среде 260 не признает. Его маленькое государство, которое будет 4 подобно игрушке в руках его сильных соседей и не устоит иначе как путем дипломатических интриг и постоянного подчинения тому, кому в данный момент сопутствует удача», не сможет преисполнить его сердце национальной гордостью, а национальной культуры, которая могла бы стать источником такой гордости, он не насадил в своем государстве и не по ее принципам живет. Итак, тогда он действительно станет — в гораздо большей степени, чем теперь, — «народом малым и смиренным», духовным рабом «того, кому в данный момент сопутствует удача», с завистью взирающим на «кулак» своих «сильных соседей», и все его «государственное» существование не впишет значительной главы в его историю».

Попутно Ахад-ха-Ам отмечает, что иллюзией является мысль о третьей возможности, якобы имеющейся у еврейского государства — стать, как предлагал Лилиенблюм, «ближневосточной Швейцарией», то есть маленьким государством, сохраняющим тем не менее свою политическую независимость, являющуюся его главной целью и содержанием. С прозорливостью, поразительной для времени написания статьи, Ахад-ха-Ам утверждает: «Всякий, сравнивающий Эрец-Исраэль с другими маленькими странами, забывает о его географическом положении и религиозном значении для остальных народов. Ни то ни другое ни в коем случае не позволит его сильным соседям полностью оставить эту страну в покое, и, хотя она и будет еврейским государством, все глаза будут обращены на нее, и каждый захочет влиять в собственном духе на ее политику, пусть и против ее воли, как мы видим в отношении прочих слабых государств (Турция и другие), где у великих держав Европы имеются свои интересы». Эрец-Исраэль был и останется в центре международного внимания, и сионистскому движению не следует питать иллюзии о возможности достижения своих целей без столкновения с многочисленными и сильными заинтересованными сторонами.

Вкратце все это можно выразить так: для большинства мыслителей и деятелей сионизма проблемы этого движения концентрировались на коротком отрезке ближайшего будущего, и создание государства или хотя бы заселение Палестины значительным числом евреев, воспринималось как цель, ради которой и существует сионистское движение. Ахад-ха-Ам первым подметил суровую истину в двух ее аспектах: во- первых, даже создание государства оставит большую часть еврейского народа за его пределами, и сионистское движение обязано с самого начала определить свое отношение к этому факту; во-вторых, дело сионизма не завершится в момент основания государства.

В определенных отношениях подлинная деятельность начнется только после достижения государственной независимости. Само по себе это достижение даже не снимет «еврейский вопрос» с повестки дня в мировом масштабе: ввиду ряда исторических и географических обстоятельств — касающихся как евреев, так и Эрец-Исраэль — народ и Страна Израиля не смогут вписаться в счастливый мирок карликовых государств, живущих беззаботно, каждое под сенью своей «лозы и смоковницы».

Поэтому сионизм должен принять вызов, бросаемый этими вопросами. Только государство, обладающее еврейскими культурными ценностями, сможет стать притягательной силой для диаспоры и предложить подлинное решение для широких масс евреев в Стране Израиля и за ее пределами. Государство в одном только чисто политическом смысле — еврейская Сербия или еврейская Черногория на Ближнем Востоке, как принято было тогда говорить, — не сможет решить этих вопросов.

Концепция Ахад-ха-Ама относительно необходимости духовного содержания еврейской государственности — это не просто проповедь и не требование момента, проистекающее исключительно из анализа специфических запросов современного ему поколения. Она связана с его теоретическим пониманием самой исторической сущности еврейства; в этом Ахад-ха-Ам, хотя и в иной форме, принимает отождествление исторического еврейства с определенными духовными ценностями, нашедшее свое выражение в философии Крохмала и Греца. В статье «Тело и дух» этот взгляд особенно подчеркивается, укладываясь в рамки исторической концепции, видящей в еврействе два элемента, развернутые во времени и в пространстве, — материю и дух. Оба эти элемента — духовный и телесный, идеалистический и политический — переплетаются в эпоху Первого храма и дифференцируются лишь во времена Второго. Саддукеи видели в государстве цель национального существования, в то время как фарисеи рассматривали духовное содержание государства как основу этого национального бытия и готовы были на далеко идущие компромиссы (например, с римлянами), пока это не грозило национальному существованию, выражающемуся в возможности создавать и развивать формы духовной жизни еврейского народа. В учении фарисеев, согласно версии Ахад- ха-Ама, осуществлялись взгляды иудейства, являющиеся слиянием материального и духовного — «единением тела и духа»: «Они не бежали от жизни и не желали оставить государство на произвол судьбы; наоборот, они стояли на страже этой жизни, всеми силами старались спасти государство от морального упадка и придать ему надлежащую форму в духе еврейства. Они прекрасно знали, что дух без тела — это лишь бесплотная тень и что для того, чтобы дух еврейства мог развиваться и достичь своего назначения, он не должен оставаться без тела — государства, в котором он реально воплощается. Поэтому фарисеи постоянно вели двойную борьбу: с одной стороны, они восставали против материалистов внутри государства, для которых последнее было лишь телом без самобытного духа, а с другой — вместе с ними сражались против внешнего врага, чтобы спасти государство от гибели».

Положение обострилось и стало критическим с разрушением Храма, и здесь обнаружилась единственная в своем роде способность еврейства продолжать свое национальное существование и при отсутствии независимости; в этом заключался исторический вклад иудаизма фарисеев. Ибо если бы исторический подход саддукеев и зелотов, видевших в государстве самоцель, одержал верх, то еврейский народ окончил бы свои дни так же, как все прочие народы и нации, покоренные Римом, для которых конец государственной независимости означал и конец национального существования. С еврейством дело обстояло иначе: «Материалисты от политики, для которых государственное существование означало все, не видели смысла жизни после падения государства, поэтому сражались отчаянно и не отступили, пока не пали мертвыми среди дорогих им развалин. Но фарисеи и в этот страшный час не забывали, что тело государственности дорого им только потому, что национальный дух воплощается в нем и нуждается в его помощи; поэтому им не приходила в голову столь странная мысль, будто гибель тела — государства — это и гибель народа, и жизнь не имеет более ценности. Наоборот, теперь они ощущали насущную необходимость отыскать какое-нибудь временное средство для поддержания существования народа и его духа без тела государственности, пока не сжалится Господь над своим народом и не вернет ему его землю и свободу. Так развязался этот узел: политические экстремисты, пораженные мечом, остались среди развалин Иерусалима, а фарисеи, взяв с собой свиток Торы, отправились в Явне…» Город Явне с его мудрецами положил начало новой — духовной и квазигосударственной — структуре еврейства, сделавшей возможным существование еврейского народа в изгнании: «Труды фарисеев принесли плоды. Они сумели создать оторванное от почвы национальное тело, и в этом теле еврейский национальный дух живет своей особой жизнью уже две тысячи лет! Организация гетто, основы которой были заложены уже тогда, в период первых поколений после разрушения Храма, — это чудесное, беспримерное творение. Эта организация была основана на воззрении, что целью жизни является усовершенствование духа, дух же нуждается в теле — своем орудии.

