От издателя
"Лето на улице Пророков" - первый роман лирической эпопеи Давида Шахара "Чертог разбитых сосудов", главным героем которой является Иерусалим. Трудно найти в израильской литературе книги, столь же неразрывно связанные с душой и живой плотью этого уникального города, как книги Шахара, удостоенного за них не только израильских литературных премий, но и премий Медичи и Командора Французского Ордена Искусств - высших наград Франции, присуждаемых за произведения иностранной литературы. За реалистическим повествованием внимательному читателю открываются иные планы и тайные смыслы, коренящиеся в каббалистической традиции, в мистико-символическом видении мира. Таким сложным пространственно-временным конгломератом в действительности и является Иерусалим - одновременно реально осязаемый и неуловимо призрачный город, не поддающийся обобщениям и не подчиняющийся общим законам.

Иерусалим, один из знаменитейших городов мира, все еще представляется нам необжитым и малознакомым. Вся его метафизика по-прежнему сосредоточена где-то за пределами нашей досягаемости: в археологических пластах или в заоблачных высях теологии, плохо поддающейся переводу. Для того чтобы увидеть город, на него нужно взглянуть сквозь страницы любимых книг. Такой, неотделимой от Иерусалима книгой, и является лирическая эпопея Давида Шахара. Неповторимую прелесть романа составляет напряжение между точностью и достоверностью всех деталей и неоднозначным, фантастичным и детским взглядом на все происходящее. Грезы и пробуждения постоянно сменяют друг друга, оставляя героев и читателей в том абсолютно обманчивом пространственно-временном конгломерате, которым является Иерусалим.

Фрагмент из книги:

Сняв цилиндр и сбросив пальто, старый бек усаживался на террасе в обитое красным атласом кресло, которое сеньор Моиз извлек некогда из подвального хлама. Он перебирал пальцами янтарные четки и что-то ворчал глухим старческим голосом, а его жена, нежная на вид, с мечтательными глазами, вставала на пороге комнаты и со все нарастающим гневом начинала осыпать его жестокими упреками на ладино18, сдобренном проклятиями на идише, или на идише, украшенном испанскими ругательствами, а сеньор Моиз, стоя между ними, пытался успокоить ее урезонивающими словами и движениями рук, утихомиривающими ярость ("не в обиду вам будет сказано, и так не поступают, и это не принято, да и неприлично, и не добавляет чести ни жене, ни мужу"). Он всегда был готов встретить тот миг, когда кончится словесная атака и начнется метание предметов одежды, которые он ловил своими длинными руками с ловкостью жонглера, привыкшего к подобному занятию; порядок полета был всегда одинаков: сначала цилиндр старика, потом кашне и, наконец, пальто. Почему-то больше всего доставалось цилиндру, который она мяла в руках и топтала ногами с превеликим усердием.