Фарисеи думали тогда и о том, что, пока дух народа не может вновь вселиться в единое, цельное и свободное тело, нужно восполнить этот недостаток искусственно, путем концентрации этого духа в малых и рассеянных общественных телах, созданных по его (народа) подобию и ведущих одинаковый образ жизни, вопреки рассеянию, с помощью общего им всем сознания единства происхождения, стремления к общей цели и полному единству в будущем».

Эта традиция сочетания материи и духа должна, таким образом, служить еврейскому народу руководством и в будущем, с построением еврейского государства. Правда, гетто рухнуло, и вместе с ним исчезла материальная структура еврейской жизни в диаспоре, позволявшая народу сохранить исторический национальный дух в тяжелых условиях отсутствия родины. Создание новой, политической родины, базируясь исключительно на элементах, которые Ахад-ха-Ам называет «материалистическими» и «сад- дукейскими», то есть лишенными духовного содержания, противоречит как еврейским историческим ценностям, так и ходу мировой истории, в которой Ахад- ха-Ам усматривает — вновь вслед за Гегелем — политическую структуру, призванную дать физическую основу духовной сущности нации.

Ахад-ха-Ам реалистически рассматривает проблемы, стоящие перед сионистским движением, как необходимо вытекающие из дилемм, с которыми оно обязано считаться по практическим соображениям, связанным с исторической действительностью, породившей сионизм. Такой подход проявляется и в другом вопросе, обсуждаемом в одной из его первых статей — «Правда из Эрец-Исраэль». Это вопрос об отношении сионизма к арабскому населению страны.

«Правда из Эрец-Исраэль» написана в 1891 году, после первого посещения Ахад-ха-Амом ранних еврейских поселений страны по поручению Ховевей- Цион. Несмотря на пьянящее чувство первой встречи со страной и радость в связи с усилиями по ее заселению заново, это была суровая статья, вызвавшая немало резких и недоброжелательных откликов. Без фальшивой идеализации и искажающей действительность сентиментальности Ахад-ха-Ам обсуждает некоторые сложные аспекты жизни Эрец-Исраэль — например, безудержную спекуляцию земельными участками — и требует, чтобы движение Ховевей-Цион отнеслось к этим проблемам сознательно, не делая попыток приукрасить сложившуюся в стране обстановку, и постаралось ликвидировать эти явления.

Но то, что особо выделяет его статью — это, без сомнения, сознание необходимости серьезного отношения к арабской проблеме, причем Ахад-ха-Ам говорит немало резких слов по поводу отношения части нового еврейского населения к местным жителям- арабам. Нередко утверждалось, что сионистское движение якобы не принимало в расчет существование арабского населения в Палестине; однако любое обозрение сионистской мысли с самого ее начала полностью это опровергает. Мы уже наблюдали, как еврейское и арабское национальные движения шагают бок о бок в сочинениях Мозеса Гесса, а создание еврейского государства совпадает по времени с возрождением арабской государственности в Сирии и Египте. Что касается Ахад-ха-Ама, то он сознает не только факт наличия арабского населения в Палестине, но и потенциал развития арабского национального движения в этой стране. Если мы вспомним, что слова эти написаны в 1891 году, когда арабское национальное движение находилось на пороге своего зарождения, а его воздействие на арабов страны было минимальным, то станет ясно, что эти замечания Ахад-ха-Ама свидетельствуют о моральной чувстви- 267 тельности сионистских мыслителей к данной теме уже на начальном этапе развития сионизма.

Прежде всего, утверждает Ахад-ха-Ам в статье «Правда из Эрец-Исраэль», нельзя тешить себя иллюзией, будто страна пуста и безлюдна.

«Находясь в других странах, мы привыкли верить, что Эрец-Исраэль в настоящее время почти целиком безлюдная, пустынная и незасеянная страна и что всякий, пожелавший купить там землю, придет и купит, что захочет.

Но в действительности это не так. По всей стране трудно отыскать пригодные для земледелия площади, которые не засеиваются; лишь пески да каменистые горные склоны, пригодные только для посадки деревьев, да и то лишь после немалого труда и больших расходов на их расчистку и подготовку — только они не обрабатываются».

Другая иллюзия, от которой Ахад-ха-Ам советует освободиться, заключается в том, будто турецкое правительство не обращает внимания на то, что происходит в Палестине, или что, во всяком случае «за деньги, мы сможем делать там, что угодно», причем всегда можно будет укрыться за спиной европейских консульств. Ахад-ха-Ам признает, что «бакшиш (взятка) — это действительно большая сила в Турции», однако подчеркивает: «Нам следует знать, что при всем этом высокопоставленные чиновники — патриоты и весьма фанатичны в отношении своей веры и правительства, и в вопросах, где проявляется неуважение к тому или другому, они преданно исполняют свой долг, так что никакие деньги не помогут». Он полагает, что и расчет на консульства не всегда может быть верен.

Как и в других вопросах, Ахад-ха-Ам требует реалистического отношения к факту существования в стране 268 арабского населения и ко всему, что из этого вытекает. Всякое пренебрежение и недооценка в этой области станут препятствием на пути еврейского национального движения; только осознание подлинной реальности, существующей в Эрец-Исраэль, позволит выработать надлежащие средства для разрешения существенных проблем страны: «Мы за рубежом обычно считаем, что все арабы — это дикие сыны пустыни, народ, подобный ослу, не видящий и не понимающий, что творится вокруг. Но это — серьезное заблуждение. Араб, как и всякий семит, обладает острым умом и весьма хитер… Арабы — особенно те, что живут в городах, — видят и понимают, что мы делаем в стране и чего мы хотим, но они делают вид, будто ничего не знают, так как не видят в наших нынешних действиях никакой опасности для собственного будущего, причем они стараются даже использовать нас, получить выгоду от новых гостей, насколько это в их силах…

Однако, если со временем жизнь нашего народа в Эрец-Исраэль достигнет такого развития, что более или менее потеснит местное население, оно не столь легко уступит свое место».

Наряду с этим Ахад-ха-Ам предостерегает от проявлений жестокости или поведения, унижающего арабское население. В своей поездке он несколько раз наблюдал столкновения между еврейскими поселенцами и арабскими крестьянами из-за земли, пастбищ и воды, и были такие, кто уже в то время утверждал, что реакция евреев должна быть резкой, так как «арабы понимают только силу». И вновь, помня, как это писалось свыше девяноста лет тому назад, мы сможем увидеть в наши дни, насколько верно отражена в этих словах жестокая и трагическая сторона роста сионистского движения.

«Наша история в прошлом и настоящем, несомненно, могла нас научить, насколько мы должны быть осторожны, чтобы не вызвать гнева местного населения… нужно обходиться с ним дружелюбно и уважительно, не говоря уже о соблюдении истины и справедливости. А что делают наши братья в Эрец-Исраэль? Вещи прямо противоположные! Люди, бывшие рабами в изгнании, вдруг попали в положение неограниченной свободы, разнузданной воли, как всегда бывает с «рабом, взошедшим на царство»; и вот они обращаются с арабами враждебно и жестоко, вторгаются в их владения, бьют их без причин, да еще похваляются, что так будут делать и дальше. Правда, наши братья говорили верно, что араб уважает только тех, кто выказывает смелость и мужество; однако это говорится о случаях, когда он чувствует, что справедливость — на стороне его противника. Другое дело, когда у него есть основание полагать, что его противник совершает нечто несправедливое и противозаконное; тогда, даже если он смолчит и сдержится до конца, он затаит злобу в сердце, и нет человека, столь мстительного и злопамятного, как араб».

Подведем краткий итог. Именно Ахад-ха-Ам, подчеркнувший духовные и нравственно-культурные стороны еврейского национализма, сумел уже на ранней стадии подметить некоторые практическиеу весьма тревожные проблемы развития сионистского движения. Но такова судьба моральных проблем вообще. Нравственность — это не дело затворников, пассивных теоретиков. Именно тот, кто готов столкнуться лицом к лицу с моральными проблемами политики и общества, одарен способностью разобраться в практической стороне дела, ибо нравственное решение проистекает из необходимости оказаться перед лицом жестокой дилеммы и сделать трудный выбор. Область морали — это практическая жизнь, а не теории относительно ее, и тот, кого мучают 270 нравственные проблемы, — по природе своей человек практики. Таков был Ахад-ха-Ам.

Приложение

Ахад-ха-Ам. ГОСУДАРСТВО ЕВРЕЕВ И «НУЖДА ЕВРЕЕВ»

(1897)[4]

Со времени Сионистского конгресса истекло уже несколько месяцев, но отголоски его еще слышны и в нашей повседневной жизни, и в печати. Происходят всевозможные съезды — большие и малые, местные и объединенные. Вернувшиеся домой делегаты не перестают созывать публичные собрания, где изливают на нас рассказы о чудесах, которые сподобились они увидеть собственными глазами. Не избалованные хорошими вестями слушатели жадно внимают, приходят в экстаз и начинают уповать на спасение. Для них невозможна мысль, что «они» — евреи Запада — могут не преуспеть в том, что вознамерились сделать. Головы кружатся, сердца бьются чаще, и многие из «вождей», долгие годы — до прошедшего августа — жившие лишь мыслью о колонизации Палестины, ставившие какое-нибудь грошовое пожертвование в пользу тамошних еврейских работников или Яффской школы превыше всего на свете, теперь вконец растерялись и спрашивают друг друга: «Что проку в такой работе? Близится пришествие Мессии, а мы занимаемся пустяками! Настало время великих дел, ибо великие люди, люди Запада встали под наше знамя и возглавили нас».

В их мире произошла целая революция, и, стараясь это акцентировать, они присвоили своему делу даже новое имя: его называют уже не «палестинофильство», а «сионизм».

Находятся даже «пуристы», которые, решившись не оставить никакой лазейки для заблуждений, употребляют лишь европейскую форму этого слова («сионизмус»), возвещая всем и каждому, что они ведут речь не о таком устарелом понятии, как палестинофильство, но о новом, современном направлении, пришедшем, как и название его, с Запада, где людям неведом древнееврейский язык.

Своего рода введением к работе конгресса послужила речь Нордау о положении евреев. В ней были резко очерчены жгучие материальные и духовные проблемы мирового еврейства. В странах Востока евреи страдают от материальной нужды: они должны непрестанно бороться за удовлетворение самых элементарных физических потребностей — за крошку хлеба и глоток воздуха, в коих им отказывают только потому, что они евреи. На Западе, где евреи равны перед законом, их материальное положение не особенно тягостно, но духовное их состояние совсем не легко: они желают воспользоваться всеми преимуществами своего формального равенства, но это невозможно; жаждут стать частью общества в стране, где они родились, но их держат на расстоянии; они надеются на любовь и братство, но со всех сторон наталкиваются на ненависть и презрение; они знают, что отнюдь не уступают своим соседям в способностях и добродетелях, но им непрестанно напоминают, что они принадлежат к низшей расе и недостойны подняться до уровня арийцев, и прочая и прочая.

Как же быть? Сам Нордау не пытался ответить на этот вопрос в своей речи. Но весь конгресс был на него ответом. Начавшись речью Нордау, конгресс далее свелся к одной мысли: чтобы покончить со всеми упомянутыми бедствиями, необходимо создать еврейское государство.

Нет никакого сомнения в том, что даже когда еврейское государство будет создано, еврейская колонизация Палестины сможет развиваться очень медленно, в соответствии с возможностями людей и экономическим прогрессом страны. Тем временем естественный прирост еврейского населения, как в Палестине, так и в диаспоре, будет идти своим чередом, неизбежным результатом чего явится, с одной стороны, положение, когда в Палестине будет оставаться 272 все меньше пространства для новых иммигрантов, а с другой стороны, несмотря на непрерывную эмиграцию, численность оставшихся за пределами Палестины евреев сократится весьма незначительно. Во вступительной речи на конгрессе д-р Герцль, желая показать превосходство своей идеи государства над предшествующими формами колонизации Палестины, привел подсчеты, согласно которым при сохранении существующих способов колонизации потребуется девятьсот лет, чтобы все евреи переселились на свою землю. Участники конгресса рукоплескали этому заявлению, точно решительному аргументу. Но это была дешевая победа. И еврейское государство, сколько бы оно ни силилось, ни в коем случае не добьется более благоприятных результатов.

Правда горька, но при всем том она лучше иллюзий.

Мы должны признаться себе, что собирание всех рассеянных недостижимо естественным путем. Можно когда-нибудь создать еврейское государство; можно добиться того, чтобы евреи плодились и размножались в нем, покуда «земля не наполнится ими», — но даже тогда большая часть нашего народа останется разбросанною по чужим странам. Собрать рассеянных со всех концов земли (как говорится в молитве) естественными средствами невозможно. Только религия, с ее верою в чудесное Избавление, может обещать, что это сбудется.

А раз так, раз и еврейское государство также не означает «собирания всех рассеянных», но лишь поселение небольшой части нашего народа в Палестине, то как же это разрешит материальную нужду еврейских масс в странах диаспоры? Создание еврейского государства не положит конец материальной нужде; по сути, решить эту проблему раз и навсегда не в наших силах (однако и теперь есть различные средства, чтобы облегчить эту нужду в большей или меньшей степени, например путем увеличения доли крестьян и ремесленников среди нашего народа во всех странах и пр.).

Создадим мы еврейское государство или нет, материальное состояние евреев будет всегда в конечном итоге зависеть от экономического положения и культурного развития народов, среди коих мы рассеяны.

Таким образом, мы приходим к выводу, что единственно реальной основой сионизма является другая нужда — духовная.

Однако духовная проблема выступает в двух различных формах, одна характерна для Запада, другая — для Востока, чем и объясняется основополагающее различие между западным «сионизмом» и восточным «палестинофильством». Нордау рассматривал только западную форму упомянутой проблемы, явно ничего не зная о восточной; да и весь конгресс в целом сосредоточился на первой, уделив второй мало внимания.

Западный еврей, покинув гетто и стремясь войти в нееврейское общество, несчастлив, поскольку его надежды на то, что его примут там с распростертыми объятиями, не оправдались. Волей-неволей он возвращается к собственному народу и пытается найти среди него ту жизнь, которой жаждет, — но тщетно. Образ жизни и горизонты еврейского общества более не удовлетворяют его. Он уже привык к большей широте в социальной и политической сфере, да и в сфере интеллектуальной работа, необходимая для еврейской национальной культуры, его не привлекает, поскольку культура эта не играла никакой роли в первоначальном его воспитании и осталась для него закрытою книгой. Оказавшись в столь затруднительном положении, он обращается к земле своих предков, воображая, как замечательно было бы восстановить там еврейское государство, такое же, как у других народов, организованное точно по образцу других государств.

Тогда он смог бы жить полной жизнью среди собственного народа, находя у себя дома все, что ныне видит у других, что манит его, но не дается в руки.

Разумеется, не все евреи смогут сняться с места и направиться в свое государство; но самое существование еврейского государства поднимет уважение к евреям, оставшимся в диаспоре, сограждане не будут более презирать их и держать на расстоянии, точно низких рабов, всецело зависящих от чужого гостеприимства. Раздумывая далее над этой блестящей мечтой, он вдруг подсознательно проникается ощущением, что даже теперь, когда еврейского государства еще нет, уже одна его идея приносит ему почти полное облегчение.

Открывается место для совместной работы и политических страстей; порывы его находят выход в области, неподвластной неевреям; он чувствует, как благодаря новому идеалу он снова духовно выпрямился, снова приобрел личное достоинство, к тому же без особых усилий и безо всякой помощи извне. Итак, он отдается этому идеалу со всем пылом, на который способен; он дает волю своей фантазии, уносящей его высоко за пределы действительности и человеческих сил. Ибо он нуждается не в достижении идеала; одного стремления к идеалу уже довольно, чтобы излечить его от духовного недуга, состоящего в ощущении приниженности, и чем выше, чем отдаленнее идеал, тем больше его способность возвышать душу.

Такова основа западного сионизма и секрет его привлекательности. Но восточное палестинофильство выросло и развилось в другой обстановке. Оно тоже началось как политическое движение; но, будучи следствием материальных бедствий, оно не могло удовлетвориться «деятельностью», состоящей из одних лишь всплесков чувства и красивых фраз, способных насытить сердце, но не желудок.

Палестинофильство сразу стало выражаться в конкретных шагах — учреждении колоний в Палестине. Эта практическая работа скоро подрезала крылья фантазии и решительно продемонстрировала, что палестинофильство не в состоянии ни на йоту ослабить еврейскую нужду.

Можно было предположить, что, удостоверившись в этом, палестинофилы сложат руки и перестанут тратить время и силы на работу, не приблизившую их к цели. Но нет: они остались верны своему знамени и продолжали работать с прежним энтузиазмом, хотя большинство их не могло даже самим себе дать отчет, почему они это делали. Они интуитивно чувствовали, что должны идти дальше; но поскольку природа этого чувства оставалась неясною для них самих, усилия их не всегда прямо шли к той цели, к которой они были бессознательно привержены.

Ибо в то самое время, когда на Востоке была в самом разгаре трагедия материальная, восточный еврей испытывал в душе и другую трагедию — духовную; и когда палестинофилы стали трудиться для решения материальной проблемы, народ национальным инстинктом почувствовал, что в этой работе он найдет средство для избавления от своей духовной нужды. Потому народ сплотился вокруг этой деятельности и не оставил ее даже после того, как стало очевидно, что она непригодна для излечения материальной болезни еврейства.

Восточная форма духовной нужды абсолютно отлична от западной. На Западе это проблема евреев, на Востоке же — проблема еврейская. Первая касается индивида, вторая — нации. Первую испытывают евреи, получившие европейское образование; вторую — евреи, воспитанные по-еврейски.

Первая есть продукт антисемитизма, и от антисемитизма зависит самое ее существование; вторая — естественный результат подлинной связи с тысячелетней культурой, и она останется неразрешенной, даже если преследуемые евреи добьются во всем мире благоприятного экономического положения, будут в наилучших отношениях со своими соседями, получат полнейшее общественное и политическое равенство.

Не только евреи вышли из гетто, оттуда вышел также иудаизм. Для евреев исход из гетто связан с определенной страною и обусловлен терпимостью; но иудаизм вышел (или выходит) оттуда сам собою всякий раз, как он соприкасается с современною культурой. Контакт этот переворачивает механизмы внутренней защиты еврейства, так что оно не может больше оставаться изолированным и жить обособленною жизнью. Наш народный дух жаждет дальнейшего развития; он хочет воспринять основные элементы общей культуры, доходящие к нему из окружающего мира, усвоить их себе, как бывало и в прежние периоды его истории.

Но условия жизни в диаспоре непригодны для такой задачи. В наше время культура повсюду выражается в формах национального духа, и чужестранец, желающий войти в местную культуру, должен утопить в ней свою индивидуальность, раствориться в господствующей среде. Поэтому в рассеянии еврейство не может совершенствовать свою самобытную культуру. Покинув стены гетто, оно рискует утерять свою суть или — по меньшей мере — свою национальную цельность; оно рискует оказаться расщепленным на столько видов, отличающихся по характеру и образу жизни, сколько есть стран рассеяния.

И вот еврейство в тисках: оно не может более выносить галутной формы, которую вынуждено было принять, повинуясь воле к жизни, после изгнания из своей страны; но без такой формы существование его оказалось в опасности.

Потому оно стремится вернуться к своему историческому центру, где сможет жить жизнью, развивающейся естественным порядком, развернуть свои силы в каждом направлении человеческой культуры, расширять и совершенствовать национальное достояние, накопленное им до сих пор, и тем самым обогатить в будущем сокровищницу общечеловеческой культуры подобно тому, как в прошлом оно создало великую национальную культуру, плод свободного труда народа, жившего светом собственного своего духа.

Ради такой цели еврейство может покуда удовольствоваться малым. Оно не нуждается в независимом государстве, ему довольно того, чтобы на его родимой земле ему были созданы благоприятные условия для развития: образовалось достаточно большое поселение евреев, которые смогут без помех трудиться во всех отраслях цивилизации, от земледелия и ремесел до науки и литературы. Такое еврейское поселение, постепенно увеличиваясь, станет со временем центром нации, где дух ее выразится во всей чистоте и развернется во все стороны до наивысшей степени совершенства, на какую способен.

Впоследствии от этого центра дух еврейства распространится на всю периферию, на все общины диаспоры, вдохнет в них новую жизнь, поддерживая целостность и единство нашего народа. Когда же наша национальная культура в Палестине достигнет такого уровня, мы сможем быть уверены, что она взрастит на земле Израиля людей, которые смогут в благоприятный момент создать там еврейское государство, и оно будет не только государством евреев, но истинно еврейским государством.

Палестинофильство, стремящееся сохранить дух еврейства в дни, когда на евреев обрушилось столько страданий, кажется странным и непонятным «политическим» сионистам Запада, подобно тому, как странно и непонятно было для их предшественников во времена рабби Иоханана бен-Заккая его решение — потребовать у римлян Явне. Итак, политический сионизм не может удовлетворить евреев, действительно пекущихся о еврействе; им кажется, что рост этого течения чреват опасностью для их устремлений.

Секрет стойкости нашего народа — как пытался я объяснить в другой статье — заключается в том, что уже в очень ранний период пророки научили его уважать лишь силу духа и не преклоняться перед материальною мощью. Поэтому, в отличие от других народов древности, еврейский народ никогда не доходил до потери достоинства перед лицом более сильных врагов.

До тех пор пока мы останемся верны этому принципу, наша жизнь будет покоиться на надежной основе и мы не утратим уважения к себе, ибо духовно мы не уступаем ни одной нации. Но политическая идея, не укорененная в нашей национальной, может соблазнить нас отказаться от нашего истинного, внутреннего духа, зародить в нас стремление искать славы на путях достижения материальной власти и политической независимости; тем самым порвется нить, связывающая нас с прошлым, и почва будет выбита у нас из-под ног.

Нечего и говорить, что, если политическая идея не осуществится, это будет иметь катастрофические последствия, ибо мы утратим прежние основы, не найдя новых. Но даже если она будет воплощена в жизнь при нынешних условиях, когда мы представляем собою народ, рассеянный не только в физическом, но и в духовном смысле слова, — даже тогда еврейство окажется в величайшей опасности. Почти все наши выдающиеся люди — то есть те, кто по своему образованию и общественному положению подготовлены к тому, чтобы возглавить еврейское государство, — в духовном смысле далеки от еврейства и лишены истинных представлений о его природе и ценностях. Такие люди, даже будучи верными своему государству и преданы его интересам, обязательно будут судить о его интересах по меркам иноземной культуры, которую сами впитали; они попытаются, убеждением или даже силою насадить такую культуру в еврейском государстве, так что в конце концов еврейское государство станет государством немцев или французов, принадлежащих к еврейской расе. Даже и теперь мы имеем в Палестине этот процесс в небольших масштабах.

История учит, что во времена династии Ирода Страна Израиля хоть и являлась еврейским государством, но национальную культуру в нем презирали и преследовали.

Царствующая династия делала все, что было в ее силах, дабы насадить в стране римскую культуру, растрачивая силы нации на строительство языческих храмов, амфитеатров и тому подобное. Такое еврейское государство принесет нашему народу гибель и настоящее вырождение. Такое государство никогда не достигнет достаточного политического могущества, чтобы им можно было гордиться, и в то же время будет чуждо внутренним духовным силам еврейства. Ничтожное государство, сделавшись «мячом в игре могущественных соседей, поддерживающее свое существование лишь дипломатическими уловками и раболепством перед избранниками фортуны», не сможет дать нам чувства национальной гордости; а национальной культуры, в которой могли бы мы обрести источник гордости, не будет в таком государстве, оно не будет жить по ее принципам.

И тогда мы воистину сделаемся — куда больше, чем теперь, — «народом малым и незначительным», духовно порабощенным избранниками фортуны, опасливо и завистливо взирающим на военную силу своих «могучих соседей»; при таких условиях существование нашего суверенного государства не прибавит славных страниц в нашей национальной истории.

Не лучше ли «древнему народу, служившему некогда светочем для мира», исчезнуть, нежели так закончить свои дни? Г-н Лилиенблюм напоминает мне, что сегодня существуют малые государства, наподобие Швейцарии, которым не грозит нападение других стран, и они не должны «непрерывно раболепствовать». Однако сравнение между Палестиной и малыми государствами, подобными Швейцарии, не учитывает географического положения Палестины и ее религиозного значения для всего мира. Два этих фактора не дадут ее «могущественным соседям» (под этим выражением я, конечно, не подразумеваю, как полагает г-н Лилиенблюм, «друзов и персов») оставить ее в покое. Даже после того, как она станет еврейским государством, они будут по-прежнему следить за нею, и каждая держава постарается влиять на ее политику в благоприятном для себя направлении, как это было с другими слабыми странами (например, с Турцией), где великие европейские державы имеют свои «интересы».

Итак: палестинофильство не менее, чем «сионизм», хочет создания еврейского государства и верит, что в будущем это станет возможно. Но если «сионизм» глядит на еврейское государство как на средство избавления от нищеты, обеспечения полного спокойствия и национальной чести, палестинофильство знает, что наше государство не даст нам всего этого до тех пор, пока не «воцарится всеобщая праведность над всеми народами и государствами», и потому оно видит в еврейским государстве лишь «надежное убежище» для духа еврейства, культурные узы, объединяющие нацию.

Поэтому «сионизм» начинает с политической пропаганды, палестинофильство же — с национальной культуры, ибо только посредством национальной культуры и ради нее может еврейское государство быть создано в соответствии с волей и потребностями еврейского народа.

Отрицание диаспоры (1909) «Отрицательное отношение к диаспоре» — выражение это часто слышится в дебатах между сионистами, полагающими, что для решения нашей национальной проблемы необходимо покончить с диаспорой, и националистами, которые не разделяют этого мнения, причем последние привыкли думать, будто всякий, кто принимает их доктрину «автономии», непременно согласен с ними в данном вопросе. В действительности, однако, смысл выражения «отрицательное отношение к диаспоре» не столь ясен, как может показаться.

Отношение вообще может быть либо субъективно, либо объективно отрицательным. Если мы высказываем неодобрение или нерасположение к тому или иному предмету, то 280 наше отрицательное отношение субъективно: оно касается не самого предмета, но лишь нашей реакции на него. Если же мы говорим, что тот или иной предмет не может существовать, то наше отрицательное отношение объективно: оно вытекает из анализа объективных фактов, вне зависимости от наших личных пристрастий.

В субъективном смысле все евреи разделяют отрицательное отношение к диаспоре. За немногими исключениями все они признают, что быть овечкой среди волков худо и что они с удовольствием покончили бы с подобным положением вещей, будь это возможно. Те, кто предлагает видеть в нашем рассеянии ниспосланное свыше благословение, попросту малодушные оптимисты; не находя в себе мужества взглянуть злу прямо в глаза, они почитают необходимым улыбаться ему и называть добром, поскольку не могут от него избавиться. Но если бы сегодня или завтра явился Мессия — истинный Мессия, — дабы вывести нас из изгнания, то даже эти оптимисты примкнули бы к толпе его последователей без минуты колебания. А раз это так, то «отрицательное отношение к диаспоре», о котором ведется столько споров, должно быть отрицательным в объективном смысле.

Придерживаться отрицательного отношения к диаспоре означает, для нынешней нашей цели, верить в том, что евреи не могут выжить, будучи рассеянным народом, теперь, когда духовная наша изоляция окончилась, ибо у нас нет более никакой защиты перед океаном чуждой культуры, грозящим стереть наши национальные свойства и традиции и постепенно положить конец нашему существованию как народа.

Есть, правда, евреи, придерживающиеся такого мнения; но не все они думают одинаково. Они принадлежат, по существу, к двум разным партиям, которые выводят диаметрально противоположные заключения из общих посылок.

Одна партия утверждает, что, поскольку мы обречены на исчезновение, лучше ускорить наступление конца собственными действиями, чем сидеть и дожидаться, пока он наступит сам собою, после длительной и болезненной смертельной агонии. Если еврей может избавиться от своего 281 иудаизма путем ассимиляции здесь и теперь, пожелаем ему удачи; если же нет, пусть он попытается сделать так, чтобы это оказалось возможно для его детей.

Другая партия утверждает, что, поскольку нам грозит исчезновение, мы должны покончить с рассеянием прежде, чем оно покончит с нами. Мы должны обеспечить свое будущее, собрав рассеянных по свету сынов нашего племени на своей исторической родине (или, как добавят некоторые, в любой другой стране, где будем хозяевами), ибо лишь там мы сумеем и далее жить как особый народ. Всякий еврей, способный и желающий избавиться от иудаизма путем ассимиляции, пусть остается там, где он есть; те же, кто не способны или не хотят ассимилироваться, направятся в еврейское государство.

Но пока что обе эти партии остаются всего лишь партиями, ни одной из них не удалось убедить еврейский народ в целом принять свой исходный постулат и вытекающую из него политику. Обе они вступили в конфликт с чем-то очень глубоко укорененным и упрямым — с инстинктивным и непобедимым желанием еврейского народа выжить.

Это стремление к выживанию, эта воля к жизни явно не позволяет еврейскому народу как единому целому рассчитывать на исчезновение диаспоры, если оно повлечет за собою его исчезновение; но положение ничуть не лучше, если доказывается, что диаспора должна исчезнуть ради того, чтобы мог выжить народ. Выживание нельзя ставить в зависимость ни от какого условия, ибо условие может и не быть достигнуто.

Евреи как народ чувствуют, что у них есть воля и сила выжить, несмотря ни на что, несмотря ни на какие «если» и «поскольку». Они не могут принять теории, ставящей условием их выживания прекращение рассеяния, ибо теория эта подразумевает, что невозможность покончить с рассеянием будет означать вымирание народа, а вымирание народа — это такая альтернатива, о которой невозможно помышлять ни при каких обстоятельствах.

Итак, исключая две эти крайние партии, евреи остаются верными своей древней вере: их отношение к диаспоре субъективно отрицательное, но объективно положительное.

Рассеяние есть явное зло, оно тягостно, но мы можем и должны жить в рассеянии, невзирая на его зло и тяготы. Исход из рассеяния всегда будет, как и всегда был, надеждою, вдохновляющей мечты об отдаленном будущем; но срок его осуществления есть тайна Высшей силы, и наше выживание как народа не зависит от него.

Это, однако, не решает вопроса о нашем выживании в рассеянии. Напротив, именно такое положительное отношение к диаспоре придает данному вопросу предельную остроту. На пороге смерти человек не станет слишком беспокоиться о делах, оставшихся у него на земле; отправляясь за границу, не будет чрезмерно заботиться об опрятности жилища, в котором проживал перед самым отъездом.

Но если евреи верят в то, что они могут и должны продолжать жизнь в рассеянии, то тут же встает вопрос: как этого добиться? У них нет ни необходимости, ни возможности и далее жить точно так же, как прежде. Воля к жизни не только побуждает их верить в то, что в рассеянии можно выжить; она заставляет их в условиях сменяющих друг друга исторических эпох всегда находить наиболее подходящее средство сохранения и развития своего национального лица.

Более того, их инстинкты всегда на страже, они всегда предупреждают события, всегда опережают будущее. Рассказывают, что, когда Тит осадил Иерусалим, защитники города готовили новый бастион в тылу прежде, нежели противник брал заслонявший его. Так же обстоит и с нашим национальным выживанием. И теперь, когда все, кроме добровольных слепцов, видят, как осыпается прежний наш бастион, все мы обязаны спросить себя: где новое укрепление, которое способно будет обеспечить выживание нашего народа в рассеянии? Националисты отвечают: национальная автономия. Что они под этим подразумевают, достаточно прояснено в их выступлениях в печати, и нет никакой нужды входить в подробности. Но мне кажется, что одно основополагающее обстоятельство все же осталось в тени, и вследствие этого возникло некоторое недоразумение.

Если нам предстоит решить, насколько удовлетворительным ответом для нашей задачи может быть автономия, то прежде всего необходимо определить объем самой задачи.

Судя по нынешней полемике вокруг данного вопроса, создается впечатление, будто здесь фактически существуют две различные школы. Все националисты сходятся на том, что мы должны отыскать некие новые способы поддержания нашей особой национальной жизни в диаспоре; но при пристальном рассмотрении мы обнаруживаем, что некоторые из них ищут такого статуса национальной жизни, который был бы столь же полным и самодостаточным, как жизнь наших предков в гетто, а другие в глубине души убеждены в том, что сие есть недостижимый идеал. Эти последние не просят ничего иного, как возможности развивать нашу национальную жизнь в тех пределах, которые достижимы в действительности при соблюдении самых минимальных урезок и ограничений.

Когда же нам затем говорят, будто автономия есть искомое решение, мы должны задать следующие вопрос: до какой степени является она решением? Выдвигается ли национальная автономия как окончательный ответ на нашу проблему, сулящий полноценную национальную жизнь в диаспоре? Или же она предлагается лишь как наилучший из достижимых при нынешних обстоятельствах вариант, причем признается, что полноценная национальная жизнь в диаспоре невозможна кроме как в гетто, которое покинули мы навсегда? Автономисты на этот вопрос не отвечают. Сам г-н Дубнов иногда как будто полагает, что автономия полностью решает проблему, обеспечивая полный синтез «человеческого» и «национального» элементов в нашей общинной жизни; иногда же они употребляет ограничительные выражения вроде «в пределах возможного» или «насколько это возможно». Но мне кажется, все наши сомнения рассеются, если мы вспомним, что действительно подразумевается под «полноценной национальною жизнью».

Полноценная национальная жизнь включает два момента: во-первых, полное развитие творческих возможностей нации в особой самобытной национальной культуре, во-вторых, систему образования, посредством которой отдельные члены нации будут полностью пропитаны такой культурой и сформированы ею, так что отпечаток ее будет виден на всем образе их жизни и мышления, как индивидуальном, так и общественном. Два эти аспекта национальной жизни не всегда могут проявляться в одинаковой степени, но вообще они взаимосвязаны. Если индивиды не пропитаны национальной культурою, развитие нации будет приостановлено, а ее творческие возможности атрофируются или ослабнут. С другой стороны, если эти свойства недостаточно используются в деле развития национальной культуры, то воспитание детей, а также взрослых станет узким, влияние его будет прогрессивно падать, и многие люди станут обращаться к другим источникам в поисках удовлетворения своих духовных запросов, в результате чего их ум и характер постепенно перестанут нести национальный отпечаток.

Более того, если нации предстоит жить полной национальной жизнью, у нее должны быть к этому возможности и воля. Именно среда — сочетание политических, экономических, общественных и нравственных факторов — создает и возможность, и психологическое отношение, из которых проистекает воля воспользоваться этой возможностью. Это психологическое отношение играет чрезвычайно важную роль. Когда г-н Дубнов говорит, что автономия разрешит нашу проблему, только если у нас достанет силы воли разумно употребить свои права, то я понимаю его в том смысле, что только от нас, как от свободных в метафизическом смысле индивидов, будет целиком и полностью зависеть, воспользуемся ли мы своими правами или нет, но внешние и внутренние условия сложатся так, чтобы в нашем случае, как это бывало у других национальных групп, воля к использованию представившихся нам возможностей развилась автоматически.

Итак, подведем итоги: если национальная автономия в диаспоре выдвигается в качестве абсолютно удовлетворительного решения нашей проблемы, она должна обещать нам нормализацию жизни рассеянного и разрозненного еврейского народа. Она должна обеспечить еврейскому народу и возможность, и силу воли, необходимую для того, чтобы максимально развернуть свои творческие способности в развитии самобытной национальной культуры.

На это еще не все. Автономия должна гарантировать возможность воспитания всех входящих в народ индивидов, независимо от их положения в обществе, на основах национальной культуры, вследствие чего, достигнув зрелости, они нашли бы в пределах национальной жизни столь богатое разнообразие национальных интересов, столь обширное поле для практической деятельности, чтобы у них не возникало ни потребности, ни желания покидать эту сферу ради какой-то другой.

Быть может, автономисты идишистской школы верят, что национальная автономия может удовлетворить всем этим требованиям. Для них наша национальная культура сводится к литературе на идише, национальное воспитание — к привычке говорить на идише, а национальный идеал — к достижению уровня таких наций, как латыши или словаки, которые пока еще не внесли никакого вклада в общую сокровищницу человеческой культуры. Если ¦националисты» такого толка полагают автономию в диаспоре превосходным решением нашей проблемы, мы можем более или менее понять их точку зрения.

Иначе обстоит дело с националистами, обладающими историческою перспективой, которые требуют, чтобы будущее нашей нации являлось продолжением ее прошлого и датируют начало нашей национальной истории Исходом из Египта, а не рождением идишистской драмы или романа. Таких националистов не может удовлетворить будущее, которое опозорит величие нашего прошлого, и поэтому они должны понимать, что скудное жизненное пространство, которым, быть может, удовольствуется на первых своих шагах родившаяся вчера нация, не даст простора для культурной жизни «вечного народа», обладающего древним духовным наследием и запасом творческой энергии чересчур огромным, чтобы загонять его в те же узкие рамки.

Сейчас меня интересуют только националисты подобного типа, и они, я уверен, не подпишутся под вполне абсурдным утверждением, будто автономия может сотворить все эти чудеса. Однако же, принимая в расчет их вполне определенные заявления, говорящие о том, что они все-таки готовы подписаться под таким утверждением, я чувствую, что выдвигать против него какие бы то ни было аргументы означало бы ломиться в открытую дверь.

Итак, мы можем с достаточною уверенностью сказать: автономисты признают, что диаспора не может дать нам возможности полноценной национальной жизни; тем не менее они утверждают, что если мы хотим выжить, то должны бороться за национальные права в диаспоре, с тем чтобы расширить основу нашей национальной жизни до возможно более широких пределов. Тем не менее всеми признано, что даже в лучшем случае мы не можем получить всего, нам действительно необходимого, и наша национальная культура и образование неизбежно останутся фрагментарными и извращенными из-за отсутствия достаточного простора в рамках чуждой культуры, окружающей нас со всех сторон.

Если доктрину автономистов изложить в такой, более скромной форме, я сомневаюсь, чтобы хоть какой-нибудь истинный еврей стал возражать против нее, то есть против того, чтобы считать расширение наших национальных прав в диаспоре процессом желательным, ради которого следует трудиться поелику возможно. Любое возражение против этого должно основываться на убеждении, что оно объективно невозможно, что наше положение среди народов неповторимо и что остальной мир никогда не согласится признать, будто у нас есть национальные права на территории, принадлежащие другим нациям.

Правда, автономисты любят сравнивать наше положение с положением других малых наций в России, Австрии и других местах; некоторые из них добились автономии, другие надеются получить ее в будущем. Но какой нам прок забывать о различии между нами и другими малыми нациями, если те, от кого зависит решение, об этом не забу- 287 дут? Все прочие малые нации, о которых мы рассуждаем, жили на своей территории на протяжении поколений и были некогда независимы. Независимости они лишились, но даже новые их повелители не могут отрицать исторических прав реально существующего народа или считать такую нацию инородным образованием на той почве, где она некогда родилась. И если в ходе времени некоторые ветви национального древа распространились на соседние поля, не утеряв связи со своим стволом, — это вполне естественный и нормальный исторический процесс.

Но мы, евреи, приходили в каждую из стран своего рассеяния как иноземцы, чья национальная культура зародилась и развилась на иной почве. Другие нации из сострадания предоставляли убежище нищим бродягам из дальнего края; но никогда не было, да и теперь нет никакой связи между той жизнью, в которую нас пустили, и еврейским образом жизни, который мы принесли с собою уже вполне сложившимся. По этой причине маловероятно, чтобы мир признал «историческое право» чужого народа на самобытную национальную жизнь в стране, которую он никогда не считал своею (а другие и подавно не имели в виду ничего подобного). Право собственности, в конце концов, вещь общепринятая; до тех пор, пока признается право личной собственности, нельзя осуждать право национальной собственности.

Но это между прочим. Цель моя состояла не в том, чтобы оспаривать доктрину автономии, а в разъяснении того, что она оставляет неясным и при доведении ее до логического завершения. Поэтому я не вхожу в практическую сторону вопроса. Хочу обратить внимание на другое: если автономисты согласны с тем, что автономия в диаспоре не дает полного решения проблемы и мы должны бороться за нее только из принципа, что иметь полбуханки хлеба лучше, чем быть вовсе без хлеба, тогда они должны согласиться также с тем, что нам следует искать других и более радикальных путей усиления и расширения нашей национальной жизни, исходя из принципа, что целая буханка лучше половины. Волю к жизни, и об этом нельзя забывать, 288 не насытить половиной буханки; она не даст нам покою, пока мы не бросим всех таящихся в нас сил на удовлетворение ее требований во всей полноте. Если же это так, то перед автономистами, как и перед всеми нами, все еще стоит вопрос, с которого мы начали: где то новое укрепление, что обеспечит в рассеянии наше национальное существование вместо старого бастиона, рушащегося на наших глазах? Автономисты знают, что за двадцать лет одно сионистское направление дало ответ на этот вопрос, заявив, что новое укрепление должно возводиться за пределами диаспоры, на нашей исторической родине. Это направление отличается от тех, кто называют себя «подлинными» сионистами, оно отказывается верить в возможность переселения всех евреев мира в Палестину и вследствие этого отказывается принимать положение о том, что мы не можем выжить в диаспоре.

Напротив, оно исходит из того, что рассеяние должно остаться постоянною особенностью нашего существования, устранить которую не в нашей власти, а потому оно стремится к оживлению нашей национальной жизни в диаспоре. Но цель эта может быть достигнута лишь при создании определенного центра нашей национальной жизни на земле, где мы родились.

Изолированные группы евреев, скитающиеся по миру, не могут быть не чем иным, как бесформенной сырой массой, пока у них не будет единого постоянного центра, который станет для всех них точкою притяжения и преобразует разрозненные атомы в единое целое с определенным собственным характером.

Такая программа, как я уже говорил, излагалась на протяжении последних двадцати лет весьма часто, а доводы за и против нее столь подробно обсуждались, что нет нужды пускаться здесь в долгие объяснения. Но когда наши автономисты спорят с сионистами, они, кажется, признают лишь один вид сионизма — а именно тот, который строит свою веру на переселении всех евреев в Палестину и потому не защищен от обвинения в том, что принимает опасную доктрину, утверждающую невозможность еврейской жизни в диаспоре. Они напрочь игнорируют другой вид сионизма, не поддающийся подобной критике, и тем самым, как мне кажется, более или менее признаются, что в глубине души и сами чувствуют, как их собственная доктрина ведет их прямо в объятия того же самого рода сионизма.

Ибо в противном случае они оказываются перед острейшей дилеммой.

Они должны либо обещать, что автономия в диаспоре полностью разрешит наши проблемы, либо отрицать, что вообще возможно какое-либо решение. Однако первая альтернатива закрыта для них, ибо они не верят в чудеса, а вторая равным образом невозможна, поскольку слишком пессимистична, — она означает, что несчастный наш народ ожидает впереди бесконечное пребывание на одре болезни безо всякой надежды на выздоровление. Поэтому в конце концов автономисты тоже вынуждены будут обратить взоры на Восток и пересмотреть свою программу, включив в нее, наряду с максимально возможным улучшением и расширением нашей национальной жизни в диаспоре, поиски полного решения проблемы за пределами диаспоры.



[1] Ахад-ха-Ам (Ахад-Гаам) — «Один из народа» — псевдоним Ашера Гирша Гинцберга (прим. пер.).

[2] Интересно, что именно Ахад-ха-Ам, несомненно, наиболее интеллектуальный из теоретиков Хиббат-Цион и наименее ¦деловой» из них, определил подобным образом и в самой резкой форме важнейшую практическую проблему, вставшую перед сионизмом с созданием государства Израиль. В то время как «практические» и «политические» сионисты видели только непосредственное, ближайшее будущее — заселение Эрец-Исраэль и создание государства, — Ахад-ха-Ам сумел обнаружить и определить часть проблем, превратившихся впоследствии, после создания государства, в центральные и жизненно важные для Израиля и еврейского народа. Поэтому многое в его словах сейчас актуальнее, чем в планах целого ряда «практических» сионистов, для которых сионизм завершается самим созданием государства.

[3] Ахад-ха-Ам использует тот факт, что название известной книги Герцля, если переводить его буквально, звучит именно как «Государство евреев» (нем. «Юденштаат». — Прим. пер.).

[4] Цит. по: Сионизм в контексте истории. Хрестоматия. Кн. 2. Иерусалим, 1992. С. 39-63.